Так не бывает

Как целый дом одновременно узнает новость, как успевают все сбежаться — неизвестно. Чжу Цзаньцзинь успевает только заметить Фаньсина с расширенными глазами; Ван Ибо, цепляющегося за Сяо Чжаня, — вид у младшего господина такой, что его не то что на сцену, за порог комнаты бы не выпускать. Чжу Цзаньцзинь стоит у стены, за спинами, не пытается протолкнуться вперед, чтобы разглядеть лучше, ноги вдруг стали ватными, слабость от облегчения — руку не поднять. Ван Ибо повисает на шее у Лю Хайкуаня, и Чжу Цзаньцзинь четко видит по губам, как будто слышит сквозь шум: — Тихо, тихо, все хорошо, я дома. Мы потом поговорим, возьми себя в руки, люди, — поднимает голову. — Приятно вас увидеть, господин Сяо, брат, что же ты, гость подумает, что мы ему не рады. Ты показал ему поместье? Лю Хайкуань мягко и ловко отцепляет от себя младшего брата, разворачивая его и подталкивая практически в объятия Сяо Чжаня; кивает по сторонам, отвечает доктору: — Со мной все в порядке, десять минут, и вы лично в этом убедитесь. Господин Фэн, зайдите ко мне через полчаса, Фаньсин, мне надо тебе кое-что сказать… Лю Хайкуань наконец видит его и запинается на полуслове. — Цзаньцзинь, ты здесь?! — Я беспокоился за тебя, — он смотрит во все глаза, не решаясь и не в силах от волнения сделать шаг навстречу. Улыбается, не скрывая радости, его никто сейчас не осудит. Взгляд у Лю Хайкуаня изумленный и странный, будто призрака увидел. — Со мной все в порядке, конечно, — Лю Хайкуань усмехается. — Извини, позже. Фаньсин, идем. На пороге Лю Хайкуань оборачивается, и Чжу Цзаньцзинь еще раз ловит его взгляд. *** Ван Ибо машинально тянется вслед за Лю Хайкуанем, Сяо Чжань придерживает его за плечо. — Видишь, — шепчет на ухо, — все хорошо. Может быть, не очень хорошо, судя по лицу главы Лю, но тот хотя бы жив и идет на своих ногах. — Да… Пойдем? — Куда? — Поместье… темно уже смотреть, — Ван Ибо встает столбом, все еще ошарашенный, Сяо Чжань улыбается. Он просто хочет увести Ван Ибо туда, где можно обнять и радоваться тому, как на лицо возвращается улыбка. Подальше от толпы — встретить Чжу Цзаньцзиня он все-таки не ожидал, хотя тот его как будто не заметил и почти не удивился. — Пойдем, — Ван Ибо ничем не смущается и берет его за руку. — Я тебе хоть что-то еще успею показать. Дорожки освещены бумажными фонариками. Может, и не бумажными, Сяо Чжань не проверяет. — Туда не надо, — Ван Ибо показывает куда-то дальше, за деревьями не видно. — Темно. Я тебе завтра покажу. Я там в детстве прятался, только днем. А это чайный домик. Был раньше, сейчас там старший брат рояль держит. Пойдем на мостик? Крохотное озерцо с перекинутым мостиком спит под стенами домика, как будто поставленного нарочно для съемки, Сяо Чжань даже прикасается к стене, проверяя — настоящая. Ван Ибо влезает на перила мостика, тянет его следом, и Сяо Чжань, улыбаясь, подчиняется. Кто-то то ли создавал, то ли сохранял здесь все, хорошо зная, что делает. Свет фонариков приглушенный, на дорожке не споткнешься, но луной с моста любоваться не мешает. — Я тебе завтра все покажу, не хочу сейчас далеко от дома уходить, я знаю, что брат отдыхает, но все равно. Красиво, да? — Очень красиво, — Сяо Чжань берет его за руку, кладет на колени и разглаживает ладонь. Ван Ибо присылал фотографии, на них были красивые строения, цветы, вода, но в жизни все это складывается в особую атмосферу — настоящего, не декорации. — А Фаньсин — он кто? — Зачем он тебе, — Ван Ибо морщит нос. — Просто интересно, — Сяо Чжань улыбается ему. — Родственник? — Вроде того, — хмыкает Ван Ибо. — Ну его. Пойдем. — Уже? — Я тебе еще второй домик покажу, он открыт. Полюбоваться домиком у Сяо Чжаня не получается, Ван Ибо втягивает его за руку в открытый проем и прижимает к стене. Сяо Чжань обнимает в ответ и сглаживает, сдерживает, потому что целует Ван Ибо так же порывисто, как плакал, и весь он еще взъерошенный, торопливый и беспокойный. Поэтому Сяо Чжань не спорит про «завтра», не напоминает, что завтра ему возвращаться в Гонконг, может быть, они хоть что-то действительно успеют с утра. — Люблю, — сонно вздыхает Ван Ибо, вымотанный за день страхом, радостью, любовью, зацелованный и наконец расслабившийся в объятиях. Сяо Чжань бережно поправляет волосы, целует горячее плечо. Ван Ибо — часть его жизни, часть его самого, которую уже не вырвать, не пошатнув весь мир. Но если раньше они были друг у друга, и никого больше это не касалось, то теперь у Сяо Чжаня ощущение, что он входит в жизнь Ван Ибо как в темную, глубокую реку с неизвестным дном. И это поместье — как бы он хотел спокойно погулять здесь — и весь сегодняшний день и вечер… Сон не желает приходить, даже мирное, ровное сопение над ухом не усыпляет. И еще хочется пить, чем дальше, тем больше, про «есть» Сяо Чжань даже не думает — сойдет за диету. Ван Ибо спит всегда крепко, и Сяо Чжань все-таки решается осторожно снять с него руки, подоткнуть одеяло и встать. Включается ли здесь свет по хлопку? Сяо Чжань не знает, но лунного света достаточно, чтобы в комнате было не совсем темно, вдруг Ван Ибо все-таки проснется. И еще он наклоняется и целует, прежде чем выйти. Кухню он находит довольно быстро, но совсем не ожидает, что в лунной полутьме там кто-то сидит — опираясь лбом на ладонь, с белеющей на столе чашкой, словно присел и глубоко задумался. — Плохо спите на новом месте, господин Сяо? — полуночник поднимает голову, и Сяо Чжань узнает в нем хозяина. — Извините, я не хотел мешать, искал, где можно попить. — Вы очень вовремя помешали. Вода — там. Присядьте, если не спешите. Сяо Чжань садится напротив. Он лучше вернулся бы в спальню, но это как раз предложение, от которого нельзя отказаться. Есть что-то неправильно и страшноватое в том, как Лю Хайкуань, глава Лю, сидит ночью на кухне над остывшим чаем, как полумрак делает еще глубже впадины на лице. Сяо Чжань совсем не разбирается в «делах» и может только догадываться, что вернуться живым — далеко не все. — Я быстро привыкаю к новым местам, иначе мне было бы трудно сниматься, — привычно улыбается он, смягчая неловкость. — Да, действительно, — Лю Хайкуань вспоминает про чашку, подносит к губам, морщится и отодвигает. — И как вам здесь? — Невероятно. Я думал, такие места бывают только в музейных комплексах или на съемках исторических дорам. Лю Хайкуань коротко смеется. — Как видите, бывают и настоящие. Господин Сяо, спасибо, что приехали сегодня. Ответить на это одинаково неловко и «не стоит», и «пожалуйста», так что Сяо Чжань молчит, а Лю Хайкуань тихо продолжает: — Я давно боялся, что такой день настанет, и младший брат окажется совсем один. — Могу я задать вопрос? — Конечно. Я вам задавал два, а вы мне еще ни одного. — Это был один вопрос два раза. — Так о чем вы хотели спросить? — Если такой день… Если он завершится менее благополучно, что будет с ним? — Ничего, — Лю Хайкуань кладет ладони на стол и смотрит на них. — Формально ничего не изменится. У него есть своя доля, абсолютно легальная, господин Сяо, если для вас это важно. Сейчас его доходами управляю я, потом он сможет заниматься ими лично или оставить на усмотрение следующего главы. Жить так, как он живет, ему хватит. Вас все это пугает, господин Сяо? — Пугает, — он не видит смысла врать. — Но не отпугивает. — Вы смелый человек, господин Сяо, — Лю Хайкуань вздыхает и улыбается. — Я правильно понимаю, что могу не задавать вам тот же вопрос в третий раз? — Да, — Сяо Чжань негромко, смущенно смеется, но этот ответ дается легче предыдущих. — Знаете ли, господин Сяо, что мне в вас нравится? — Лю Хайкуань как будто говорит сам с собой. — Ваша честность. Я помню, около года назад вы считали, что я слишком избаловал младшего брата. — Он сильно изменился с тех пор. — И это не моя заслуга. Он вам рассказывал о своем детстве? — Почти нет. Он упоминал, что это длинная история. — Не такая уж и длинная. Просто он плохо ее помнит или и вовсе знает с моих слов, — Лю Хайкуань вздыхает и сплетает пальцы. — Иногда я думаю, господин Сяо, что вмешательства извне нужны нам именно для того, чтобы гонконгские семьи не сожрали друг друга, выясняя отношения. Это как лесной пожар, новая трава хорошо растет на пепле. — Когда для нашего отца заключили помолвку, некоторые из старших считали, что можно было сделать лучший выбор. Как сын своих родителей, я не могу быть непочтительным. Как глава — вынужден согласиться. Говорят, он любил мою мать, и я помню это. Или хочу помнить, — Лю Хайкуань теперь опирается подбородком на руки и смотрит вдаль, слово за словом тихо воскрешая прошлое. — Есть, однако, вещи, от которых не спасут ни любовь, ни деньги, ни власть. Я не знаю, пытался отец забыться после ее смерти или нашел свою судьбу во второй раз. Я помню только, что он говорил мне, что у меня будет брат, обещал привести его в дом и спрашивал, буду ли я о нем заботиться. Вам не скучно, господин Сяо? — Нет. — Вы видели Ван Ичжоу. Женщина, которая должна была стать моей мачехой, приходилась ему дальней родственницей. Между нашими семьями тогда были не такие дружеские отношения, как сейчас, но проблема была не только в них. Семья моей матери опасалась, что в случае примирения новый брак и новый сын станут угрозой для наследника. У меня есть предположения по поводу тех событий, но не буду вас ими отягощать и вдаваться в подробности. Правда в том, что наш отец умер рано, семейными делами, пока я рос, управлял наш младший дядя. Я понятия не имел, что мой брат действительно существует, что он жив, пока не узнал об этом совершенно случайно. Вы не знаете нашего дядю, и вам трудно себе представить, чего стоило его переспорить, тем более подростку, но младшего брата нашли и привезли домой. — В шесть лет? — Да. К тому времени его долго прятали в чужих семьях под чужими именами. Не знаю, господин Сяо, поймете ли вы то чувство, которое у меня возникло при встрече, — Лю Хайкуань замолкает, задумавшись. … Лю Хайкуань, высокий, длинноногий подросток, присаживается на корточки перед слегка насупленным ребенком. — Здравствуй. Я твой старший брат, теперь мы будем жить вместе. Ван Ибо смотрит на него внимательно, кивает и кланяется, складывая ладошки. — Младший брат приветствует старшего. — Я твой настоящий брат. Ван Ибо молчит, и от его взгляда у Лю Хайкуаня идет мороз по спине… — Мне стало страшно, господин Сяо. Он привык называть родителями и родственниками тех, кого прикажут, отзываться на любые имена и никому не мешать. Играть с детьми он так и не научился — спрашивал, сколько им лет, старшим подчинялся, младших игнорировал. Некоторые восхищались, какой он послушный, некоторые считали его ненормальным, — Лю Хайкуань смеется. — Пока я учил его лазать по деревьям и играть в прятки, пока объяснял, что он теперь навсегда в своем настоящем доме, он перестал слушаться всех, кроме меня, и его снова стали называть ненормальным. А он был и есть нормальный. Дядя говорил, что я вырастил чудовище из идеального ребенка, а я был счастлив, когда это чудовище превратилось в ребенка. — И это все из-за… только из-за возможной угрозы? — Господин Сяо, вы не представляете, на что идут ради власти и денег. Настоящей власти и настоящих денег. Конечно, я не знал тогда, что беру на себя, и мне не всегда хватало сил справиться с ним и с собой. Иногда я злился, что он везде ходит за мной, повышал голос. Младший брат этого не помнит, но я помню. Он легко забывает такие вещи, не знаю, достоинство это или недостаток. Если вы что-то сделаете не так — скорее всего, он это тоже быстро забудет, потому что любит вас, — Лю Хайкуань улыбается, Сяо Чжань неловко покашливает. — Когда я смотрел на него на острове, я подумал, что это человек, у которого нет и никогда не было проблем. — Господин Сяо, это лучшее, что вы могли мне сказать, — Лю Хайкуань улыбается шире, голос теплеет. — Я хотел, чтобы он был таким. Чтобы у него было все. Когда я думаю, сколько ему лет, — всегда вычитаю те четыре года, что он провел у чужих людей, и тогда все сходится. Не думайте, с ним вряд ли обращались жестоко, никто не желал ему зла, но ребенку трудно понять, почему надо вести себя идеально тихо, слушаться старших и поменьше показываться за пределами комнат. Вы ведь знаете, что он боится темноты? — Да. А его… другие родственники? — Их нет. По крайней мере, близких. За двадцать лет в Гонконге многое изменилось. Из тех, кто боялся за мою жизнь, тоже почти никого не осталось. Я знаю, господин Сяо, вы хотите спросить, к чему тогда было это все. Вы человек образованный, в другой раз, может быть, мы с вами как-нибудь и поговорим о высоких материях. Я чаще имею дело с реальностью, а реальность мне показывает, что за последний год мой брат стал действительно счастлив и к тому же повзрослел. Видимо, я что-то делал неправильно… Вам не стоит смущаться. Я решил, что после того, что с ним случилось по вине семьи, он ничего ей не должен, только не вредить умышленно. Но все это всегда будет рядом с ним. И рядом с вами, если вы не измените свой выбор. — Нет, — Сяо Чжань медленно качает головой. — Господин Лю, спасибо, теперь я многое лучше понимаю. Я повторю: это пугает, но не отпугивает. — Если со мной что-то случится, младший брат не останется на улице. Меня больше волнуют его ссоры с Фаньсином. — Кто это? — Вы же его видели? Ну да, конечно, — Лю Хайкуань смеется. — Младший брат ни за что не стал бы вас знакомить, сам Фаньсин застеснялся, а остальные не решились. Это мой приемный сын и наследник. Раз уж вы, господин Сяо, сегодня здесь, вот вам еще коротенькая история. Вы помните, что было в Гонконге перед Пекинской олимпиадой? — В общих чертах. — Да, вас это вряд ли коснулось. Я близко знал покойных родителей Фаньсина, я тогда был моложе и мягче, поэтому пару лет присматривал, хорошо ли его опекают. У меня был пример, что может получиться из необдуманного брака, поэтому я решил проблему наследования другим путем и до сих пор считаю, что это лучший вариант. Даже если бы я тогда женился, мой сын сейчас был бы совсем ребенком, а Фаньсин почти взрослый, и я горжусь им, как родным. Увы, но чем больше хвалят Фаньсина, тем больше на него злится младший брат, — Лю Хайкуань усмехается, Сяо Чжань невольно улыбается тоже. — Если меня не будет, Фаньсин не захочет ущемлять его намеренно, но у него и так окажется много дел. Пока что не стоит слишком об этом беспокоиться. Я все еще здесь. Лю Хайкуань сжимает кулак, лицо становится резче. — У вас ведь наверняка завтра рабочий день, господин Сяо, а я вам рассказываю старые истории и не даю спать. — Я привык работать после перелетов. Извините, господин Лю, мне кажется, вам бы самому не помешало отдохнуть. — Вы удивительный человек, господин Сяо. — Я как-то не задумывался раньше, что люди — всегда люди. — Знаете, господин Сяо, многие не верят, что айдолы тоже люди, — усмехается Лю Хайкуань. — Извините. — Вы правы. И не беспокойтесь, никто не станет рассказывать, что вы здесь были сегодня. В том числе Чжу Цзаньцзинь. — Да. Сяо Чжань вздрагивает от неожиданности, Лю Хайкуань выпрямляется. — Цзаньцзинь, и тебе не спится? — Господин Сяо может ни о чем не беспокоиться. Если он позволит, я бы сказал, что его приезд был для всех благословением. *** Лю Хайкуань уходит вместе с Фаньсином и доктором, расходятся все домочадцы, и Чжу Цзаньцзинь наконец заставляет себя тоже уйти. Он бегает по комнате, прислушиваясь к звукам дома. Говорит еще Лю Хайкуань с Фэн Цуном или отдыхает? Нельзя, нельзя стоять под дверью его спальни, удивляя всех окружающих, а Лю Хайкуань плохо выглядит, так что пусть спит. Но как ему, Чжу Цзаньцзиню, дожить до утра, не зная, что было в эти два дня?! Да и утром — захочет ли Лю Хайкуань рассказать? Он ложится спать, но скоро просыпается и первым делом облегченно вздыхает, вспоминая, что Лю Хайкуань жив и сейчас рядом. Хотя бы в одном доме. Невозможно представить себе Лю Хайкуаня, которому требуется утешение, но Чжу Цзаньцзинь хотел бы оказаться рядом, взять за руку, сказать, что боялся за него, что жизнь без Лю Хайкуаня… Он усмехается, одергивая себя. Это лишнее сейчас. Сна как не бывало. Он бродит по спящему темному дому, ругая себя за глупое поведение, прислушивается — иногда рядом мерещатся не то шаги, не то разговоры, надо бы выпить успокоительных. Возле кухни разговоры не мерещатся. Лю Хайкуань говорит тихо, но Чжу Цзаньцзинь замирает на месте, слушая хорошо знакомую историю Фаньсина. Кто бы мог подумать, что Лю Хайкуань будет посреди ночи откровенничать с Сяо Чжанем, и к слову, почему Сяо Чжань здесь, а не в спальне Ван Ибо?! И почему он, Чжу Цзаньцзинь, раньше не догадался пройтись по дому вместо того чтобы спать?! — Подождите, господин Сяо, — Лю Хайкуань поднимается. — Вы очень внимательный слушатель. Позвольте вознаградить вас за терпение хотя бы завтраком. Цзаньцзинь, ты согласен начать день не с чая? Сяо Чжань улыбается и садится обратно, а Чжу Цзаньцзинь ловит себя на странном, болезненном ощущении. Он не настолько слеп и глуп, он видел, какими глазами Сяо Чжань и Ван Ибо смотрят друг на друга, а Лю Хайкуань никогда… Но почему именно Сяо Чжань оказался здесь, почему с ним Лю Хайкуань захотел поделиться, видимо, не только историей Фаньсина? — Разреши мне помочь? — Не надо, я быстро. Садись, Цзаньцзинь. Смирившись с присутствием третьего, он садится. Лю Хайкуань стоит спиной, лица даже в профиль не видно — только и слышно, что ровный, почти механический стук ножа по доске. Остается смотреть, как он поднимает руку, чтобы что-то достать, наклоняется… И молчит. Им с Сяо Чжанем тоже говорить не о чем, поэтому тишину разбавляет только стук ножа, бульканье кипящей воды и шипение масла. Чжу Цзаньцзинь может смотреть на это часами, он согласен молчать и растворяться, как будто его тут нет. Лю Хайкуаню сегодня не до разговоров — он подождет. Лю Хайкуань раскладывает еду на четыре тарелки, накрывает одну крышкой. — Господин Сяо, если младший брат расстроится, что все проспал, скажите, что его порция ждет. — А младший господин Лю? — А Фаньсин не любит пасту, — улыбается Лю Хайкуань. Сяо Чжань наконец уходит под бок к Ван Ибо — лучше бы и не вылезал оттуда. Чжу Цзаньцзинь поворачивается к Лю Хайкуаню. На кухне все еще пахнет вкусно, на столе тарелки, начинает рассветать — мирное утро, мечта, разве что очень раннее. Только Лю Хайкуань бледен, губы запеклись и будто выцвели, под глазами круги, тарелка почти нетронута. И теперь, когда на кухне нет посторонних, он не улыбается, а взгляд такой, что Чжу Цзаньцзинь прижал бы уши. — Цзаньцзинь, ты у меня что-то хотел спросить? — Наверное, не сейчас? — он улыбается неловко. — Может быть, тебе отдохнуть? Он хочет знать все, но расспрашивать сейчас — жестоко. — Я еще успею, — улыбка ломает линию губ. — Какая разница, ты узнаешь сейчас, все остальные — сегодня. Ты заслужил узнать раньше других, почему бы и нет. Пять договоров с моей подписью. Верфь, завод, новые цены на морской транзит… Остальное мелочи. Да, и еще у меня новый зам по связям с Китаем. Чжу Цзаньцзинь теряет дар речи и смотрит во все глаза. Он не вправе осуждать или упрекать, в любом случае не сделал бы этого, но… Не катастрофа и не падение, но очень плохо. — Цена моего возвращения. И не только его. Цзаньцзинь, ты бы расстроился, если бы я не вернулся? Он вскакивает, не в силах усидеть. — Зачем ты спрашиваешь! — Сядь, — Лю Хайкуань морщится, наверное, болит голова. — Я даже думать не хочу об этом, — он накрывает его ладонь своей. Холодные пальцы вздрагивают, Лю Хайкуань сжимает его руку — сильно, больно. — Расстроился бы? Он дергает руку, растерявшись, но пожатие уже ослабло, ладонь выскальзывает из чужой — пальцы слиплись. — Помнишь, я хотел тебе сказать еще раньше, и ты потом спрашивал… — Не сейчас, — Лю Хайкуань встает. — Извини, Цзаньцзинь, я очень устал за последние два дня.