Так не бывает

Сяо Чжань ожидал, что все будет иначе. Они слишком мало знают друг друга, у них была всего неделя и две коротких встречи, одна в Гонконге, вторая в Сычуани. Все остальное — переписка в сети, временами почти что односторонняя. Мало, но когда он просыпается в квартире Ван Ибо, неловкости не возникает ни у него, ни у хозяина. На первый взгляд Ван Ибо все такой же, но если приглядеться — нет. По вечерам выглядит уставшим, четче скулы, особенно когда сжимает губы. Сяо Чжань не расспрашивает. Он помнит про «мне нельзя, у меня дела нет», но никак не может связать «дела» и Ван Ибо. Как и многие местные, он интуитивно чувствует, что некоторые вещи лучше не задевать, пока они не задевают тебя. У него и времени нет, чтобы об этом думать, он едва успел съездить к родителям после возвращения и выспаться. Сяо Чжань не передумал. Отношения это или нет, подарки он брать не хочет. Не только в Ван Ибо дело — ни от кого, ну разве что от родителей или самых близких друзей. И то есть предел для размеров подарка. Очередной сюрприз Ван Ибо за эти пределы очевидно выходит, и повод притянут за уши. Он не хочет обижать, но взять такое не может, он предупреждал. В конце концов, он сам себе такой купит, если постарается, просто не успел подумать об этом раньше. Ван Ибо не уговаривает, но лучше бы уговаривал. Словам Сяо Чжань нашел бы, что ответить, намного сложнее возражать молчаливому порыву, крепкому объятию, дыханию на шее. Он открывает коробку, и Ван Ибо сияет так, будто это ему подарили что-то важное. Его сложно рисовать — слишком яркая и при этом трудноуловимая мимика, непоседливый и нетерпеливый — но хочется. Такое надо рисовать, дело не только в красоте, дело в сочетании черт лица, во всем, что так трудно передать двумерным наброском. Поэтому Сяо Чжань много рисует дома по памяти, пытаясь «поймать» нужное, а при встрече разглядывает. Эти наброски он не отправляет, не всегда даже сохраняет. Сяо Чжань видел квартиру Ван Ибо, видел дом на острове — но когда он просит посидеть чуть-чуть, тот не глядя плюхается на первую попавшуюся табуретку. Не обращает внимания на тесноту обычной гонконгской квартиры, и это не деликатность, а так, словно для него нет разницы. Сам по себе. Во всем. Он знает, какие плечи, спина, грудь под этой футболкой — тоже рисовать и рисовать. Проще не угадывать линии под тканью, а попросить снять, он просит, ничего не имея ввиду, но дальше все идет не так, как он ожидал. Пора бы запомнить: если они встречаются наедине, секс будет, даже если он не думал об этом прямо сейчас, не собирался, не… Ван Ибо заводится быстро и заводит в ответ, откуда только силы берутся? Сяо Чжань знает, что если вот так поцеловать в ухо, Ван Ибо вздрогнет. Он тихо смеется, представляя, как ощущается смех, трогает языком мочку — она теплая, сережка нагревшаяся и тоже теплая. Ван Ибо втягивает воздух со стоном и жмется еще ближе. Как всегда, горячий, жадный и нетерпеливый, Сяо Чжань с ним тоже начал думать, что неделя — это очень долго. — Тихо, — у него в квартире не такие стены, но все же не картонные, это больше шутка. Ван Ибо спорит шепотом и закусывает губы, когда он гладит по бедру. Нельзя не целовать. Сперва покрасневшие губы, потом родинки на плече, потом снова рот. Нельзя не раздевать, Ван Ибо торопится, руки сталкиваются. — Вот так, — он нависает над ним, прижимает к кровати, ловит руку и держит, пока целует губы, шею, ямку между ключицами. — Лежи. Слишком сладко. Он никогда себя не считал выдающимся любовником, кем-то выдающимся вообще, но Ван Ибо, балованный, капризный, красивый, такой яркий, каких он раньше не встречал — весь, какой есть, перед ним и сдерживается, потому что он так захотел и сказал. Он видит расширенные зрачки, чувствует мелкую дрожь нетерпения, сам вздрагивает. Все равно что взять в руки огонь и не обжечься. Не знал, как это сладко — томить, тянуть, заставлять ждать, самому плавиться и тихо сходить с ума. Много не знал про себя. Хотя ведь ничего особенного, даже не как тогда, руки у Ван Ибо свободны, он в любой момент может… Может все, но терпит, вскидывается и опускается на кровать, когда Сяо Чжань прижимает ладонью, сдавленно стонет, сжимает кулаки. Это — самое особенное, круче наручников, застилает глаза и разум. Ван Ибо сам говорил, что хочет больше, можно же, все можно… Он разводит ноги, гладит до синяка на колене — откуда опять? — целует бедро, живот, не томит больше, забирает в рот сразу. По-другому — нет. Вдруг не понравится, страшно сделать не так, оттолкнуть. Им и так будет хорошо, Ван Ибо весь как струна, сам толкается глубже, и сейчас Сяо Чжань ему позволяет. Они теперь в одном городе, но Ван Ибо продолжает ему писать. Сяо Чжань отвечает. На новой презентации Ван Ибо даже не подходит, но Сяо Чжань не может сдержать улыбку, когда видит его, ловит ответную и поглядывает в ту сторону украдкой. Официальный Ван Ибо — забавный: лицо холодное, замкнутое, совсем другое. Потом он и такого попробует нарисовать. Он не знает, случайно тот здесь, или это таинственные «дела», и не спрашивает потом. Потом у них совсем другие дела, если это можно так назвать. Такого Сяо Чжань от себя совсем не ожидал, такого у него никогда не было. «Ты вечером дома?» — спрашивает Ван Ибо, и при одной мысли о вечере усталость как будто убавляется. Оживает все, даже то, чему не время и не место. Сяо Чжань, кажется, успел по нему соскучиться со вчерашнего дня. Сяо Чжань медлит с ответом и наконец пишет: «Извини, приеду поздно, устал». «Ладно». Ван Ибо никогда не ставит грустных смайликов. Либо ржущие, либо недовольные, но Сяо Чжань слышит интонацию даже в таком, казалось бы, лишенном эмоций ответе. Обычный вечер становится длинным. Сяо Чжань смотрит в окно, колеблется, правильно ли сделал. Если бы Ван Ибо был здесь или он сам бы поехал к нему, времени едва-едва хватило бы на… на все. Сяо Чжань так быстро к нему привык, что от этого страшновато. Так привык, что чуть не забыл про все действительно важное. Кто такой Ван Ибо, кто такой он сам, про то, что в планах на 2019 год, уже начавшийся по западному календарю, стоят новые съемки — и так далее. Сяо Чжань ложится на кровать, делать все равно ничего не хочется, листает страницы в телефоне. Смотрит разную ерунду, пережидает рекламные ролики. Театр танца ставит что-то новое. Сяо Чжань слышал про их показы, видел записи, вживую еще никогда. «Судьба Цянь-нюй» — по классической пьесе, но на классику, судя по ролику, мало похожа. Странная реклама, без лиц актеров — силуэты, как в театре теней, руки на гуцине, взмах красного рукава и тому подобное. Очень короткое видео танца, тоже теневым силуэтом, в нем мерещится что-то странно знакомое, но, видимо, мерещится, Сяо Чжань не работает с этим театром и не знает его артистов близко. Говорят, к постановке приглашены молодые, малоизвестные актеры. Сяо Чжань хмурится: с каждым годом их приходит целый строй. Он не ревнив к чужому успеху, тем более это совсем не его сфера, но что еще сделать, как прыгнуть выше головы, чтобы подняться над своим уровнем?! Чтобы не испортить вечер окончательно такими мыслями, он открывает чат, где висит сообщение. «Что делаешь?» Сяо Чжань смотрит на часы: действительно поздно, можно признаться, что дома. «Пришли фотку», — пишет он в ответ. «Какую?» «Любую. Чем сейчас занимаешься». Он поднимает брови и смеется — Ван Ибо с мокрыми волосами смотрит на него снизу вверх, лежа в ванне. «А что так высоко сфоткал-то?))))» «Чтобы побольше в кадр влезло. Еще?» «Хватит, спасибо.))» Ван Ибо пришлет, если попросить, он не сомневается. А мог бы рисовать с натуры, хотя кого он обманывает, будь он там — сейчас не рисовал бы. Набросок улетает, в ответ приходит «ну охуеть», Сяо Чжань улыбается. Как бы ни было хорошо с Ван Ибо, Сяо Чжань не может думать только о нем. Не может и не должен. Гонконгский график все равно не такой напряжённый, как съёмочный, он успевает наконец поговорить и с родителями, и с друзьями, тоже ждавшими его возвращения, и как-то раз даже с Ли Цинь, хотя она нырнула в свои проекты в Китае. Если бы Сяо Чжань выбирал, чем он хочет заниматься, пока не закончился контракт, — он бы хотел петь, конечно, и сниматься. Что будет с «Нефритовой династией», неизвестно, но он знает, что может теперь больше, лучше. Он хочет работать. Он и так не отдыхает, но есть разница между работой и «занятостью» — рекламой, презентациями, которые заполняют дни, но от них не остаётся ничего. — Кроме денег, — напоминают ему, вручая расписание. — Конечно, — Сяо Чжань улыбается и кивает. Он далек сейчас и от первоначальных иллюзий, и от черной безнадёжности конца прошлого лета. Помнится, он даже рисовал тогда что-то вроде кадров из знаменитой «Стены» Пинк Флойд — только про свое. Не дорисовал, и хорошо. Он может на сцене намного больше теперь. Спасибо Чжан Сяофаню, может, это странно, но Сяо Чжань у него многому научился. Он листает планшет. Набросок самого себя в костюме и образе — набросок Ван Ибо — еще Ван Ибо, еще… Ван Ибо тоже его кое-чему научил. Ещё больше дал и даёт с каждым своим появлением. Сяо Чжань все ещё помнит, что эти отношения не могут быть долгими, растянулись во времени только потому, что они так редко видятся. Потом… Потом это пройдет. Пока он об этом помнит — все в порядке. А он не забудется настолько, чтобы забыть. Жаль, что новые съемки не так скоро. Лучше плавать в ледяной воде и пить потом имбирный чай, чем «плавать» в гонконгских хитросплетениях обещаний, которые потом развеиваются как дым; в очередной раз убеждаться, что каждую заслугу воспримут как должное, а в каждый промах с удовольствием ткнут. Сяо Чжань не любит жаловаться и даже мысли такие редко позволяет себе. Что пользы завидовать тому, кому больше повезло, зависть, как говорят, не заменит коня, когда идешь пешком. Понятно, что было бы легче, если бы он был не просто Сяо Чжанем, а обладал тем, что так трудно объяснить иностранцам, — гуанси. Это не просто «связи», как пытаются перевести на Западе, это почти утраченное там, у них. Сяо Чжань предпочел бы путь наверх с нуля, но Китай чтит традиции, Британия тоже, Гонконг взял консервативность от обоих, американской мечте здесь не место. Еще кое-что, общее для Китая и Британии, унаследованное Гонконгом, — тяга к соблюдению приличий, иметь связи — именно связи — может быть хорошо, демонстрировать их — плохо. От него зависит немногое — выбрать, как поступить. Ван Ибо — живой счастливый билет, как кто-то может подумать если узнает, Сяо Чжань не первый и не последний. У него где-то в старом ежедневнике лежит еще и визитка господина Лю. Только от одной мысли о том, как это может выглядеть, его воротит. Он свой выбор сделал раньше, чем подумал об этом, и твердо намерен продолжать, как если бы Ван Ибо действительно был сам по себе. Поэтому никаких подарков он принять не может, планшет был откровенной слабостью, Ван Ибо слишком много о нем знает, угадал, от чего будет трудно отказаться, но больше — ничего. Несмотря ни на какие уговоры и объятия. Ничего, кроме самого Ван Ибо, его усмешек, недовольных гримас, то теплых, то горячих поцелуев. На них он может ответить тем же. *** — Я приеду в поместье перед самым Новым годом, — предупреждает брат. — Зато буду там все праздники. Ты тоже можешь, Цзаньцзинь говорит, это последний большой перерыв перед премьерой. Он кивает. Он знает, французы на праздники улетают домой, Мэн Цзыи — в Пекин. Новый год всегда встречают в поместье, так положено. Он раньше всегда радовался, когда еще брат столько времени останется рядом и ничем не будет занят. — А можно… — Что? — Можно я раньше в Гонконг потом вернусь? — выпаливает он и смотрит на носки кроссовок. У Сяо Чжаня тоже ведь будет свободное время, поменьше, чем у него, но больше, чем обычно. — Хорошо. Он еще кое-что хотел бы спросить у старшего брата, но не может. Всегда все мог, а теперь нет. Он ведь тоже не дурак. Он все помнит, и что Сяо Чжань на острове говорил, и «значит, ему не все равно». Ладно, пусть дурак, но не может быть, чтобы вот это все совсем ничего не значило. Не может Сяо Чжань просто так… Он не знает, как — «так», но раньше было по-другому. Сяо Чжань был другой. Он теперь понимает, он столько времени слышал про все эти чувства на репетициях, теперь видит и замечает. Если ему не кажется, потому что он хочет это видеть. И точно никто вот так к Сяо Чжаню больше не приезжает. И он сам тоже ни к кому. Никого так не целует. Это не проверить, он не проверял бы, даже если бы всем информационным отделом мог распоряжаться, он просто знает. Это охуенно, когда Сяо Чжань хочет сам, делает все сам, он даже не просит, хотя очень хочет сказать, чтобы быстрее, — терпит. Еще очень, до затмения в глазах, хочет сам когда-нибудь так. Раздеть и разложить, и с ног до головы. Может, когда-нибудь получится, но пока что он позволяет так, потому что Сяо Чжань его хочет. Не ошибиться, не спутать, не заставить — такое. Если бы он еще понимал, как дальше. Потому что этого тоже мало. Ну или он жадный, но мало же, он хочет, чтобы… Хоть голову под подушку прячь, даже в мыслях трудно сказать самому себе, но чтобы Сяо Чжань тоже… Любил. Его. Только не знает, как. И спросить не у кого. Не у Мэн Цзыи же, еще подумает что-нибудь. Она нормальная, конечно, но слишком много придется объяснять. С остальными он не подружился, но один раз его позвали с собой. Только он тогда торопился к Сяо Чжаню, зато извинился, сказал, что хочет, но не может, в следующий раз… Он правда хотел, но к Сяо Чжаню хотел больше. Перед отъездом по домам все снова решают собраться. Он тоже идет. Он теперь смотрит и слушает. Теперь знает, что кое-кто в группе встречается, хотя, может, во Франции все не так, можно. Просто здесь не палятся. Разговоры все про то же, как в прошлый раз. Про будущие гастроли, про то, что перед премьерой страшно. Ему не страшно. Страшно, но не того. Он все сделает хорошо, лишь бы Сяо Чжаню понравилось. Про Чжу Цзаньцзиня, и он думает про себя — а правда, почему? Чжу Цзаньцзинь в убыток все равно не поставит, у него наверняка все рассчитано, но почему он и правда так над этой постановкой трясется, как никто больше не делает? Про это он спросит у старшего брата, про это можно. — А нам охрану потом дадут? — беспокоится Николь. — Зачем? — он пожимает плечами. Дураком надо быть, чтобы хотеть охрану. Ему внешняя не мешает, да и такая не мешает, когда брат говорит, что надо, но зачем просто так-то? — Как зачем! Ваши фанаты… Простите, я никого не хочу обидеть, но у нас не принято так вторгаться в личные границы. — Мы еще не стали настолько популярны, чтобы нас кто-то преследовал, — Мэн Цзыи ставит чашечку на стол. — Если понадобится, думаю, господин Чжу решит проблему. — Решит, — кивает он. Чжу Цзаньцзинь хорошо знает, как делать, чтобы никто не пострадал. Брат так говорит, значит, так и есть. — Вдруг нас украдут, — смеется кто-то на другом конце стола. — Всех сразу?! Пока все ржут, он думает. За Сяо Чжанем фанаты бегают, он видел, хотя больше фанатки, конечно. Не всегда, но бегают. В аэропорту, после мероприятий, иногда и на улице в маске узнают, он видел фотки, он всю сеть перерыл, пока было время. Чтобы кто-то кого-то вот так украл, это, конечно, бывает редко, он таких историй даже в сети не помнит. Не считая себя, но он — не все. Он все может. Очень мало кто так может. Но все-таки не он один. А если не украсть?! Если… У той же Ли Цинь фанаты есть совсем сумасшедшие, а в конце лета «Нефритовая Династия» выйдет. «А почему у тебя нет охраны?» «А должна быть?» Правда, почему? «Я еду?» — Сяо Чжань сегодня обещал встретиться. «Может, завтра?» «Я завтра уезжаю до Нового года». Сяо Чжань уставший. — Случилось что? — Ничего. Работа, — Сяо Чжань всё-таки улыбается. Он не лезет, он у двери поцеловал, как приехал, а сейчас просто сидит рядом, только руку под спину подсунул. — Ты на новый год к родителям поедешь, да? — Конечно. Послезавтра. — А я завтра… Хочешь, я тебе фоток пришлю, там красиво, все старинное, — почему раньше не додумался, в поместье Сяо Чжаню нельзя, но кто ему сфоткать запретит? Он даже спрашивать ни у кого не будет. — Хочу. Очень старое? — Ага. Лет… Может, двести, точно не меньше. Или больше. Там тихо, я там осенью сидел, когда брат просил. Сяо Чжань кивает. Может, не мешать, поехать домой? Но из-за праздников несколько дней выпадут, и когда ещё потом… — А почему тебе охрану не дают? — Что? — Сяо Чжань, задумавшийся было о чем-то, смотрит удивлённо. — Зачем? — Чтобы не лезли. — Ко мне и так… — Я же видел, такие психи бывают. И на всякий случай. — «Всякий случай» у меня вот сидит, — Сяо Чжань усмехается и обнимает, но он не даёт себя сбить и не дуется по пустякам. — Им что, все равно? — Значит, не заработал ещё, — Сяо Чжань хмурится. — Подожди. Ты рассказывал про… тогда? У тебя там знают?! — Вот ты настырный. Рассказывал. — И ничего?! — Такое бывает, — Сяо Чжань снова усмехается, усмешка жёсткая, холодная. — Издержки профессии. — Вот же… — он проглатывает то, что хотел сказать. Теперь он ещё больше уверен, давно пора было. — Если агентство не даёт, хочешь, я брата попрошу. Это же ерунда, пара человек. Сяо Чжань совсем каменеет, не улыбается никак. — Нет. — Я же как лучше хочу. — А я не хочу, чтобы за мной ходили. — А если снова? — Это моя жизнь, — Сяо Чжань отодвигается, пальцы тепло ещё чувствуют, но уже не касаются. — Моя работа. Мои проблемы. «Проблемы», — это не проблемы, это пиздец. Он не знает, зачем лезет. Он же правда хочет как лучше, какого хрена? — А я в твоей жизни кто? Сяо Чжань молчит Он не собирался так, надо, наверное, промолчать в ответ, замять, он заранее все знал, еще полгода назад. — Я все слышал. Тогда, на острове. Когда ты с братом разговаривал. Кто я тебе?! Сяо Чжань не отвечает. Смотрит. Он не понимает, как этот взгляд толковать, он так не умеет! — Кто я тебе?! Красивый дебил, который сам лезет, да? Потрахаться и до следующего?! Он не ждет, пока у Сяо Чжаня созреет ответ, — сбегает, боясь услышать «да».