В полночь пахнет звездами

Бывают такие дни, когда все плохо, и это плохо наваливается разом тысячью проблемами, которые были не решены раньше. Словно большой ком снега, разрастающийся с каждым новым движением, это плохо скатывается вниз, намереваясь сбить тебя насмерть, и лишь тебе решать, что делать дальше — остаться на его пути неподвижно или спастись, отпрыгнув в сторону в самый последний момент, словно герой какого-то фильма, сохраняющий напряжение до самого конца. Вот только какое из этих решений будет правильным и нужным? Каждый решит, что из двух вариантов есть только один верный, и это тот, что несет спасение, не так ли? Но что если каждый поставит себя на место того бедолаги, с жалостью в чайных глазах следящего за набирающим скорость комом снега, грязи и горных камней? Того самого, который не видит смысла в том, чтобы спастись? Того самого, который не видит, ради чего ему спасаться? Быть может, ради медленных танцев под песню из культового и до ужаса романтичного фильма с Патриком Суэйзи и Деми Мур в тусклом свете, проникающим из окна? Когда он ниже тебя и все равно опускает голову, потому что смущается своей глупой и счастливой улыбки, которую, конечно же, закрыл бы руками, если бы они не были заняты. Если бы одна из них не сжимала твое плечо, а другая не лежала бы в твоей руке, немного вспотевшая от волнения, он бы обязательно использовал бы их, чтобы скрыться. Ты не прижимался бы своей щекой к его виску и ни за что бы не вел ваш импровизированный танец под всем известную мелодию, начавшийся с невинной жалобы на то, что он никогда ни с кем не танцевал, если бы позволил ему это, засомневавшись хотя бы на секунду. Ты ведь тот человек, который никогда не сомневается? — Скажи песню. — Слушай… — Скажи песню, Така. Он бы задержал на тебе свой взгляд, чтобы проверить серьезность твоих намерений, а его сердце, несомненно, пропустило бы удар и трусливо убежало в пятки, испугавшись непоколебимой твердости слов. Ресницы бы сами по себе опустились, а губы, старающиеся подавить улыбку, растянулись бы, неловко прошептав: — Из «Привидения». А ты бы затем вел, придерживая его чушь выше талии и чувствуя тепло чужого тела. Чувствуя легкую дрожь и сковывающее смущение, однозначно ты бы сделал все, чтобы этот ступор пропал, чтобы он, такой невинный сейчас, расслабился и получил удовольствие от того, что действительно любит делать. Ты знаешь это, потому что вы знакомы уже более десятка тысяч лет, и такие мелочи как любовь к танцам ты смог запомнить еще на первых пятистах. — Посмотри на меня. Его сердце забилось бы в разы чаще, а дыхание сбилось. Движения, до этого отличавшиеся своей не целой, но хоть какой-либо плавностью, суетливо рассыпались бы, с потрохами выдавая подрагивающие колени. Шумный и не спящий Нью-Йорк никогда бы не был так тих и спокоен, как в тот вечер, потонувший в медленной музыке и не в приказе, но в ласковой просьбе того человека, который знает, о чем просит. Который знает, чего хочет он. Чего хотят они. — Ну же. — Я смотрю… Смотрю… — Не прячься. Ты же артист, помнишь? Ты бы чувствовал другую лавину, и ты бы прыгал в нее добровольно, зная неуверенность того, кто постепенно вылезал из своего кокона, опуская напряженные плечи и с негромким выдохом улыбаясь. С каждой новой секундой все шире и шире. — Взгляни, как ты сверкаешь, когда не боишься. Ты бы поднял руку, чтобы несильно ущипнуть его за горячую щеку, наблюдая, как он сжимается всего на мгновение, но не отводит глаз. — Все еще думаешь, что тебе нужна сцена для этого? А он бы потянулся к тебе, освобождая руки, чтобы крепко обнять за шею, пресекая ваши дальнейшие движения. И ты бы понимал. Понимал бы, что ничего не нужно ни ему, ни тебе, кроме этих мимолетных моментов, когда существуют только двое, когда существуете только вы. «Тебе нужна любовь, чтобы сверкать, не так ли, Така?» — останется неозвученным вслух, но столь точным. Ты бы опустил руки пониже, а он бы медленно встал на носки. Оглаживая его ягодицы, ты бы, конечно же, задержался, неспешно приподнимая его, а он, не растерявшись, постепенно обвил бы твою талию ногами, не обмолвившись при этом ни словом. Вы бы не сговаривались, просто хотели бы этого вдвоем, должно быть? Просто делали так, как считали нужным, когда на фоне все так же играла бы та самая Unchained Melody. На тебя несется снежный ком, помнишь? Вспомнив, ради чего стоит жить, ты хочешь спастись, верно? А что, если тело, которое ты с такой бережной и совсем нетипичной для тебя силой сжимаешь, превратится в фантом, существующий только в твоих воспоминаниях? Что, если звезды, которыми ты любовался, на сей раз погаснут для тебя навсегда? Когда ты идешь по сырой улице пешком, потому что твоя машина предательски сломалась и отправилась в ремонт, поздним вечером возвращаясь с работы, и не видишь совершенно никакого света даже в лужах, что могли бы отражать его, ты можешь найти причину, ради которой тебе стоит спасаться? Ради чего, Кольт? Зачем? Нью-Йорк шумел. Таксист нетерпеливо посигналил, едва не окатив грязной водой мужчину. Тучи закрыли собой все небо, сигареты кончились, уничтоженные чувства даже и не думали возвращать офицера в его привычную колею. Уличные фонари один за одним зажигались, будто и без них освещенный Нью-Йорк боялся каких-то монстров под кроватью, появляющихся только в темноте. Суетливый город, где слишком много света, который неспособен согреть. Кольт впервые в жизни чувствует себя в нем совершенно чужим и потерявшимся. Словно ребенок на распродаже по поводу черной пятницы, на которой его мать так бездумно отвлеклась на тряпку, он терпеливо, но все же с легкой тревогой ждет, когда она его заберет, схватив за руку, как обычно очень быстро и резко, будто они опаздывали. Только на сей раз его не заберут и не отведут туда, где успокаивающе поцелуют в затылок и пообещают новую игрушку, потому что вся эта история не про него. Потому что он взрослый. Потому что он один. Потому что город огней больше не светил для него. Ночь всегда раскрашивает все абсолютно другими красками, то ли излечивая теплым медом, то ли наоборот посыпая свежую рану солью, будто проверяя, живой ли еще тот, кто носит ее в своей груди. Сэмюэль чувствует ужасную сонливость, но не спешит домой, потому что ему больше незачем спешить туда. Везде одинаково темно, несмотря на то, что страшная лавина еще не успела дойти до своей жертвы. Что ж, вы бы спаслись на его месте? Не чувствуя ровным счетом ничего, кроме отдаленной боли и нежелания возвращаться к своим мыслям в постель, вы бы спаслись? Или вашим спасением стал бы тот самый огромный ком, способный избавить вас от всего этого дерьма? Когда тебе дают выбор между да или нет, не так сложно выбрать, верно? Всего два варианта развития событий, которые по-своему похожи друг на друга. Ткни в один из них, и ты тут же получишь свой результат, так в чем же сложность? И что есть спасение в этом случае? Он обещал отомстить, но есть ли в этом смысл? Бороться с начальством, лгать и лезть из кожи вон, чтобы найти нужные сведения — это нужно? Разве это вернет ему Тойво? Разве это облегчит его ношу? Кольт выдохнул. Ни одна хренова вещь в этом проклятом и прогнившем штате не способна сделать ни первого, ни второго. Окружающее умеет только добавлять, с каждым новым ударом битой по спине лишая свою жертву попыток встать с мерзким подростковым смехом и плевками в сторону. Действительность похожа на умело написанный сценарий, который вот-вот покажут главному режиссёру, нетерпеливо ожидающему на съемочной площадке, а тот, увидев, нахмурится и хмыкнет, требуя еще больше ударов для главного героя. Сломайте эту деревяшку об него, сломайте его, сломайте надежду на счастливый конец у зрителей, напуганных и жалеющих того, кто по своей сути даже не является актером. Это все не игра. Цикличные удары причиняют настоящую боль. Все однажды стояли на своем краю, смотря в бездонную пропасть перед собой. Тянула ли она? Манила? Пугала? Бежали ли вы назад, потому что страх за свою жизнь пересиливал негатив, черной водой плескавшийся внутри вас, или же стояли и смотрели, мечтая сделать шаг? В том самом безветренном месте, где существуете только вы, ваши чувства и мысли, мешающие спать темными ночами, что вы делали и как смогли справиться? Волосы резвились сами по себе, потому что в его месте никогда не бывает спокойно. Даже там, где царствует пустота, поглощающая любую энергию, бушует ветер, созданный из непролитых слез и подавленных стонов в груди, что со злобным упорством всеми силами старается подтолкнуть офицера в ту самую бездну, имеющую начало, но не имеющую конца, и Сэм, даже не желающий бороться с навязчивым порывом, не оглядывается в поисках дополнительной опоры, чтобы удержаться. Он попросит прощения у Тойво когда-нибудь потом, если сможет найти его тусклый свет в этой мгле. — Убери от меня руки! Тойво есть всегда надежда, сопутствующая даже в те моменты, когда кажется, что все кончено. Легко ощутимое тепло, спрятанное в порыве ветра, существует только благодаря ей, не обещающей, но позволяющей думать о том, что где-то там есть другая сторона. Что, подождав вечность или немногим больше, страдалец обязательно схватит потерянное навсегда за тонкое запястье, на котором отчетливо будет ощущаться его пульс, а то, темноволосое и похожее на отца-тирана, испуганно обернется, видимое даже в кромешной тьме, и удивленно раскроет губы, чтобы в следующее мгновение набрать огромную скорость на несуществующем расстоянии и навсегда раствориться в искателе, превращаясь в новую звезду и создавая новый мир. Апатия — не отсутствие чувств, но взрыв, ожидающий своего времени, и подобное будет существовать ровно до тех пор, пока в сердце будет жить Тойво. Кольт не помнил, чтобы звал Его так хоть раз, несмотря на то, что это было его именем. Используя короткое и такое звучное Така, Кольт не помнил, чтобы хоть раз он назвал свою надежду ее собственным именем. Сэм чуть заметно поджимал губы, смотря на то, как снежный убийца растет, сопровождаемый визгами людей вокруг и всеобщей паникой, то и дело задевающей его чьим-то плечом. Его руки, до сих пор считывающие складки на бледно-розовом свитере юноши, крепко державшемся за его талию ногами, не находили в себе сил даже на то, чтобы закрыть лицо от колющих снежинок, врезающихся в покрасневшие от мороза щеки. Он только закрывает глаза, мечтая о том, чтобы не потерять равновесие, потому что его голова предательски кружится от всех локаций, которые меняются слишком быстро. Так, что кажется — это все одно большое место, похожее на деревню его бабули Вивьен, к которой он ежегодно ездил на каникулы. Сэм хочет обернуться, чтобы увидеть ту самую пропасть, в чью пасть его гонит ветер, но знает, что позади него стоит деревянный дом, арендуемый любителями горных лыж, и это говорит о том, что каждая местность — особенная, пусть в каждой из них он все равно находится в тупике. Будь это тело, одетое совсем не по погоде, теплым и тяжелым, Сэм без сомнений отпрыгнул бы куда-нибудь, закрывая чужую высветленную голову от мусора в виде каких-то деревяшек или даже, быть может, деталей от его машины, способных не то, чтобы вырубить, а убить, но это был всего лишь фантом, порождаемый ноющим воображением. Всем известно, что Кольт ни за что не позволит Таке пострадать. Ни за что не позволил бы, будь это тело им, а не пустым образом, существующим только в полной темноте, как полярная звезда, указующая на север. Видимая только тогда, когда глаза закрыты, все еще нежелающие видеть правду во всей ее красе. — Отпусти меня! Голос возвращает в реальность, где есть только действительно темный квартал, через который он неразумно для себя пошел домой. Каждая собака знает о тех местах, где не желательно было бы ходить днем, не то, что вечером, но Сэм ведь не собака, верно? Природная ли смелость, иной раз граничащая с глупостью, давала ему уверенность, что с ним ничего не случится, или же то было оружие, греющее ребра в нагрудной портупее — неизвестно, но одно мы знаем точно: Сэмюэль Кольт — добрый малый, не боящийся ни ограбления, ни тумаков, ни смерти от побоев или же того треклятого снежного кома, загоняющего в пропасть. Глухой удар и возня вынуждает остановиться. Честно сказать, Сэм не был тем, кто раздает добро направо и налево, скорее ему нравилось делать вид, что он делает это. Истинный полицейский, который однако действует исключительно по чуйке в ситуациях, где творится то, что не вписывается в его рамки. Ему до всего есть дело и всегда, и это такой же факт, как и то, что осенью темнеет намного раньше. Вопрос в другом: закончит ли Сэм дело или же бросит оттого, что экстремально опасной ситуации больше нет? Спина напряглась, а брови медленно съехали к переносице. Где они? Офицер прислушался, одновременно с тем бегая глазами по темным переулкам. Голос был высоким, и мужчина не сомневался в том, что жертва — слабая девушка, быть может, студентка откуда-то из далека, не знающая законов Нью-Йорка. Послышался металический грохот, говорящий о том, что в углу уронили мусорный бак, и Сэм больше не мог сомневаться. — Эй, ты! Отойди от нее! Вокруг была тишина. Гул города удивительным образом не достигал этих мест, где, казалось бы, можно услышать даже чужой шепот. Это вроде спального района, где всем друг на друга наплевать, и это тот район, где от американцев только одно название «Нью-Йорк». Можно ли считать, что и они вместе с Такой жили в подобном, и та тишина, казавшаяся им чем-то потрясающе волшебным, была всего лишь результатом удачной постройки домов? И тогда, как и полагается, никаких чувств не бывает? Значит ли это, что все вернется на свои места? — Я сказал, отойди от нее, ты, сволочь! Сэм не мог кинуться на того, кого не видел, потому что спокойно мог напороться на тот же нож. Мужчина все понимал, и гнев, возрождаемый в груди, сейчас только отрезвлял, подгоняемый адреналином. Он бы никогда не поверил, что его не слышно, но смелый ублюдок… Просто продолжал его игнорировать. Игнорировать его! — Я сказал тебе, отойди! Кольт с нескрываемой злостью оттолкнул подонка, схватившись за грязную и совсем не подходящую погоде кофту. Тяжёлый и мерзкий, тот упал в сторону, даже не осознавший в полной мере, что произошло. Плеск лужи говорил о том, что несчастная толстовка вместе с теми же брюками станет еще более грязными. Кто это, черт его дери? У Сэма был небольшой недостаток: он все всегда делал по ситуации. Не имея плана, руководствовался одним лишь моментом, забывая о важных деталях, которые затем легко могут обернуться серьёзными проблемами в виде, к примеру, чиркнувшего за спиной ножа. Кольт предполагал о нем с самого начала, но благополучно забыл, отвлекшись на дрожащую жертву. Бедная девочка с короткой стрижкой была действительно слишком хрупкой для того, чтобы дать отпор такому тяжелому и неповоротливому мужику, взбешенному упущенной добычей. Вряд ли он считал ее упущенной, потому что в следующее мгновение, когда Кольт неразумно начал расстегивать пальто, чтобы согреть пострадавшую, ему пришлось реагировать на визг и, немного пригнувшись, оборачиваться, перехватывая руку едва ли не в последний момент. Выпускать и снова перехватывать, но уже ниже и крепче: подонок был бы не собой, видимо, если бы не продолжал пытаться давить на лезвие, упиравшееся в живот офицера, тем самым стойко отстаивая пойманную им девку. Широкие ладони, удерживающие чужие, вспотели, и это совершенно не помогало делу, потому что чертов ублюдок был сильным! Стоя друг напротив друга, они наконец-то могли оценить, что каждый из них представляет из себя, и, если дрянь, гордо именуемая «жителем США», добавляла Сэму проблем в виде необузданного страха своими размерами, то Кольт у бугая вызывал только желание поскорее вскрыть кишки наглому щенку с его идеальной рубашкой, новым пальто и глупой самоуверенностью. Сэм очень хотел сделать шаг назад, чтобы лезвие перестало угрожающе щекотать напряженный пресс через рубашку, но это было невозможно, потому что позади стояла та, что нуждалась в его защите, что нуждалась в его победе. В тупиковой ситуации с прямой атакой огромной силы ветра, лавины или же грязного бугая, всегда появляется что-то, ради чего нужно стараться остаться живым, и это понимание возникает только тогда, когда, стоя у самого края, сквозь ветер тебе слышится чей-то умоляющий голос, а в доме, к которому ты прижат спиной, суетятся дети, заполняя его своими играми, и ты, зацикленный на несуществующем фантоме, замечаешь их только в самый последний момент, когда острый нож вот-вот грозится вонзиться в твою печень. Нужно бороться. Он обязан бороться. Сэм отходит назад совсем немного, чтобы дать себе время, а затем резко отпускает одну из чужих рук, позволяя ей далеко не мягко скользнуть по своей челюсти, и берет первую попавшуюся крышку от мусора, обрушившуюся в ответ на тупую голову мерзавца. Шипя от боли, ногой отталкивает того от себя, чтобы затем, не дожидаясь, когда он оклемается, направить на него ствол пистолета со звучными словами «Арестован». Бок, все же несколько раненный наверняка не самым чистым ножом, неприятно колется, но шумное гневное дыхание мужчины и негромкий плач за спиной переводят внимание на маленькую, но победу. Ровно как и испуганный визг детей в домике, когда Сэм не отпрыгивает, но упирается в ком, непонятной силой тормозя его. Когда не сдается, но прикрывает лицо, прорываясь сквозь ураган к тому, чья помощь ему необходима. Он не хочет спасаться, но он обязан спасать, не важно, какими усилиями. Защищать слабых, что бы ему это не стоило, и точно знать цель, по которой он все еще жив. Все верно, потому что он точно знает, чего хочет. Сэмюэль Кольт работает один, несмотря на погоду, собственные проблемы и фантомы, исчезающие при всякой опасности, угрожающей другим. Ровно как и любая боль, заглушаемая жаждой справедливости.