***
Машина движется вглубь Лонг-Айленда уже более получаса, и за все это время Питер со своим захворавшим наставником ака не очень бывшим невзаимным возлюбленным едва ли перекидывается даже парой словечек — тот, не высидев и пяти минут поездки, благополучно уснул, упав головой на прозрачное стекло, за которым мелькает однотипно-серый пейзаж. Питер лениво ковыряется в телефоне, прислушиваясь к размеренному дыханию и сердцебиению мистера Старка, и это почему-то привносит львиную долю спокойствия в его изволновавшийся разум. В мыслях случайными кадрами всплывают догадки по поводу произошедшего, но ни в одной юноша не уверен даже на пятнадцать процентов — сказывается нехватка каких-либо разумных доводов, доказательств и голых фактов. Голый факт тут один — дело в его крови. Или еще в чем-то, что они не учли: Питер по незнанию, Старк из-за заторможенности. Оставалось надеяться, что он не передал ему какую-нибудь заковыристую болезнь или того хуже — паучий ген. Но последнее совсем вряд ли и уже на грани фантастики, потому что жалкой подсохшей капли его мутированной крови для этого определенно мало. Дело не в этом, а в чем — они смогут разобраться, лишь проведя ряд тестов. И то не факт. Питер жалеет, что отказался от возможности сменить одежду, уже на выходе из квартиры — конечно, пока он был на взводе, влага на ступне ему никак не мешала функционировать, но в состоянии покоя и при ходьбе это донельзя пагубно действует на его падкие до раздражения нервишки. Возвращаться уже поздно и как-то неловко, потому как он уже делал это ради забытого головного убора и очков, без которых не решился бы покинуть квартиру даже под страхом неодобрения наставника. Но вот вернуться ради переодевания стало бы широким жестом недоверия в сторону мистера Старка — а Питер, с его паучьим чутьем, такие «проколы» чувствует на раз-два, и по возможности вообще избегает. Он нервно постукивает носком босой ноги, раздумывая, насколько прилично будет стянуть с себя хотя бы один чулок прямо сейчас, потому что его дотошная до комфорта натура вопит на все лады, мешая сосредоточиться на более важных аспектах бытия, выявленных за последний день. Глаза сами сосредоточенно смотрят на плотно обхватывающую бедро резинку, отлично видневшуюся из-за соскользнувшего вниз по вине позы подола — но Питер смотрит насквозь, в никуда, медленно уплывая в размышления и отдаляясь от телесных ощущений. Закинуть ногу на ногу, стянув ботинок, становится его лучшим решением, ибо только так его чувствительное мироощущение беспокоится меньше всего. Со стороны Старка раздается еле уловимое пыхтение, которое Питер улавливает едва ли не раньше, чем оно вообще происходит — настолько сосредоточен на слежении за состоянием наставника. Тот хмурится и начинает медленно, но так и не проснувшись, заваливаться вперед, прямо на черное, наглухо тонированное стекло, ограждающее их двоих от водителя — с которым Старк его, как обещал, так и не познакомил. Питер, честно, не очень расстроился: знакомиться с кем бы то ни было, щеголяя в легком сарафанчике, не хочется от слова совсем. Не сейчас и не так. Питер судорожно подставляет руку под грудь Старка, второй ловит за шею и придерживает полностью расслабленное тело, нормальное состояние которого выдает только лишь сонное посапывание. Парень несколько секунд мечется, решая, что делать, но так и не очнувшийся ото сна наставник делает это за него — доверительно притирается затылком к будто вспыхнувшей статикой ладони и начинает крениться вбок, прямо в немного шокированные объятия Питера, еле как успевшего безопасно подхватить засоню сгибом локтя. Долго решать, что делать, не приходится, Старк сам, без наставлений и советов, льнет к ногам Питера, и даже закидывает собственные на сиденье, сворачиваясь в косое подобие калачика. Из Паркера подобная легкость в обращении дух выбивает — и всегда выбивала, потому что вот кто-кто, а Тони Старк умеет принимать то, что ему дают. Принимать и заодно хапать еще столько же, а то и больше, орудуя исключительно природной харизмой — и это одна из причин того, что Питер отрекся от собственных чувств. Старк, даже не осознавая того, брал слишком много. Несмотря на сковывающую конечности неловкость, по венам разливается щемящая нежность, когда наставник — и только лишь — притирается колючей щекой к нежной коже. Питер жмурится до вспышек на внутренней стороне век и откидывается на подголовник, пытаясь выровнять предательски сбившееся дыхание. Джинсовка, все это время плотно сидевшая на плечах наставника, почти неслышно трещит по швам, но выдерживает. Непрерывное тихое сопение и колючая щетина перетягивают все внимание на себя, а потом Питер не выдерживает и все-таки пропускает сквозь пальцы прядь густых волос — об этом он когда-то мечтал едва ли не часами, — в которой и правда нет ни единой белесой волосинки. По телу разливается томительное тепло, и Пит в который раз за свою «паучью» жизнь радуется изменившейся в один момент физиологии — внезапной эрекции он, в противовес большинству подростков мужского пола, не боится абсолютно. И не то чтобы это его хоть раз взволновало. Питер вздыхает и осторожно убирает руку от манящей копны, которую теперь хотелось еще и самую капельку вдохнуть — не на расстоянии, а зарыться носом и замереть, втянув как можно больше запаха. И поразмышлять, взвесить собственные мысли и реакцию. В итоге он, будто проецируя продолжение возникшего в мыслях образа, протяжно выдыхает и отворачивается к окну, за тщательно затонированным стеклом которого регулярно мелькают однотипные постройки. Все-таки лучше бы им разобраться с этим побыстрее, иначе Питер точно вернется к тому, с чего все если не началось, то стартовало — едва ли не до личного знакомства — и он правда пытался выяснить у самого себя временные рамки своего «любовного помутнения», как он окрестил чувство, с суровой решительностью поставив задачу его забыть. Но что ни попытка — глухое молчание и ни единой догадки. Кто знает, может, уже ближе к ночи все благополучно разрешится, и он со спокойной душой отправится домой латать паутиной вновь кровоточащие сердечные раны. И вряд ли на сей раз инкогнито-прогулка в легком сарафанчике восстановит душевное равновесие — не тогда, когда сам мистер Старк осведомлен. Питер прислоняется лбом к прохладному стеклу и печально прикрывает веки. Дремлющий мистер Старк немного возится, устраиваясь удобнее, и, после того, как машина резко дергается, напоровшись на какую-то выбоину на дороге, беспардонно просовывает руку под дрогнувшее от внезапного внимания колено, накрывая второе ладонью, тепло которой ощущается даже через далеко не тонкий слой пряжи. Паркер дергается всем телом, вполне ожидаемо краснея до самых кончиков ушей, но вниз не смотрит — из них, его бедных пылающих ушек, тогда точно как никогда красноречиво повалит пар. Голова от переизбытка противоречащих друг другу эмоций начинает предательски кружиться, и, кажется, Питер едва не отключается. Не отключается — потому что Старк вдруг решает по-кошачьи прильнуть и потереться колючей щекой о нежную кожу бедра — очень нежную кожу внутренней стороны бедра правой, уделанной в луже ноги, на которой Пит и так невольно концентрируется, когда не надо. Отдаленно приятное чувство вспыхивает в грудной клетке и теперь уже каждом из мест, где они с мистером Старком соприкасаются, и Паркер недовольно и немного панически хрипит, сжимая губы в тонкую, бледно-розовую от вспыхнувшего напряжения полоску. Чертовски плохой идеей было укладывать Старка на себя, зная, что с ними обоими творится что-то непонятное и требующее скорого разрешения. — Паучок? — неожиданно раздается встревоженный сонный голос, и тяжесть с бедра пропадает, оставляя после себя только флер тех странных ощущений, что давала щетина двух-трехдневной давности. — Паркер, что с тобой? Что-то болит? — растерянно говорит мистер Старк, Питер смотрит в сторону, откуда слышится голос и где, что логично, сидит наставник, но не видит ничего конкретного. Картинка будто смазана, размыта так, что он едва ли может различить цвета, но чутье упрямо твердит, что все в порядке — опасности нет, с ним все нормально, он в полном порядке. В полном. Порядке. Будет даже смешно, если он «словит» из-за такой фигни паническую атаку, с которыми у него последнее время все было очень даже неплохо — потому что их не было. Если не брать в расчет то странное происшествие несколько часов назад. — Я нормально, — хрипит и кашляет, возвращая горлу дееспособность. Часто моргает, трет глаза до такой степени, что они начинают противно чесаться, пока мистер Старк что-то щебечет на фоне, перетягивая внимание на себя. Как ни странно, Питер может мыслить, и мыслить очень даже адекватно, несмотря на сопутствующие предобморочному состоянию признаки. Ну и голова все еще кружится, хоть и не так сильно, как было, когда это только началось. — Блядь, что происходит? — надрывный шепот на ухо оказывается неожиданно — или все же ожидаемо? — приятным, и Питер не находит причин для того, чтобы разорвать объятия, в которые он либо упал, либо его притянули в попытке успокоить, но, несмотря на то, что пару минут назад его из-за прикосновений Старка и «развезло», на сей раз они его успокаивают и приводят в чувство. — Нормально, я в порядке, — говорит, выровняв сбившееся дыхание, и напряженно замирает, чувствуя аналогичную реакцию у наставника, взволнованно прижимающего его голову к плечу и не перестающему поглаживать по взъерошенным волосам. — Но… Похоже, я не чувствую рук. Питер сводит брови к переносице и слабо дергается, пытаясь отстраниться — руки остаются безучастными. Мистер Старк, кажется, делает объятия еще крепче, снова приглушенно ругнувшись.***
Питер глупо пялится в лицо мистера Старка и пытается переварить им сказанное, но аргументы «против» летят в урну, едва появившись — сам он обуться точно не сможет. Его руки ощупывали добрые минут пять, но понять что-либо о произошедшем они с наставником так и не смогли. Вообще из этого небольшого сеанса «расслабляющего массажа рук» он вынес лишь мысль, что вполне не против, чтобы этот самый сеанс оказался чуть дольше. Смутила только реакция остального тела — он был… взбудоражен этими прикосновениями. И вот это уже пугало — он будто лишился последней защиты перед обуревающими мыслями и чувствами. Руки чувствительны, но неподконтрольны — будто перемкнуло где-то, отключило блок управления. Пит думает, что надо попаниковать хотя бы для приличия: не каждый день вот так внезапно лишаешься работоспособности обеих рук, но чутье твердит, что все в порядке и бояться нечего, а ему он все же склонен доверять. Наверное, как-то зря. — Мистер Старк, — почти хнычет Пит, тщетно прижимаясь боком к двери, которую не сможет открыть, и рюкзаку, который не сможет взять — а все потому, что его организм решил, что Человеку-пауку полный комплект рабочих конечностей ни к чему. И так сойдет, ага. — Я так дойду, босиком. — Конечно, — как-то легко соглашается тот, и Питер даже улыбается в ответ на это, но продолжение фразы тут же стирает улыбку, будто той и не было, оставляя после себя малиновые пятна на объятых летним загаром щеках: — Если хочешь промочить свои милые носочки, то в путь, удачи, успехов, — наоборот сверкает улыбкой мистер Старк, видя, как тушуется после его слов подросток. Питер мечется, но он может делать это сколько угодно — быстрее от этого на ноге ботинок не окажется, так же как и не решится их общая далеко не маленькая проблема — и, черт, Питер на секунду подумал совершенно не о том. Не о том, Питер. Абсолютно. — Ладно, — он прикрывает глаза, сдаваясь и жалея, что снял ботинок — потому что в сравнении с нынешней ситуацией, неприятные ощущения от мокрого чулка — абсолютное ничто. Внутренности скручивает от одного вида мистера Старка, уже готового и держащего в руке темный ботинок — не один из тех, что Питер надевает во время «прогулок», а довольно простой, один из тех, что парень носит в школу на постоянной основе, повседневный ботинок. К счастью, его пара все еще удачно обхватывает Питерову левую ногу, на подсознательном уровне давая понять, что парню надо выдержать всего-то процесс надевания одного из них. Нет, Питер точно до конца жизни будет по-паучьи проклинать ту лужу. После того, как на него наденут обувь, вновь заперев с этим гадким ощущением влаги теперь уже неизвестно, на сколько, он будет готов и не на такое. Мерзкий, мерзкий вечер его ждет в таком случае. Конечно, он может попросить мистера Старка помочь стянуть с ноги чулок, но тогда он точно не выдержит, бросит все к чертям и сбежит к доктору Стрэнджу постигать дзен. Он же в этом вроде как мастер. Питер жмурится, последними словами ругая себя за то, что скажет, но, к черту, им еще разбираться со всей этой чертовщиной, несмотря на то, что Питер не совсем дееспособен, и он должен чувствовать себя хотя бы минимально комфортно. — Знаете, вообще, не могли бы Вы, — он отворачивается и вжимает голову в плечи, и даже то, что Старка он не видит — как не увидит и его реакции на сказанное, — он все еще смущен, и, блядь, он имеет право на свое смущение, потому что это уже на грани: — Немоглибывыпомочьснятьмнечулокпожалуйста, — на одном дыхании выпаливает, едва разделяя сказанное не то что на слова — на слоги. Сконфуженное «чего, блядь?» нагоняет еще больше краски, и теперь у Питера не только лицо косплеит спелую помидорку, но и плечи — подумать только, он ведь даже не догадывался, что от смущения может краснеть не только лицо. Паркер прикусывает губу и вздергивает подбородок, — да что там, он даже находит в себе крупицы смелости на то, чтобы открыть глаза! — правда на то, чтобы все-таки повернуться пылающим «фасадом» к мистеру Старку его все же не хватает: — У меня и так нога мокрая, мистер Старк, я не смогу спокойно из-за этого… быть, — пытается внятно разъяснить причину столь необычной просьбы, не запинаясь, не глотая буквы и не сбиваясь с ровного, еле сдерживаемого темпа. — Хотел переодеться уже на месте, но руки… Сами понимаете, — Питер снова жмурится, встряхивая головой, и в упор смотрит на растерянного мистера Старка, который уже не в лицо ему смотрит, а не менее растерянно буравит взглядом измятый подол сарафана, под которым скрываются широкие резинки, удерживающие чулки на законном месте. — Понимаете… — эхом отзывается тот, все еще находясь в прострации. — Понимаем, — мистер Старк, положив ботинок рядом с собой и пару раз глубоко вздохнув, видимо, пытаясь успокоиться — бессмысленное занятие, пульс у него в этот момент только подскочил, пробивая очередной немыслимый предел, но, глядя на его вполне здоровый вид, Питер не сказал бы, что тому плохо. Как минимум по внешним признакам. Питер просто хочет последовать своей новой идее и сбежать в так восхваляемый мистером Доктором Камар-Тадж — сбежать от обрушившихся на него за последние дни событий, перевернувших все с ног на голову. — Ну давай, — уже уверенно, будто и не было этой растерянности и практически беспомощного взгляда, отзывается наставник, так и не подняв на Питера глаза. И Питер не может решить, нравится ему это или нет, ибо, если мистер Старк это сделает, его точно «жахнет» изнутри собственными чувствами или еще чем похуже. А ежели нет, то ему вроде как обидно, что на него даже не хотят смотреть. Но лучше уж пережить обиду, чем сердечный приступ. Питер как сидел, спиной прижавшись к двери, так и остался, просто поджал левую ногу под себя, к радости собственной застенчивости достаточно удачно, чтобы поверх нее скользнула вниз юбка, укрывая хотя бы ногу от постороннего взора. Звезда программы и главная жертва — после обездвиженных рук, конечно, — вступает в игру, оказываясь в полусогнутом состоянии вблизи выглядящего таким посторонним в сравнении с остальным образом предметом гардероба, который Старку предстоит на нее натянуть. После того, как стащит с ноги чертов чулок. У Питера от волнения начинает крутить живот, а глаза чешутся от того, что слишком долго открыты, и он еле удерживает себя от того, чтобы мимолетно почесать хоть один находящимся в достаточно удобном положении для сего действа коленом. Питер мужественно держит себя в руках. В ногах. Он мужественно держится. Вспоминать об излишней чувствительности ног Питер не хочет от слова совсем, вот честно. А ведь он многих потрясений избежал бы хотя бы тем, что, например, перед выходом все же переоделся в присутствии Старка. Но он решил иначе, и вот, пожалуйста — стягивайте чулочек, мистер Старк, будьте так добры, ничего личного. Но нет, для Питера это достаточно лично, чтобы начать выть от бессилия. Хочется выть от одного лишь предчувствия, заранее, чтоб подготовиться, потому что Питер точно знает — жахнет, и жахнет не по-детски, так, что все его игры с поисками пределов собственной чувствительности покажутся ему слабым ветерком. После которого разражается немыслимой силы гроза. Вот как сейчас. Чужая рука тянется к нему, Старк привстает с сиденья на колене, почти аналогично питеровому поджатому под себя, и тянется вперед. Пит не знает, зажмуриться ему или продолжить смотреть. Зажмуриться равно обречь себя на полное погружение в ощущение прикосновений, смотреть — запечатлеть картинку, долгое время не способную поблекнуть в здоровом разуме. Он резко откидывает голову назад и, кажется, слышит характерный треск. Стекла. И не чувствует ничего, кроме предощущения того урагана, что непременно раздавит его как личность. Мистер Старк задерживается в сантиметре от резинки, за которую хоть как должен ухватиться, чтобы снять уже даже совершенно не волнующий своей текстурой предмет парадно-выгульного гардероба. Питер ощущает это расстояние лучше, чем иные удары-захваты-прикосновения разных людей. И, черт подери, он не знает, какой реакции от себя ожидать — он уже ничего не знает! Слух разрезает хриплый выдох — не Питера выдох, тот вообще не дышит, наверное, на тот случай, когда можно будет благополучно издохнуть от кислородного истощения. Пальцы сами по себе поджимаются от нетерпения, нагнетаемого с каждым промчавшимся мимо мгновением. Питер протяжно выдыхает сквозь зубы, едва ощутив, наконец, как два пальца задевают вспыхнувшую мириадами осколков такого неправильного вожделения кожу, как поддевают тугую резинку и накрепко фиксируются на силиконе, плавно дергая вверх, чтобы стянуть. Где-то на середине сего действа Питер отключается от сознательной части себя и бормочет под нос явную нецензурщину, забывшись и забыв о своей едва ли не святости, тщательно поддерживаемой в глазах наставника — возлюбленного, мокрой мечты и самой смелой фантазии о будущем. Совместном, кстати. Чуть удивленный хмык привлекает внимание, Питер вскидывается, ударяясь лопатками о треснувшее стекло, но боли не чувствует — не тогда, когда смотрит в эти бездонные глаза, выражающие одну из тех эмоций, что Питер жаждал увидеть, но не смел даже надеяться — но разобрать не может, да и не пытается. Только шевельнувшийся в попытке что-то сказать язык липнет к небу, сопротивляясь. Питер вообще своему языку всегда доверял в последнюю очередь. Короткие ногти слабо оцарапывают кожу, больше просто привлекая внимание к себе, нежели доставляя неприятные ощущения — такого в принципе сейчас нет. Но Питер дергается и с паникой ощущает скручивающийся внизу живота узел из всего того, что накопилось так внезапно и быстро, и, похоже, он близок к тому, что его вынужденная асексуальность даст сбой. Конкретный такой сбой. И сейчас Питера это пугает как никогда — и не в страхе дело, просто он согласился на помощь с абсолютным осознанием того, что, даже если ему и понравится она больше, чем стоило бы, то у него попросту не встанет — просто потому что после укуса того наглого паука Питер потерял эту особенность физиологии. И в общем-то эти почти-четыре года он по ней не скучал совершенно, поэтому, если она вернется так, то… Внезапно для себя Питер ощущает тупую боль в правой руке, до этого безвольно висящей вдоль сиденья, и промаргивается, чуть скашивая взгляд — крепко сжатый кулак упирается боком в ограждающую от водителя перегородку, а вокруг нее красноречиво расходится паутинка трещин. Питер почти с облегчением возвращает сквозящий зачатками успокоения взгляд назад, думая, что всё, конец, сейчас эта сладкая пытка кончится, — но глаза мистера Старка будто горят, пылают изнутри. Глаза Паркера едва не выскакивают из орбит, когда тот мало того что не останавливается — он продолжает стягивать беспокоящую все его существо чертову тряпку уже вниз, пересекши колено. Хрип сам собой снова вырывается из горла, и Пит почти сдыхает от концентрации всего в организме, но, к несчастью, он вполне себе жив. Ощущать себя свечкой с догорающим фитильком — необычно. Хочется продолжать и продолжать гореть, чувствовать пламя, так медленно бредущее по ноге, ощущать на чужих пальцах каждую-каждую костяшку, каждую небольшую складочку, неизменно разглаживающуюся при соприкосновении с отзывчивой на прикосновения коже; хочется не терять ни мгновения. И в то же время исчезнуть, растворившись, расплавиться окончательно — забыться. Вторая рука мистера Старка как-то легко занимает место рядом с первой, ускоряя процесс, и Питер правда рад этому — и не суть, что лишь потому, что боится самого себя. А мистер Старк лишь заканчивает то, о чем его так слезно просили. Подсохшая мозоль с легкостью опавшего осеннего листа задевает кость на щиколотке, вытянув из-за плотно поджатых губ мимолетное жалобное хныканье. Едва ли Питер способен проанализировать хоть что-то, но, выдергивая ногу из чулка, оставшегося лишь на носке отдаленно смугловатой в полутьме тонированного салона ноги, он думает, что таки да, взгляд Старка ему определенно понравился. Чертовски сильно. Как и все, что произошло за эту неполную минуту. И, вероятно, — Питер надеется, очень сильно надеется, — что не ему одному. Парень робко подтягивает ногу к груди, обнимает ее и осознает, что не может отвести взгляд от магнитом притягивающих глаз напротив. — Пятница, приведи в себя мастерскую и лабораторию, будь так добра, — грудным басом произносит их обладатель и, будто отзеркаливая позу Питера, приваливается спиной к по-прежнему запертой двери. Питер смотрит. Тони тоже.