куда делся фаэтон

      Все то время, что Антон был с Арсением, он и не думал о том, что у него не трясутся руки. А теперь стал замечать всё больше и больше, что пальцы постоянно мелко дрожат. Прокручивает болезненные воспоминания и понимает, что пока он был с Арсением, руки не тряслись.       Почему? Потому что Арсений был в его руках. Его пальцы, родинки, волосы, голова, мягкая кожа, губы, сердце — весь Арсений был в его руках, а потому они и не смели дрожать.       А теперь, когда он придерживает Аида за ошейник, а другой рукой нажимает на дверной звонок, чувствует, как трясутся пальцы, словно у него озноб.       Антон думал, что у него получится собрать пазл в целую картинку, когда Арсений его оставит. А сейчас понимает — не может. Не может собрать воспоминания в одну галерею своей памяти просто потому, что под ребрами ощущает ноющую боль, которая словно нитями по венам пускает не кровь, а бензин. Хочется провалиться сквозь землю, лишь бы не думать об Арсении. А он, будто назло, заполняет все мысли.       Спасение, кажется, Антон находит в Штатах, когда Паша говорит, мол, поехали; мне по делам надо, а ты просто отвлечешься.       Едет.       А прежде оставляет Аида под присмотром Юли, которая уже с порога замечает состояние Антона. Темные круги под глазами и уставший вид. Вопросы задавать не спешит, знает: если Антон захочет поговорить — то сам начнёт диалог. А вытаскивать из него что-то бесполезно.       — Мы не разговаривали с ним месяц, и я пытаюсь смириться с этим, но каждый раз, когда кто-то произносит его имя или я слышу его любимую песню в такси по радио, я чувствую, как горят мои щёки и улыбка тут же стирается с лица. Я понимаю, что должен покинуть помещение. Понимаю, что должен выключить радио. Паша спрашивает, всё ли у меня в порядке, но всё, что я могу сделать — это кивнуть в ответ, — на одном сбивчивом дыхании выпаливает Антон, стоит только Юле коснуться его плеча.       Она не отвечает, не знает, что ответить. Просто гладит плечо сына, стараясь передать все свои силы ему, — Антону нужнее. Для Антона не жалко.       — Иногда я думаю о том, что смерть это просто новое начало, — сухо признаётся Антон, думая, что с Юлей он может об этом поговорить, от Паши, скорее всего, получил бы смачный подзатыльник. — И тут же ловлю себя на мысли о том, что не прочь начать заново.       — Антон, прекрати думать об этом, — просит Юля. — Смерть никогда не была началом, только концом. Хочешь начать заново — начни. Но смерть никогда не была началом.       Спасение он находит даже не в самих Штатах, сколько в отцовском доме. Все на своих местах: потрепанные книги на стеллажах, старые газеты на журнальном столике, прижатые пустыми бутылками из-под пива. Этот дом можно было бы выставить на продажу, а Антон не хочет. Потому что здесь всё, что осталось от отца.       Не воспоминания даже.       Молится всем богам, когда садится, упираясь коленками в пол. Отодвигает край ковра и поднимает дощечку паркета. А отец наследие всё-таки оставил. Небольшая жестяная коробочка с шестью таблетками валиума, ключом и короткой трубкой внутри.       Антон поднимается на ноги, делает пару шагов к журнальному столику и садится на диван. Одну таблетку вытаскивает и кладёт на газету, а потом растирает её в порошок ключом. Листом другой газеты выравнивает порошок в две дорожки. Берет в руки трубку и уже было прикладывает её к левой ноздре, как ощущает, что из глаз хлынули слезы.       — Блять, что ты творишь… — разочаровывается он в самом себе и ребром ладони смахивает порошок со стола на пол.       Уже давно в себе разочаровался. А теперь попросту шагает к бездне, надеясь поскорее ступить в неё и навсегда потеряться.       Ты в моей голове, я продолжаю сходить с ума. И если раньше это казалось нормальным, то теперь кажется нездоровым. Я чувствую, как шагаю к пропасти. Думаю о том, что разобьюсь, если упаду в неё, но эта мысль не пугает меня.       Я начинаю шагать быстрее.       Антон глядел на небо над головой и видел самые обычные облака на голубом фоне. Когда на это же небо смотрел Арсений, то представлял, будто это работа ребенка из детского сада, который налепил вату на мелованную голубую бумагу. Он говорил о своем представлении Антону, и они оба глядели на небо с улыбкой.       А сейчас Арсений, ровно как и Антон.       Глядит на небо и видит то же, что и все остальные — просто посредственный фон, будто установленная по умолчанию фотография с рабочего стола windowsxp.       Потому что внутри что-то переломилось.       Антон часто думает о том, что в книгах — вечность. Что кто-то покупает его книги, читает, пишет в интернете отзывы, ставит книгу на полку и передает из поколения в поколение, пока это сборище страниц не окажется на свалке.       Но он никогда так отчетливо не ощущал эту самую вечность под рёбрами ровно до этих пор. Потому что сейчас прошел уже месяц, а боль ни разу не утихла, и кажется, что она с ним теперь изо дня в день, без надежды на привыкание.       Без малейшей возможности на избавление.       Без шанса на спасение.       Теперь кажется, что Арсений навсегда засел в сердце, пустив корни. Как бы не тянул руками — не вытянешь, только больно сделаешь.       С Настей было иначе.       — Антон, — Паша кладёт руку на плечо. — Я знаю, что паршиво, но сожаления — самая бесполезная штука. Вдохни полной грудью, смирись и делай вид, будто всё идет по плану. Если он твой человек — вернется, а если нет — есть ещё семь миллиардов.       — Нахуй они мне, если я знаю, что среди них есть он?       Аид уже с порога бросается на Антона, прижимая его к стене. Шастун смеется оттого, что Аид трется носом об живот, вызывая щекотку.       Вот он, тот, кто всегда рядом.       Возможно, глупо было подпускать к себе Арсения, глупо было верить в то, что с ним может что-то получиться.       Уже после первой пьяной истории с девушками стоило понять, что ничего хорошего от Попова ждать не стоит.       — Вот мы снова с тобой одни, — Антон глядит на Аида, почесывая его за ухом.       А Арсений ходит по своей квартире взад-вперед, выкуривая одну пачку сигарет за другой и заливая всё это кофеином. Просто для того, чтобы избежать алкоголя.       Выходит за продуктами нечасто. А если и выходит, то старается обходить отдел с молочными продуктами, просто потому что в последний раз застрял там на полчаса. Как идиот стоял у сырков и разглядывал именно те, что с ежевичным вкусом. Потому что перед глазами был Антон, который с улыбкой слизывал с губ шоколадную глазурь такого же сырка.       Он не то чтобы старается избегать воспоминаний об Антоне. С одной стороны, хочется видеть его, пусть и только в своей голове, чаще. А с другой стороны, когда возвращается в реальность, то желание выпить куда больше обычного.       Вот мы снова с тобой одни.