куда делся фаэтон

      Антон не появляется на съемках за ненадобностью. Паша не настаивает на присутствии младшего брата, а тот не особо рвётся появляться на съемочной площадке. Знает, что там Арсений.       Шастун слоняется по Москве из стороны в сторону, вбивая в свою голову одну простую мысль:       «При более удачных обстоятельствах в одной из других вселенных вы бы даже не встретились. Не думай о глупостях, ради всех святых».       И уже в пятницу Антон и думать об Арсении забыл. То ли это полностью заслуга Аида, то ли пары бутылок пива и пачки сигарет, выкуренной за один час.       Нервы.       Наверное, нервы, Антон не уверен, что заставило скурить его целую пачку сигарет так быстро. Он пытается вспомнить, была ли пачка полной, когда он начал курить вечером, или не была. Ответ не находит.       Ну и похуй.       Разве сейчас это имеет значение? Он наконец-то не думает. Лежит в гостиной на полу, насилуя белый потолок взглядом, и гладит Аида за ухом. Пес важно разлегся на впалом животе хозяина, запрещая тем самым Шастуну предпринимать хоть какие-то попытки подняться на ноги. А Антон и не хочет вставать.       Он просто не думает. Наконец-то блять не думает.       Сука.       От отсутствия мыслей, чувства бьются о рёбра громче. Пустота сжимает внутренние органы, в горле появляется ощущение тошноты. Тошнотворная пустота, бьющая по нервам, как ток по оголённым проводам.       Антон нервно сглатывает, думает, что сейчас пройдёт и он сможет просто полежать в полной тишине вместе со своим псом и насладиться спокойным вечером.       Просто переждать, пока все кости сломаются и сотрутся в пыль.       Хуй там.       Чувствует, как висок обжигает слеза, быстро скатывающаяся в ухо и заставляющая недовольно сморщить нос.       Аид подползает ближе к голове Антона и тычется своим мокрым носом в шею Шастуна, почти бесшумно скуля.       — Всё в порядке. — Антон накрывает голову пса своей ладонью, медленно гладя чёрную короткую шерсть.       Голос у него такой, что ещё немного и сорвется на плач. Шастун и сам не понимает, что ещё удерживает его от ярких и эмоциональных рыданий в подушку. Слезы просто выкатываются из глаз одна за другой, кажется, без каких-то на то причин.       Захлебывается воспоминаниями. А боль испаряется влагой на ресницах.       Время не лечит. А если и лечит, то только бессмертных. И Антон, ко всему блядскому сожалению, в это число не входит.       «Знаешь, я иногда сонно хватаюсь руками за темноту, а потом понимаю, что тебя там нет, и сердце крошится в пыль вновь».

***

      — Арсений, — окликает Попова Добровольский. — Что с тобой в последнее время? Роль, конечно, отлично отыгрываешь, — признаётся Паша. — Но мина у тебя кислая…       Арсений долго не решается что-то говорить про недавно увиденное интервью. Пытается придумать какую-то ложь вроде «рыбка умерла». А потом думает, что Добровольский — человек, которому Арсений хочет врать в самую последнюю очередь.       — Да… — он потирает затылок и тупит взгляд в пол. — Посмотрел недавно интервью с Антоном.       — Какое именно? Их за три года много было, — усмехается Паша.       — "Вечер встреч", с Олей, — объясняет Арсений.       Паша нервно сглатывает, мысленно жалея о том, что начал этот разговор.       — Там, где Антон о Насте рассказывал?       Попов лишь сконфуженно кивает, замечая, как помрачнел тон Добровольского.       — Просто… он так легко об этом говорит, будто добровольно позволяет всем узнать себя полностью… — Арсений рассуждает медленно, старается подбирать слова, но его словарный запас будто назло резко становится чертовски скудным.       — Он много говорит, создаёт видимость того, что его легко узнать, но подумай только, имеет ли значение всё то, что ты о нём знаешь? Нет, не имеет. Он рассказывает, и рассказывает, и рассказывает, обманывая тем самым окружающих. Согласись, ты и сам поверил в то, что знаешь его. Но давай серьезно. Он никогда не говорит о чувствах. О смерти Насти — да, но не о том, что при этом чувствовал и чувствует сейчас. Никто и нихрена о нём не знает, — последнюю фразу Паша раздраженно выдыхает, а не говорит вовсе. Его самого этот факт злит.       — Но он говорил, что своим поступком она разбила ему сердце…       — Люди разное чувствуют с разбитым сердцем.       Паша, как всегда, прав. А иначе и не бывает. Он — как спасение, которое появляется в самый необходимый момент и подкидывает пару фраз, способных магнитом вытянуть из бездны. Он тот, кого Антон до колющей боли в сердце боится потерять. Потому что если и Паша покинет мир Шастуна, то Антон попросту не сможет существовать.       Арсений не до конца понимает, что делает, когда стоит в магазине и выбирает виски, делая вид, будто разбирается в алкоголе. А потом берёт со стеллажа привычный "Джек Дэниелс". Обычно этого хватает для начала, а потом уже без разницы что пить следующим. Потому что содержимое первой бутылки всегда обжигает внутренности, а последующие не имеют никакого физического отражения.       Арсений не до конца понимает, что делает, когда паркует машину рядом с домом Антона.       И Арсений не до конца понимает, что делает, когда Шастун открывает ему дверь.       Арсений в принципе не понимает, что делает весь вечер и последующую ночь. Просто наконец-то не думает, а чувствует. И делает то, что хочет, потому и плохо понимает все свои решения.       Бутылку они опустошают неприлично быстро, и тогда Антон тащит вторую с кухни, чему Попов удивляется, а потом думает: «было бы куда более странным, не будь у Антона дома алкоголя». К тому моменту они уже сильно пьяны и в сумме выкурили полпачки сигарет, выдыхая клубы дыма в окно, заполняя тёмное небо полупрозрачной пеленой.       — Можно спросить? — интересуется Шастун, поднимая взгляд на Арсения.       Сам Антон сидит на полу вместе с Аидом, а Попов сидит на стуле у окна в гостиной, курит.       — Мы весь вечер задаём друг другу вопросы, а ты решился только сейчас спросить разрешения? — смеется Арсений, и это опьяняет Антона куда лучше, чем виски в бутылке.       Можно ли считать, что они поднялись на новый уровень отношений, если пьют из одной бутылки? Если и нет, то, что происходит дальше, уж точно поднимает их на следующий уровень. Арсений прикрывает окно и спускается на пол к Антону и Аиду.       Чёрный доберман несколько раз за вечер предпринимает попытки уснуть, но каждый раз просыпается с чувством вины. Вдруг эти двое идиотов натворят что-то? За ними нужно присматривать.       Антон ложится на спину, когда голова начинает предательски кружиться, прислоняется лопатками к холодному паркету, чувствуя, как прохлада наполняет лёгкие, шумно выдыхает воздух в потолок.       — Почему ты решил стать актером? — спрашивает Антон.       — Мне нравилась мысль о том, что я могу надеть маску и отыграть её так хорошо, что окружающие подумают, будто это мое настоящее лицо.       Шастун погружается в раздумья. Мозг начинает работать значительно медленнее, чем когда Антон трезвый. Хорошо это или плохо, он понять не в силах.       Арсений, так же как и Антон, ложится на спину, но по-видимому не просчитывает расстояние и касается затылком груди Шастуна. Антон легко смеется, но не отталкивает Попова. У Антона внутренности сводит приятной судорогой, когда он ощущает тепло Арсения на своей груди.       — То есть тебе нравилась мысль о том, что ты можешь хорошо соврать? — опять задаёт вопрос Антон.       — Довольно грубая формулировка, но раз ты так хочешь, лучше будет не «соврать», а «притвориться».       — Учту.       Антон улыбается в потолок так широко, как только может и чувствует себя самым главным из придурков. Но, сука, таким счастливым!       — Ты когда-нибудь влюблялся? — спрашивает Арсений.       — Не знаю, может быть, — размышляет Антон.       — Ты не уверен?       — Я не знаю, как можно влюбиться в кого-то в мире, где никто не скажет что-то поэтическое вроде «ты околдовал меня душой и телом» или типа того в качестве соблазнения, — признаётся он.       — Таков он, двадцать первый век, — печально выдыхает Арсений.       Шастун приподнимается на локтях, отчего Попов сползает на живот Антона и поворачивает голову в его сторону, стараясь разглядеть пшеничные волосы в свете настольной лампы.       — Блять, — шумно тянет Антон и наклоняется ближе к Арсению. — У тебя такие, сука, красивые глаза, — признается он.       Боже, блять, лучше бы он вспомнил этот момент, когда протрезвел. Это, пожалуй, заставит его навсегда отказаться от алкоголя.       — Спасибо, — смеется Арсений. — А знаешь, — более бодро проговаривает Попов и предпринимает попытку подняться.       Опять не рассчитывает, глазомер из-за опьянения напрочь отказывает. Сталкивается лбом со лбом Антона. Шастун заливается смехом причем настолько громким, что кажется, будто он за всю свою жизнь так не смеялся.       Это всё алкоголь.       — Блять, — Арсений тянется своими руками к голове Антона.       Одной рукой накрывает мягкие волосы Шастуна, а другой водит по лбу, слегка надавливая, чтобы синяка не осталось. Антон распадается на части в руках Арсения, почти не дышит, стараясь запомнить, как в голубых глазах напротив вспыхивают звёзды.       Ладони Арсения ложатся на щёки Антона, и он тянется ближе, оставляя легкий поцелуй на коже лба Шастуна.       Лучше бы ты, сука, сейчас промахнулся.       — Что ты делаешь? — продолжает смеяться Антон.       Его смех заполняет трещины в рёбрах Арсения, укрепляет, заставляет улыбнуться в ответ.       Это всё алкоголь.       Поэтому Антон принимает всё как шутку и не раздувает из этого какой-то пиздец. Понимает, что они оба пьяные и им двоим будет стыдно за это потом.       — Моя мама делала так в детстве, когда я ударялся, — объясняет Арсений, опуская руки. Как только Шастун перестает ощущать тепло чужих ладоней на своих щеках, внутрь закрадывается необъяснимая тоска.       — Но ты не моя мама, — улыбается Антон.       — Но ты ударился.       — Да, об тебя, — констатирует Шастун и накрывает своими широкими ладонями щёки Арсения, также целуя Попова в лоб.       Они смеются, как маленькие дети, и не придают серьезности своим действиям. Просто друзья. Просто шутят.       — Ты там вроде сказать что-то хотел, — вспоминает Антон.       — Давай выпишем цитаты из твоей книги и спрячем по городу? — вполне серьезно предлагает Арсений.       Антон всерьез обдумывает это предложение. Алкоголь конкретно в голову ударил.       — Сейчас час ночи, — замечает Шастун.       — Тем веселее, — говорит Арсений. — Запостим в "Инстаграм" места, где спрятали, и люди будут искать. Это же так прикольно! — заявляет Попов.       Шастун заранее согласен на все предложения Арсения. Потому что ему нравится видеть улыбку на губах Попова. Потому что нравится, когда Арсений так взбудоражен каким-то занятием.       Потому что нравится Арсений.       До приятной дрожи в коленках.       До скрежета костей.       До детской радости, разлетающейся вибрациями от сердца по всему телу.       Они берут «Тёмные времена» с полки, и Антон выдирает из тетради на пружине лист. Собирает всю свою трезвость (или её иллюзию) в кулак и старается аккуратно выводить буквы, пока Арсений нависает над плечом, контролируя весь процесс и обжигая дыханием висок Антона.       — Готово, — сообщает Антон, закончив написание рандомной цитаты. — Где будем прятать?       — Не знаю, — выдыхает Арсений. — Погуляем где-нибудь и спрячем.       — Самый продуманный план из всех возможных, — смеется Антон.       Как бы смешно эта идея не звучала, они все же отправились в час ночи гулять по району и искать место, где можно было бы запрятать лист с цитатой из книги. Ходить им довольно трудно, шатает из стороны в сторону. Они не сразу понимают, что намного проще держать равновесие, когда рядом кто-то есть. Пусть даже этот «кто-то» тоже пьяный. Теперь они идут чуть ли не в обнимку, обходя весь район и напрочь забывая о цели ночной вылазки.       — Может там? — спрашивает Арсений, указывая на козырёк какого-то магазина или заведения.       Антон никогда в этом месте не был и не мог с ходу сказать, что это было вообще. Может продуктовый, а может салон красоты…       — Туда даже я не дотянусь, — выдыхает Шастун.       — Давай сюда листок, — улыбается Попов, и Антон послушно вкладывает в его ладони сложенный вдвое тетрадный лист.       Арсений зажимает этот лист между губ, а потом хватается за перила лестницы, вставая на выступ у стены здания.       — Блять, ты же не черепашка-ниндзя, — шумно выдыхает Антон и подходит ближе, чтобы в случае чего, будто это возможно, поймать Арсения.       Тем не менее, Попову удаётся положить листочек в щель между стеной здания и козырьком какого-то заведения или магазина, а когда он отталкивается от выступа, приземляется рядом с Антоном, и их, двух пьяных придурков, начинает вести в сторону, и кажется, что ни один из них не в силах контролировать равновесие. Шастун обхватывает руками живот Арсения. Если и падать, то лучше вместе, так ведь?       Падают они на газон, что находится неподалёку. Арсению падение смягчает живот Антона, а Антону тонкий слой травы.       И они опять смеются. Как дети. Как пьяные глупые дети.       — Боже, ну что за пиздец, — не перестаёт смеяться Антон.       В его жизни подобной херни никогда не происходило. Согласитесь, не каждый день ваш любимый актер напьется вместе с вами, а потом упадёт в кусты в ваших же объятиях?       — Ты там как вообще? — Арсений пытается нащупать Антона в темноте.       — В норме, — каким-то волшебным образом Шастуну удаётся поймать ладонь Попова, чтобы тот не бился в поисках.       Антон отползает в сторону, где свет от фонаря не закрывает огромное дерево. Шастун пытается отдышаться, а то смех, кажется, потратил весь воздух из лёгких.       — Блять, я, конечно, не скажу, что ты околдовал меня своей душой и телом в качестве соблазнения. Потому что не пытаюсь тебя соблазнить, но ты пиздец какой удивительный, — выдыхает Арсений, глядя в глаза Антона.       Шастун опускает голову вниз, приподнимая уголки губ. Арсений видит, как щёки Антона покрываются румянцем, а потом думает, что ему привиделось, ибо при таком противном жёлтом освещении фонаря хуй, что разглядишь.       — Антон, — шёпотом зовёт его Арсений, будто их кто-то подслушивает.       Но Антон поднимает взгляд и тут же пугается, понимая, что Арсений медленно приближается.       «Это ненормально», — твердит себе Антон, а потом Арсений накрывает его мягкие губы своими, и мозг Шастуна ссыхается за ненадобностью. Пульс бьется в висках, как ослепший ворон о стену.       — Арс, ты пожалеешь об этом, когда протрезвеешь, — отстраняется Антон.       Арсений не пожалеет. Ему что пьяному, что трезвому хочется прикоснуться к губам Антона, что кажутся мягче и слаще всякого зефира. Хочется целовать их вновь и вновь. Теперь он на все сто процентов в этом уверен. Но также уверен в том, что это неправильно. Однако пока они пьяные, этим действиям есть оправдания.       — А ты пожалеешь? — таким же бархатистым шёпотом спрашивает Арсений, медленно облизывая нижнюю губу.       Антон не думает. Не думает, что будет жалеть. Чёрт, да сколько раз он тайно мечтал об этом? Сколько раз тайно мечтал о том, чтобы собрать поцелуями букет из родинок Арсения? Сколько раз еще будет мечтать об этом?       Много.       — Нет.       — Ну и отлично, — и Арсений вновь накрывает губы Антона своими.       Кости внутри ломаются, а потом сгорают дотла всепоглощающим пламенем, пока чужие губы самой огромной льдиной обжигают кожу.       Всё потому, что Арсений — воздух, выбитый из груди.       Всё потому, что Арсений — коматозное влечение.       Всё потому, что Арсений — хаос, сметающий в поломанной душе Антона всё на своём пути.       Глупо. Неответственно. Неправильно. Необдуманно. Хочется закричать оттого, что этот момент закончится так же быстро, как и прошёл вечер. И всё, что от этого мгновения счастья останется — хрупкое воспоминание, которое будет болезненно сжимать сердце каждый блядский раз.       Но сейчас…       Сейчас похуй.       Сейчас Земля начала вращаться в другую сторону.       Сейчас они не жалеют.