В полночь пахнет звездами

Месть — блюдо, которое нужно подавать холодным — итальянская пословица, известная всем и каждому. Сэм не был дураком, а потому понимал, что прежде, чем действовать, нужно подумать и правильно оценить обстановку. Это не было похоже на него, но он, придерживающий больную голову рукой, меньше всего хотел замечать это сейчас. Полицейский участок — очень шумное место, чтобы работать здесь. Как он не обращал на это внимание раньше? Он выглядел ужасно. После отгулов, щедро подаренных начальством ввиду сложившейся ситуации и проведенных в обнимку с алкоголем, Кольт и не надеялся увидеть в зеркале что-то иное. Умываясь и бреясь с утра, мужчина не без апатии смотрел на того, кто никогда не имел проблем с девчонками в школе. Был ли он так хорош собой или же причина этого крылась в том, что он был нападающим в футбольной команде? Или же в том, что тянул сборную по легкой атлетике на себе? Черт возьми, в кого он превратился? Нет, конечно, он не Ледяной Джек, с которым флиртуют даже старушки, но все же… Сэм улыбнулся сам себе, наверное, впервые за последнее время. Желание подколоть лучшего друга на какой-то момент затмило мешающие его существованию чувства. Дурацкая погода не делала жизнь лучше. Каждую осень вплоть до заморозков, когда дождь буквально невозможен, Нью-Йорк настигали продолжительные ливни. Местные называли это «сезон дождей», Сэмюэль же коротко и ясно звал это просто дерьмом. Обычно сезон дождей начинался только ближе к октябрю, но в этом году все пошло иначе. Абсолютно все. Мерзкая погода настигла их до середины сентября, и Кольт чувствовал недовольство от нехватки солнца. Недостаток витаминов или вроде того, ха? По началу температура воздуха держалась на более или менее адекватной отметке, но затем постепенно падала ниже и ниже, громко заявляя о том, что осень в этом году не желает ждать. Возможно, она старалась догнать возлюбленное лето, столь неуловимое для нее, но, даже придя раньше, так и не смогла сделать этого. Протягивая тонкие пальцы с рыжим маникюром и придерживая платье другой рукой, осень отчаянно желала ухватить горячее лето за его цветастую рубашку в гавайском стиле, но то просто напросто трусливо сбежало, оставив после себя только едва уловимый запах зелени и слезы. Много слез. Бедняжка осень в который раз потеряла своего возлюбленного. Сегодня было холоднее, чем в остальные дни, а потому Кольт надел пальто, прячась от пронизывающего до костей ветра за высоким воротом. Синоптики снова обещали дождь, но Сэм надеялся, что хотя бы сегодня погода ограничится только сильным ветром. На улицах утреннего Нью-Йорка очень много людей, и офицер, чувствовавший себя чужим в этой суетящейся толпе, впервые заметил это, удивляясь самому себе. Неужели все действительно было таким динамичным, бешеным и столь равнодушным ко всему окружающему с самого начала? Словно большой муравейник с высокими домами и красочной рекламой, Нью-Йорк не казался сейчас таким привлекательным, как раньше. И это было… непривычно? Странно? Это было очень странное утро. Очень. Он так не удивлялся даже в тот злополучный день, когда они переехали сюда в поисках лучшей жизни из Нью-Джерси. Нервные люди, задевающие своими плечами и мешающие нести сумки, только бесили, как его, так и спутника, не потерять которого в толпе было самым важным на тот момент заданием. Така петлял где-то рядом, в любой момент готовый схватиться за слишком быстрого Сэма, чтобы не пропасть в незнакомом месте, и это одно из немногих, что останавливало русого от рукоприкладства, потому что толпа действительно выводила из себя. Но не удивляла. Как и не удивляли все эти красивые вывески и размеры небоскребов. Он дошел до своей машины под чье-то гневное ворчание и готов был поклясться, что видел двоих пацанов, пробирающихся через толпу в сторону дороги, чтобы поймать такси, и, конечно же, ни один из них не удивлялся дикому темпу города, сосредоточенные друг на друге. Когда у тебя весь мир под носом, ты не смотришь по сторонам, ведь так? Машина не заводилась, вызывая у Кольта легкое раздражение. Какого черта? Что опять? Мужчина попробовал еще раз и, мысленно выругавшись, пошел к метро. Людей было слишком много, и все спешили на работу, создавая хаос вокруг, который, конечно же, не нравился Сэму, потому что этот хаос то и дело норовил потереться о него. Из-за количества народа в метро было достаточно душно, а потому и жарко. Особенно в осеннем пальто, черт его побрал. Переходя на другую линию, пришлось звонить Джеку, чтобы тот предупредил о его опоздании. Утро стало действительно напрягающим и непривычным. Более того, оно полностью вышло из-под контроля. Однако, что более странно — это то, что Сэмюэль Кольт — добрый, но вспыльчивый малый ни разу не сорвался, почувствовав только небольшое недовольство, вызванное обстоятельствами. Вся боль будто… будто не ушла, но ее заблокировали. Ползучая тварь оказалась запертой в темной комнате с голыми стенами и отчаянно била в дверь, крича ругательства стоящему напротив Кольту. «Придурок! Наивный идиот!» — озвучивала она, нервно дергая ручку двери и периодически отбивая только ей известный ритм по всей поверхности деревянного изделия, казавшегося не таким уж и прочным, как в самом начале. Кольт держал лицо, не отвечая, но все же чувствовал некоторую обеспокоенность, что узница может снова выйти наружу, разъяренная тем, что ее заперли. «Я выйду! Выйду!» — вопила она, и Сэм хмурился, стойко приподнимая подбородок. Ему плевать, потому что он вынесет абсолютно любой удар от злодейки Судьбы, в которую тоже, конечно же, не верил. Он ни во что не верил. Отрицал свои чувства, отрицал чужую помощь, отрицал всеобщего Бога. Отрицал искреннюю привязанность и бескорыстность людей, даже если сам сталкивался с этим лоб в лоб. В его восприятии существовали только четкие права, которые могли сыграть на него, и это столь ясно и прозрачно определяло в нем истинного американца, что никто бы и не сказал, что это у него далеко не в крови. Погода — долбанная ведьма, желающая, чтобы ей засунули ее волшебные пальцы куда поглубже. Тупая сучка именно в этот день решила оправдать ожидания синоптиков и заморосить хреновым дождем, вынуждая Кольта, который, конечно же, не взял зонт, мокнуть после теплого и душного метро по пути к участку. Он старался укутаться в высокий ворот пальто, но то совершенно отказывалось помогать своему владельцу, пуская стаю холодных и неприятных мурашек по телу. Это было действительно очень сложное и муторное утро, испортившее настроение, но не взбесившее. Видимо, гнев забрала с собой боль, используя его, чтобы скорее вырваться наружу. Что ж, пускай резвится, думая, что в мире есть вещь, способная взять его под свой контроль, избегая того факта, что он, этот гаденыш гнев, помогает ей до тех пор, пока ему самому это нужно. Словно прямая проекция офицера, чья помощь однажды обязательно заканчивается. День был не менее отвратительным, потому что его вновь посадили разбирать макулатуру, похоже, не желая замечать, насколько сильно его голова покрылась трещинами и грозилась вот-вот взорваться. Все падало из рук, потому что ослабевшие и несколько подрагивающие пальцы совершенно отказывались слушаться хозяина, не желая даже ровно поставить печать или подпись в конце какого-либо отчета. Напряжение внутри росло, но даже это никак не могло разозлить Кольта, безнадежно запускающего длинные пальцы в светлые волосы. Накатившая апатия выступала в роли защитника или вроде того, думал Сэмюэль, выдыхая и возвращаясь к работе. Это что-то вроде рычага, который опускается, когда мозг чувствует опасность, верно? Что-то похожее на то, что помогает его кукухе не слететь со своего места, а его самого не прыгнуть из окна вслед за ней. Под языком неприятно засосало, и Сэм очень захотел выпить, недовольно поджимая губы и сглатывая эфемерный вкус спиртного, существующий только в его голове. Тревожный звоночек, не так ли? Ничем хорошим это не закончится, хмурился Кольт, не замечая, как с каждым словом давит на клавиши компьютера все сильнее и сильнее. Из-за погоды хотелось спать, а тело медленно превращалось в вату. Мужчина едва ли заставлял себя вспоминать об обещанном и составлять хотя бы примерный план будущих действий, а не выполнять свою нудную работу без головы, переворачивая лист на автомате. Когда ты работаешь в полиции, ты постоянно сталкиваешься с разного рода ситуациями, большинство из которых являют собой истинный ужас, и к этому привыкаешь, начиная относиться куда более спокойно, чем в начале, будучи стажёром. Ублюдки, совершаемые преступления, перестают пугать и начинают вызывать только напускной гнев, выходящий в виде давления на них же. Происшествия, в иной раз поражающие собой, со временем не вызывают того ажиотажа и всеобщего беспокойства, которые всегда ходили рядом в начале. Это работа. Нудная и тяжелая рутина, оставляющая след на людях и уничтожающая в них всякие надежды на какие-либо искренние чувства. В полиции нежелательны эмоции, и Джек в этом прав, но и защищающее равнодушие ни в коем случае не обязано ходить рядом с трезвым умом, потому что оно, обещая свободу, опьяняет. Ты забиваешь на одно дело, не желая разбираться в мелочах, затем на другое, на третье. Страдают невинные люди, которые честно платят налоги государству, что так искренне обязывается защищать их. Все должно быть в меру, но люди имеют ужасное свойство — перегорать на работе, окруженные одним и тем же, и перегореть мог абсолютно каждый. Перегорает в результате абсолютно каждый. Волнение приходило, как приходит ветер к неработающей мельнице, заставляя ее лопасти крутиться и перемалывать несчастные внутренности новыми переживаниями. Дикая усталость не ушла, оставаясь фоном, но одна мысль о том, что кто-то из тех, кто занимается делом его Таки, может просто напросто закрыть глаза на что-то важное, понимая, что никого из его родственников, сейчас больше озабоченных недвижимостью, оставленной после смерти, не станет волновать, почему получился именно такой результат, сводила с ума. Кольт был уверен, что отец Таки, суровый темноволосый Ииво Йонсен, даже не взглянет на убийцу, как и не взглянул на убитого во время похорон, испугавшись не скрыть отвращения к внешности и личности сына. Как не взглянул на закрытые веки, раскрашенные, как в старые добрые времена, но на сей раз косметикой, а не отцовскими руками; как не взглянул на едва заметную горбинку на носу, так же оставленную на долгую-долгую память о папиной любви; как не взглянул на губы, однажды выпустившие страшные неправильные слова, из-за которых ему пришлось выгонять лютую скверну из собственного сына путем заботливых побоев. Сэм отбросил чертовы документы, больше не имея возможности сосредоточиться, и откинулся на спинку мягкого кресла, потирая лицо и убирая челку назад. Черт возьми, как же он устал, он просто очень сильно устал. Устал от мысли, что не знает, что делать дальше, устал от мысли, что его не допускают к столь важному делу, устал от мысли, что это дело вообще какого-то хрена заведено! Устал от мысли, что пустота, целую вечность заполненная одним не самым большим человеком, обожающим нудеть без повода и так же без повода смеяться, сейчас открыта и засасывает абсолютно все внутрь себя, желая вновь заполниться. Словно черная дыра, пожирающая буквально все, что находится рядом с раненной душой, она не останавливается, уничтожая эмоции и искажая восприятие. Он по уши в дерьме. — Он много значил для тебя, да, детка? — спросила Роуз Джонс, — полная афроамериканка — качая объемными бедрами при ходьбе. Пухлые губы были чуть растянуты в сочувствующей улыбке, и это означало лишь то, что бессмысленный вопрос со всем известным ответом выступает только в качестве попытки завести разговор. Мать троих детей, она, казалось, воспринимает абсолютно всех здесь за своих, относясь к каждому с теплотой и пониманием. Ее низкий и несколько хриплый голос действительно может поднять настроение или успокоить, особенно тогда, когда она добавляет к этому свой небольшой массаж или поглаживания по рукам. Ничего лишнего, только добрая забота о тех, кому она нужна больше всего на свете. Наверное, будь она офицером, а не диспетчером, она бы меняла преступников, одним укором взглянув на них, потому что расстроить мамашу Джонс не захотел бы даже самым отчаянный в мире подонок, уж поверьте! Она была действительно хорошей женщиной, умеющей не только приласкать, но еще и хорошенько дать в лоб слишком уж зазнавшимся личностям. Харизматичная полная Роуз по прозвищу «мамаша Джонс». Кабинет наполнился запахом домашней выпечки и свежего кофе, которые женщина так щедро принесла с собой. Сэмюэль приподнял голову, внимательно следя за плавными движениями диспетчера. — С ним все будет хорошо, Сэм, — продолжила она своим глубоким голосом с хрипотцой, одновременно с тем аккуратно раскрывая бумагу с вкусно пахнущим угощением, — я уверена, что Иисус не даст его в обиду. Теперь он в безопасности. Роуз говорила очень спокойно, но вместе с тем и очень заинтересованно. Видимо, проходящая мимо и несшая какие-то документы в сторону соседних кабинетом, она непонятным образом заметила, насколько Кольт сейчас… Черт, она просто сделала это, хорошо? И сейчас… Сейчас так странно, но так человечно дарила ему свои восхитительные булочки, которые она печет на завтрак своим детям, и крепкий кофе, за которым еще стоило сходить. Нет, офицер уверен, что сама Джонс вряд ли могла покинуть рабочее место хоть на минуту, но вот попросить какого-нибудь стажера вполне могла, как всегда улыбаясь своей искренней и самой настоящей в мире улыбкой. Роуз Джонс — удивительная женщина, способная подарить эфемерное чувство счастья практически каждому, кто здесь находится. Сэм чувствовал какой-то тревожный укол в сердце на такое внимание со стороны чужого человека, потому что то трогало, как ничто другое. Очень трогало и вызывало чувство бесконечной благодарности за то, что Роуз понимала все без его слов и каким-то непонятным ему чутьем старалась сказать именно то, что Кольт хотел услышать больше всего: — Его дело в руках Ледяного Джека. Он так просто этого не оставит, вот уж уверяю тебя. — Легко поглаживая полицейского по плечу, говорила Джонс, вновь улыбаясь, немного склоняя голову на бок, — Он найдет виновного, — и обещая, — и все будет хорошо, Сэмми. Все будет хорошо.