Так не бывает

Сяо Чжань просыпается живым, веселым и злым. Два года он не вспоминал. Два года не мог забыть, остановиться. Не мог перестать доказывать тому, кто о нем, может, и не вспоминал. Ждал… чего? Извинений, сожалений, возвращения в ту реку, куда не войдёшь дважды? Сяо Чжань усмехается над самим собой. Он не драматический персонаж, чтобы страдать долго и красиво, он — живой, и никакой красоты в этих страданиях не было. Может, была со стороны, для слушателей, понятия не имеющих, из чего все рождалось, а для него — нет. Кстати, он вчера не ответил Ван Ибо, тот, наверное, обиделся. «Ещё что-нибудь скажешь?» «Спишь?» «Ладно, спокойной ночи». «Хотя ты все равно прочитаешь утром. Тогда удачного дня завтра, — и еще через час последнее сообщение. — Надеюсь, у тебя все хорошо». Сяо Чжань улыбается. «Все хорошо. Доброе утро». — Доброе утро, Ли-цзе! Спасибо, твой чай — волшебный! Ли Цинь улыбается, кивает. Потом он так же весело приветствует остальных коллег и всех прочих от гримеров до осветителей. Видимо, Ван Ибо услышали благие силы, день проходит удачно, к вечеру Сяо Чжань вымотан, как всегда, но доволен собой, а Чжан Сяофань из бумажной куколки превращается в живого человека. Нормального — не мрачного подростка, а потом озлобленного молодого человека, а живого, которому глубокие переживания не мешают радоваться. ___________________________________________________________ Он сам себя не узнает, он даже в детстве не был таким послушным и примерным. Нет, был, но то детство он не помнит. Послушно вернулся из Сычуани в поместье на следующий день после встречи. Послушно сидит безвылазно. Две недели, как в тот раз, когда брат посадил под домашний арест. На удивление — теперь не скучно, хотя здесь негде даже на скейте покататься. Нет, по Сяо Чжаню он все равно скучает, хотя «скучает» — это слишком мало. Это то, с чем он теперь живёт, постоянное чувство, что бы ни делал. Если это навсегда, проще сдохнуть сразу, утопиться в одном из прудов. Он никогда всерьёз не хотел утопиться или ещё что-то такое сделать. Не сдаваться и не отступать. А ещё он помнит, что Сяо Чжань обещал ему встречу после съёмок. Сколько бы они ни длились, закончатся же когда-то? И никто не запрещает ему приехать ещё раз. Если сможет. Пока ждет звонка — читает о проектах семьи Чжу, смотрит видео, надо же понимать, на что он подписался. Даже если ещё не подписался на бумаге, все равно уже согласился. Оказывается, он много пропустил, точнее, и не интересовался никогда. И с Сяо Чжанем мог бы увидеться раньше, без этого всего… Без этого всего, может, никогда бы у него не было острова. И еще ночи, самой первой. За ствол и наручники он столько раз прощения попросил, со счета сбился, но ночь не может забыть, хотя там почти ничего не было по сравнению с островом. Никому такое не должно нравиться. Точно не ему. Он же нормальный. Одно дело — хотеть с парнем, с мужиком, другое… Он же сам всегда подходил, первым, сам целовал, сам брал. Он бы так ещё — признается себе и жмурится. Чтобы Сяо Чжань делал все, что хочет. Может, даже больше, если захочет, он согласен. Только он никак, совсем никак не сможет об этом ему сказать. Семья Чжу повернута на традициях, хотя делает не только традиционные проекты. Он иногда думает, что они все слегка двинутые, не могут нормальные люди придавать столько значения гриму, инструментам старинным, тому, как рукой или ногой двинуть. Даже движению. Он любит и умеет совсем другое. Брат вот разбирается, он мало с кем в семье — очень большой семье, если считать всю, а не только кровных родственников — дружит так близко, как с Чжу Цзаньцзинем. Он не ревнует, потому что Чжу Цзаньцзинь все равно им не брат и никогда не будет, а он сам слишком взрослый, чтобы хвостом таскаться за старшими. На некоторые показы семьи Чжу можно со стороны только за большие деньги, а на некоторые и за деньги нельзя. Он смотрит и их, если отвести взгляд от экрана, будет почти что-то же самое. Загнутая крыша, вода, деревья, картины. Хорошо, что ему не в таком участвовать. — К классическому искусству надо быть подготовленным, — Чжу Цзаньцзинь улыбается, как бы приглашая разделить понимание. — Начинать надо с чего-то более простого. Конечно, «простого» не значит «менее сложного» или «несовершенного», но более понятного, особенно молодым. Чжу Цзаньцзинь хочет сделать не римейк чего-то западного, наоборот, он берет классическую пьесу-цзацзюй и хочет из нее сделать мюзикл. С ним в роли главного героя, потому что у того парня, который уже начал было репетировать, что-то случилось со здоровьем. Кроме семьи Чжу, постановкой занимается французская компания, название он тут же забывает. Французы по-английски говорят смешно, плохо понимают разницу между Китаем и Гонконгом. — Они все понимают, — кивает потом Чжу Цзаньцзинь. — Поэтому они здесь, а не в Пекине. Вполне может быть, что у этих людей с другим разрезом глаз, но таким же сдвигом на искусстве, как у семьи Чжу, есть в Гонконге ещё какие-то дела. Он об этом не думает, его это не касается. — Ты здесь, пока тебе хочется, — напоминает брат. В этом нет противоречия со сказанным в поместье. Есть разница между маленьким «не хочется» вроде слушать кого-то, кто думает, что много понимает в постановке, — и тем «хочется», которое важнее всего этого. Стать тем, на кого Сяо Чжань посмотрит с интересом не только потому, что красивый. Если все получится. Потом, если захочет, он из этого выйдет, он только на один мюзикл дал согласие. А может быть, и не захочет. Он не один будет, конечно. Их тут много — Гонконг, Китай. Девочка в красном, с которой ему играть, — симпатичная, раньше бы он… Хотя ему тоже теперь нельзя, им всем друг с другом нельзя. От этого очень хочется ржать. Почему он — Чжу Цзаньцзинь объяснил ещё до начала репетиций. Не только из-за конкурса и танца. — У младшего господина очень выразительная внешность. Не западная, но редкая, плюс рост. Младший господин хорошо поет. Он кивает. Не смущается — это не комплименты, он и так все про себя знает. — Ещё важные господа надеются, что младший господин не запросит много, пока не обрёл популярность, — улыбку можно истолковать как угодно, и как насмешку над чужой наивностью, и как извинение за чужую жадность. Он не толкует никак. Ему не деньги нужны, точнее, не только в них дело, хотя круто, конечно, если получится быть совсем самому по себе, не жить на деньги брата. Хорошо, что у него другая фамилия. Для всех удобнее. Если получится. Он очень примерно представляет, сколько стоит охраняемая парковка, например. Если выходит из берегов — старший брат иногда советует «отдохнуть, посидеть дома». А иногда и не советует. Сколько ему будут платить — тайна, секретность оговорена и подписана отдельно. Гонорары остальных меньше, насколько, он не знает, да и неинтересно. Это хорошо, что Сяо Чжань в Сычуани — хотя совсем недавно он в такую мысль не поверил бы. Занятия по вокалу, по хореографии, по танцу классическому, ещё неизвестно по чему и зачем. Остальные уже прослушали все вводные, ему догонять и догонять. Он в жизни так не учился, по сторонам посмотреть некогда. Смысл в этих запретах, что, у кого-то еще остаются силы и желание встречаться с теми, кого ты только что видел на площадке? Мэн Цзыи симпатичная, ладно, красивая, и красное ей идет, но он не привык, чтобы на него смотрели снисходительно, то, что у нее актерское образование, для этого тоже не повод, в мюзиклах она все равно не участвовала. Интересно, если поставить на будильник песню Сяо Чжаня, просыпаться рано утром будет легче? Легче или сложнее было Сяо Чжаню на его первом шоу? Он был старше, он говорил в интервью, что просто старался сделать все хорошо. Ему надо не хорошо, ему надо отлично. Лучше всех. Доказать, что он действительно все может, иначе и начинать не стоило. — Правда, что у нас будут гастроли во Франции? — он еще не запомнил, как эту девочку зовут, их две похожих, и роли у них мелкие. Перерыв. Он делает глоток воды. — Правда, — улыбается Чжу Цзаньцзинь. — И в Пекине, и во Франции, я в вас верю, мы привезем туда нечто особенное! Чжу Цзаньцзинь отходит. Он разминает голени, вполуха слушая бурное обсуждение будущих гастролей. — А ты почему молчишь? — Мне без разницы. Я там уже был, — он встает, делает еще глоток. — В Пекине? — И в Пекине, и во Франции, — кивает и нацепляет наушники, чтобы не доставали. На то, что на нём будет надето и нарисовано, ему плевать. После того, как он ходил, ничего не страшно. Лишь бы глупо не выглядело, а глупо не сделают. У Сяо Чжаня всякое было на фотосессиях, на сцене, в клипах. На некоторые смотреть трудно, а не смотреть — нельзя. Пиджак на голое тело, например. Он помнит Сяо Чжаня в белой рубашке. Сперва застегнутой, потом расстёгнутой. Хочет ещё. И в пиджаке без рубашки — тоже. Он все ещё помнит про «дать шанс». Все ещё не очень понимает, на какой стадии это «построить отношения». Он пишет Сяо Чжаню. Писать могут многие, кто угодно. Но Сяо Чжань кому угодно не отвечает, ну наверное. Ему — отвечает, хотя бы раз в день, а иногда и два. Сяо Чжань точно не трахается с кем угодно, а с ним — да. Даже если в последний раз это было месяц назад и будет снова в том неизвестном «когда я вернусь». Потому что Сяо Чжань обещал встречу, а раз обещал, все будет. ________________________________________________________________ Съёмки в рекламе не принято считать серьезным делом, но все к ним стремятся. Песня может понравиться слушателям, а дорама зрителям, а может, и нет. Реклама — более надёжные деньги, а Сяо Чжань привык относиться к любой работе добросовестно. В Гонконге теплее, чем в Сычуани, Сяо Чжань снимает куртку, но не маску. Его встречают — день на съёмки, переночевать дома и утром лететь обратно, увидеться ни с кем не получится. Сяо Чжань в который раз жалеет мельком, что кошку пришлось отдать родителям, но какое животное выдержит вечное отсутствие хозяина. Дома тихо, как всегда после долгой отлучки, все чуть-чуть чужое. Сяо Чжань никуда не хочет идти — устал. Он не писал Ван Ибо про приезд, встретятся потом, когда вернётся совсем. В последние недели он собой почти доволен. Как будто выздоровел одновременно и от простуды, и от затяжной душевной болезни, и очень хочется как можно скорее жить. Играть. Петь. Не потому что надо, а потому что хочется. Сможет ли он посмотреть спокойно на свой же рисунок? Обещанный, так и не отданный портрет, нарисованный после расставания. Папка со старыми рисунками запылилась, Сяо Чжань чихает. Он хотел бы сказать, что сейчас рисует лучше, но в последние два года почти не брал в руки карандаши, и, может, сейчас вышло бы хуже. Пока рисовал — мысленно спорил, обвинял, оправдывал, говорил все, что не смог сказать вслух. А портрет все равно улыбается, Сяо Чжань хотел по-другому, но запомнил именно таким. Если бы не это все, стал бы он так вкладываться в работу, что чуть не загнал себя? Стал бы он тем, кто есть? Чжу Цзю может быть в Корее — Сяо Чжань давно не следит за его проектами. У него может быть другой номер. Он может не ответить на звонок неизвестного — Сяо Чжань менял телефон. — Слушаю. Голос — тот. Сяо Чжань молчит. — Вас не слышно! — Это я. Сяо Чжань. Теперь тишина с другой стороны, может быть, трубку сейчас повесят. — Чжань-Чжань, — тихое, почти шепотом, — это правда ты?!