Тетрадка

Гордо подняв голову и перекинув куртку через плечо, ты демонстративно вышагиваешь, заправив светлые джинсы в новые берцы. От нечего делать, мы гуляем среди густых зарослей сирени и акации, по узкой аллее, заканчивающейся с одной стороны изрисованной железной будкой автобусной остановки, а с другой- газетным ларьком. Прохожих на улице почти нет. Небо затянуто серой дымкой, скрывающей солнце, но это не спасает от дневной жары. Откуда-то из-за кустов, услышав наши голоса, лает собака- лениво, будто только для того, чтобы обозначить свое присутствие. Ты идешь немного впереди, и я смотрю на твою задницу, но каждый раз, когда оборачиваешься, успеваю перевести взгляд. — Может на вокзал сходим? — останавливаешься, подкуриваешь сигарету, передав мне зажигалку.  — Зачем? — прекрасно понимаю, что ты просто хочешь показаться на людях в своей обновке, но все-равно спрашиваю. На вокзале всегда есть какое-то движение, в отличие от района, и тебе, привыкшему к городской шумной жизни, здесь этого явно не хватает.  — Там же есть кафе, а ты по любому жрать хочешь. — улыбаясь, выдуваешь вверх струйку сигаретного дыма и, не дождавшись ответа, идешь дальше. Я молчу, снова уставившись на твою жопу, и просто залипаю от накрывающих волной пошлых мыслей, потеряв связь с реальностью.  — Ты какого хуя вылупился? — твои слова донеслись до меня с запозданием, и спрятать вовремя глаза уже не получилось. Я даже не заметил, когда ты оглянулся, и теперь, издевательски посмеиваясь, поравнявшись, приблизился ко мне на шаг.  — Не гони. Тебе показалось. — пытаюсь изобразить что-то похожее на удивление, но идиотская улыбка начинает выдавать, и мне приходится отвернуться. — Было бы еще на что смотреть.  — Сука. — уголки твоих губ чуть заметно вздергиваются вверх. Убедившись, что за нами никто не идет, ты, виляя бедрами, слегка толкаешь меня, быстро уворачиваешься от приближающейся к твоей заднице, руки, и с локтя бьешь в бок. Я стараюсь никак не реагировать на твои попытки привлечь к себе внимание. Ты всегда этого добиваешься, но в этот раз просто решаю тебя обломить. Отхожу в сторону, ближе к кустам. Ты забегаешь вперед, снова чуть заметно повиливаешь жопой, но я не смотрю, только боковым зрением, тупо пересиливаю свой взгляд, который притягивает к тебе, как магнитом.  — Можешь не прятать глаза. — останавливаешься, обернувшись. — Все-равно уже спалился.  — С чем, блять? — стараюсь обойти, прикинувшись, что вообще не понимаю, о чем ты говоришь.  — С тем, что ты извращенец. — смеешься, открывая ровные зубы и, сорвавшись с места, наскакиваешь, пихнув в плечо. Я еле смог удержать равновесие.  — Отъебись, нахер ты нужен. — отодвинув тебя в сторону, иду дальше, глядя под ноги. Впереди чернеет оставшаяся после вчерашнего дождя лужа. Она всегда появляется здесь, на месте хреново засыпанной канавы. Ты не отстаешь и, догнав, с разбегу, опять врезаешься мне в бок, прижимая к кустам. Хватаешь за руку, тащишь на середину аллеи.  — Рих, ты совсем ебанулся. — все-таки не получается не обращать внимания. Ты, как всегда, затягиваешь в свою игру. Не отпускаешь, крепко вцепившись в мою футболку, тянешь к себе и заливаешься смехом. Я, вывернувшись, несильно отталкиваю тебя, но этого достаточно. Отскочив назад, ты спотыкаешься о торчащий из земли корень, и, попятившись, оказываешься в луже, вымочив новые берцы, и по колено забрызгав джинсы. На мгновение затихаешь, ошарашенно уставившись вниз с таким выражением лица, будто стоишь не в грязной воде, а летишь на облаке где-то высоко над землей. Но удивление в секунду сменяется бешенством и ты наглухо убиваешь меня своим взглядом.  — Блять, нахуя ты это сделал? — словно не веря в то, что происходит, так и продолжаешь стоять в одном положении, держа в руке стянутую с плеча куртку.  — Рих, я не хотел.- быстро выговариваю, пока не порвало от смеха. Придя в себя, наконец, выходишь из лужи, оставляя на земле темные следы.  — Хули ты ржешь? — в голосе проскальзывают нотки отчаяния. — Сука, это все из-за тебя. Ты олень, блять, я теперь что, через весь район пойду, как черт? Я бы и рад был не смеяться в этот момент, но не получается, и ты, походу, расцениваешь это как издевку.  — Лучше заткнись и не беси. — стоишь, не шевелясь, в паре метрах от меня, возле кустов, смотришь, не моргая, и орешь. — Не ожидал, что ты настолько припизднутый. Мне долго приходится выслушивать бесчисленные выражения, и вскоре это надоедает. Я оглядываюсь- рядом никого нет, дорога совершенно пустая. На шаг подхожу к тебе, наблюдая за реакцией. Еще шаг- ты не замечаешь. И обняв за талию, прежде, чем успеваешь опомниться, тащу через кусты и прижимаю спиной к высокому деревянному забору.  — Закройся. — тихо говорю, заткнув тебе рот рукой и вплотную приблизившись к лицу. Ты только растерянно хлопаешь глазами, слабо сопротивляешься, стараясь отстраниться. Похоже, ты сам добивался именно этого. Быстро расстегиваю ремень и ширинку, немного спустив джинсы, засовываю руку тебе в трусы, обхватив пальцами член. Ты нервно сглатываешь, подаешься вперед, навстречу. Я сильнее вжимаю тебя в прогнувшуюся под твоей спиной доску. Резинка трусов давит на запястье и ограничивает движения, дрочить так не очень удобно, но тебе нравится. Ты скребешь ногтями по дереву, шумно дышишь, и если бы не зажатый рот, то по любому было бы намного громче. С аллеи нас не видно, кусты плотной, непроницаемой стеной скрывают все, что за ними происходит; и я ниже стягиваю джинсы, схватив тебя за задницу. Ты обнимаешь за плечи, прикасаешься губами, обжигая легкими, покусывающими поцелуями, еле слышно стонешь мне в рот. Я еще сильнее сжимаю твою ягодицу, и ты, изогнувшись, дотягиваешься до моего уха, скользнув кончиком влажного языка по чувствительной коже, прерывисто выдыхаешь.  — Тилль, ты совсем ебанутый. — с ускользающей улыбкой, гибко извернувшись, вырываешься, оттолкнув меня в сторону. Уже по ходовой натягиваешь спущенные трусы и джинсы, застегиваешь ремень и быстро исчезаешь в зелени акации. Я даже не успеваю сообразить, что произошло. Срываюсь с места вслед за тобой, запихиваю руки в карманы, стараясь прикрыть палево от стояка. Ты не дожидаешься меня, проходишь до конца зеленого коридора и скрываешься за будкой автобусной остановки. Я чуть ускоряю шаг, глядя, как ты удаляешься вдоль по улице, едва заметно оглянувшись. Перехожу на другую сторону дороги- так, чтобы не идти тупо по следу, достаточно того, что можно наблюдать за тобой издалека. Ты проходишь за припаркованным около отделения почты грузовиком, пропадая из вида, и эти секунды кажутся вечностью. Вновь появляешься, мелькаешь среди овощных ларьков, останавливаешься возле витрины магазина, подходишь, делая вид, что чем-то заинтересован, но я вижу твое отражение- ты, как в зеркало заднего вида вглядываешься в стекло, и, заметив меня, скрывая улыбку, идешь дальше. Я не знаю, куда ты направляешься, увлекая за собой, и эта твоя игра затягивает все сильнее. Дальше по улице- аптека, а за ней заброшенный склад и заросли малины. В голове заранее прокручиваю, если ты свернешь за аптеку, там будет самое подходящее место, чтобы тебя зажать- никого нет и ничего не видно, только малина обламывает, по неосторожности можно к херам ободраться до крови. Но ты движешься прямо, по улице, до самого моего двора, и теряешься, зайдя за угол дома. Пересекаю дорогу, как можно скорее, чтобы не упустить тебя. Ты по привычке вскидываешь руку в приветствии, проходя мимо сидящих на скамейке с обтяжкой пива Ландерса и Шная. — Слышь, Рих. — развернувшись, крикнул Пауль вслед. — Ты когда градусник отдашь? Он в один миг прервал всю игру, заставив тебя остановиться.  — И мой тоже. — подхватил Шнайдер. — Мать каждый день спрашивает.  — Потом. — пытаясь от них отвязаться, отходишь в сторону, встав за куст сирени. Отпихнув Шная, присаживаюсь рядом на скамейку, прикинувшись, что не замечаю тебя. Ландерс в непонимании посмотрел сначала на меня, потом на куст, перевел взгляд на Кристофа.  — Я походу чего-то не догоняю. — прищурившись проговорил Пауль, вскрыв с шипением щелкнувшую банку. — Он что, и у тебя градусник забрал?  — Да, еще недели две назад. — отозвался Шнай. — Хотя обещал, что на следующий день вернет. Про свой я уже и забыл и, не говоря ни слова, закуриваю, дожидаясь, что будет дальше. Ландерс, быстро отхлебнув, достал еще одну банку, сунул мне в руки.  — Мне расчет дали. — качаясь на месте, как неваляшка, он расплылся в улыбке, и тут же вернулся к незаконченному разговору. — Рих, зачем тебе столько градусников, ты их жрешь что ли? Из-за сирени показалось светлое облачко сигаретного дыма.  — Мне ртуть была нужна. — ты так и не выходишь, прячась в зелени. Пауль, подавившись, закашлялся и выплеснувшееся изо рта пиво шлепком упало на песок, оставив темное пятно.  — Нахуя? — он отдышался, вытер рукавом губы.  — Потому что циклон достать нереально. — ты, наконец, выбравшись из укрытия, с видом героя встал напротив. Повисла тишина. Ландерс, уставившись на тебя, замер с банкой в руках; Шнай, ковырял ключом край скамейки, что-то соображая.  — Так это получается, что моего градусника, типа, больше нет? — неожиданно выдал он, оторвавшись от своего занятия, и вскинул удивленные глаза.  — Если нельзя сжечь, то можно отравить. — продолжил ты, оставив вопрос Шнайдера без ответа. — Нужно было больше ртути, а покупать в аптеке несколько градусников- палево.  — Подожди. — Пауль сделал рукой соответствующий жест, прервав тебя. — Я что-то упустил? Кого ты собрался сжигать и травить? Кроме меня про тот случай, когда ты хотел поджечь дом Гольдберга, никто не знал.  — Мышей. — швырнув под ноги окурок, вдавливаешь берцем в песок.  — Понял, отстал. — Ландерс снова отпил из банки. — А ты, кстати, в курсе, что кто-то отпиздил Гольдберга, и на днях он помер в больнице? Даже в сознание не пришел. Ты, с явным сомнением взглянул на него, и Пауль, заметив это, развел руки в стороны, пожимая плечами.  — Ну об этом уже все знают, только вы всю дорогу вспышку проебываете. Его уже по ходу нормально развезло на жаре от выпитого. Он и в трезвом состоянии не отличался особой сдержанностью, а теперь, и без того достаточно эмоциональная речь сопровождалась неконтролируемой жестикуляцией.  — Рих, отомри. — поднявшись со скамейки, Пауль щелкнул пальцами перед твоим лицом и, прислонив руку к сердцу, вскинул вверх. — Sieg. Ты стоишь, как на торжественном награждении, с гордостью, с чувством выполненного долга, и отвечаешь с детства заученной фразой. Мы пришли к тебе домой уже поздно вечером, когда совсем стемнело. Ландерс долго выпрашивал у меня ключ от квартиры, ссылаясь на то, что Шнай пережрал и ему нужно где-то отлежаться, чтобы в умотанном в хлам состоянии не показываться матери на глаза; и типа никто не догадывается, что Пауль тупо просидит полночи на подоконнике, глядя в свой бинокль и передергивая. Твои родители еще не спят, в темноту коридора из гостиной падает мягкий синеватый свет от экрана телевизора.  — Иди наверх. — тихо говоришь ты. — Я сейчас подойду. Осторожно поднимаюсь по ступенькам, вслушиваясь в собственные шаги. Оказавшись на втором этаже, на ощупь нахожу дверь и, немного приоткрыв, протискиваюсь в комнату. Закуриваю, высунувшись в окно, вдыхая горький сигаретный дым и, уже остывший от дневной жары воздух. Я не успеваю докурить, как ты появляешься, щелкнув поворачиваемой ручкой. Сгребаешь плед с кровати, скатываешь его в рулон. У тебя на плече висит какой-то детский девчачий рюкзак, и я просто не могу на это не отреагировать.  — Это что еще за пиздец? Или ты в нем человеческие останки выносишь, чтобы палева не было?  — Ебать, у тебя фантазия. — ты, улыбнувшись, посмотрел на меня и, закинув на другое плечо смотанный плед, оглядываешься уже на выходе. — Пойдем. Чуть слышно поскрипывая половицами, пробираемся к лестнице на чердак. Всего несколько ступеней ведет к открытому, чернеющему в потолке окошку. На чердаке совсем темно, воняет каким-то травами, деревом и старыми шмотками. Тонкий лунный луч проникает сквозь щель над маленькой дверью ведущей на крышу, и множественные частички пыли кружатся в серебристой полоске. Ты проходишь мимо, толкнув в бок свернутым пледом.  — Тилль, не залипай, дверь открой.  — И что в этом мешке смерти? — я заглядываю тебе через плечо, пока ты открываешь рюкзак. Сидя на расстеленном пледе, на нагретой за день солнцем крыше, с сигаретой в зубах, достаешь какой-то сверток и кидаешь мне.  — Там котлеты. — продолжая шариться в рюкзаке, аккуратно вытаскиваешь темную бутылку вина. — Только не опрокинь, пробка хреново закрыта. Вытряхнутое со дна яблоко медленно скатилось к краю и, как бы раздумывая, на мгновение задержавшись, упало вниз, глухо ударившись о землю.  — Сестра оставила. Завтра по любому расстроится, что яблоко проебалось. — выдохнув дым, оглядываешься на меня. — Жри, пока совсем не остыло. Ты молча наблюдаешь, пока я разворачиваю завернутые в газету котлеты.  — Хотя это так то твой косяк, что с кафе облом вышел. По идее бы надо было тебя в той луже утопить. Ночь обнимает прохладой. Осторожно касаясь, легкий ветер чуть заметно треплет волосы, шелестит в листве тополей; и вокруг нет ничего, кроме этого шелеста и бескрайней, искрящейся миллионами звезд, черноты неба. Ты отпиваешь из бутылки, передаешь мне и, подложив под голову рюкзак, растягиваешься на пледе.  — Пиздец, сколько их. — произносишь почти шепотом, глядя в затягивающую темную бездну. От вина резко несет виноградом, плохо скрывающим запах спирта, вяжет язык, оставляя сладкий вкус. Я пью почти через силу, тупо чтобы догнаться после пива. С подкуренной сигаретой ложусь рядом. Кажется, что звезды совсем близко, стоит только протянуть руку, и можно будет набрать горсть мерцающих огоньков.  — Похоже, что кто-то кончил в небо. — ты сходу выбиваешь из мыслей всю романтику. — Причем, нормально постарался, само так не получится. В ледяных глазах поблескивая, отражаются далекие искорки, и ты почти незаметно улыбаешься. Опираясь на локоть, приподнимаешься, залпом выпиваешь остатки вина, забираешь у меня сигарету и, сделав три затяжки, отдаешь обратно.  — Красиво, правда? Дымное колечко летит вверх, быстро исчезая в порыве ветра. Водишь пальцем по небу, рисуя невидимые линии, но в следующую секунду, твоя рука оказывается у меня под футболкой, и я вздрагиваю от неожиданности. Чувствую на щеке твое дыхание, легкое мимолетное прикосновение губ.  — Тилль, смотри на звезды. Ты сползаешь ниже, и я замираю, уставившись в усыпанную огоньками высь. Слышу тихий звон расстегиваемой пряжки на ремне, ты немного стаскиваешь джинсы, сразу становится свободней. Забираешься пальцами под резинку трусов, тянешь вниз, избавляя от мешающей одежды; и вдруг, поймав на себе мой взгляд, немного смущаешься.  — Футболку сними. — говоришь с некоторым раздражением, поглаживая по нескрываемой джинсами части бедра, сжимаешь, оставляя на коже ровные вдавленные полумесяцы от ногтей. Быстро раздевшись, снова откидываюсь на спину.  — Смотри на звезды. Только не на меня. — доносится тихий, совершенно не похожий на твой обычный, голос. Я поднимаю глаза, и мокрый язычок скользит у меня по животу. Это немного щекотно, заставляет напрягаться. Ты касаешься кончиком пальца полоски темных волос.  — Куда ведет блядская дорожка? — негромко смеешься, нежно исследуя губами кожу. Рука спускается ниже, рассыпая по телу мелкую дрожь.  — И запомни, это всего лишь из интереса, и ничего больше. — останавливаешься, растягивая долгожданный момент. Я смотрю вверх, ощущая, как головка члена прижимается к твоей щеке. Ты держишь его пальцами, и сам направляешь, куда нужно. Проводишь по губам, чуть приоткрыв рот, прикасаешься языком, слизнув капельку смазки. Я не вижу тебя; не вижу, что ты делаешь. Это можно только чувствовать и представлять, во всех мелочах, насколько хватит воображения. Берешь в рот, и влажное, обжигающее тепло затягивает в себя. Сначала только часть, но глубже с каждым движением. Мне снова не верится, что все это происходит, как в тот первый раз, и я незаметно для тебя опускаю взгляд вниз. Упавшая челка немного закрывает твое лицо, но видно, как ты плотно обхватываешь губками стояк и, прикрыв глаза, двигаешься в одном ритме. И снова передо мной чернота неба. Зажав в пальцах твои мягкие волосы, притягиваю ближе. Ты не особо сопротивляешься, только сильнее прижимаешь языком член, пропуская в горло. Заставить ускориться уже сложнее: ты сбиваешься, слегка задеваешь зубами- не то, чтобы очень больно, а неприятно и опасно. Приходится тебя отпустить, но ненадолго- ты сам берешь мою руку и опускаешь себе на голову. Я медленно проваливаюсь в нескончаемую темную бездну неба, раскачивающуюся в такт с тобой; и бесчисленные пульсирующие звезды вспыхивают огнем. Напряжение вырывается резким толчком, накрывая сыплющимися сверху дождем, как после фейерверка искрами. Сплюнув в сторону, ты ложишься рядом, целуешь еще мокрыми губами и опрокидываешься на спину.  — Ну и как это, когда в небо кончаешь? — улыбнувшись, затягиваешься сигаретным дымом.  — Кайфово. — выдыхаю в ответ. Повернув голову, ты некоторое время внимательно смотришь на меня, будто пытаясь разглядеть эмоции.  — Ты понял, что это был только интерес? — наконец нарушаешь молчание, и это звучит не как вопрос, а как факт.  — Если тебе от этого спокойнее, то пусть будет так. — приподнявшись, застегиваю джинсы. Знаю, что ты не сможешь не отреагировать на подобную фразу, и мысленно начинаю отсчет. Ты отзываешься- немного позже, чем я предполагал, но с ожидаемой ноткой раздражительности, типа как вообще можно сомневаться в твоих словах.  — Это так и есть. — четко проговариваешь, уставившись на меня отмороженным взглядом. — И не думай, что мне понравилось.  — Не думаю. — улыбка натягивается сама собой. — Но только в любом случае суть одна. Я замолкаю, не торопясь закуриваю, выворачиваю скомканную футболку, и, когда ожидание становится невыносимым, говорю как можно серьезнее:  — Рих, ты отсосал. Блеск в твоих глазах моментально тускнеет, сменяясь мертвенной пеленой.  — Долбоеб. — швырнув в меня рюкзак, ты разворачиваешься спиной. Конечно, я надеялся на большее, что тебя конкретно порвет, и до утра можно будет узнать и выучить множество интересных выражений, но ты тупо сдался. Обняв сзади, накрываю нас обоих твоей курткой. Ты вырываешься, пытаясь отстраниться, и я еще ближе стаскиваю тебя к себе, обхватив за руки.  — Не гони. — вплотную прижавшись, тихо говорю на ухо. — Это я так, типа любя. Но эта шутка неожиданно действует- ты почти перестаешь дергаться.  В тишине, совсем рядом, слышится твое уже спокойное дыхание. Подложив мою руку под голову, ты повыше натягиваешь куртку, пряча лицо. — Тилль, сука, как же ты меня бесишь.

***

На заводе спускают давление в трубах; в воздухе, закрыв солнце, висит непроницаемая дымка. Ветра почти нет, и эта серость еще долго будет оседать вниз, оставляя ровный тонкий пыльный слой, окрасив зелень в матовую бледность. Отсюда, с пустыря, хорошо видно, как вдали, над кронами тополей поднимаются вверх клубы черного густого дыма. Немного расставив руки в стороны, ты идешь по рельсе, шаг за шагом, стараясь удержать равновесие.  — Как из печки. — отвлекаешься на мгновение, с улыбкой глядя в небо. Нога соскальзывает с железной полосы и, оступившись, ты сходишь на шпалы.  — У меня из окна вид еще лучше. Такая романтика, аж до слез. Попытка изобразить на лице какую-то очарованность не удается — закатываешь глаза, и выражение становится явно обдолбанное. Со вчерашнего дня, когда Пауль ошарашил очередным известием, ты не находишь себе места. Сперва тебя взбесило то, что он сказал; потом- то, что я не сказал тебе об этом раньше; а невозможность что-то изменить, как всегда, довела окончательно. Сам факт того, что один из «наших» находится в достаточно близких отношениях с девкой из семейства Гольдберга, уже автоматически делает его недочеловеком, и узнав об этом, ты теперь долго не успокоишься. Весь прошлый вечер мне, вместе с Ландерсом и Шнайдером, пришлось выслушивать твою очередную лекцию о чистоте расы и о последствиях предательства своего народа. Открывающийся перед нами пейзаж, походу, снова напомнил тебе вчерашний разговор.  — Это же не просто неуважение к своей нации. — пинаешь брошенную на землю пустую пачку от сигарет. — Это кровосмешение, скрещивание разных видов, зоофилия, ебать. За такое убивать надо, хотя полезнее использовать их обоих для чего-нибудь, ну или на крайняк, просто сшить из них что-то одно -с двумя головами и ногами вместо рук, и держать возле дома на привязи, а иногда выгуливать и пугать этим людей. Было бы прикольно. Ты гоняешь пачку между рельсами, играя сам с собой.  — Но условия не позволяют вывести новый экземпляр, поэтому нужно просто- ликвидировать, пока размножиться не успели. Помятая пачка падает под ноги, и ты выжидающе, с улыбкой, смотришь на меня. Я не знаю, что тебе сказать на это. Ты живешь другим законом, правилам которого неотступно следуешь. Но, касаясь этой расовой чистоты, упускаешь один момент- что также подлежишь уничтожению, как и те, кого ты не считаешь за людей.  — Рих, ты же и сам криво едешь. Нельзя, блять, нам с тобой трахаться, за это тоже ликвидируют. Молчишь, подняв голову, всматриваешься в застилающий небо дым, выползающий из труб угольно- черной ватой, и медленно растворяющийся в воздухе, становясь прозрачно-серым.  — Кто ликвидирует? — резко глянув мне в глаза, пронзаешь холодом. — Наш собственный закон? Прошагав по шпалам, останавливаешься напротив меня, выпрямившись, как в строю.  — Знаешь, что даже те, кто издают эти законы, иногда сами же их и нарушают. По любому, и у Фюрера были свои заморочки, только о них никто не знает. И потом, где написано, что нам нельзя трахаться? Конкретно сказано только об истреблении пидорятни, к которой я никакого отношения не имею. То, что между нами бывает- не показатель. Не обязательно в жопу ебаться, чтобы стать пидором. Кто-то уже от природы им является, с рождения, сука. В каждом заложены слабости, но тот, кто не умеет их контролировать- пидор. Каждый, кого можно запугать, кто отказался от своего, кто живет в страхе- тоже. Кто не ради жизни, а ради существования готов жрать любое говно- также. Я ничего не говорю- это бессмысленно, просто смотрю на тебя и слушаю, охреневая от твоей самоуверенности; четко осознав, что если ты в том же духе начнешь говорить толпе, что снег не белый, а черный, люди поверят.  — Поэтому Фюрер и траванулся, когда понял, что все накрылось. Но он не отказался от идеи, ведь лучше смерть, чем отказ и признание поражения. И так должен поступать любой, кто считает себя человеком, а эти потрахушки- полный порожняк, по сравнению с настоящей пидорятней. Всю свою речь ты выдаешь на одном дыхании, как по накату- не сбившись, и ни разу не задумавшись.  — И теперь, храня переданный нам закон, мы вправе понимать его так, как этого потребуют обстоятельства. Ты замолкаешь, отводишь взгляд; будто разжав железную хватку на шее, отпускаешь меня. Закуриваешь, добавляя в реальность серости сигаретным дымом. Возле твоей ноги, из-под шпалы тянется вверх тонким стебельком чахлая ромашка, раскрыв желтое сердечко среди мелких, грязно- пыльных лепестков. Пока ты отвлекаешься, я быстро наклоняюсь, незаметно сорвав уродливый цветок. Даже не знаю, зачем это сделал, все- равно не смогу подарить, тупо не решусь, и прячу за спину. Ты оборачиваешься, внимательно смотришь на меня, кажется, что обо всем догадываешься. Я неосознанно протягиваю тебе зажатую в пальцах ромашку.  — Это что? Вообще охуел? — твоя издевательская улыбка открывает ровные зубы. — Или ты во мне девку увидел?  — Помечтай. — стараюсь также улыбнуться в ответ, пряча стремное смущение. — Хотел показать, какой уебищный цветок вырос, а ты сразу под себя гребешь.  — Ты реально конченный. — аккуратно берешь за стебель, сдуваешь пыль с недоразвитых лепестков. — Ну и нахер ты его сорвал? Он ведь теперь умрет.  — И что? — я с непониманием вглядываюсь в твое лицо. — Он и так полудохлый. В твоем взгляде явное осуждение.  — Тилль, это цветок. — ты поясняешь, как ребенку, который еще не совсем понимает смысл всех слов. — Цветок тоже живой, и не хочет умирать, а ты его взял и просто убил. Так не делается. Засунув ромашку в нагрудный карман куртки, оставляешь снаружи маленькую несуразную головку.  — Садист, блять. — смеешься и, подцепив ногой сигаретную пачку, пинаешь мне.

***

Капли дождя стучат по железному навесу; на мокрых листьях, вырванных из темноты, отражаются блики тусклого фонарного освещения. Спрятавшись под козырек ближайшего подъезда, ты сидишь на оставленном кем-то деревянном ящике, с бутылкой пива в руке. Я- немного в стороне от тебя, стою, привалившись спиной к стене. Свет от фонаря сюда не попадает, оставляя нас во тьме.  — Может, ко мне пойдем. — не поворачиваясь говоришь ты, уставившись на грязный, облепленный изнутри дохлыми мухами, круглый плафон. Последние дни мы редко видимся- я либо на работе, либо сплю; и пару раз, когда ты приходил, у меня дома был Ландерс. Походу, ты ждал, что сегодня я приглашу тебя к себе, но так и не дождался. Конечно, я бы это сделал, чуть позже, а теперь ты сам даешь мне повод поиздеваться над тобой.  — Зачем? Ты оглядываешься, но в темноте не видно лица, и я не могу понять, какие сейчас на нем эмоции.  — А ты не хочешь? — голос ровный, как обычно. Подхожу чуть ближе, чтобы можно было наблюдать за твоей реакцией. — Чего не хочу? К тебе пойти? Молча следишь за мной глазами, но даже из своего положения, сидя на ящике и глядя снизу- вверх, смотришь как на говно. Ставишь бутылку на пол, закуриваешь. Поднявшись, останавливаешься рядом и, приблизившись почти вплотную, демонстративно выдыхаешь дым мне в лицо. Четко прорисованный контур губ и холодный проблеск в глазах- прямо передо мной; я даже на расстоянии, не прикасаясь, ощущаю возбуждающее тепло твоего тела. Меня дико тянет схватить тебя за задницу, прижать к себе и, вцепившись в волосы, до крови искусать знакомые губы. Пора уже забить на дождь и быстрей идти домой, пока я еще в состоянии сдерживать свои порывы. Через дорогу, под желтым пятном фонаря движутся две фигуры. Я невольно перевожу на них взгляд, ты тоже оборачиваешься и на мгновение замираешь: девка из семьи Гольдберга вместе с тем, кто с недавнего времени стал для тебя позором нации, стоят возле магазина, укрывшись одним зонтом, и о чем-то беседуют. Ты не шевелишься, но весь напрягаешься, как затаившаяся кошка.  — Рих. — пытаясь отвлечь твое внимание, беру за руку. Поворачиваешься только после того, как эти двое зашли в магазин, скрывшись за дверью. Взгляд застывший, абсолютно не выражающий какие-то вспыхнувшие чувства.  — Пошли лучше ко мне. — притягиваю тебя ближе.  — Сейчас пойдем. — с улыбкой отходишь в сторону, освободив руку.  — Ты куда? — стараюсь не показывать неожиданно появившееся на душе беспокойство. Ты стоишь под дождем, подняв голову к небу и закрыв глаза, ловишь лицом быстрые капли.  — Отлить, блять.- чуть слышно смеешься. — Или со мной пойдешь, поможешь? Подкуриваю сигарету- первая затяжка немного успокаивает нервы. Промчавшаяся по пустой трассе машина с шумом выплескивает на тротуар волну из собравшейся у обочины лужи. Я отвлекаюсь на хлопнувшую дверь магазина, наблюдая, как два силуэта пересекают дорогу, проходят по двору мимо меня. Он держит зонт и что-то тихо говорит ей, припав к уху; она смеется в ответ и зажимается. Не заметно, чтобы особо убивалась горем по умершему родственнику. И пока они не свернули за угол соседнего дома, в темноте виднеется белая сумка на ее плече. Брошенный на землю окурок шипит и быстро тухнет. Тебя до сих пор нет. Я уже в который раз измеряю шагами небольшой квадрат асфальта у подъезда и, случайно задетая ногой бутылка падает и катится со звоном, выплескивая остатки содержимого. Дождь заметно усиливается, хлещет по дороге, поднимаясь вверх туманом брызг; вода гремит по водосточной трубе, потоком вырываясь наружу. Неприятная мысль появляется внезапно. От осознания всего, что может произойти, или уже произошло, бросает в дрожь, сжимая холодом сердце. Можно было и раньше догадаться, почему ты все еще не вернулся. Даже не знаю, сколько прошло времени с того момента, как эти двое скрылись из вида; и я бегу вслед за ними, через несколько дворов, еле различая во тьме железные качели и перекошенную лестницу; наступая в лужи, уже насквозь промокнув под ливнем. Дворы заканчиваются, дальше дорога выходит на пустырь, тянется к рельсам и к дому Гольдберга. Но даже на открытом пространстве, из-за стены воды ничего не видно: только чернота вокруг, и небо- светлее на полутон. Грязь мокрая и скользкая, шлепает под ногами, прилипая к ботинкам. Я останавливаюсь, вслушиваясь в непрерывный шум. Впереди на земле валяется что-то белое. Это ее сумка. От нервяка начинают стучать зубы; медленно, стягивая голову обручем, приходит осознание того, что я опоздал… Сквозь листву яблонь пробивается желтый свет окон, и аллея до еврейского дома издалека похожа на длинный коридор. Твоя тень мелькает немного в стороне, в сумраке, среди деревьев. Методично и повторно, как по заученной схеме, сыпятся удары на неподвижно лежащее тело того, кто когда-то был «нашим». Я сходу сшибаю тебя с ног, опрокинув в грязь.  — Пусти, сука. — ты впиваешься мне в плечи с такой силой, что кажется, будто проткнешь пальцами. Я не в состоянии что-то говорить и, схватив, оттаскиваю тебя в сторону, подальше от аллеи, подальше от света, в темноту.  — Не лезь. — орешь не своим голосом, дергаешься, ставишь подсечки, мешая мне идти. Удержать тебя просто не реально и ты, резко извернувшись, бьешь в печень. На мгновение дыхание останавливается, боль парализует, сложив пополам. Ты вырываешься и снова кидаешься к телу, вскочив сверху, прыжками вбиваешь в землю. Тебя по любому нужно отсюда уводить, и как можно быстрее. Выпрямившись через силу, чувствую, как каждое движение отдается в бок. Я только сейчас замечаю во тьме, в траве под деревом светлый женский плащ. Стараюсь не обращать внимания на боль, и, зайдя со спины, сгребаю тебя в охапку, прижав руки к телу.  — Не мешай, блять. — шум ливня заглушает твой крик. Отчаянно сопротивляясь, ты пытаешься выкрутиться, извиваешься и рвешься из объятий. С большим трудом получается уйти от того места на несколько метров, хотя бы так, чтобы нас не было видно. Ты наступаешь мне на ноги, стараясь сильнее надавить; неожиданно бьешь пяткой в голень, заставляешь упасть. Но на этот раз я не выпускаю тебя и тащу вниз вслед за собой, в грязь. Сквозь пронизывающую боль еще крепче сжимаю руки.  — Нахуя ты пришел? Уебывай. — кричишь почти в ухо, оглушая истошным воплем. Колотишь ногами по земле, упираешься, все еще в надежде освободиться.  — Отпусти. — ты завываешь, крутишь головой по сторонам, разметав по лицу мокрые волосы.  — Нельзя. — стиснув, прижимаю тебя к себе так, что удары твоего сердца становятся явно ощутимы даже через одежду. Ты вырываешься до тех пор, пока сил совсем не остается. Скулишь, скребешь пальцами грязь.  — Пусти. — шепотом, еле слышно. Больше я тебя не чувствую: ты просто таешь в руках, испаряешься, и, опустив лицо, безвольно падаешь головой мне на плечо. Замираешь в одном положении. Ощущаю, как тебя трясет мелкой дрожью- ты молча плачешь от осознания безысходности; от того, что не можешь что-то изменить, и это для тебя самое страшное. Я уже не держу, только обнимаю. Ты сидишь, привалившись ко мне боком- так, чтобы не было видно глаза, зарываешься лицом в мою куртку. Я не знаю, что будет дальше; не знаю, живы ли вообще те двое; это для меня не важно, главное- чтобы никто не догадался, что все это сделал ты. Поднимаешься, оглянувшись на мгновение. Дождь скроет твои слезы, смоет водой, будто ничего этого и не было. Ты постараешься забыть, что так просто показал свою слабость, а может, действительно, забудешь. Вытеснишь из памяти ситуацию, идущую вразрез твоим убеждениям. Молча уходишь, пряча взгляд, оставив меня за беспросветным занавесом ливня.

***

Вечером ты появляешься в моем дворе. Сидишь на скамейке и что-то рисуешь в своей тетради. Я наблюдаю за тобой из окна, как ты, немного отстранившись, издалека оцениваешь творчество, и снова склоняешься над раскрытой на коленях тетрадкой. На улице уже заметно темнеет, приближающаяся ночь погружает дворы в легкие сумерки; в окнах кое-где горит свет и вдоль дороги включены фонари. Выхожу к тебе, присаживаюсь рядом, зажав в зубах сигарету. Ты не поворачиваешься, делаешь вид, что не замечаешь меня, уставившись в тетрадь. Я заглядываю через плечо, специально выдыхаю дым возле лица, но реакции все-равно нет. Смотрю на твои сбитые вчера кулаки, с оставленными на них характерными следами от зубов. Сейчас у меня нет желания напоминать тебе о случившемся, и выяснять, что известно о последствиях. Немного наклонившись, слегка касаюсь щекой твоих волос, пробуждая желание. Ты придвигаешься ближе.  — Не дыши мне в ухо. — не глядя, тихо произносишь, чуть заметно улыбнувшись. — Подожди, я пока рисую. Все-таки эти несколько дней, когда никак не получалось остаться с тобой вдвоем, дают о себе знать. У меня встает и сидеть теперь вообще неудобно.  — Тебе не темно? Может, дома дорисуешь?  — Типа я такой долбоеб, и нихера не понимаю, для чего ты меня к себе зовешь. — забрав у меня недокуренную сигарету, негромко смеешься, с нескрываемой издевкой. — Не переживай, я за этим и пришел. Остается только ждать, когда ты закончишь, глядя, как на бумаге в несколько движений карандаша строятся дома, вырастают деревья и в небе появляется прячущийся за листвой месяц- эскиз без особой прорисовки; мгновенный кадр, вырванный из целой пленки. Ты закрываешь тетрадь и, наконец, поворачиваешься ко мне.  — Живые оба. — холодно говоришь, быстро перекинув взгляд в сторону. — В больнице лежат, а наша страна оплачивает их лечение. Это, блядь, вообще нормально?  — Откуда знаешь, что живые?  — Ландерс сказал. — отзываешься ты.  — По любому скоро полицаи появятся. Ты лучше в своей комнате все палево со стен убери хотя бы на время. Ты без слов убиваешь меня глазами, как выстрелом в упор. На этот раз не хочу ничего тебе доказывать и пояснять, что нельзя так делать. Молча поднимаюсь и иду к подъезду, дожидаюсь, когда ты проскользнешь мимо, пряча улыбку. Пропускаю тебя вперед и, пока поднимаешься по лестнице, опять смотрю на твою задницу. Ты, походу, специально засовываешь руки в карманы, еще сильнее натягивая джинсы. Замок щелкает с поворотом ключа, распахнутая дверь пропускает нас в темноту квартиры. Не включая свет, начинаю разуваться, но ты резко прижимаешься, скользя руками по телу, стягиваешь с меня кофту. Целуешь, прикусывая губы, и, обняв за шею, тащишь за собой в комнату. Толкнув на диван, садишься верхом.  — Ты куртку не снял. — обнимаю и притягиваю к себе.  — Успею еще. — дышишь в лицо и, скользнув языком по щеке, проникаешь в рот. Взяв меня за запястья, вскидываешь вверх руки, прижав к дивану. От своего непривычного положения даже весело становится. Ты отстраняешься, но не отпускаешь. Чувствую, как навалившись всем весом, сильнее вжимаешь меня одной рукой; а свободной, расстегнув ремень, забираешься в штаны, но только дразнишь, почти не прикасаясь.  — Тебя все устраивает? — тихо спрашиваешь, убрав руку.  — Ты только что обломил. — немного подавшись вперед, ловлю губами твои. От покусываний ты чуть слышно постанываешь и трешься об стояк. Я внезапно ощущаю холодное прикосновение к запястьям, сдавливание и щелчок над головой. Падающего в окно света достаточно, чтобы видеть тебя. Ты сидишь сверху, довольно улыбаешься, расстегиваешь замок и скидываешь на пол куртку. Опускаю перед собой скованные руки. Железные браслеты, с совсем короткой цепью теперь не позволяют нормально двигаться.  — Рих, сними, это уже лишнее. Первая мысль, которая появляется- есть ли вообще у тебя ключ от наручников; или ты, найдя их где-то, просто решил проверить, как они работают.  — Не нравится? — смеешься, немного откинувшись назад, снова запихиваешь руку мне в штаны. Я выдыхаю, чувствуя, как ты обхватываешь член и, немного надавливая, водишь пальцем по головке.  — Тилль, а тебе не кажется, что это все как-то неправильно?  — Что конкретно? — замираю от каждого твоего движения.  — Сам подумай. Тебе всегда достается лучшее: мало того, что ты меня трахаешь, я еще и отсасываю. — начинаешь ускоряться, заставляя сбиваться дыхание. — Получается, что тебе- все, а мне- ничего. Сложившаяся ситуация радует все меньше. Я уже понимаю, к чему ведет этот разговор.  — Каждому свое. — выдаю первое, что пришло в голову.  — Ну я просто очень хочу попробовать. — наклонившись шепчешь ты и прикусываешь за ухо.  — Да конечно, блять, из интереса, как всегда. — с одной стороны все это смешно, а с другой- страшно.  — Ну да. — не задумываясь соглашаешься, даже не пытаешься отмазаться. — Мне же интересно, какие у тебя были ощущения, когда ты в небо кончил.  — Не надейся. Это вообще не рассматривается. — у меня никогда не возникало желания поменяться с тобой местами. Ты останавливаешься, разжимаешь пальцы, вновь обломив.  — Тогда и ты не надейся на то, что я сниму с тебя наручники. По крайней мере, до следующего вечера, хотя не факт что это будет завтра. — ты нагло смеешься, гладишь меня по щеке. — Ходи так, тебе идет.  — Рих, ты ебанутый? — ловлю на себе твой отмороженный взгляд, не предвещающий ничего хорошего. — Мне вообще то завтра на работу.  — И что? — изобразив удивление, ты опрокидываешься рядом на спину. — У тебя столько вариантов, можешь выбирать любой: пойти на работу в браслетах; не пойти на работу и просидеть в них же дома; либо отсосать и пойти на работу свободным, и с чистой совестью. Твой звонкий смех разносится по комнате и стихает в темноте.  — Хватит ржать. — присев, поворачиваюсь к тебе. Ощущение скованности начинает напрягать.  — Снимай уже эту хуйню, или ты реально хочешь, чтобы я завтра из-за тебя работу проебал?  — А при чем тут я? — прикидываешься, что не понимаешь. — Это твой выбор. Подхожу к окну. Доставать в наручниках из кармана сигареты не очень удобно, но все же получается. Лежишь на диване, подложив руку под голову, с улыбкой смотришь на меня. Может, ты тупо решил отомстить за вчерашнее: за то, что я помешал тебе; или за то, что видел твои слезы.  — Подумай еще. — ты спускаешь ниже свои джинсы, насколько позволяет застегнутый ремень.  — Я уже сказал. Отъебись. — повернувшись к тебе спиной, затягиваюсь дымом, стараясь успокоиться.  — Ну, тогда до завтра. — ты медленно поднимаешься и, задержавшись рядом на мгновение, целуешь в щеку. — Я вечером приду и сниму с тебя браслеты. Ну, если ключи не потеряю. Взяв куртку, выходишь в коридор. Слышу, как возишься, обуваясь. Щелчок замка и дверь захлопнулась, погрузив комнату в тишину. Я все еще не могу поверить в то, что ты ушел; до последнего надеясь, что это тупая шутка. Ты останавливаешься возле скамейки, помахав мне рукой, и направляешься через двор, к кустам. Может, ты все-таки вернешься… Но нет. Наблюдаю, как через пару секунд сворачиваешь за угол и все…  — Рих. — ору на всю улицу. Меня уже конкретно раздражает собственное положение.  — Иди сюда, сука. Ты появляешься, выглядывая из кустов.  — Ну что, ты согласен? — кричишь в ответ.  — Домой зайди. — мне снова приходится орать. Ты нехотя возвращаешься, закинув на плечо куртку. И все очертания твоей подтянутой фигуры хорошо различимы в ночном освещении. Стоя под окном, вскидываешь голову вверх.  — Ты передумал?  — Рих, я не знаю. — теряюсь, не решаясь сказать это. — Поднимись, поговорим. Где-то на первом этаже распахнулось окно.  — Вы когда-нибудь заткнетесь или нет? — донесся женский истеричный голос. — Каждую ночь только вас и слышно. Устроили тут притон, наркоманы. Присев рядом на край дивана, ты гладишь меня по плечу.  — Не переживай, это не страшно. — приблизившись вплотную, целуешь в шею. Издевательски смеешься и я чувствую кожей твое прерывистое дыхание.  — Я не умею. — очередная попытка отмазаться снова ни к чему не привела.  — Я тоже. Но тебе же вроде тогда понравилось. — ты обхватываешь мое лицо, повернув к себе, проводишь языком по губам. Встаешь и прямо передо мной расстегиваешь ремень.  — Лучше ляг. — я не выдерживаю в тот момент, когда начинаешь спускать вниз джинсы вместе с трусами. Освободившись от одежды, закинув руку за голову, вытягиваешься на диване во весь рост. Я вообще не представляю, как это все должно происходить. Мне стремно, стыдно, и немного страшно, как будто нужно сделать шаг в темноту, не зная, что в ней скрывается. Но ты решаешь все в одно мгновение- схватив за волосы, притягиваешь ближе.  — Давай уже. — вцепляешься намертво; кажется, что вырвешь клок. — Ты же хочешь, чтобы я снял с тебя наручники? Приходится наклоняться и опираться на локти. Пытаюсь немного развернуть руки, но браслеты впиваются в запястья. Понимаю, что теперь ты меня просто так не отпустишь и, закрыв глаза, осторожно прикасаюсь губами к животу, ощущая, как резко напрягаются мышцы. Спускаюсь чуть ниже, касаясь языком твоей кожи, стараясь хоть как-то настроиться на предстоящее. Ты снова все срываешь, чуть не впихнув член мне в рот.  — Тилль, хватит играть. — прижимаешь головку к губам. Я пытаюсь вообще не думать о том, как это выглядит со стороны и, отключив воображение, пропускаю в себя. Ты входишь, шумно выдохнув, оттаскиваешь назад за волосы и опять засовываешь. Глубоко, почти до горла, заставляя давиться. Зубы непроизвольно сжимаются и я слегка прикусываю.  — Сука. — вскрикиваешь и, отстранившись, несильно бьешь по щеке. — Можешь аккуратнее. По ходу, все-таки осознаешь, что сам разогнался и расслабляешь пальцы, позволяя двигаться свободнее. Я беру, насколько получается, не полностью, чтобы не вызвать рвотный рефлекс. Мне не нравится это делать, но твоя реакция возбуждает. Ты стонешь, держа за волосы, толкаешься навстречу, но уже не так резко, а улавливая ритм; я чувствую, как у самого встает и упирается в диван. Ускоряюсь, стараясь взять как можно глубже, срывая собственное дыхание. Твой член заметно напрягается и ты быстро вытаскиваешь, обхватываешь пальцами, выплескивая на одеяло мутно- белые капли.  — А ты боялся. — приподнявшись, целуешь в губы. — Все заебись, только глубже надо. Потягиваешься, разминая спину, и падаешь на диван.  — Браслеты сними. — протягиваю к тебе скованные руки. Ты нехотя поднимаешь брошенные на пол джинсы, достаешь из кармана ключи.  — Теперь в расчете. В два щелчка освободив онемевшие запястья, швыряешь наручники куда-то в сторону и с довольным видом устраиваешься поудобнее. У меня до сих пор стоит, а осознание только что случившегося напрочь лишает рассудка: сам факт того, что ты заставил меня сделать, что вообще поставил в подобное положение. Рывком стаскиваю тебя ниже, разворачиваю боком и, пока ты не успеваешь опомниться, надавив на плечо, укладываю вниз лицом. Теперь уже тебе приходится делать то, что я хочу. Сжимаю сзади шею, шевелить головой не получается и ты сразу сокращаешься.  — Блять, не так сильно. — хватаешь меня за руку.  — Не переживай. Это не страшно. — возвращаю обратно твои же слова. — Но если будешь сопротивляться, что-нибудь обязательно сломается. Я продолжаю тебя держать, второй рукой снимаю мешающие шмотки, и, ткнувшись стояком в задницу, проникаю пальцами между ягодиц.  — Я так и знал, что тебе это понравится. — с насмешкой говоришь ты. — Дико возбуждаешься, когда отсасываешь. Даже не отпирайся, что это не так.  — Как ты вообще додумался до такого? — поглаживаю, чуть сильнее надавив на края заветного входа, и снова пальцы двигаются вверх, без проникновения.  — Надо было как-то добиться от тебя взаимности, а это оказался лучший способ.  — шепчешь ты, жадно ловя воздух. Снова скользнув ладонью по горячей промежности твоей жопки, останавливаюсь возле стягивающейся дырки, сплюнув, размазываю слюну по откровенно подставленному месту. Ты сам ждешь, когда я засажу, прогибаешь спину.  — Сегодня без крема обойдешься за свой косяк. Запихнув палец, слегка надавливаю на небольшую выпуклость простаты. Ты стонешь в подушку, расслабляешься, пропускаешь второй. Все- равно без крема трудней, пальцы трутся о кожу, но мне сейчас не до этого; хочется скорее оказаться внутри, особенно ощущая твое плохо скрываемое желание. И, еще раз сплюнув на чуть растянутый проход, помогая пальцами, засовываю сперва только головку. Взяв за бедра, тяну к себе, постепенно проникая глубже.  — Тилль, ты сука, мне правда, очень больно, слезь. Но это не действует, а наоборот, — только больше заводит. И мне нравится нырять своим хуем в твою узкую горячую дырку, особенно когда ты зажимаешься и кричишь. Я раньше даже и представить не мог, что ебать пацана может быть настолько кайфово. Секс с тобой глупо сравнивать с сексом с противоположным полом. Найти подружку на ночь никогда не являлось проблемой, но все это было как-то скучно и предсказуемо; типа как знаешь заранее, чем кино закончится, и уже совсем не интересно. Трахаешь просто, чтобы было, превращая весь процесс в обыденность. С тобой- непередаваемо; тебя я чувствую совсем по- другому. Ты вызываешь такое разнообразие неконтролируемых эмоций, что часто приходится сдерживаться, чтобы не кончить раньше времени.  — Больно, блять. — говоришь сквозь зубы, но сам насаживаешься на член. Я незаметно опускаю руки, и больше не держу. Ты прогибаешь спину и продолжаешь толкаться навстречу, вскрикивая от собственных движений. И я снова, вцепившись в твою задницу, до белых пятен на коже, быстрее долблю тебя, пока сознание не отключается на мгновение, ослепив яркой вспышкой и пульсация постепенно стихает внутри. Вытаскиваю и, отпихнув тебя в сторону, падаю рядом. Достаю сигареты из кармана твоих джинсов. Ты лежишь на животе, приподнявшись на локтях и, глядя на меня, беззвучно посмеиваешься.  — Теперь точно в расчете. — улыбаюсь, выдохнув серое колечко тебе в лицо. Дым плавно огибает четкие контуры, растекается и исчезает в темноте.