Так не бывает

Чжу Цзаньцзинь совсем перестал понимать, где ошибся, где угадал, и что делать теперь. Что-то сделать у него и нет возможности. Лю Хайкуань поймал его почти по ту сторону перил, — дернул к себе так, что теперь ноет плечо, сгреб в охапку и не отпускает. В каюте тепло, но ему все еще очень холодно. — Чжу. Цзаньцзинь. Что. Ты. Творишь?! Что это было?! — Можно мне тебя попросить? — он поднимает глаза и спокойно встречает яростный взгляд. Ему не страшно. Уже ничего не страшно. Только руки и ноги дрожат, и если Лю Хайкуань отпустит, он наконец упадет. — О чем?! — Если надо будет убрать меня… Ты знаешь, я боюсь крови, грязи… Можно как-нибудь тихо? Во сне, например? Лю Хайкуань меняется в лице, осторожно проводит по его виску и скуле, убирая волосы. — Цзаньцзинь, о чем ты? Как ты такое можешь… — сжимает его в объятиях, растирает предплечья, заворачивает в покрывало и обнимает поверх. — Я тебя не так понял? Тебе было плохо со мной? Или ты не…? — Я очень хотел, и это было… Я даже не мечтал. — Почему ты решил, что я хочу тебя убрать?! — Потому что ты должен? — А почему я, по-твоему, не сделал этого еще раньше, хотя должен? — Не знаю, — он неловко улыбается. — Может быть, потому, что тогда могли сорваться гастроли, младший господин расстроился бы? Может быть, ты решил дать мне возможность завершить? Лю Хайкуань судорожно вздыхает и прижимается губами ко лбу. — Цзаньцзинь, не смей так. Никогда не смей. Ты мне очень нужен. — Я? — он спрашивает машинально, слышит и понимает, но не может поверить. Лю Хайкуань ладонью поддерживает его подбородок, ловя взгляд. И смотрит не как глава Лю, не как несколько часов назад — так, как никогда еще не смотрел. И вряд ли кто-то еще видел Лю Хайкуаня растерянным и даже слегка испуганным. — Прости меня, — шепчет Лю Хайкуань. — Цзаньцзинь, я ничего не понимаю. — Я тоже. — Ты сказал, что… Ты хочешь быть со мной? Снова? Всегда? — Хочу, — он высвобождает руки и тянется обнять. — Если ты можешь забыть про то, что я сделал. Лю Хайкуань коротко смеется, прикрывает глаза и возвращает покрывало на место, укутывая. — Боюсь, это я никогда не забуду. Цзаньцзинь, ты меня с ума сведешь, но ты мне нужен. Живой. В Гонконге. Рядом со мной. В моем доме, за чаем и в постели, всегда. Очень нужен. Так понятно? — Прости меня, — он наконец может смотреть открыто, и лицо Лю Хайкуаня не замкнутое, не холодное теперь. — Я не выдержу, если ты не простишь. Лю Хайкуань тянет его к себе на колени вместе с покрывалом, касается губами волос. — Цзаньцзинь, никогда не делай что-то за моей спиной, втайне от меня. И так, как там, наверху… Все остальное я тебе прощу. Лю Хайкуань греет собой, дыханием, словами, а Чжу Цзаньцзинь боится открыть глаза и проверить, не сон ли это. — Ты мой. Мой, слышишь? — дыхание горячо касается виска. Чжу Цзаньцзинь кивает. И так ясно понимает наконец все, что надо, что проходит и дрожь, и волнение. Открывает глаза, улыбается и тянется вверх, чтобы горячими словами согреть губы в ответ. — Я хочу, чтобы это было так. — Ты… — Да! — он перебивает и даже повышает голос. — Да. Очень давно. Лю Хайкуань прижимает его к себе так, что не вдохнуть, но для шепота воздуха хватает. — Я так давно это представлял — хоть на кровати, хоть в твоем кабинете на столе… Хочу быть твоим. — Цзаньцзинь, — Лю Хайкуань сжимает губы, но глаза, глаза не дают ошибиться. — Все может оказаться не… не так, как ты представлял. Тебе надо успокоиться, я не хочу торопиться, я… — Я хочу. Я люблю тебя, — неважно, что будет завтра, послезавтра, через час. Ничего больше не имеет значения, кроме этого. — Если я тебе нужен… — Если ты меня любишь, — Лю Хайкуань целует ресницы, от слова до слова удары сердца все чаще и громче. — Будь тогда осторожнее, прошу тебя. У дома Чжу, может быть, найдется новый глава, но у меня нет другого тебя. Я с ума схожу, когда ты рядом. — А я — когда тебя рядом нет. — Ты мой. Теперь не отпущу. Чжу Цзаньцзинь вместо ответа тянется к губам, потому что во всем, что сегодня случилось, не нашлось момента для обычного поцелуя, о котором он столько мечтал. И пробует наконец губы Лю Хайкуаня — покрывало падает, оно не нужно, он хочет прижиматься, хочет целовать, пока пальцы Лю Хайкуаня вплетаются в волосы, гладят затылок, шею — все как тогда, и от них по спине разбегается дрожь уже не холода, а предвкушения. Если он все-таки нырнул, и это предсмертное видение, — Чжу Цзаньцзинь не хочет выныривать. — Я думал, этого никогда не случится, — Лю Хайкуань как будто не может остановиться, и перестать целовать и прикасаться. Теперь разглаживает лоб, брови, трогает ямочки на щеках с одной и другой стороны. — Пока тебя не было в Гонконге, время шло очень долго. — Очень долго, — он кивает, это было невыносимо долго, несмотря на весь успех. — Я хочу быть с тобой. Хочу. Быть твоим. — Цзаньцзинь, лучше не делай так. — Как? — он выдыхает, искренне не понимая, он не притворяется, выгибаясь под ласками. — Вот так, — Лю Хайкуань проводит губами по запрокинутой шее, втягивает кожу и нежит языком, медленно сжимает зубами и зализывает, и еще так же до самого плеча, — каждый раз, когда ты поднимал голову, я… Продолжение понятно без слов, шея горит от поцелуев. Потом оказывается, что и верхнюю пуговицу нельзя было расстегивать, и пускать Лю Хайкуаня в балетный класс тоже, — ласки не такие порывистые и торопливые, но невыносимо долгие, Чжу Цзаньцзинь уже растаял и расплавился. Не только от ласк — он может наконец гладить широкие плечи, проследить губами по спине изгиб драконьего узора, прикасаться ко всему, на что тайно любовался. Он на все готов и согласен, кроме того, чтобы ждать, сам подается ближе, на пальцы, сам накрывает себя ладонью — Лю Хайкуань перехватывает его руку, прижимает, и язык горячо, влажно скользит по стволу и пальцам на нем. Невыносимо до стона, до мольбы: да, сейчас, все… Он раскрыт, придавлен и приколот к кровати, как неосторожный мотылек, не видит лица, но спиной чувствует дыхание и порой даже стук чужого сердца, вырвавшийся звук — это только нервное, слишком много… Слишком было много страха, боли, слов, слишком много любви сейчас. Много — в нем, тело поддается поначалу неохотно. — Цзаньцзинь? — Да, — он открылся, как никогда, ему больше нечего скрывать, наконец-то отдал и душу, и тело, и у него все взяли. — Продолжай, только продолжай… Теперь будет все, можно все, он верит. Двигается, сжимается, чтобы не выпускать, выворачивает шею, как только может, чтобы поймать поцелуй. Он готов упасть и вытянуться обессиленно, но его еще держат, шею и спину обжигают поцелуи, и последний — крепкий до боли, Лю Хайкуань тоже замирает, уронив голову на плечо — дает только вывернуться из-под себя и лечь рядом, но так и не выпускает из объятий. Кажется, в «не отпущу» не было и доли шутки, но Чжу Цзаньцзинь совсем не возражает. Чжу Цзаньцзинь подтягивает воротник, пытаясь повыше закрыть зацелованную шею. Безуспешно. Во-первых, воротник не рассчитан на растягивание до горла, во-вторых, он умылся, причесался, но лучше общий вид не стал. А тональный крем у него в театральной гримерке. — Оставь, — Лю Хайкуань обнимает со спины, улыбается ему в зеркальном отражении. — Цзаньцзинь… — Ммм? — он не может оторвать глаз от отражения, где длинные пальцы, на которые он столько раз заглядывался, гладят следы повыше воротника, под подбородком. Он сглатывает и прислоняется спиной, запрокидывает голову, открывая шею еще больше. — Ты же поедешь ко мне? Привычный мягкий тон и вопросительная форма могут обмануть только слепого и глухого. Чжу Цзаньцзинь видит, слышит и чувствует абсолютную уверенность в согласии. Улыбается и смотрит на свое — общее — отражение сквозь ресницы. Ему надо еще заново привыкнуть жить с этим, быть рядом с Лю Хайкуанем. От счастья не умирают, но иногда его не так легко пережить. Надо еще позвонить домой — подчиненные наверняка уже готовятся его хоронить. — Цзаньцзинь? — Я не верю, — он разворачивается в кольце рук, смотрит в глаза, взгляд теплый, мягкий, греет не хуже объятий. — Не могу поверить, что я не сплю, не сижу где-нибудь в подвале, не лежу на дне залива или под таблетками… Это не совсем шутка, точнее, совсем не шутка. Легче верить в реальность, когда прикасаешься к ней. — Если ты еще хоть раз устроишь что-то такое и попытаешься скрыть, — пальцы твердеют, давят спину, голос наливается вполне весомой угрозой. — Я сам с тобой что-нибудь сделаю. И я не шучу. Лю Хайкуань выше, и руки у него длиннее, поэтому он может обнять крест-накрест. — Цзаньцзинь, тебе не будет со мной легко, — тихо, глухо говорит он и обнимает еще крепче. — Мы не сможем скрыться, даже если будем прятаться по углам от своих же людей. Тебе будет труднее, чем мне. — Я знаю. — Не только поэтому. Я не смогу обходиться с тобой и с семьей Чжу как-то иначе, чем с остальными. Я не должен так поступать. — Я понимаю. — Я буду спрашивать с тебя не меньше, чем со всех. — Ты всегда так делал. Так должно быть. — И еще. Дела семьи — да. Театр — да. Но больше я не хочу делить тебя ни с кем и ни с чем. Я все у тебя возьму, всего тебя, но не смогу отдать всего себя взамен. Цзаньцзинь, подожди, не отвечай. Ты помнишь, как я приехал к тебе, когда ты только стал главой? — Помню. — Я, кажется, впервые тогда подумал, что могу быть не один, что рядом может быть человек, который… Что я хочу, чтобы такой человек был. То время, которое принадлежит Лю Хайкуаню, а не главе Лю — оно будет твоим. Это я могу тебе обещать, но этого мало. Меньше, чем я хотел бы тебе дать. — Мне хватит. Лю Хайкуань смотрит в глаза, кивает и коротко целует, словно запечатывает. — Ты готов? Пойдем *** У Сяо Чжаня работа, а у него — ничего. Как раньше. Пока Сяо Чжань работает, он успел покататься, поиграть, поваляться в комнате, убедиться, что Фаньсин совсем не умеет играть в приставку, чем он вообще занимается в свободное время? Как он раньше так жил? Скучно же. От нечего делать он засыпает Сяо Чжаня мемами и просто сообщениями по паре слов, Сяо Чжань по вечерам смеется и ворчит, что так никакого рабочего настроения нет. Он даже Мориса сейчас рад был бы увидеть, но все заняты, и Мэн Цзыи, и остальные. Один он болтается. И брата никак не может поймать, утром тот говорит, что занят, а вечером ужинает не дома. По телефону сказал — ты уже взрослый, делай как нравится, — и все на этом. Как будто он когда-то делал иначе. Так что он вывалил на Сяо Чжаня всю гору вопросов — что дальше, как дальше, — Сяо Чжань согласился, что агент нужен, но искать его лучше через Чжу Цзаньцзиня, а тот тоже куда-то пропал. А он на интервью послезавтра согласился, вдруг про господина Чжу тоже будут спрашивать? У Чжу Цзаньцзиня выключен телефон. Он перезванивает вечером — снова выключен. Секретарь с неохотой отвечает, что глава Чжу уезжал вместе с главой Лю, а сейчас, кажется, в поместье. Что значит — кажется? Чжу Цзаньцзинь действительно в поместье, и он расплывается в улыбке, здороваясь — а потом недоверчиво присматривается. Чжу Цзаньцзинь улыбается, как… Не так, как он всегда улыбается, а бестолково-блаженно. Не отвечает на половину вопросов, кажется, вообще их не слышит. Уставится на орхидею и молчит, как будто забыл, что не один. Кивает, когда он рассказывает, что пишут остальные, и снова молчит и разглядывает цветок. Ничего сам не спрашивает. — А когда лао Чжу в Гонконг? — Не знаю, — Чжу Цзаньцзинь неуверенно улыбается и слегка хмурится. Взгляд в никуда, взгляд… Обдолбанный взгляд, — четко понимает он. И видит его шею, только слепой не увидит. От воротника рубашки и выше, некоторые пятна почти сошли, пару еще четко видно. Он не дурак и засос отличить может. Сяо Чжань их почти не оставляет, он с ним тоже привык, что нельзя, могут увидеть. Чжу Цзаньцзинь как будто не знает, что у него на шее.