Так не бывает

Чжу Цзаньцзинь «раскрашивает» список в телефоне, отмечая дела по важности. Мелкое удовольствие, разрешение самому себе, отец не одобрял электронные списки, написанное от руки-де лучше держится в памяти. Он сам всегда писал только от руки, еще и кистью. У Чжу Цзаньцзиня тоже до сих пор лежит на столе пачка рисовой бумаги, только вместо кисти — ручка-брашинг, чтобы не возиться с тушью. И он не пишет, а рисует, не каллиграфические знаки, а все подряд — абстрактные пересечения линий, домики, зайчики, смайлики, силуэты. Рисует, как умеет, никто не проверит, чем он занимается. А у электронных списков того, что по-настоящему важно, есть еще одно достоинство — их можно удалить, и никто не узнает, что что-то здесь было. Это глупость и детская прихоть, но там, где можно, Чжу Цзаньцзинь все делает наоборот, не так, как учили. Это мелочи, которые вряд ли заметит кто-то, кроме слуг, потому что госпожа Чжу — матушка — полтора года как живет отдельно, но каждый раз, делая что-то такое, Чжу Цзаньцзинь улыбается. Есть дела, и есть — дела. Чжу Цзаньцзинь позволяет себе эксперименты в том, что касается искусства, как с мюзиклом, это его личная прихоть, желание, удовольствие. В тех делах, которые составляют настоящую репутацию семьи, он делает все так, как обучен, нравится ему это или нет. Делает даже больше, отец не считал нужным разбираться в электронике самостоятельно, перекладывал на инженеров. Цзаньцзиню это в детстве тоже казалось скучным, пока не стало нужно самому. Выставка электроники помечена как «интересное, но неважное», большая выставка будет в апреле, в том же самом центре в Ваньчае, пока что — просто посмотреть. Семья Чжу обеспечивает безопасность и конфиденциальность. Семью Чжу интересует оборудование, предотвращающее слежку, но именно поэтому он лично следит за новинками технологий — на каждое действие должно быть готово противодействие. Возможно, он разбирается в этом лучше, чем кто-либо во всей большой семье. Даже лучше, чем глава Лю. Всему свое место и время, на премьере мюзикла не будет никаких закрытых лож, Чжу Цзаньцзинь пригласит, конечно, на него всех партнеров, но исключительно ради самой постановки, а не ради дел. Закрытых лож не будет еще и из-за участия Ван Ибо. Лю Хайкуань об этом не просил, но это подразумевается по умолчанию. Не должно быть ничего даже потенциально опасного. Ван Ибо в очередной раз удивляет, в кои-то веки — приятно. Не пропускает репетиции, только пару раз проспал. Чжу Цзаньцзинь и режиссер не снижают темп — у них на подготовку считанные месяцы, а Ван Ибо еще надо догнать остальных, поэтому занятия и репетиции идут полный день. И Ван Ибо работает так, как Чжу Цзаньцзинь совсем от него не ожидал — а он знает, как это, может оценить, чего стоит встать, когда ноги гудят и подкашиваются. Ван Ибо хмурится и встает, а Чжу Цзаньцзинь позволяет себе надеяться, что проект все-таки не окажется провальным. С вокалом тоже все более или менее хорошо, хотя режиссер хочет лучше, но это не Франция, не Запад, надо учитывать местную специфику и еще раз подумать над рекламой. Если Чжу Цзаньцзинь хоть что-то понимает, то он догадывается, ради чего и кого старается младший брат Лю Хайкуаня, хотя ему, конечно, никто ничего не говорил. Господин Сяо, вероятно, не предполагает, что среди всех, кто наблюдает за его жизнью, есть несколько пар профессионально зорких глаз, но пока что ничего нового не видят и они. Сяо Чжань не изменяет привычкам, не швыряется деньгами, не покупает дорогие вещи — обзавелся только новым фотоаппаратом, да и тот подарен на день рождения, — не стремится познакомиться поближе с главой семьи Лю. По-прежнему много и добросовестно работает. Чжу Цзаньцзинь позволяет себе надеяться и на то, что Ван Ибо в очередной раз повезло: Сяо Чжань тот, кем кажется, талантливый и порядочный человек, одновременно скромный и гордый. Хорошее сочетание для агентства, для самого господина Сяо — не очень. Можно сказать, всей семье Лю повезло. Повезло ли Сяо Чжаню с Ван Ибо — вопрос вне сферы интересов семьи Чжу и Чжу Цзаньцзиня лично. Неплохо было бы, если бы Ван Ибо хватило мотивации так работать до премьеры и после, и Чжу Цзаньцзинь мысленно просит Гуаньинь быть милостивой. Чжу Цзаньцзинь при случае заверяет Лю Хайкуаня, что все в порядке, но если быть честным — не совсем. Не может все быть идеально гладко, если речь идет о Ван Ибо. Чжу Цзаньцзинь сглаживает конфликты с режиссером, радуясь, что французы привыкли к сложным характерам звезд. Только Ван Ибо пока что даже не звезда, и Чжу Цзаньцзинь ему не брат и не гувернер, чтобы водить за руку и мирить со сверстниками. А Ван Ибо умудрился за несколько недель настроить против себя почти всех артистов. Он ни с кем не ссорится, просто демонстративно всех игнорирует, едва репетиция заканчивается или прерывается на отдых. Ван Ибо никогда не интересовался никем, кроме себя, никогда ни с кем не дружил. Чжу Цзаньцзинь не удивляется и прекрасно понимает всех, в первую очередь Мэн Цзыи, но список задач увеличивается еще на одну — склеить то, что так и норовит распасться. Не может же он пригласить Сяо Чжаня к участию вместо госпожи Мэн! Чжу Цзаньцзинь улыбается во весь рот, представив это себе. Он не зря выбрал именно эту пьесу из всей китайской классики и из юаньских драм в частности. Почти никакой социальной проблематики, никаких конфуцианских идей — мягкий и нежный образ Цянь-нюй, история юной любви, почти что сказка с волшебно разрешившимся сюжетом. Чжу Цзаньцзинь заранее «видел», как все это может выглядеть на сцене с учетом неизбежных упрощений и стилизаций, особенно момент встречи настоящей Цянь-нюй и ее души, все отточенное и лаконичное, как русский балет… Помнится, на этом моменте он чуть не хлопнул себя по лбу, сообразив, как выстраивает пантомиму в голове — почти что Одетта и Одиллия. Тогда он только посмеялся над собой и подумал, что это можно рассказать Лю Хайкуаню, тот оценит. Тогда еще участие Ван Ибо не планировалось. С приходом Ван Ибо все идет хорошо, но куда-то не туда. Мэн Цзыи, с предыдущим партнером прекрасно игравшая деву-цветок, мягкость и нежность, вдруг обретает стальной стержень, а сам Ван Ибо отлично попадает в ноты, в ритм — но выглядит совершенно холодным. Чжу Цзаньцзинь может попросить Лю Хайкуаня… нет, не может и не будет. Дело не в чьем-то авторитете, невозможно объяснить словами то, что должно идти от сердца. Если оно там есть. Чжу Цзаньцзинь тяжело вздыхает и мельком ловит в зеркале свое отражение с заломленными бровями. Он смеется про себя: запомнить и показать Мэн Цзыи. Вот так должна выглядеть влюбленная страдающая дева, а не пытаться гонять своего жениха по всей сцене! Кто бы еще показал Ван Ибо, как должен выглядеть этот самый влюбленный жених?.. Ван Ибо обещает подумать, и Чжу Цзаньцзинь откладывает эту проблему до следующей недели. Он выходит из кабинета, улыбается всем, подбадривает всех. Отдельно спрашивает французских артистов, все ли в порядке — европейцам бывает трудно освоиться в Гонконге. Ему самому тоже было трудно. От Хайнаня до Гонконга всего час перелета, но другое — все. Другое море, другое небо, слишком много людей и даже язык другой, кантонский диалект. Говорят, дети легко привыкают, Чжу Цзаньцзинь поспорил бы, но и он со временем привык. Французов четверо — «душа» Цянь-нюй, слуга Чжан Цянь и еще двое статистов-"студентов». Чжу Цзаньцзинь улыбается им, они все ему нравятся, все широкоглазые и веселые. В этом «нравятся» нет дополнительного интереса, во-первых — непрофессионально, во-вторых — ему нравится совсем другой тип. Чжу Цзаньцзинь прекрасно знает, какой. До последних полутора лет это было самым страшным секретом, теперь, став главой, он мог бы позволить себе… увлечения, но теперь — не хочет. Он прикрывает глаза, пока едет на выставку электроники и опирается подбородком на кисть руки, мысленно представляя фигуру — пока что размытую, как бы издали, сквозь туман или облака. Даже сквозь туман угадывается высокий рост — намного выше его самого — широкие плечи… Протянутая навстречу рука, Чжу Цзаньцзинь очень хорошо ее представляет: крупная ладонь, подстать всей фигуре, длинные пальцы… Он вздыхает, отгоняя видение, и в который раз мельком завидует Ван Ибо. «Старший брат просил приехать…» Задержаться на мысли он не успевает, потому что телефон выдает бессмертную мелодию Морриконе, и Чжу Цзаньцзинь улыбается, хотя абонент его не видит. — Цзаньцзинь? — Да, глава Лю. Младший господин ко мне заходил, сказал, что… — Он мне уже позвонил, я знаю, — звук очень хороший, такое ощущение, как будто Лю Хайкуань говорит над самым ухом, негромко, но четко. Или в ухо, так, что чувствуется дыхание. Так, что Чжу Цзаньцзинь расстегивает верхнюю пуговицу пальто. — Как у тебя? Лю Хайкуань спрашивает не из вежливости. За последние полтора года Чжу Цзаньцзинь привык к этому вопросу. «Как у тебя?» — это приглашение к откровенности, к открытому разговору о проблемах, если таковые есть. Чжу Цзаньцзинь очень хорошо представляет себе теплую улыбку и внимательные темные глаза. И хорошо помнит вежливый, но весомый укор, когда он только стал главой и стыдился делиться сложностями, боясь упасть в глазах Лю Хайкуаня. Как сидел, расстроенный и потерянный, мечтая бросить все и уехать обратно в Хайкоу, кутался в плед — весна была холодная, а он всегда мерзнет. Он не родился в этом, как Лю Хайкуань или Ван Ичжоу. Он очень старался стать таким, как надо будущему главе, очень старался освоить то, чем занимается семья, вместе с классической балетной хореографией, изучить китайское искусство и театр в особенности. Еще хорошо учиться, запоминать всех «нужных» людей, научиться устраивать то, за что никто не аплодирует, но на чем держится положение семьи — быть посредниками. Не бояться угроз, стрельбы, крови, боли. Этому так и не научился, поэтому старался сделать так, чтобы не случилось того, чего надо бояться. Он только стал главой, едва-едва пара месяцев прошла, все валилось из рук. Чуть не велел принести коньяка, но тоже побоялся потерять лицо. А потом приехал Лю Хайкуань, сам, и мягко объяснил, что не надо превращать снежок в лавину — сравнил, видимо, потому, что недавно ездил кататься на горных лыжах. Чжу Цзаньцзинь толком не видел ни снежков, ни тем более лавины, но воображение у него всегда было хорошее. Потом они разговорились просто так, Лю Хайкуань рассказал про те самые горные лыжи, показал фотографии. Чжу Цзаньцзинь смотрел на него, подперев щеку, слушал и мечтал, чтобы это длилось бесконечно. Бесконечного не бывает ничего, особенно счастья, но беседы о делах неизменно переходят в разговоры просто так. Лю Хайкуань ему доверяет, а Чжу Цзаньзинь готов на все, чтобы сохранить это доверие. — Еду в Ваньчай, в Экспо-центр, потом еще кое-куда, потом навещу матушку, — в машине, при водителе, не поговоришь. — Понятно. Сочувствую, — Лю Хайкуань посмеивается. Он прекрасно знает, что Чжу Цзаньцзинь добровольно и шагу бы к госпоже Чжу не сделал, но приличия надо соблюдать. — Если хочешь, приезжай потом. — Это будет поздно, — Чжу Цзаньцзинь готов подпрыгнуть. После такого дня неофициальная встреча с Лю Хайкуанем — лучшее, о чем можно мечтать. — Ничего страшного. — Если я не помешаю… — Ты мне никогда не мешаешь. — Хорошо, — он мгновенно веселеет. — Тогда до вечера. Лю Хайкуань отключается, а Чжу Цзаньцзинь останавливает запись разговора. Лю Хайкуань стоит на балконе, смотрит на огни города. Почти так, как в видении, только светлая фигура не выступает из тумана, а, наоборот, теряется в полутьме. Дверь открыта, ноябрьский ветер вздувает шторы — Лю Хайкуань холода не боится, а Чжу Цзаньцзинь вздрагивает и от сквозняка, и от волнения. Он наверняка видел сверху и машину, и его, но пока Чжу Цзаньцзинь не кашляет за спиной — не оборачивается, чтобы подать холодную от металла перил руку. Лю Хайкуань не всегда так здоровается, но если протягивает руку на западный манер, Чжу Цзаньцзинь благодарит небеса. — Пойдем, — Лю Хайкуань замечает, что он вздрагивает, знает, что он боится холода. Почти все про него знает. Очень важного «почти», которое он утаивает ради самого же Лю Хайкуаня. Чжу Цзаньцзинь проводил в этом доме самые разные вечера: и наедине с Лю Хайкуанем, и в компании кого-то еще, например, Ван Ибо. На кухне, в кабинете, в музыкальном кабинете — по настроению хозяина и по ситуации. — Как госпожа Чжу? — Здорова, — он не хочет снова думать об этой женщине. Лю Хайкуань кивает. — Как репетиции? — Ван Ибо очень старается, — Чжу Цзаньцзинь улыбается. Это правда, и Лю Хайкуаню это будет приятно. Можно сказать больше, это не та правда, которую нужно утаивать. — У него есть… сложности, но ничего страшного, до премьеры еще долго, думаю, он справится. — Хорошо, — Лю Хайкуань коротко улыбается. — Говоришь, премьера в апреле? — Да, — Чжу Цзаньцзинь настораживается. — А потом? — Потом несколько спектаклей, фотосессии, гастроли к лету, наверное… — Может быть, так даже лучше. Пусть будет подальше… — О чем ты? — он даже наедине не всегда обращается к Лю Хайкуаню по имени, но видит, как тот трогает подбородок, и не столько сейчас любуется на эти руки, сколько пытается понять, что так может обеспокоить главу семьи Лю. — Цзаньцзинь, постарайся устроить так, чтобы гастроли могли обойтись без тебя. Будущим летом в Гонконге может быть жарко. Вряд ли Лю Хайкуань говорит о солнечном пекле. Чжу Цзаньцзинь, наклонившийся было вперед, выпрямляется и спокойно кивает. — Там справятся без меня. Там — справятся. Тут — может быть, и нет. — Пекин? — тихо, одними губами, говорит он. — Да. Гонконгские семьи — бельмо на глазу, кость в горле семей китайских, преграда к золотому треугольнику. Особенно семья Лю с ее судостроением и морским транзитом. Этому противостоянию не год и не десять, намного больше, но чужаков тоже намного больше, хотя бы в силу того, насколько Китай больше Гонконга. И они вряд ли будут договариваться через посредников. — Может быть, обойдется, как раньше. — Может быть, — он снова кивает. Он очень на это надеется, но Лю Хайкуань не будет просто так отсылать подальше любимого брата. Он вовремя сегодня посетил выставку электроники. Семья Чжу не вмешивается в то, о чем говорят наедине прибегающие к их услугам, но он и не будет вмешиваться. Ему просто надо знать чуть-чуть больше, в том числе то, о чем Лю Хайкуань умолчал, и он узнает. — Цзаньцзинь, кажется, я тебе испортил аппетит. Ты ведь еще не ужинал? — Если ты готовил сам, это воскресит аппетит у кого угодно. — Сегодня не я, но тебе понравится, — Лю Хайкуань поднимается и протягивает руку, когда он медлит встать, глядя снизу вверх. В этом жесте нет ничего особенного, по крайней мере, для Лю Хайкуаня, Чжу Цзаньцзинь много раз видел, как он поднимал так Ван Ибо, когда тот был младше и капризничал — протягивал руку и выдергивал из кресла. Радоваться ли, что он для Лю Хайкуаня тоже кто-то вроде младшего брата, как и положено по статусу? Хочется надеяться, чтобы хотя бы взрослее и разумнее, чем Ван Ибо. Чжу Цзаньцзинь сжимает эту ладонь во второй раз за вечер, теперь теплую, широкую, шире и теплее, чем у него. Он все узнает, что ему надо, и как можно скорее.