куда делся фаэтон

      — Может, не надо? — словно капризный ребенок тянет Антон, а потом поворачивает голову в сторону Паши, сидящего за рулём.       — Иди давай, опаздывать невоспитанно, — шутливо отвечает Добровольский.       — Чёрт, — ругается Шастун, а потом покидает машину, даже не сказав брату «пока».       Нужно просто переждать. Посидеть час или два, или сколько там эта херня длится. Просто для того, чтобы психолог поставил в своём списке очередную галочку и похвалил за шаги на пути к цели.       Хуй там.       Не пытается он. Антон не шагает. Уже давно не шагает. А если и шагает, то в противоположном направлении.       Хотел бы просыпаться утром, как нормальный человек, по будильнику? Блять, да!       А вместо этого будят ночные кошмары посреди ночи, отчего потом невозможно сомкнуть глаз. Из вариантов лишь погулять с собакой, да залить клубы дыма в горле кофеином.       Сколько дней уже пытался схватить свою жизнь в руки и наконец контролировать её, каждый раз спотыкался. Сколько дней? Три года. Три блядских года. Больше тысячи дней.       Заебало уже. Ладно бы споткнулся и не поднимался больше, так ведь нет. Встает и продолжает делать вид, будто силы ещё есть. Их давно нет. А теперь если и поднимается, то для Паши. Просто потому что не может его бросить. Права не имеет.       Женщина, встретившая Антона, быстро вводит его в курс дела, а сама представляется Елизаветой и просит обращаться на «ты». Говорит, что сегодня обсуждать будут «Историю кавалера де Гриё и Манон Леско», а потом уточняет, что нет никаких проблем, если Антон не читал роман.       — Нет-нет, — отмахивается Шастун. — Читал, помню немного. — Уголки широких губ приподнимаются в усталой улыбке.       — Тогда при входе в следующее помещение можешь выбрать себе что-нибудь из напитков и занять любое свободное место в кругу. Когда все соберутся, я тебя представлю.       Голос у неё высокий, но не противный. Каждое телодвижение настолько плавное, что Антону хочется назвать это не плавностью, а медлительностью, однако язык не поворачивается.       У Антона в груди сердце бешено колотится, норовя покинуть пределы грудной клетки. Шастун проходит в следующее помещение и стопорится на пороге, как только видит среди других участников встречи Арсения.       Блять, Паша наверняка знал.       Конечно знал. Он всегда всё знает. Хотел бы такой способностью обладать и Антон.       Что там Елизавета сказала? Выбрать напитки? Да, точно.       Шастун нервно сглатывает, а потом приказывает ногам двинуться и сделать всего пару шагов. Из напитков здесь кофе, чай и вино. Отличный ассортимент, великолепный.       Антон наливает в стаканчик чёрный кофе, а потом делает пару маленьких глотков, в попытках прочувствовать вкус. Неплохо. Очень неплохо. С этим стаканчиком он направляется к стульям, выстроенным в круг.       Сердце болезненно схватывает с каждым шагом, что приближает Антона к Арсению, а потому Шастун решает сесть напротив Попова, а не рядом с ним. Выбирает самое дальнее от Арсения место, лишь бы сердце успокоилось.       Отчего он, блять, так сильно его боится?       Боится сгореть.       Утонуть.       Стоит ли с ним поздороваться или обменяться парочкой фраз, Антон не знает. Продолжает сидеть на месте и сверлить напряженным взглядом пол. Ставит стаканчик с кофе рядом с металлической ножкой стула, но взгляд не поднимает даже когда вновь выпрямляет спину.       Вроде не чужие теперь.       Арсений здороваться тоже не спешит. Кажется, не заметил даже.       Заметил.       Но сам Попов в такой же растерянности, а сердце колотится ещё быстрее, чем у Антона. Будто это соревнование.       Так они сидят около десяти минут, а потом в помещение заходит Елизавета, следом за какой-то светловолосой девушкой. Они занимают свободные два стула, и как только Лиза начинает говорить, у Антона перехватывает дыхание.       Хочется убежать. Вернуться домой и запереться в квартире. Сесть на пол, оперевшись спиной о диван, и ждать, пока чёрный доберман уляжется рядом. Нужно просто переждать. Как снегопад или ливень. Просто потерпеть.       — Как вы все могли заметить, сегодня к нам присоединился один молодой человек, его зовут Антон, — представляет его Лиза, но на этом дело не заканчивается. Шастун неловко приподнимает ладонь для приветствия, кривя губы в улыбке. — По традиции, нужно немного о себе рассказать и по желанию ответить на вопросы группы, чтобы наладить контакт.       — Ну… — нерешительно начинает Шастун. — Я вроде книги пишу.       Одна из вещей, о которых ему не нравится говорить — его творчество. В нём он отражает всё, что его тревожит, надеется вытолкнуть это изнутри на бумагу и забыть. А потом напоминают. Снова и снова. И план разбивается на части, словно хрупкое стекло.       Ждёт вопросов потому, что по большей части сказать о себе и нечего. Всё там, в книгах. В интервью. В вечерних шоу, выпускаемых по телевизору.       — Антон… — размышляет мужчина, сидящий справа. — Тот, который Шастун?       — Который Шастун, да, — кивает Антон.       — Ого, — шумно выдыхает он. — Современный автор текстовых ужастиков.       Говорит он вроде шутливо и выражается не самым достойным образом, однако не обидно. Вообще ни разу.       — Предпочитаю «готический роман», но люди слишком пугливы… — Антон едва заметно пожимает плечами в ответ.       А Арсений согласен. Ужасы в текстах Шастуна — что-то поверхностное. Да, прочитав одну из его книг, быстро скользя взглядом по строкам, любой скажет, что это самый обыкновенный ужастик. Но на самом деле всё идёт намного дальше. Всё там, в строках. Всё там, в изящных словосочетаниях и выражениях. Всё там, где ты теряешься среди реального мира и мира, созданного Антоном.       — Тебя сравнивают с Кингом, — та светловолосая девушка, что пришла последней, поджимает губы, слегка качая головой, будто выражая уважение. Шастун опускает взгляд в пол, мысленно усмехается. Знал ведь, что кто-то да упомянет.       — Это глупо, — исподлобья смотрит Антон, скрывая раскрасневшиеся щёки. — Мне до него, как до Ада и обратно.       — Не так уж и далеко, — Арсений шутливо пожимает плечами.       Антон ловит себя на странной мысли. Если Арсений — его Ад, то да, действительно не далеко. Нет, если Арсений — его Ад, то уж скорее недосягаемо.       С чего бы Арсению быть его Адом вообще? Потому что сердце колотится как бешеное, стоит только посмотреть на Попова. Ни на кого прежде такой реакции не было.       Всё потому что кумир. Так пытается успокоить себя Антон. Ради этой успокаивающей мысли Шастун даже запрещает напоминать самому себе, что кумиров не существует. Потому что тогда всё, что держит его в руках, разобьётся на тысячи осколков.       — У тебя есть образование, связанное с работой над текстами или языками? — продолжает интересоваться девушка.       Шастун думает, что ему было бы куда проще, если бы он знал их имена. А иначе, кажется, что они находятся в неравных условиях.       — Нет, пробовал как-то начать, но мне не нравится, что кто-то пытается научить меня правилам, по которым нужно писать.       — Правила нужны всем, — девушка хмурится.       — По правилам получится написать лишь какую-то жалкую статейку в Богом забытом журнале, — фыркает Антон, удивляясь собственной реакции.       — И что? Получается, начал писать книги без каких-то особых знаний? — продолжает девушка. — Прости, это походит на допрос, — она сбавляет напор.       — Ну. — Он потирает затылок. — Я знал, где ставить точки.       Арсений поднимает на Антона взгляд, его голову накрывает осознание того, что этот парень, сидящий перед ним, обладает очень редким навыком, который пригодился бы в любой сфере деятельности.       Он, Антон, обладает тем, чем всегда хотел обладать Арсений.       Ставить точки.       Пока все обсуждают роман Франсуа Прево, Антон попросту слушает, стараясь не потеряться в ходе дискуссии и при этом вспоминает сам текст. Старается воспроизвести в голове отрывки. Отчаянно пытается восстановить цитаты в верной последовательности и радуется тому, что наконец сердце перестало бешено колотиться.       В груди вспыхивают огоньки злости и раздражения, когда он слышит мнение в корне неверное. Отстаивать своё, однако, тоже не спешит. Кто он такой вообще, чтобы менять чужие точки зрения?       Это против его правил.       Антон слышит очередное предложение из уст мужчины, сидящего неподалёку от Арсения. Попов внимательно его слушает, оттого огонёк внутри Шастуна разбрасывается на метры вперед, становясь пожаром, поглощающим здравомыслие.       — Тебя что-то удивляет в моих словах? — мужчина обращается к Антону.       Шастун и сам не заметил, как усмехнулся. Но мужчина заметил.       — Да, — не скрывает Антон. — Но мы все здесь вроде как пунктуальные и воспитанные, так что просто продолжайте.       — У нас дискуссия, ты можешь озвучивать свои мысли, — убеждает мужчина.       — Ты просто… говоришь так, будто любовь была выбором, — сдаётся Антон.       Сердце Попова пропускает удар, а голубые глаза впиваются в парня, сидящего напротив. Его мысль интересует Арсения куда больше, чем того мужчины, что сидит рядом.       Что бы сейчас Антон ни сказал, Арсений будет слушать только его и никого больше. Потому что из всех присутствующих мнение Шастуна волнует Арсения больше всего. Потому что он хочет стать свидетелем его размышлений.       — Разве это не так? — хмурится мужчина.       — О чёрт, — Антон сдаётся в плен чувств окончательно, позволяет словам, словно пулям из пистолета, вырваться наружу. — Такое ощущение, будто вы и читать не умеете, — совершенно невоспитанно заявляет Шастун. Правда, манеры его сейчас волнуют в последнюю очередь. — Он чёрным по белому пишет о том, как тяжело ему было жить с чувствами к ней. Разумеется, такова человеческая натура и всё такое, — пожимает плечами. — И мы между счастьем и страданиями будем всегда выбирать второе. Но серьезно, он пишет «Наперекор жесточайшей судьбе, я обретал свое счастье в её взорах и в твёрдой уверенности в её чувствах. Поистине я потерял всё, что прочие люди чтут и лелеют; но я владел сердцем Манон, единственным благом, которое я чтил», — дословно вспоминает он. — Так что не смейте даже думать о том, что любовь — это выбор.       Антон умолкает, а вместе с тем умолкают и все чужие мысли. Люди, сидящие в кругу, стараются переварить всю информацию, но едва ли с этим справляются.       — Простите, — сдавленно выдыхает Шастун, признавая, что высказал своё мнение в крайне грубой форме.       Непозволительная роскошь.       — Не стоит просить прощения, — говорит Елизавета. — Не здесь.       Голос у неё сейчас мягкий. Успокаивающий. Однако у Антона галопом по периметру мозга скачет лишь одно слово.       Стоит.       Обсуждение продолжается, а Антон только слушает. Он уже всё, что мог, — высказал. И всё, что не мог, тоже высказал.       Теперь лишь прислушивался к собственному сердцебиению и ощущениям, стараясь найти в них успокоение.       Не помогает.       Что он скажет психологу, когда тот начнёт задавать вопросы? Да он бы уже сто раз его нахуй послал, если бы не Паша со своим огромным желанием помочь и чрезмерной заботой.       Антон не может его в этом винить. Да и не будет пытаться. Добровольского можно понять. Вся семья на его тонких плечах. Правда, что от семьи осталось-то? Блядский писатель-холерик да мать, помешанная на красном вине и вине (в двух разных значениях).       Ей по жизни всегда легко было. Воспитание детей? Пашка уже большой — разберется. И похуй, что сам ещё ребёнком был. Ладно, нужно отдать ей должное — пятнадцать лет нянчить Добровольского — задача не из простых. Но ведь не задача вовсе, а обязанность.       Похуй.       Антон никогда об этом не волновался. Плыл по течению и старался поменьше косячить.       Встреча заканчивается на том, что Елизавета говорит дату и время следующей, обозначая примерный план. На этот раз литература свободная, можно даже не читать что-то новое. Рассуждать о чём-то, прочитанном в прошлом. Она говорит всем спасибо, а участники кивают в ответ, и тогда Лиза уходит.       — Добро пожаловать в клуб неспокойных поэтов, писателей, музыкантов, актеров и художников, — раздаётся мягкий голос за спиной, когда Антон стоит на улице и выкуривает уже вторую сигарету, дожидаясь брата. — Мы глупо буяним, обсуждаем искусство и всё это в сопровождении вина. — Арсений хлопает Антона по плечу, а заметив удивленный взгляд Шастуна, убирает руку с его плеча.       Антон видит, что Арсений боится. Боится накосячить. Точно так же, как и сам Шастун.       Блять.       — А Елизавета из всего списка кто? — спрашивает Антон, стараясь быть дружелюбным.       Он хочет быть его другом. Изо всех сил попытается. Так он себе говорит. Ему нужно это. Нужен Арсений, голос которого успокаивает куда больше мотивационных речей Добровольского. Нужен Арсений, который всё это время был лишь в наушниках да на экране планшета, говоря выученные по сценарию фразы. Пожалуй, на этом Арсении стоило остановиться.       Люди разочаровывают, а он, как ни крути, человек.       — А, Лиза… — выдыхает Попов.       Антона коробит от такого простого обращения к Елизавете из уст Арсения. Просто Лиза. Нет, он вовсе не собственник.       Тогда откуда эта ревность?       Какого хуя эту ревность вызывает Арсений?!       — Она всё вместе взятое. Немного пишет, немного играет, потом поёт и рисует. Кого-то ждёшь?       — Нет, устраиваю соревнования, стараясь побить собственный рекорд в выкуренных сигаретах, — старается отшутиться Антон.       У Арсения внутри тепло разливается, голос Антона патокой заливает все ранки и трещины Попова. Он стоит на месте рядом с Шастуном и уходить совершенно не хочет.       — Ты ей понравился, — сухо проговаривает Арсений.       Антон слышит. Слышит этот чёртов голос, будто сам Дьявол его искушает. Что с этим Арсением не так? Почему он заставляет сердце в груди колотиться так, что оно вот-вот раздробит рёбра? Не потому что кумир. Это детская отговорка.       Почему?!       — С чего ты это взял?       Вместо «а тебе понравился?»       — Ей нравится, когда кто-то яро защищает искусство.       Но Арсений умолчал о том факте, что ему это нравится куда больше, чем Лизе.