Так не бывает

У них фатально разные графики — между ними почти весь материк. Сяо Чжань снимается в Китае, Ван Ибо покоряет одну за другой европейские столицы. Сяо Чжань все время напоминает себе, что в мюзикле не только Ван Ибо, но думать может только о нем. Смотрит записи выступлений — поздними вечерами в отелях, в залах аэропортов, а потом слушает голосовые сообщения. Ван Ибо комментирует прогулки по улицам Пекина, Будапешта, Вены, Берлина, присылает селфи. «Соскучился, — вздох, — соскучился, как… Хочу сюда с тобой, тебе понравится». Сяо Чжань слушает голос, смех. Не редкий тембр, не оперное владение диапазоном, — этот голос надо слышать. Низкий, иногда резкий, иногда обрывается смешком или уходит в шепот, и Сяо Чжань задерживает дыхание. А еще он даже без видеозвонка представляет, как складываются пухлые губы, как смотрят темные глаза, и он тоже соскучился невыносимо, но ему проще написать, а Ван Ибо — сказать. Поэтому он рассказывает длинными сообщениями: как смотрел очередное выступление, какой Ван Ибо был красивый, и как и что он думал о нем по пути на съемки. Успокаивает, когда Ван Ибо в очередной раз прорывает «к гулям все, еще целый месяц, хочу к тебе прямо сейчас». Оба понимают, что никто никуда прямо сейчас не сорвется, но этот повод не хуже других, чтобы в очередной раз говорить друг другу «люблю» и обещать все наверстать при встрече. И это не худшее ожидание в жизни Сяо Чжаня. В его жизни теперь вообще все так хорошо, как не бывало и не бывает, не хватает только Ван Ибо рядом. И незаметно он разучился бояться быть слишком счастливым. У него есть работа, которую он любит, работа сложная, трудная, порой на износ, но нужная ему. Нужная людям — Сяо Чжань не может лично поблагодарить каждого фаната, но пусть за него все скажут его роли, пусть время расставит все по местам. Он еще не свободен, впереди суд, но обещанию Лю Хайкуаня можно доверять. У него есть Ван Ибо, и это едва ли не лучшее, что случалось в его жизни, такой близкий, даже когда далеко. Кто бы мог подумать, в каком виде судьба может подкинуть самое главное счастье? И он не один. Через пару недель после отъезда Ван Ибо Лю Хайкуань приглашает его в гости — просмотреть и обговорить материалы для суда. На просмотр уходит полчаса, но потом они еще пьют чай и разговаривают — о каких-то мелочах, которые не задерживаются в памяти. И когда Сяо Чжань по привычке оборачивается на дверь, услышав шаги, Лю Хайкуань вздыхает: — Мне тоже его не хватает. Я не привык, чтобы младший брат куда-то уезжал надолго. Ему везде быстро становилось скучно, и он возвращался… — В этом доме теперь слишком тихо, — улыбается Лю Хайкуань при следующей встрече. — Надеюсь, вы помните, что вам не нужно приглашение, чтобы приехать? Сяо Чжань неловко кивает. Он помнит, но приезжать сюда как к себе домой не привык. Он посылает Ван Ибо фото из столовой, и телефон взрывается удивленно-радостными сообщениями и смайлами. «Здорово!» «Ты что там делаешь?!» «Скинь фото из моей комнаты?» «Хочу к тебе. Хочу домой. Сейчас». «Ты почему не спишь?» — отвечает Сяо Чжань, а после ужина просит разрешения, немедленно его получает и поднимается в комнату Ван Ибо. Он бы даже остался тут ночевать — так он как будто чуть-чуть ближе к нему. И Ван Ибо, словно услышав его мысли, пишет: «Оставайся там ночевать, а? Как будто, ну… Не знаю. Мне нравится, когда ты там». В следующий раз за столом появляется еще и Фаньсин, а Лю Хайкуань рассказывает истории о школьных годах — точнее, школьных выходках — Ван Ибо, сопровождая каждую замечанием: «Фаньсин, только никогда так не делай». Сяо Чжань улыбается тому, как серьезно тот кивает. И в этот раз он все-таки остается ночевать в спальне Ван Ибо, потому что за рассказами о нем засиделись поздно. А потом привыкает бывать в этом доме два-три раза в месяц, пока что по приглашению, но когда Ван Ибо вернется — тогда, может быть, он решится приехать и сам. Еще одна улыбка судьбы — новые рекламные съемки. Они придирчиво сверяют графики: никто ничего не перепутал, ноябрь, Париж. Один день, когда Ван Ибо будет уже там, а Сяо Чжань — еще там. Все, конечно, идет не так. Большой надежды на прогулку по Парижу или посиделки в кафе на Монмартре — все-таки ноябрь — у них и не было, но все всегда идет не так. «Съезжают» намеченные планы, вмешиваются пробки, чужие опоздания, время для встречи ужимается со стремительной скоростью, смещается с утра на день, потом на вечер… И в итоге все, что у них остается, — сорок минут перед концертом в самом театре. Сяо Чжань не знает, как Ван Ибо намерен обеспечить и объяснить уединение в гримерке, но в последнем голосовом сообщении просьба такой силы, с какой не всегда обращаются к богам. — Приезжай. Только приезжай. Время улетает, как никогда, к черному входу он бежит, еще не зная, как и где будет искать внутри, страшно смотреть, как мало минут до начала концерта, — и узнает лицо. Сяо Чжань впервые видит Чжу Цзаньцзиня с сигаретой, это настолько неожиданно, что он не сразу понимает, что не так. — Господин Сяо, наконец-то, — Чжу Цзаньцзинь в полном гриме, глаза в пол-лица; нервно отбрасывает сигарету и кивком зовет за собой. — Двадцать минут, не больше, умоляю вас, не срывайте мне первый спектакль. Некогда смущаться, благодарить, извиняться, это все потом. Дверь в гримерку распахивается без стука и закрывается снова. За ним. Сердце от бега выскакивает, дыхание сбивается. Ван Ибо оборачивается на звук, вскакивает, в два шага оказывается рядом, срывает с него маску и тянется к губам. Сяо Чжань тонет в глазах и еле успевает отвернуть голову — Ван Ибо полностью одет и загримирован, под пальцами гладкая, шуршащая ткань костюма. — Где ты был? Я тебя так ждал, целый день ждал… — Я тебя люблю, очень люблю, я так по тебе скучал… ОНи говорят одновременно, заглушая друг друга и каким-то чудом понимая. Нельзя даже поцеловать друг друга, все смажется, времени перекрашивать уже нет. Сяо Чжань ведет пальцами над лицом, почти, но не касаясь. Зато Ван Ибо гладит его скулы, щеки — ладонь затянута в перчатку с обрезанными пальцами, этого не было в других костюмах, но ему идет. Ему до умопомрачения идет это все, подведенные глаза, алые губы, Сяо Чжань ни разу не видел его так близко в гриме. — Зачем ты все смываешь после выступлений, вернешься — хоть раз приезжай так, хочу тебя так… — Хорошо, — Ван Ибо смеется тихо, хрипловато, гладит губы, и Сяо Чжань втягивает его пальцы в рот, слизывает запах гримерки, рот мгновенно наполняется слюной, а у Ван Ибо дергается кадык. Все, что не запаковано в костюм, — загримировано, не коснуться, волосы уложены, единственное, что можно сделать — вниз, на колено, ткань шуршит и скользит под пальцами, где-то за дверью громко возмущается Чжу Цзаньцзинь: — Какое безобразие, кто вам разрешил волновать моего артиста перед выступлением! Как они выдержали эти два месяца друг без друга? Сяо Чжань никогда не думал, что может так. Что будет так — в гримерке в считанные украденные минуты, под голоса за дверью. Он и так может, оказывается, все может, и возбуждение только растет, когда с головы слетает кепка, пальцы Ван Ибо вплетаются в волосы, ближе, глубже — надолго так не хватило бы, надолго и не надо, он не ошибается, угадывая близкий финал. Ван Ибо тянет вверх, тяжело дышит. — Ты хоть сможешь сейчас на сцену? — запоздало беспокоится Сяо Чжань, вытирает губы. — Смогу. Я сейчас так смогу, — поволоку, затянувшую было глаза, смывает волной адреналина, Сяо Чжань ее чувствует почти физически. — Увидишь, как. Я всех сейчас смогу… Только прежде, чем всех, Ван Ибо все-таки сведет с ума отдельно взятого Сяо Чжаня — сдергивает перчатку, лезет под ремень, под молнию, тянет к себе, высовывает язык и облизывает его губы. Это самый странный, неловкий и неудобный поцелуй — касания языков — самый странный и охуенный секс, шаги за дверью все ближе. — Господин Ван! — Иду, — Ван Ибо говорит громко и сжимает пальцы плотнее. Сяо Чжань хватается за его плечо, слышит дыхание, сам дышит часто, все это должно сбить желание, но не сбивает. — Люблю, — шепчет Ван Ибо и зубами зажимает край уха, и Сяо Чжань вздрагивает, кое-как давит стон, пережидает краткую темноту после короткой яркой вспышки удовольствия, пересохшими губами почти беззвучно отвечает: — И я. — Младший господин! — Иду! Сяо Чжань поднимает кепку, Ван Ибо быстро, едва ощутимо касается его губ — движение воздуха, не касание — отталкивает за спину и отпирает дверь. Сяо Чжань впритык успевает в аэропорт, и только когда колеса самолета едут по взлетной полосе, откидывается на спинку сиденья и закрывает глаза, только теперь верит, что все это было на самом деле. Настоящее чудо — встретиться на другой половине земли вопреки всему, поймать единственный шанс быть рядом так мало, но так полно. Глаза в темных линиях подводки глубже, яркий рот… Так он старше, снова другой, сколько у него образов? Все равно — его. Все наносное рассыпается при первом же взгляде глаза в глаза, прикосновении друг к другу, как несколько часов назад. Лететь очень долго, Сяо Чжань смотрит на облачную пелену под крылом, постепенно успокаивается и засыпает в темноте. Он летит навстречу солнцу, незаметно преодолевая часовые пояса, утро наступает раньше, чем положено. В первый момент неурочного пробуждения он теряется — сколько сейчас времени у Ван Ибо? В лайнере можно подключиться к спутниковому интернету, Сяо Чжань проверяет — в Париже сейчас ночь, Ван Ибо спит. Он ищет свежие концертные ролики, первым находится финал. Фанатское видео качества так себе, но язык аплодисментов не требует перевода. Зал не просто аплодирует — он тонет в аплодисментах стоящих зрителей. Поклон, взмах рукой, Сяо Чжань столько раз видел этот жест. — Спасибо, — Ван Ибо тщательно выговаривает французские слова, Сяо Чжань улыбается. Он помнит, как тот учил их в августе: приветствие, благодарность, прощание, по-венгерски, по-французски, по-немецки… — Мы еще вернемся, — обещает Ван Ибо по-французски и повторяет по-китайски: — Мы еще вернемся сюда, слышишь? Сяо Чжань вздрагивает. В родном языке можно сказать без определенного числа, конечно, Ван Ибо имел ввиду обращение к зрителям… Он знает, что на самом деле хотел Ван Ибо сказать, и улыбается. Вернуться вместе когда-нибудь стоит. Скорость связи так себе. Посмотреть весь мюзикл нечего и думать, Сяо Чжань листает ролики, отмечает изменения в костюме — на первый взгляд то же самое, но не то же, в каждой новой версии для новой страны измененный оттенок, силуэт… Эти вот перчатки, которые так хорошо видно, когда Ван Ибо поднимает руку, Сяо Чжань помнит их наощупь и на вкус. Дело не в перчатках и не в костюме, а в самом Ван Ибо. Сяо Чжань знает «Судьбу Цянь-нюй» наизусть, он сам мог бы спеть и сыграть каждую арию, он знает, как играет Ван Ибо. Сегодня все не так. Сяо Чжань очень хочет посмотреть мюзикл целиком, чтобы подтвердить впечатления, в окно бьет солнце, в Париже раннее утро, и он пишет Ван Ибо: «Люблю. Жду». Длинный перелет сбивает все режимы, в Гонконге совсем вечер, в Париже еще день. Стоило бы поспать и прийти в себя, но дома Сяо Чжань первым делом после душа включает видео. «Я всех сейчас»… И Ван Ибо это делает. С самого выхода, с первого шага по сцене, когда он так научился? С первого взгляда, брошенного в зал — именно в зал, не на Мэн Цзыи. Ван Ибо всегда играл в пределах сцены, Сяо Чжань не понимал, как можно не обращать внимание на зал. Ван Ибо было как будто все равно. Ван Ибо сегодня смотрит в зал, произносит некоторые реплики туда, улыбается и даже подмигивает, и в каждом таком взгляде, в каждой улыбке — больше, чем игра. Сяо Чжань когда-то смотрел на него, спящего, и сравнивал с играющим тигренком — нет, львенком, ласковым, забавным и опасным. Теперь львенок вырос, на глазах, и все-таки неожиданно. Великолепное, неподражаемое знание «я все могу», которое раньше у Ван Ибо выглядело детской дерзостью, а теперь — взрослой силой. Когда он так… Сяо Чжань знает теперь, чего хочет, чего будет ждать после возвращения Ван Ибо: поцеловать его прямо так, ничего не боясь, пусть смажется, провести по губам, смотреть на него над собой, под собой, держать в руках, любить. «Я люблю тебя», — пишет он и стирает, включает запись. — Я люблю тебя. Я тебя никогда еще не видел таким, как вчера. Ты охуенный, я календарь нарисую с тобой на обложке и буду вычеркивать каждый день до твоего приезда. Хочу тебя такого, как вчера, хочу забрать прямо из гримерки и дома… — он все-таки осекается. — И дома все, и не выпущу из кровати. Я не знаю, как теперь тебя дождаться. Люблю. Ты самый лучший, самый-самый. Он очень редко говорит вслух такое, разве что наедине, из губ в губы. Никогда по телефону. Ван Ибо так может, Сяо Чжань не умеет — нет, теперь умеет. Сообщение улетает. Сяо Чжань крутит запись, растравляя возбуждение, бросает взгляд на планшет на полке, но не успевает решиться, как Ван Ибо звонит. — Ты что делаешь? — Не могу выбрать. — Между чем и чем? — Дрочить на тебя или рисовать тебя. После мгновенной озадаченной паузы Ван Ибо оглушительно и заразительно ржет, и пока Сяо Чжань смеется в ответ, выбор решается сам собой. — Я тебя тоже люблю, — фыркает Ван Ибо. — Только ты так можешь.