Тетрадка

Пауль, затаив дыхание, застыл на подоконнике в одной позе, и, прислонив к глазам бинокль, вытянулся, как змея, готовая атаковать в любую секунду. Скрываясь за раскидистыми ветвями тополя, загораживающими его от обзора из общаги напротив, он чувствовал себя в полной безопасности.  — У них там недавно новенькая появилась. — произнес Ландерс, вглядываясь в светящиеся в темноте, похожие на ячейки сот, окна. — Вообще огонь, ты даже не представляешь, какая самка. Я сижу рядом, прикрыв глаза. Выспаться вечером, придя домой, не получилось. Пауль дожидался меня во дворе на скамейке.  — Ты вот мне все говоришь, типа, найди себе кого-нибудь. — продолжил он свой монолог. — Это же пиздец, придется только с ней одной быть, ни на кого больше не смотреть, а как я смогу, когда их так много вокруг, и все разные. У кудрявой сиськи большие, а у черной с первого этажа- жопа. Я почти не слышу его: ночной воздух, окутывая, погружает в легкое бессознательное состояние, разрывая связь с реальностью.  — Тилль. — толкнув меня в плечо, Пауль протянул свою оптику. — Зацени, какая. На третьем этаже, второе окно справа.  — Не хочу. — я сонно открываю глаза, отпихнув его руку. — Что там такого необычного? Или у кого-то пизда не в том месте выросла?  — Нихера ты не понимаешь.- наигранно вздохнул Ландерс, вернувшись к своему наблюдению. Сигаретный дым оставляет во рту горький осадок и растворяется в темноте. События прошедшей ночи сами собой всплывают в голове, во всех подробностях вырисовывая откровенные картинки: безупречные линии твоего тела, плавный изгиб поясницы, округлые формы подставленной задницы, и, в шелесте листвы за окном, слышится твой тихий, немного испуганный тогда, голос; а каждое прикосновение к тебе, даже сейчас, кажется ощутимым. От всего этого меня, с головы до ног, накрывает волной желания.  — Ништяк бы было кого-нибудь из этих куриц к тебе затащить. — проговорил Пауль, вырвав из мира мечтаний. — По любому бы прикатали на общак. Можно и малолеток позвать, пусть пацаны порадуются.  — С хуев это ко мне? — спустившись с подоконника, натягиваю футболку, убираю в карман сигареты. — Мне тут твой курятник вообще не всрался.  — Блять, ну, а к кому? Ты один без родителей живешь. — Ландерс быстро глянул на меня и убрал бинокль. — А ты куда собрался?  — Гулять.- быстро обуваюсь, стараюсь избавить себя от лишних вопросов.  — И когда вернешься? — пристально уставившись, снова спросил он.  — Не знаю. — отзываюсь уже из подъезда и захлопываю дверь. Я пробираюсь знакомым путем: за общагой и через кусты. Иду по шпалам, засунув руки в карманы и, по привычке, зажав в зубах сигарету. И, чем ближе к тебе, тем сильнее бьется сердце. В лунном свете серебрятся тополя, обступившие твой дом со всех сторон. Бросаю в траву окурок и замираю под распахнутым окном, прислушиваюсь к еле уловимым ночным звукам. Залезть на второй этаж по водосточной трубе не составляет большого труда. Я осторожно спускаюсь на пол с подоконника, вглядываясь в темноту комнаты. Ты спишь, лежа спиной к окну, обняв подушку, и кажется, что расправивший широкие крылья над изголовьем кровати, черный орел, оберегает твой сон. На всякий случай проверив, закрыта ли дверь в комнату, быстро снимаю с себя всю одежду и забираюсь под одеяло. Схватив за бедра, плотно прижимаюсь к тебе. Ты вздрагиваешь всем телом, пытаешься вскочить, но я, обняв сзади, не даю этого сделать. Ты поворачиваешь голову, удивленно уставившись на меня.  — Тилль, ты совсем ебанулся? — шепчешь, стараясь отодвинуться. — Как ты вообще сюда зашел?  — Через окно. От твоего растерянного взгляда становится смешно.  — Нахера? — ты вырываешься, но не сильно, и это снова не получается. Я крепко держу тебя, лишая возможности свободно двигаться.  — Да так. — улыбаюсь, целуя в шею. — Просто соскучился по твоей жопке. И, засунув руку под ткань трусов, слегка шлепаю по заднице.  — Так ты что, решил, что если у нас один раз было, то я теперь всегда буду с тобой трахаться? Ты приходишь в себя и привычный острый взгляд скрывает все другие эмоции.  — А разве нет? — я улыбаюсь, не выпуская тебя из своих объятий, сильно сжав ягодицу.  — Конечно нет, я на это не подписывался. — с холодными нотками в голосе отозвался ты и отвернулся в сторону. Но на меня не действуют твои слова. Я чувствую в своих руках уже знакомое, горячее тело, которое сводит с ума каждым движением.  — И вообще то родители дома, услышат. — ты все еще слабо сопротивляешься, но сам подставляешь шею, повернув голову набок. Чуть громче дышишь, втягивая воздух приоткрытым ртом.  — Тише будь, и никто не услышит. — шепчу на ухо, снова прикасаясь губами к пульсирующей под кожей точке.  — Кровать старая и будет сильно скрипеть. — ты не перестаешь ломаться и, немного изогнувшись, ближе прижимаешься ко мне. Взяв тебя за талию, резко стаскиваю на пол и, развернув к себе спиной, наклоняю на край кровати.  — Так не будет. Спускаю трусы, ты тихо смеешься, хватаясь за ускользающую вниз ткань.  — Отъебись, я не хочу, и крем в ванной лежит, а я туда не пойду.  — Твои проблемы. — поймав тебя за руки, чтобы ты не мешал, чуть не разорвав, все-таки стягиваю трусы. Ты пытаешься выпрямиться, но я еще сильней прижимаю тебя к кровати, наваливаюсь и несильно кусаю за плечо.  — Ты дебил. — вздрагиваешь и снова смеешься. Провожу рукой по упругой ягодице и, сплюнув на ладонь, прикасаюсь к сжимающемуся отверстию.  — Тилль, ты же не собираешься делать это без крема? — оборачиваешься, смотришь на меня и улыбка медленно начинает исчезать с лица.  — Ну ты же сказал, что не пойдешь за ним. - взяв тебя за волосы, заставляю отвернуться. Всунуть палец получается не просто. Ты вскрикиваешь, дергаешься, стараешься вывернуться, но после нескольких движений заметно расслабляешься и замираешь. Опускаешь вниз руку и, немного сбивчиво, начинаешь дрочить. Проникаю вторым, вырвав еле слышный стон. Но засадить тебе не получается. Как только проникаю внутрь головкой члена, мышцы резко сокращаются, не пропуская дальше; ты не сдерживаясь кричишь, и мне приходится вытащить. Больше всего меня смущают именно твои крики, на которые, по любому, отреагируют разбуженные мать и отчим. Я поднимаю свою валяющуюся на полу футболку и скручиваю.  — Рот открой. — говорю, как можно спокойнее, хотя самого уже начинает потряхивать от возможного облома. — И зубами зажми.  — Это зачем? —  оглянувшись, ты с явным непониманием уставился на то, что появилось перед твоим лицом.  — Для звукоизоляции. - дождавшись, когда середина окажется у тебя во рту, берусь за оставшиеся свободными концы, немного натянув на себя. — И чтобы ты от боли не прикусил язык. Пытаясь что-то сказать, ты только мычишь и крутишь головой, но освободиться от кляпа не получается. Медленно пропихиваюсь в тебя, одной рукой надавив на поясницу, так, чтобы ты слегка прогнулся. Сильнее закусив футболку, ты прикрываешь глаза, завывая от каждого движения и я несколькими рывками засовываю полностью, слыша сдавленный крик. Ты хватаешь одеяло, сгребаешь его комом, прижав к груди. Наклоняюсь чуть ниже, тяну за края затыкающей рот ткани, слегка запрокинув твою голову назад. В лунных лучах глаза блестят от слез, и влажный, испуганный взгляд застывает на мгновение на моем лице. Внутри мокро и горячо. Немного отстранившись, провожу пальцем возле прохода, стирая липкую жидкость. На пальце остается кровавый след.  — Прости, Рих, так получилось. Это не извинение, скорее всего лишь факт. Ты, дернув головой, пытаешься отвернуться, но не можешь- ткань врезается в уголки рта. Я продолжаю быстро толкаться в тебя, глубоко, до самого основания. Ты выгибаешься в спине, крутишь жопой и больше не вскрикиваешь, только очень громко стонешь, но из-за кляпа стон заглушается шумным дыханием. Тянешь меня вперед, наклоняя голову к кровати, и резко изогнувшись, снова вскидываешь вверх. Крепко вцепившись зубами в материю, чуть не вырываешь ее концы у меня из руки. Неожиданно останавливаешься, по твоему телу пробегает дрожь, пульсирующее сокращение мышц сдавливает мой член внутри тебя. Разжимаю пальцы, отпускаю края футболки и, схватив тебя за задницу, продолжаю двигаться. Ты зарываешься лицом в смятое одеяло, сдерживая стоны. Я кончаю, прижав твою голову к кровати и опускаюсь сверху. Малость отдышавшись, ты начинаешь шевелиться.  — Слезь, мне тяжело. Поднимаюсь, и тут же тащу тебя за волосы вниз, уже на полу переворачиваю на спину. Целую все еще мокрые от слез глаза, чувствуя губами мягкое прикосновение твоих ресниц.  — Вообще-то это было очень больно, и мне совсем не понравилось. — шепчешь, слегка отталкивая меня.  — Так не понравилось, что ты кончил? — улыбаюсь, заметив, как смущенно прячешь взгляд.  — Если не слезешь, я тебе ебну. — чуть громче говоришь ты, стараясь скрыть ответную улыбку, но это плохо получается. Я одеваюсь, и ты, перебравшись на кровать, сидишь скрестив на груди руки, с гордым видом отвернувшись в сторону. Натягиваю искусанную тобой, немного влажную, футболку и, не сказав ни слова, ухожу, так же, как и пришел- через окно. Оглядываюсь с подоконника. Ты смотришь мне вслед и сразу же снова отворачиваешься. Догоняешь меня на рельсах, на полпути к дому. Идешь за спиной, я слышу твои шаги, но не оборачиваюсь. Ты приближаешься, заходишь сбоку. Приходится немного потесниться, чтобы тебе было место рядом. Чувствую на себе твой взгляд и продолжаю молчать, прикинувшись, что не замечаю тебя. Ты забегаешь немного вперед, заглядываешь в лицо. Я смотрю под ноги, мысленно считаю шпалы, стараясь сосредоточиться на этом, и не сдать себя невольно натягивающейся улыбкой.  — Тилль. — ты не выдерживаешь и останавливаешься прямо передо мной.  — Кто здесь? — я резко замираю, уставившись в черное небо.  — Ты совсем охуел? — бьешь мне в живот, но не сильно и, отскочив в сторону, заливаешься звонким смехом. Мы молча идем дальше. Ты как-то нерешительно прикасаешься к моей руке, осторожно зацепив своим пальцем мой.  — Мог бы и не уходить. — тихо говоришь, не поднимая глаз. Я не отвечаю, и только сильнее сжимаю руку.

***

Ты ставишь на журнальный стол полную тарелку горячего мяса с картошкой, пододвигаешь ко мне.  — Жри и не подавись. Последнее время, сразу после работы, я еду к тебе. Просто готовить не хочется, а ты сам предложил мне приходить на ужин, пока никого нет дома. Я сижу на кровати, поджав под себя ноги и разглядываю твои новые, украшающие стены комнаты, художества. На большом ватмане, прилепленном к выцветшим обоям широкой лентой скотча идет война: серое небо по линии горизонта озаряют далекие яркие вспышки; на поле боя- танк с крестом; какие-то покореженные обломки в клубах черного дыма; размытые красные пятна, похожие на кровь; а на первом плане- натянутая колючая проволока и смотрящий в сторону офицер. Его лицо видно только в профиль, но и так можно понять, что он думает о чем-то неземном и сказочном, с мечтательным видом безмолвно уставившись вдаль.  — Рих. — быстро перевожу взгляд с картины на тебя. — А ты где рисовать научился?  — Дома. — отзываешься ты, роясь в шкафу, и, присев рядом, быстро листаешь свою тетрадку. Найдя нужную страницу, протягиваешь мне. Солнце роняет лучи на кроны тополей и крыши утопающих в зелени домов, невысокие покосившиеся заборы, пустую дорогу и трубы знакомого завода. Так нарисовать наш район, в точности передав каждую мелочь, можно только с пожарной вышки.  — Ты снова туда ходил?  — Сегодня утром. — отвечаешь ты, внимательно наблюдая за моей реакцией.  — Ты же высоты боишься. — я улыбаюсь, вспомнив тот раз, когда разбил тебе нос.  — С хуев? Не боюсь я высоты. — в голосе послышалась обида и ты поднялся, отойдя в сторону.  — А с чего истерил тогда? Мясо еще не остыло и обжигает пальцы, приходится положить его обратно в тарелку.  — Потому что ты долбоеб. — впившись в меня ледяными глазами, ты замираешь на секунду и, резко отвернувшись, начинаешь наводить порядок в шкафу. На нескольких полках лежат аккуратно сложенные вещи- куда еще идеальнее? Но ты, разворачивая каждую, складываешь опять, по какой-то своей системе. Твоя черная тетрадка осталась лежать рядом со мной на кровати и я, перевернув несколько первых страниц, остановился на печальной роже Шнайдера, разглядывая детальное сходство с оригиналом.  — Тилль, там где-то на кровати скотч валяется, кинь в меня. Но я отвлекся и не услышал твоих слов. Ты оглядываешься и, заметив у меня в руках свою священную тетрадь, в пару шагов оказываешься рядом. Выхватываешь ее из рук, в очередной раз оставив меня в непонятках.  — И что же там такое, чего ты показывать не хочешь? — улыбаюсь, ловя на себе твой бешеный, с расстояния уничтожающий, взгляд. — Планы по завоеванию мира, или разработки секретного оружия?  — Лично для тебя там ничего интересного нет. — жестко произносишь ты, четко проговаривая каждое слово. — Я и так показал тебе все, что посчитал нужным. Ты прячешь свои загадочные рукописи на полку с одеждой и, учитывая идеально царящий там порядок, незаметно стащить тетрадь не получится. — И даже не вздумай спиздить. — снова впиваешься в меня глазами, будто прочитав мысли.  — Рих, у тебя есть пепельница? Подниматься и идти к окну нет никакого желания.  — Под кроватью стоит. Ты куришь, сидя на подоконнике и крутишь в пальцах зажигалку. Наклонившись, шарю рукой по пыльному полу, наткнувшись на пустую пачку от сигарет, закидываю подальше. Ты вдруг резко вскакиваешь, спрыгнув на пол.  — Я достану. Но в этот момент мне попадается то, чего я никак не ожидал найти у тебя. Ты замер возле подоконника, уставившись на оказавшуюся в моих руках видеокассету так, словно у тебя на глазах выпотрошили живого человека, хотя, скорее всего, на это ты бы смотрел с большим интересом. Я еще даже не успел разглядеть, что же в ней такого особенного, как ты, быстро отвернувшись в сторону, проговорил заметно севшим голосом:  — Это не мое. На картонной коробке, с пометкой 18+, множество голых мужиков во всевозможных позах, и я не могу сдержаться, чтобы не заржать.  — Что это?  — Не знаю. Я тебе уже сказал, что это не мое. — не поворачиваясь, отвечаешь ты.  — А чье, блять? Кто же мог забыть это под твоей кроватью? — меня накрывает очередной приступ смеха. — Наверное, от деда еще осталось? Ты молчишь, застыв в одном положении, зажигалка выскользнула из рук, упав на пол.  — Пиздец, и откуда столько извращенцев? — вытираю невольно наворачивающиеся слезы. - Один на общагу дрочит, другому порнуху подбрасывают. Рих, тебя, походу, подставили.  — Я не знаю, чья это кассета и как она здесь оказалась. — оглядываешься лишь на мгновение. Я подхожу и, взяв за плечи, разворачиваю тебя к себе лицом. Ты отводишь глаза.  — Ты это смотрел? — стараюсь говорить, как можно серьезней, с трудом пряча улыбку.  — Тилль, это не мое. — как скороговорку, повторяешь заученную фразу.  — Хрен с ним, не твое. — до боли закусываю щеку, избавляясь от очередного припадка смеха. — Но ты смотрел это?  — Нет. — тихо говоришь ты. — Не смотрел. Я беру тебя тебя за подбородок, подняв голову. Напуганный мечущийся взгляд сходу сдает тебя.  — Да ладно, не пизди. — приблизившись, шепчу тебе на ухо. Чувствую кожей твое учащенное дыхание и легкую дрожь. От всего этого член встает и в джинсах становится тесно. Ты делаешь шаг назад и опять замираешь, наткнувшись на подоконник.  — А с хуев я вообще должен что-то тебе доказывать?  — Не доказывай. — за руку притягиваю ближе, обхватываю за талию. — Можем вместе посмотреть, если хочешь. Ты резко сбрасываешь мои руки и отскакиваешь в сторону.  — Отъебись. Сам смотри эту шлепань. — начинаешь приходить в себя и глаза застывают, пронзая острыми, ледяными иглами.  — Рих, ну одному же не интересно. — я понимаю, что нужно что-то делать, иначе от смеха меня окончательно порвет. Ты стоишь напротив, в явном замешательстве, соображаешь- продолжать отпираться, или заехать мне в лицо. Я уже слишком хорошо тебя знаю, и надеяться на то, что ты так просто сдашься, нет смысла. Быстро оглядев комнату, замечаю на кровати рулон скотча. Похоже, ты забыл его убрать, когда лепил свою картину. Мысль проносится моментально, но ты ловишь мой взгляд.  — Только попробуй. Я его в окно выброшу. — говоришь сквозь зубы и, сорвавшись с места кидаешься на кровать. Опередить тебя не получается, ты успел раньше.  — Хрен тебе. — смеешься, держа ленту и, перекатившись на спину, уже метишься в окно. Я хватаю тебя за руку, пытаюсь отобрать, но ты вцепился намертво, и свободной рукой бьешь по ребрам с такой силой, что у меня в глазах мелькают вспышки. Скрутив тебе запястье, с трудом получается заставить перевернуться на живот. Скотч ты так и не выпустил. Сажусь сверху, вдавив тебя в кровать.  — Слезь, сука. — орешь и выворачиваешься, насколько позволяет такое положение.  — Скотч отдай. — я наклоняюсь, выгнув твою руку еще сильнее.  — Да нихуя. — четко выкрикнуть успеваешь только это и сразу завываешь, уткнувшись лицом в одеяло, но через пару секунд все же разжимаешь пальцы. Частично лишив свободы действий, туго смотав за спиной руки скотчем, стаскиваю тебя за ремень джинсов с кровати. Поднимаешься, с ненавистью уставившись на меня из-под растрепавшихся, падающих на глаза волос.  — Ты только не дергайся, а то можешь упасть и головой удариться. Схватив за волосы, притягиваю к себе, хочу поцеловать, но ты, вцепившись зубами мне в губу, прокусываешь до крови. Я отстраняюсь, ощущая знакомый вкус во рту. Снимаю с тебя футболку, хоть это и не особо удобно. Она остается висеть на запястьях.  — Может, все-таки вместе посмотрим твою кассету? — Улыбнувшись, слизываю проступающую кровь.  — Это не мое. — ты по прежнему отпираешься. — И вообще, мне поебать, смотри, что хочешь, а я не буду.  — Нет, Рих, это же не правильно. Смотреть придется вместе. Может, ты мне потом расскажешь, чем там все закончилось, если я вдруг усну на середине. Расстегиваю пряжку на твоем ремне и замок ширинки, спускаю вниз джинсы, вместе с трусами.  — Блять, я же тебе потом все ебало разобью. — ты опять начинаешь орать.  — Да, конечно, разобьешь, но это только потом. — тихо говорю на ухо, на мгновение замерев, стараясь ощутить все твои, переполняющие в этот момент, дикие, неконтролируемые эмоции. Шмотки валяются на полу, и я подвожу тебя к креслу, усаживая на край.  — Если ты нихера не понял, то повторю еще раз, -ничего смотреть с тобой я не собираюсь. Приваливаешься боком к подлокотнику, резко откидываешься назад и бьешься головой о спинку кресла. Кричишь, срывая голос, собрав все существующие маты. Мне ничего не остается, кроме как залепить тебе рот скотчем. Присаживаюсь рядом и, немного перемотав пленку, останавливаю на том моменте, когда начинается самое интересное. Ты отодвигаешься, вжавшись всем телом в подлокотник и отворачиваешься в сторону. То, что происходит на экране, мне не особо нравится, но все только ради того, чтобы увидеть твою реакцию. Доносящиеся характерные звуки вызывают легкую улыбку, и я убавляю громкость. Ты так и сидишь, отвернувшись, и прячешь глаза. Взяв за волосы, разворачиваю лицом к себе, поймав ускользающий, немного смущенный взгляд. В нем еще проблескивают огоньки ненависти, но уже не настолько открытой. — Не туда смотришь. — несильно встряхнув, оттягиваю назад. Приходится держать тебя, чтобы ты не отворачивался и не опускал голову. Меняются кадры, меняются люди, меняются позы главного героя, которого сначала ебут в машине на заднем сидении, а затем- в каком-то мрачном гостиничном номере, уложив спиной на кровать и задрав ноги. Мне не до этого. Я только делаю вид, что смотрю, а сам боковым зрением наблюдаю за тобой. За тем, как постепенно ты расслабляешься, и перестаешь зажиматься. Щеки немного краснеют, походу, тебе действительно, стыдно. Или из-за того, что так тупо спалился передо мной с этой кассетой и не смог отмазаться; или из-за сложившейся ситуации, что теперь приходится смотреть это запретное видео вместе, а ты не в состоянии сдержать эрекцию. Я опускаю руку тебе на бедро, поглаживая по внутренней стороне. Ты всего на мгновение отрываешься от экрана -походу, решив, что скрывать что-то дальше нет смысла, снова переводишь взгляд.  — Не будешь больше орать? — осторожно прикасаюсь пальцами к горячей щеке. Ты, прикрыв глаза, отрицательно качаешь головой, негромко вскрикиваешь от резко сорванного скотча, и, уставившись в телевизор, закидываешь ногу мне на колени, намекая на то, где тебя еще надо погладить.  — Хочешь также? — приобняв, прикусываю мочку уха.  — Если развяжешь руки. — шепчешь ты и откидываешь назад голову. Разрезанный канцелярским ножом скотч, валяется на полу. Ты садишься передо мной на кровать, потирая запястья.  — Крем под подушкой возьмешь.  — У тебя же в тот раз его не было. — снимаю кофту, швырнув на спинку кресла и, расстегнув ремень на джинсах, подхожу вплотную к тебе.  — Именно поэтому теперь он всегда здесь. — слегка улыбаешься, дожидаясь, когда я полностью сниму с себя все шмотки. — Вдруг тебе снова в голову ебнет посреди ночи притащиться. Я сразу достаю необходимый тюбик и, толкнув, опрокидываю тебя на спину. Ты обнимаешь меня за шею, заставляя наклониться к твоему лицу, и снова до крови кусаешь за губу. Кожу приятно пощипывает и обжигает от сдавливания. Скользкими от крема пальцами проникаю внутрь, ощущая как постепенно расширяется отверстие. Ты шумно дышишь, сжав зубы, вытягиваешь руки над головой.  — Типа сдался? — немного отвожу твою ногу в сторону, придерживая под коленом.  — Нет. — шепчешь на выдохе и, чуть изогнувшись, отворачиваешься. Толкнувшись, вхожу в тебя. Сразу глубоко не получается, только головкой. Ты закусываешь палец, пытаясь подавить вырывающийся стон. Лежишь подо мной, вскинув вверх руки, будто пытаясь достать замершего на стене орла. И я смотрю на тебя- на твои до невозможности идеальные черты лица; как постанываешь, прикрыв глаза, кончиком языка касаешься уголка губ, дразнишь едва уловимой пошлой улыбкой. Я ускоряюсь, держа тебя за ноги, чувствуя, как напрягается каждая мышца тела, прорисовывая четкий рельеф. Ты специально зажимаешься, обхватив мой член тугим кольцом, вынуждая крепко схватить за бедра и трахать еще быстрее и глубже. Цепляешься за край одеяла, пальцами хватаешь воздух и вскоре брызгаешь себе на живот белыми, мутными каплями. От твоих блядских стонов, под скрип кровати, окружающие со всех сторон нарисованные кресты и знаки SS начинают мелькать перед глазами, как кадры кинопленки, медленно сливаясь в одну непрерывную, движущуюся вокруг картинку. Напряжение горячим потоком выливается в тебя, заполняя изнутри. Я лежу, подложив руку под голову, ты рядом,- прижавшись, и закинув сверху ногу. По очереди стряхиваем пепел от сигарет в стоящую у меня на животе хрустальную пепельницу. Дым не успевает рассеиваться, и повисает над нами легким облаком.  — Ты и теперь будешь усираться, что кассета не твоя? — гляжу в темнеющий, в вечернем освещении потолок.  — Тилль, ты совсем тупой, или прикидываешься? — незаметно улыбаешься, щелкнув сигаретой по краю пепельницы. — Сам же все понимаешь.  — Понимаю, что ты сознаваться не хотел из-за того, что стремно было. Но я другого не могу понять… — затягиваюсь, и невесомое, серое кольцо, плавно качаясь, как на волнах, поднимается вверх. — Нахера она тебе вообще нужна?  — Вот прикинь, просто было интересно, — ты пытаешься пальцем подцепить дымное облачко. — Как это у других бывает, типа со стороны посмотреть. Можешь, кстати, себе забрать, или выкинуть, мне она уже ни к чему, все равно не цепляет.  — Блять, это заметно. — подавив смех, шлепаю тебя по бедру. Некоторое время не разговариваем. Нарисованная на ватмане война, сейчас, в потемках, выглядит совсем реалистично, и лицо офицера становится еще более загадочным.  — Рих, а о чем он думает? — еще раз затянувшись, тушу уголек окурка.  — В смысле, о чем? — ты, поймав мой взгляд, уставился с явным непониманием, типа я спросил о чем-то невообразимо глупом. — О своей цели, конечно, о том, что как бы хреново не было, отступать нельзя. Отступление- это слабость, а слабости не прощаются. И, стоя под пулями, среди рвущихся снарядов, во всей этой жопе, он мечтает и надеется; но никогда не зассыт и не откажется от своих идеалов, даже если это будут его последние минуты жизни. Отказаться от цели и идеи- равносильно тому, что потерять себя, а если человек потерянный, он не соображает, что происходит с ним и вокруг. Тогда в его голове могут появиться ненужные, навязанные, гонимые мысли. Так что, потерянных и отказавшихся надо сразу ликвидировать, или использовать как материал… Ты резко замолкаешь, улыбнувшись, наконец, поняв, что тебя вообще не туда понесло.  — Короче, о чем еще можно думать на войне? — добавляешь, немного поразмыслив, и со вздохом замираешь головой у меня на плече. Я невольно заслушиваюсь. Каждый раз, когда ты касаешься подобной темы, говоря об идее и собственных ценностях, твой голос, обычно начисто лишенный любых эмоций, меняется, вспыхивает и разгорается, западая в душу. Я не считаю, что ты во всем прав и эта безумная, слепая вера в идеалы, по сути- полный бред. Но я не могу спорить с тобой не только потому, что это бессмысленно, а из-за того, что замечаю, как твои речи действуют на меня, и я сам начинаю сомневаться в их неправильности; они убивают всю критичность мышления, заставляя верить каждому слову. Походу, для тебя вся жизнь- война и, превратив свою комнату в Рейх, ты играешь по своим правилам. У тебя есть цель, и ты, как этот нарисованный офицер, не отступишь,- просто не сможешь, потому что не умеешь. Ты сдаешься лишь когда оказываешься прижатым к кровати в нужной позе- это единственное возможное для тебя поражение. И мне постоянно приходится жестко добиваться его, никакие другие способы на тебя не действуют. Уламывания и нежности ты просто не признаешь.  — Тилль, кстати, это еще не все. — внезапно отвлекаешь от мыслей. Поднимаешься, усевшись, и сосредоточенно смотришь на меня.  — Ты о чем? Я даже не успеваю ничего сообразить, как от неожиданного удара в челюсть щелкают зубы.  — Я же сказал, что ебало тебе разобью. Считай, что это аванс. — рассыпая в тишине звонкий смех, снова падаешь рядом, раскинув руки. И я, как дурак, улыбаюсь, притягивая тебя к себе.