В полночь пахнет звездами

— Он проснется! Проснется! Дайте ему время, он проснется, — слова прерывались и одновременно с тем растягивались в бессильных рыданиях не офицера, но мальчика, задыхающегося в своих эмоциях, — Пожалуйста, дайте ему время, он проснется! Он встанет! Дождь разошелся не на шутку, зарядив на весь день. Сад с аккуратно подстриженными кустами и деревьями покрылся монотонным серым цветом, будто повторяя за небом, в котором проблески света совершенно не меняли картину, но, наоборот, добавляли еще большей тоски. Сентябрь в этом году выдался ужасно зябким и противным, и всему виной глобальное потепление, конечно же, эта долбанная смена климата — следствие глобального потепления, заставляющее задуматься о том, что эко-фанатики были правы. — Тише, сынок, все в порядке, тише. Все хорошо, сынок, сейчас все будет хорошо, — крепкий мужчина под шестьдесят удерживал офицера, когда миниатюрная медсестра аккуратно делала укол. Кто-то приоткрыл дальнее окно, впуская свежий воздух. Сэм придерживался за косяк сверху, встав в дверях на веранде, и курил, апатично переводя глаза с одного куста на другой. Розы? Похоже на то. Кольт готов был поспорить, что это они, в своей манере желающий всегда побеждать и, более того, уверенный в своей победе. Он не был флористом, зато хорошо знал… знает Таку, обожающего их. Розы хорошо пахнут, розы красивы и на розах шипы — конечно же, они притягивают непутевого символиста, любящего олицетворять с собой все, что можно и нельзя. Така так похож на себя! Безусловно, дизайном сада, а то и дома, он занимался сам, не рискуя доверять такое важное дело кому-то другому, ведь никто не поймет его чувства так, как это сделает он сам, верно? Верно, Така? Наверное, он ужасно разозлится, увидев, как его прекрасных детищ потоптали неотесанные следователи в поисках улик. За спиной Сэма раздался звук снимающей камеры — обычная процедура. Они фотографировали чей-то труп, задушенный в спальне, чтобы затем накрыть его белой простынкой и вынести вон через красивый сад с давно отцветшими розами. Кольт по-прежнему отказывался верить в то, что это был его дорогой Така, даже несмотря на то, что сжимал его тело меньше часа назад. Он не хотел даже думать об этом, а, может быть, просто не мог — лучше взглянет и подумает о розах, цветы которых они все смогут увидеть только весной. Если, конечно же, Така позволит. Небо вновь напомнило о себе новыми раскатами грома, дождь усилился. Он хороший парень, но в его настроение, что изменчиво, словно погода, нужно попасть. Смельчаки решат, что смогут повлиять на него и направить в нужное им русло, но Сэм знает точно: от ливня можно спрятаться, но заставить его остановиться — невозможно. Мужчина поиграл желваками, желая отвлечься от произошедшего. Глупый каприз: пока он в этом доме, буквально все будет говорить о том, что здесь живет его Така. Все, начиная от завядших кустов роз и заканчивая проливным дождем, накрывшим весь Нью-Йорк. Честно, это травило. Убивало молодую и любящую душу того, чье присутствие в этом доме само по себе было ошибкой. Его не допустят до следствия, и он это понимал — заинтересованное лицо, полное негативных эмоций, которые будут искать выход и используют любой шанс сделать это. Органы перестраховываются, боясь брать на себя такую ответственность, и правильно делают. Правильно, убеждает себя Сэм, все правильно. — Выглядишь хуже обычного. Все в порядке? — вместо приветствия спрашивает широкоплечий брюнет с правильными чертами лица и всегда идеально уложенными волосами. Сэм переводит взгляд на него, и тот понимает, насколько это бессмысленный и глупый вопрос. Тяжелый вздох сочувствующего и где-то даже волнующегося Джека предельно ясно говорит об этом. Он совсем не скрывает, что его гложет состояние лучшего друга, но повлиять на погоду, как мы уже помним, никто не в силах, и именно поэтому Джек выдерживает молчание, поджимая губы, а затем похлопывает сослуживца по плечам, негласно приглашая того зайти следом. Сэм тупит глаза, не желая смотреть на то, как тело с безвольно опущенной рукой уносят прочь. Дом до невозможности пустой и тихий. Где-то подвывает сквозняк, оповещая присутствующих о том, что хозяина дома больше нет. Оповещая Его о том, что хозяина, так легко подцепляющего любую заразу и оттого ненавидящего сквозняки, больше нет. На душе скребут кошки, и эти ненужные в данный момент знания об этом самом хозяине ужасны — они копаются в кровоточащем сердце острым ножом, заставляя то кровоточить и болеть еще сильнее. Еще и еще, тем самым позволяя мученику поверить в то, что это очень скоро уничтожит его, отправляя вслед за тем, кого он потерял, но при этом делая все, чтобы не допустить этого. Убивающая боль, отрезвляющая боль. Долбанный обман долбанного сознания. Кольт знал актера слишком хорошо, чтобы не обращать внимания на эти ненужные сейчас детали, и это давило. Дыхание сбивалось от непосильной ноши, а та, в свою очередь, разрушала его изнутри, словно какой-то вирус. Разрушала без возможности убить. Сэм присел перед камином, с апатией на измученном переживаниями лице взглянув на него. Теплые глаза пробежались совсем быстро, но и того хватило для очередного удара в область левой груди. Така обожал его за внутренний огонь и тепло, согревающие в такие вечера, как этот. Закутанный в свой любимый халат, он любил смотреть, как пламя неистово танцует, желая выйти за пределы разумного, и сходил с ума от опасных игр с ним, каждый раз завершающихся небольшим ожогом в области кончиков пальцев. "Глупый и легкомысленный, - думал Кольт, - прекращал свои игры только в тот момент, когда ситуация грозила выйти из-под контроля, но так суетился, что в итоге все равно получал свою долю наказания за подобное. Глупый, глупый мальчишка, неуклюжий и слишком смелый в таких вещах. Уверенный в том, что его всегда спасет кто-то извне". Така любил свой камин. Очень любил. Сэм нахмурился, моля воспоминания покинуть его. Давить их в себе больше не было сил — рана слишком свежа, чтобы справиться с ней. «Бог не пошлет тебе больше, чем ты сможешь вынести», — раздался в голове голос его матери, жутко религиозной и тем светлой женщины. Он аккуратно огладил непонятный ему узор на камине, проходясь грубоватой кожей по железу, а затем и камню, и негромко хмыкнул на замечание. Как верить в того, кто не смог спасти Таку? Как верить и любить того, кто смог допустить убийство ни в чем не повинной души? Пошла к черту эта религия вместе с ее идиотскими воскресными собраниями в церкви. Детектив неслышно выдохнул, оглаживая металлический узор, извивающийся на передней части камина. Така очень легко мерз, а потому в зябкость вполне себе логично зажигал его, укутываясь во всевозможные пледы и одеяла, чтобы ни в коем случае не заболеть — даже банальная простуда переживалась организмом через муки и страдания, повторения которых мог пожелать только ненормальный. Он боялся болеть, всякий раз находя все более и более дурацкие способы и методы укрепить свой иммунитет, и так же всякий раз бросая эту затею на середине. Очень много мороки! Достаточно того, что в спальне разведен огонь, и теплый воздух создает максимально комфортную температуру в большой комнате без вездесущих сквозняков. Така многого не любил, потому что боялся. Быть может, чувствовал, что не сможет защититься сам в случае беды, а потому постоянно страховался. Он был слишком осторожным, чтобы допускать некоторые оплошности. Сэм уверен, что чувствовал бы сейчас волнение — оно бы взбудоражило его, заставляя проснуться — но он не чувствовал сейчас ничего. Совершенно ничего, кроме тепла, исходящего от камина. Вещество действовало, придавая телу слабость, а мозгу - сонливость, но даже так, переживая огромной силы потрясение, Сэмюэль не мог оставить мысль о том, что Така, его маленький Така, не зажигает камин, находясь где-то еще, кроме как в спальне. Начитавшийся статистик по пожарам и безумно боявшийся мучительной смерти, Така ни за что бы не зажег камин, чтобы уйти потом курить на веранду. Капли меланхолично стучали по окну. Противный ветер задувал в когда-то уютную спальню. Сегодняшним днем все было неправильным. Неправильно незаправленная кровать, неправильно открытое окно, неправильно завядшие розы. Неправильно горячий камин и тлеющая бумага в уголке, создающая едва заметную ниточку дыма. Несгоревшая дотла, она пускала характерный запах, будто насмехаясь над детективом. Тот, кто сделал это — Така? Или же это снова слишком неправильно оставленная улика? Фотография. Така на ней смеется. Детектив не боялся быть замеченным, глупо смотря на обгоревший край карточки. Джек успел заметить это? Почему не взял? Ему было так все равно сейчас. Руки не дрожали, но слабость, разливавшаяся по телу, говорила о себе неспешными действиями. Сэм чувствовал себя в замедленной съемке, в которой находился только он один со своими проблемами и бедой, и это обязательно раздражало бы, если бы не было так все равно. Как же все равно. Железная кочерга неприятно и слишком громко звякнула, когда офицер поставил ее на место. Чувство неизбежного накатывало с каждым действием, происходящим в этом доме, и даже найденные улики никак не отрезвляли подавленное сознание. Слишком громкой была не только она, но и шаги его коллег, пачкающих чистый пол своими грязными служебными ботинками; слишком громким был зашедший Джек, надевающий свои излюбленные кожаные перчатки; слишком громким было бьющееся сердце, заставляющее молчать о найденной бумаге и теплом камине. Может ли Джек, его лучший друг, допустить ошибку в ходе расследования? Может ли он не заметить очевидных деталей будучи тем, кого это дело вообще не волнует? Общая изоляция от этого преступления по-своему задевала Кольта, сейчас ощущавшего себя и без этого разбитым и брошенным. Он не мог признаться в подобном даже себе, но чувство безоговорочного и такого неправильного гнева на глупый поступок Таки, повлекшего за собой невероятные по своей природе последствия, присутствовало и спрятаться от него было невозможно. Сэм чувствовал себя в непонятном и новом лабиринте без выхода, но с постоянными землетрясениями и безумным радио, которыми являлись его сердце и мозг. Команды последнего было слышно очень плохо, но зато встряски первого ощущались в несколько раз сильнее. Было больно и хотелось скорее убежать. Правила говорят о том, что он должен сообщить ведущему расследование о найденном, но сомнения заставляют с неподдельной горечью взглянуть на всегда спокойного Джека, приглашающего его покурить. Мужчина только кивнул в сторону выхода, разворачиваясь и точно зная, что Кольт последует за ним. Сэм просто хочет справедливости. Банального исключения ошибок и полной сосредоточенности на деле того, кто почему-то сегодня оказался не дома. Он хочет, чтобы преступник был найден, несмотря ни на что, и да,он хочет отомстить. Сжать его шею в два раза сильнее, чтобы она сломалась от напряжения, и душить, душить, душить, пока силы не покинут его. Или же самого детектива. Это было не совсем правильно. У него нет права распоряжаться жизнями ублюдков, как и нет права на то, чтобы мешать следствию, но… Разве правила стоят этого? Така обязательно сказал бы, что да, но Таки здесь нет. Здесь есть только он и всепоглощающее горе, не оставляющее его ни на секунду. Прижатое к стенкам сосудов, оно живет, ожидая своего выхода. Действие успокоительных однажды закончится, и оно вдоволь наиграется с ним. Сэм хотел справедливости и уверенности в том, что преступник будет наказан, и неважно, сколько правил нужно будет нарушить для этого. Широкая спина Джека была, как всегда, слишком идеальной для рядового детектива полиции и слишком напряженной для того, в ком можно было бы сомневаться. Джек — безумная ищейка, сумасшедший и абсолютно невменяемый в делах, которые ему поручаются, и он не тот, кто сможет спокойно спать, зная, что что-то выполнено не до конца. Уважая правила, в отличие от Сэмюэля, Джек был настолько дотошным в своих расследованиях, что сомневаться в нем смог бы только ненормальный. Кольт знает его и знает, что он сделает все возможное, чтобы найти убийцу. Неважно, что для этого потребуется. Сэм немного подождал, поправляя форму, и пошел следом. Деревянный пол тоскливо скрипел под тяжестью чужих для него ног. Губы офицера так и не разомкнулись, чтобы рассказать о бумаге. — Вы были знакомы? — бесстрастно спросил Джек, как только услышал чужое покашливание за своей спиной, и чуть обернулся, затягиваясь сигаретой на веранде. — А что? — с напускным равнодушием поинтересовался Кольт, отвечая вопросом на вопрос и всеми силами стараясь держать лицо перед новыми потоками боли. Сигареты и телефон, аккуратно лежащие на краю стола вместе с пледом, наверняка хранящим запах своего хозяина, не давали ему покоя. Как сидел Така? Сэм готов был поспорить, что он залез с ногами в это кресло, как обычно, недовольно причитая о чем-то. Нахмуренные брови, чуть надутые губы, сжимающие фильтр, и бесконечные попытки сесть поудобнее — бесспорно, все это было. Сэм знал это и видел как ясный сон - видение или наваждение, столь похожее на реальность, что рука сама по себе дрогнула, желая коснуться теплой бархатной кожи. Погладить по мраморной щеке, перейти на шею, цепляя лохматые волосы и вызывая нервное хихикание — Така не любил этого из-за щекотки, и он это знал. Знал, как никто другой. — На тебе лица нет сегодня, — проигнорировал тон сослуживца Джек, вновь поднося сигарету ко рту, — сомневаюсь, что это потому, что ты расстроен из-за сорванного спектакля. Брюнет снова посмотрел на него, ловя тяжелый взгляд карих глаз, несколько суженных то ли от ветра, который практически не доставал до веранды, то ли от звука мятых осколков внутри. Кольт промолчал, и никого из них не смутила повисшая тишина, нарушаемая лишь симфонией холодных капель, безжалостно сброшенных с неба. — Мы найдем его, Сэм, — обещает брюнет, напоследок хлопая старого друга по плечу, будто то могло помочь, — обязательно найдем. Кольт жмурится, оставшись наедине с собой, и отчаянно тушит сигарету, стараясь больше не смотреть в сторону пледа, до сих пор ожидающего своего хозяина. Он не вернется. Он не вернется.