В полночь пахнет звездами

— Сэмюэль! — раздался надрывный стон в темноте, прерываемый звучным всхлипом. Тело выгнулось навстречу, касаясь чужой крепкой груди. Ближе, ближе, еще ближе. Дрожащие в бедрах ноги сильнее сжали чужую талию, притягивая к себе с желанием раствориться, потеряться, слиться с таким нужным человеком, существовать без которого не представлялось возможным. Така знал, что это за чувства, знал и плавился из-за них, откидывая голову назад и позволяя влажным губам с потрясающей нежностью пройтись по торчащему кадыку, нервно дернувшемуся от невозможности обуздать свои ощущения. Он сходил с ума, ногтями цепляясь за крепкие плечи того, кто сводил его с ума собой. Тело горело неистовым огнем, но этого было мало. Мало, Сэмюэль, мало! Они падали в этот омут вместе: Кольт со своими грубоватыми движениями, которые так трепетно и трогательно старались быть мягкими, и задыхающийся в своих чувствах Така, руками скользящий к лицу, чтобы в тот же момент поймать опухшие от поцелуев губы, вовлекая в новый. Сэм был рядом с ним, боже, он был рядом, головокружением откликаясь в сознании. Его любили, и он любил, прекрасно понимая это и всеми силами пытаясь показать тот самый океан чувств, кипевший в нем из-за черта Сэма Кольта. Он отдавался весь и полностью. Впиваясь в чужие губы, заглушающие постыдные, но такие искренние сейчас стоны, и путаясь пальцами в светлых волосах, Йонсен поддавался вперед, совершенно не желая конца. Пусть весь мир пропадет пропадом, сейчас же, пусть пропадет! Пусть, ему все равно, правда, ему плевать — его мир сейчас рядом, целует его, заставляя чувствовать себя самым счастливым в мире человеком. Они тонули, точно же, тонули… Сцепляя пальцы друг с другом, судорожно шепча друг другу нежности, тесно прижимаясь друг к другу, мечтая о том, чтобы утро никогда не наступало. Сэм, хрипло постанывающий и столь неуклюже хватавший пальцами чужую талию, заставил бы чертово солнце погаснуть навсегда, лишь бы рассвет не нарушал их ночную идиллию, и ему было бы плевать на последствия. Плевать, понятно? Плевать, потому что его солнце сейчас маялось под ним озорным огоньком. — Сэм… Сэм, — протяжно и смачно требовал юноша, поджимая губы, чтобы в следующий миг прижаться ими к чужому плечу, — Сэ-э-эм… Он не озвучивал, но оба все понимали. Така знал, что нет смысла в том, чтобы что-то говорить, потому что Кольт понимал это даже без приторных стонов, сдерживать которые не представлялось возможным. Сэм понимал это каким-то… Боже, непонятно, как он понимал это! Просто понимал, что нужно, поглаживая бедра и спускаясь ближе к горящей промежности, — просто чувствовал чужое тело лучше, чем его хозяин, будто они действительно были нерушимым целым, разделяющим один воздух на двоих. Первый вдохнет, кусая пухлые губы, второй выдохнет, разрывая тишину сладким стоном удовольствия. — Сэм… Сэм, Сэм, Сэм, — сбито зашептал блондин, с каждым новым словом все выше и выше поднимая свой голос, учащая дыхание и заставляя грудь подниматься в разы быстрее, выгибаясь, хватаясь за первое, что попадется под руку, срываясь на не менее высокий стон. Перед глазами плыло, и только чужие губы, успокаивающе целуя, помогали вернуться в реальность, напоминающей о себе собственными негромкими стонами на новые движения. Така улыбался, закидывая руки над головой, потому что чувствовал самое настоящее и неподдельное счастье, в которое невозможно поверить и от которого невозможно остаться полностью зрячим. Счастье слепит. Оно переполняло собой, горячей истомой разливаясь по расслабленному телу, и Сэм чувствовал это, криво скользя губами по скуле, щеке, подбородку с желанием отдаться Таке точно так же, как и тот ему, со всеми своими чувствами и тем горячим нравом, усмирить который может только он — юноша с некрашеными корнями, оплетающий руками его шею и затягивающий в свой омут из чувств. Кольт позволял, совершенно не думая ни о чем. Мутный и местами непонятный, тот не вызывал интереса, но полицейский прыгал, всеми силами гребя вглубь, потому что знал, что внутри он обязательно найдет Таку. Йонсен лежал на его плече, ровно дыша и редкими движениями поглаживая свой живот. Сэм был уверен, что тот засыпал, вымотанный сексом, и оттого медленно перебирал его волосы, желая ускорить этот процесс. Дурная привычка — засыпать всегда после Таки, будто то помогало убедиться, что он будет в безопасности. Черт возьми, они в их квартире, в их кровати и далеко не на первом этаже — что может случиться? Ничего. Абсолютно ничего, думал Кольт, и все равно поглядывал на Таку, чувствуя, как его самого предательски одолевает дрема. Из приоткрытого окна раздавался гул города, который никогда не спал, и это могло бы мешать, если бы им двоим не было бы сегодня так все равно на это. Черт, им так сегодня все равно на это. Сэм чувствовал умиротворение, похожее на сладкий теплый мед, и не мог не подасться ему, позволяя забрать абсолютно все мысли из головы. Он мог поклясться, что жил только в одном моменте, и этот момент был — сейчас. Только сейчас без прошлого и будущего, только сегодня без вчера и завтра… Кольт склонил голову, укладывая ее на чужую, и прикрыл глаза, обещая себе не засыпать. Собственная рука с волос переместилась на ключицы, мягкими касаниями поглаживая их большим пальцем, будто все еще успокаивая. Мужчина едва заметно вздрогнул, когда на его руку поднялась другая с более нежной кожей и менее длинными пальцами. Така все же не спал. — Сэм, — хриплым шепотом позвал блондин, приподнимая чужую ладонь и перемещая ее к своему рту, — Кольт знал, чем это закончится, потому что Йонсен часто делал это, когда они оставались наедине: аккуратно укладывал широкую ладонь на свою щеку и неспешно целовал в центр, пока русый мужчина двигался дальше, оглаживая молочный бархат. — М? — с неохотой откликнулся тот, поворачивая голову и зарываясь носом в выжженные волосы. — У меня все получится? — негромко спросил Йонсен, поглаживая сильное предплечье. — Конечно, — тем же тоном ответил ему Сэм, хмурясь от последующей возни. Откуда в Таке было столько энергии — одному Богу известно: блондин приподнялся, поворачиваясь к нему лицом, несомненно, для того, чтобы видеть чужие глаза, которые не дадут их владельцу соврать. В его собственных блестело беспокойство, видимое даже в сумраке темной спальни, потому что он боялся, словно маленький мальчик, боялся услышать, узнать, понять возможность другого ответа. Его нужно было успокоить, и Така неосознанно требовал этого, своими жестами вызывая колющее желание поскорее укрыть себя от мира и защитить всеми силами. — Точно? Сэм поиграл желваками, приоткрывая глаза и встречаясь своим взглядом с чужим. Йонсен лежал очень близко, опаляя своим дыханием кожу мужчины, и он не мог, просто не мог не обнять его, коротко целуя верхнюю губу. — Точно, Така, — юноша всегда сдается, когда чувствует родные губы на своих, переключая внимание на поцелуй, не ответить на который не может ровно так же, как Кольт не может не поцеловать. Они связаны слишком тесными и крепкими нитями, сплетенными на их щиколотках и запястьях: каждый из них для другого является безвольной куклой, каждый из них для другого является могучим кукловодом. Така поднимает ладони к лицу полицейского, оглаживая щеки, и притягивает то поближе — хочет этого поцелуя, дарующего уверенность, и он хочет быть благодарным с помощью этого поцелуя. Их поцелуй очень медленный, потому что им некуда спешить. Потому что все мечты уже сбылись, и эти мечты существовали в них самих, целующихся и безмерно любящих друг друга. Им некуда спешить, потому что все, что им нужно — это их любовь, провоцирующая отдавать абсолютно все, что лежит на душе. Всех себя. За окном раздались первые раскаты грома. Апрель вступал в свои права, заявляя о том, что весна вот-вот настанет. — Сэм, — вновь начал Така, всего на секунду прерывая поцелуй, — я буду скучать по тебе, — негромко произнес он, задевая губы, — ты знаешь, в гастролях, я буду очень сильно скучать по тебе. Йонсен развел пальцы, вновь наклоняя голову мужчины к себе. — Когда я стану звездой, ты знаешь, Сэм, я буду очень скучать по тебе. Шепчет слова в губы. Шепчет, потому что это должен слышать только Он, впитывая их вместе с общим воздухом. Их воздухом. — Ты нужен мне рядом, Сэм, всегда рядом. Рука немного вздрагивает, будто Така боится, что его возлюбленный вот-вот растворится, оказавшись сном. — Я боюсь без тебя… Ты нужен мне. Нужен. Сердце Кольта грозится выпрыгнуть из груди, но он старается держать себя в руках, ловя каждое слово и запирая у себя внутри под самым лучшим в мире замком. — Но ты не скучай. Така улыбнулся, смущенно опуская глаза. Невесомые поцелуи прекратились, но блондин старался заменить их ласковыми касаниями пальцами чужой шеи. — Не скучай, потому что… Волнительно. Очень волнительно, но столь правдиво. Юноша не может молчать, вновь поднимая глаза и двумя руками убирая пряди с любимого лица. — Ты знаешь… Потому что мое сердце всегда будет с тобой. Оно твое, Сэм. Не скучай по мне, — он улыбнулся шире, обнажая зубы, и приподнял голову, утыкаясь в чужой лоб, — потому что я всегда буду здесь, — небольшая ладонь скользнула на грудь, — я всегда буду рядом. Сэм чувствовал, что задыхается, и не мог понять, от чего. Не понимал совершенно, смотря на улыбающегося Таку, и отчаянно сжимая его руку на своей груди. — У тебя слишком горячая голова, чтобы скучать, — напоследок объяснил Йонсен перед тем, как вновь уткнуться губами в ладонь, нежно оглаживающую его щеку. «Я всегда буду рядом». Снаружи вновь загремело. Кольт нежно поглаживал неестественно бледную и холодную щеку, слишком сильно контрастирующую с бордовым костюмом из бархата. Вокруг было слишком тихо и одиноко. Така лежал в гробу, усыпанный темно-красными розами в ногах и держащий одну белую в пальцах, которые никогда больше не двинутся, чтобы притянуть его руку к губам. Прошла неделя спустя проишествия и целая вечность с момента, когда они в последний раз виделись. Сэм пришел пораньше, чтобы побыть с ним наедине. Никто не должен помешать им в последний раз проститься. Черт их всех, проститься! Кольт судорожно выдохнул через нос, полулежа на актере, словно верный пес, остающийся со своим хозяином даже после смерти. Грудь, на которой тот устроился, не поднималась, напоминая псу о том, что хозяин давным давно не дышит. Это тяжело. Это все тяжело, мать вашу, очень тяжело! Это невозможно вытерпеть, невозможно отпустить, черт возьми, невозможно отпустить Таку, так умиротворенно лежащего сейчас со своей белой розой, девственной, чистой, молодой и слишком рано срезанной. Слишком рано, Така, ты слышишь? Слишком рано. Костяшки продолжали ласкать холодную щечку медленными движениями, успокаивая Кольта. Так было спокойнее, потому что Сэм, атеист до мозга костей, верил, что Така, сейчас такой холодный, чувствует это где-то там и точно так же, как и раньше, поворачивает голову, чтобы поцеловать ладонь прежде, чем уйти. Воспоминания жгли, заставляя глаза жмуриться, чтобы не выпустить на волю то, что кипело внутри. Его Така совсем глупый и импульсивный, маленький безнадежный Така, маленький безнадежный Така… Сэм остановил руку, сильно сутуля спину и утыкаясь лбом в плечо. Злости совсем не осталось, как и сил — все забрали дожди вместе с тупой болью в области груди. Он больше не злился на своего запутавшегося Таку, но он по-прежнему не находил себе места, теряя возможность нормально дышать при упоминании о том, что тот погиб. Погубила любовь? Правда? Правда?!.. Кольт не злился, но всем сердцем ненавидел того, кто это сделал. Ненавидел мир за эту несправедливость и ненавидел себя, потому что однажды отстранился и вовремя не спас. Прости его, Така, пожалуйста, прости его. — Така, — негромко позвал он, тоном стараясь контролировать свои эмоции. Ответа не было. Тишина нарушалась только церковным пением на фоне. Сэм нахмурился. — Не бойся, Така. Слышишь? Я отомщу за тебя, — мужчина тяжело выдохнул, выпуская слова, и приподнял руку, поглаживая большим пальцем висок, — спи спокойно. Пожалуйста, спи спокойно. Кольт стиснул зубы, силой удерживая внутреннюю боль, и приподнялся, крепко целуя Таку в лоб, будто на ночь. Актер никак не отреагировал, и это буквально резало, вынуждая мужчину поморщиться и наспех вытереть глаза. Он не хочет прощаться. Совершенно не хочет. Не может. Нет. Не простится. Время поджимало. Убитые горем родственники и коллеги, что, конечно же, отметят кровавые розы, лежащие повсюду и так похожие на то, что творится внутри у каждого из них, наверняка были уже рядом. «А в руках-то белая, в руках белая!» — заметит одна из теток, платком утирая слезы в уголках глаз. Кто-то заметит многочисленные кольца на руках, целуя их на прощание и думая о том, что их владелец остается собой даже после смерти. Мертвая красота, отзывающая болью. — У меня все получится, Така, спи спокойно, — дрожащим голосом шепчет Сэм, утыкаясь лбом в лоб, в последний раз оглаживая гладкую щеку и мягко целуя в нее перед тем, как выйти из церкви. Не оглядываясь. Скорее выбегая на улицу, где он облокотится о закрытые двери спиной и сожмет свои плечи, разрешая одолевающему его горю выйти через несправедливые слезы и плач, обжигающий горло. «Мое сердце всегда будет с тобой». Я всегда буду рядом.