Тетрадка

— И как им только не стремно? — ты улыбнулся и закатил глаза. Мы сидели на скамейке неподалеку от секс-шопа, скрывшись от солнца в тени каштанов. Навестили в больнице Ландерса и, гуляя по улицам города, совершенно случайно наткнулись на магазин, но зайти туда не рискнули, и теперь со стороны наблюдали за посетителями. Проводив взглядом уже немолодую женщину, скрывшуюся за дверью, ты снова криво усмехнулся:  — Пошла хуй покупать. Сбитый щелчком пальца пепел от сигареты не успевает упасть на асфальт и исчезает, развеянный ветром. Витрина полностью завешена красным баннером и с улицы не видно, что находится внутри. Дверь вновь открывается. Лысый мужик оглянулся по сторонам, держа подмышкой большой пакет, и быстро направился к припаркованной рядом машине.  — По любому надувную подружку домой повез. — не поднимаясь со скамейки, вытягиваешься в струну, глядя на него из-за кустов. — Хоть бы сначала в ресторан сводил для приличия. Только с виду весь такой типа правильный, в костюме и в галстуке; а на уме одно- как бы поскорее надуть, и потом уже на галстук похер будет… Ты швырнул окурок в траву и, достав из пакета две банки пива, сунул мне одну из них.  — Удачного просмотра. Железный лепесток продавливается под пальцем, с тихим шипением выпуская пену наружу.  — Ты прикинь, сколько вокруг извращенцев. — никак не можешь успокоиться и тебя все дальше несет в твоих размышлениях. — На улице кого-нибудь из них увидишь, даже и не подумаешь, что может, он в этот самый момент сжимает в кармане резиновую пизду. На твой звонкий смех оборачиваются прохожие, но ты не обращаешь на это внимания и замолкаешь только для того, чтобы отхлебнуть.  — Или у вполне такой интеллигентной тетки в шкафу целая коллекция искусственных хуев. — толкнув меня в бок локтем ржешь, чуть не подавившись пивом. — Блять, даже страшно такое представить. Это типа как в фильмах ужасов показывают, — когда у маньяков стоят на полках заспиртованные в банках органы, или человеческие эмбрионы. В эту секунду ненавижу свое бесконтрольное воображение- вся картинка четко прорисовывается перед глазами и я сам захлебываюсь.  — Заткнись. — оттолкнув тебя в сторону, отворачиваюсь, пытаясь успокоиться. Ты приваливаешься к спинке, вытянув ноги, и с улыбкой смотришь на меня, но твой взгляд тут же цепенеет, скользнув через плечо. На соседней скамейке сидит пара, примерно нашего возраста. Обычные, совсем ничем не примечательные и, если бы не ты, я никогда бы не обратил на них внимание. Они, прижавшись друг к другу, держатся за руки, скромно целуются; она прячет глаза, изображая смущение.  — Еще не лучше. — по- прежнему улыбаешься, но в твоих чертах заметно добавляется жесткость. — Проявлять свои слабости перед людьми- то же самое, что признать себя животным.  — При чем тут животные? — прокашлявшись, наконец получается нормально вздохнуть. — Может у них любовь? Ты в одно мгновение уничтожаешь меня взглядом.  — Любовь? — звучит так, будто вообще первый раз в жизни слышишь слово. — Это не любовь. Это инстинкт размножения и ничего больше. То, что они лижутся сейчас со счастливыми рожами- не показатель. Я больше чем уверен, что эта дичь обсуждает его со своими подругами: жалуется, если где-то криво въехал, или наоборот- хвастается, когда все заебись. Также и он, за спиной у своей шкуры по любому рассказывает кентам, в каких позах она дает. Или ты думаешь по- другому? Я пытаюсь ответить, но не успеваю.  — А если еще знакомые или родственники начнут обсирать выбор кого-нибудь из них, то это все, — гасите свет. Например, кто-то из его друзей скажет, что он встречается со шлюхой и приведет неопровержимые доказательства этому, тип по любому откажется от нее, или станет мазаться, что у них все не серьезно. С ней та же ситуация. Никто не согласится терять свою репутацию или общение с теми, от кого зависит. Каждый на что-то ведется. Кто-то на деньги, кто-то на мнение общества- у каждого свои ценности и ни он, ни она не станут жертвовать ими ради друг друга. В очередной раз зажимаешь в зубах сигарету, выдавливаешь огонек из зажигалки. Я решаю, что стоит воспользоваться моментом, пока молчишь.  — Откуда ты знаешь, что между ними происходит? Ты даже не задумываешься над ответом, словно знаешь наперед, о чем я спрошу. Холодно глянув на меня, выдыхаешь дым:  — Ну сам посмотри на них. — слегка наклоняешься, чтобы лучше было видно объект разговора. — Разве она откажется от нормальной жизни ради него? Согласится переехать куда-нибудь в деревню, на помойку, в подвал, чтобы остаться с ним? Будет ходить в обносках и сидеть голодом, лишь бы он был рядом? Я очень сильно в этом сомневаюсь. Это же обычная шкура и в ней нет ничего особенного, а этот еблан течет, как конченная блядь. Но только если его девке малость подпортить лицо и нарядить в те же самые обноски, — станет ли он также зажиматься с ней у всех на виду, или застремается и найдет себе другую? Неудивительно и то, что в любой момент они разбегутся и уже через короткое время забудут друг друга, заменив кем-то еще, а свои прежние отношения выставят как ошибку, обосрав свой когда-то собственный выбор. Это все- именно что инстинкт, или показуха, но никак не любовь. Ты залпом выпиваешь оставшиеся пиво, с хрустом сминаешь банку и, прицелившись, закидываешь в стоящую неподалеку урну. Сразу же достаешь следующую и открываешь, чуть не накапав полившейся пеной на свои очередные новые джинсы. Мне становится интересно, что же такое любовь в твоем понимании; хотя, скорее всего, это все воздействие выпитого пива и летней жары. Будь я в нормальном состоянии, на этом бы разговор и закончился.  — Рих, так что же тогда по- твоему любовь? Новая банка оказывается у меня в руках, ты чуть заметно улыбаешься.  — Любовь- это то, что всегда требует жертвы, отказа. Причем, не нужно жертвовать абсолютно всем. Она забирает обычно только то, что является для тебя самым дорогим и важным. Если человек способен отказаться от самого ценного для него, чтобы быть с кем-то, но не сожалеть при этом о своем выборе- это и есть любовь. Я, завернув голову, все еще разглядывал ту, кого ты назвал шкурой. Ну да, действительно: вид достаточно ухоженный, — не только шмотки, хотя и они тоже, наверное, стоят подороже наших вместе взятых; какая-то типа модная прическа- но я в них нихрена не соображаю, просто иногда вижу по телевизору что-то подобное, да и на улице часто такие попадаются; — а то, что признано большинством, автоматически становится модным и, не важно, насколько бредово это выглядит. Жесты, улыбка, взгляд, движения- абсолютно все реально шлюханское, — тупая попытка показать этому своему долбоебу, что она королева секса, и ее нужно добиться… Хотя, по- моему, лучше сразу добить… Какие уж тут могут быть жертвы?  — И такая любовь существует?  — Не знаю. — пожав плечами, ты смотришь вверх, прищурившись от проникающих сквозь листву солнечных лучей. — Наверное, где-то и существует.

***

Я сижу на диване и ты, вытянувшись, лежишь животом у меня на коленях, вклеивая в свою тетрадку на скотч вырезанные из газет и журналов фотографии разных городов Германии. Их уже достаточно много- почти развернутая страница и ты под каждой картинкой своим ровным почерком подписываешь названия.  — Долго еще? Ты попросил не шевелиться, пока не закончишь, а у меня уже начинают затекать ноги. Хоть ты и не тяжелый, но находиться в одном положении и еще держать твой вес не совсем удобно.  — Нет, только два осталось. Ты делаешь все очень аккуратно, — чтобы каждая вырезка была на своем месте. Мне не особо видно, как там получается, но твоя сосредоточенность заставляет терпеть и ждать. Наконец, уперевшись руками в диван, ты немного отстранился, рассматривая со стороны свое творчество и с довольным видом присел ко мне поближе, положив перед собой раскрытую тетрадь.  — И зачем ты это сделал? — глядя на на наклеенные картинки с изображением площадей и зданий, я никак не мог понять смысла твоей работы.  — Хочу побывать во всех этих городах. — с некоторой мечтательностью в голосе отозвался ты. — Разве тебе бы не хотелось?  — Да я как-то не думал об этом. Хотя, если просто побывать, то наверное, да; но только не жить там. Ты повернулся, с явным непониманием уставившись мне в глаза.  — Почему?  — Кипиша много, на улицу спокойно не выйдешь- везде люди, движняк. Это все пиздец, как напрягает. Я бы вообще в город не ездил, если бы не работа.  — И че? Так всю жизнь и прожил бы в этой жопе мира? — холод во взгляде сменился откровенным удивлением.  — Я и так живу здесь всю жизнь и не особо обламываюсь. — твоя реакция на мои слова заставляет улыбнуться.  — Жаль, что ты не хочешь жить в городе. — отворачиваешься и говоришь чуть тише. — Мы могли бы вместе поехать в Кёльн. Я уже совсем забыл, что тебе скоро поступать в военку. До конца лета осталось всего три недели.  — И что я буду там делать? — становится как-то пусто от осознания того, что ты уедешь, но я стараюсь не показывать это и, взяв тетрадку, делаю вид, типа разглядываю фотографию Мюнхена, пытаясь прогнать переполняющие эмоции.  — А что ты здесь делаешь? — резко поднимаешься и, отойдя к окну, замираешь, стоя ко мне спиной. — Также, на работу устроишься. Там есть все перспективы найти что-то получше, и потом, это только первое время придется жить в Кёльне, а дальше еще куда-нибудь отправят по распределению, заодно можно будет и города посмотреть. Скотч на уголке картинки немного отстает и я провожу пальцем, чтобы лучше приклеить; между страниц вложено что-то достаточно объемное, что хорошо прощупывается. Я некоторое время раздумываю, не решаясь заглянуть.  — Может, даже увидели бы Бранденбургские Ворота, или Рейхстаг. Ты прикинь, увидеть это все так, а не на снимках. Хотя Рейхстаг теперь выглядит по- другому… Я осторожно подгибаю край страницы, уже почти перелистнув наполовину.  — Тилль, ты вообще слышишь? — поворачиваешься и на мгновение замолкаешь, вцепившись в меня взглядом. Я не успеваю ни посмотреть, что лежит в твоей тетради, ни вернуть страницу на место, — так и застываю в одном положении.  — Блять, я тебе уже говорил, что нехрен лезть, куда не просят. — в момент оказавшись рядом, ты выхватил у меня из рук тетрадку и, сразу же замахнувшись, шлепнул по лицу. — Ты совсем тупой, или память отшибло? Мне даже нравится, когда ты пытаешься убить меня глазами, — я уже привык к этому и, схватив тебя за талию, опрокидываю на диван.  — Это нихуя не смешно. — упираясь в грудь руками, стараешься оттолкнуть меня. Тетрадка оказалась зажатой между нами.  — Рих, может все- таки расскажешь, какие у тебя секреты? — не обращая внимания на твои сопротивления, крепко вцепляюсь в волосы, не давая возможности отвернуться.  — Нет у меня никаких секретов. — очередная вспышка ненависти во взгляде обжигает огоньком. Ты заманчиво закусываешь губы и убираешь руки, позволяя прижаться ближе. Чувствую, как плавно, едва заметно прогибаешься.  — Встань, тетрадь помнёшь. — шепчешь, опустив ресницы. Я наклоняюсь, ощущая кожей твое дыхание и… от неожиданного удара в челюсть щелкают зубы. Пользуясь моментом, ты извернулся и вылез из- под меня, но твои волосы я так и не отпустил, держа тебя на расстоянии вытянутой руки.  — Сука. — сидя на полу возле дивана, стараешься выпрямить загнутый уголок. — Все- таки помял.  — Угомонись уже со своей тетрадкой, нахер она мне не всралась. — хотелось в ответку заехать тебе по лицу, но, вспомнив прошлый раз, когда отек на щеке держался несколько дней, я сдерживаюсь и разжимаю пальцы. Смотришь на меня так, типа я совершил какой-то гадский поступок.  — Ты не различаешь, когда я шучу, а когда нет? Не могу я тебе показать то, что в тетради, по крайней мере, пока; и это серьезно. — выдержав паузу, присаживаешься рядом. — Просто не открывай ее никогда без меня. Походу, там что-то действительно очень важное; твои последние слова звучат как просьба и я в первый раз слышу от тебя нечто подобное.  — Ich habe verstanden.

***

Я стараюсь как можно меньше думать о том, что ты скоро уедешь, но отсчет времени пошел. Конечно, не хотелось бы, и я, честно признаться, вообще уже не представляю, что буду без тебя делать. С твоим появлением вся жизнь резко переменилась, и не только моя, а похоже, и всего района. Но я молчу, держа в себе все мысли и переживания, зная о том, насколько значимо для тебя поступление, — ты ведь только к этому и стремился и я просто не могу тебя останавливать, тем более, что этой своей привязанностью, опять же, проявлю слабость. Проехавшая мимо машина, резко просигналив, вырвала из затягивающего болота размышлений; и я, вернувшись в реальность, осознаю, что остановился, наполовину выехав со двора на дорогу. Ты уже дожидаешься возле забора своего дома. Затарившись в магазине пивом, сворачиваем на трассу.  — Ты куда столько набрал? Это же в хлам можно ужраться. — издевательски улыбаешься и, подкурив сигарету, высовываешь руку в окно. — Как потом обратно будем добираться?  — Что-то я не припомню, когда успел на тебе жениться. — не хотел этого говорить, но как-то само вырвалось на нервах. Твой смех вызывает ответную улыбку, избавляя от негативного осадка и некоторое время мы едем молча.  — А ты бы женился? — неожиданный вопрос нарушает повисшую тишину, и я чувствую, как изучаешь меня взглядом. — Ну не на мне, а на какой-нибудь девке? Легкая усмешка на мою немного заторможенную реакцию от первых прозвучавших слов и ты дожидаешься ответа.  — Наверное, нет. — я не особо задумываюсь и говорю первое, что пришло в голову. — Один хрен потом разводиться. Только больше заморочек.  — Я бы тоже не стал. — затянувшись, выдыхаешь дым в салон. — Я вообще не представляю, как можно жить с девкой. Это же постоянные истерики, контроль, беспонтовые ограничения. Конечно, не все они истерички, но большинство.  — Ну, может, ты еще встретишь ту единственную, которая разрушит твои представления. — мельком глянув на тебя, забираю недокуренную сигарету и, стряхнув пепел в окно, зажимаю в зубах.  — Нахер надо. — фыркнув с раздражением, отворачиваешься в сторону. — Единственные особи женского пола, с которыми я могу жить в одном доме- это мать и сестра; мне и так на всю жизнь вперед хватит того, что я слышу от них каждый день. Для чего еще потом терпеть, как какая-то дичь будет орать или запрещать мне делать то, что я хочу? Ты снова замолкаешь, но на этот раз тишина напрягает. Я даже не смог уловить тот момент, когда из простой шутки возник неприятный тебе разговор. Очередная сигарета, щелчок зажигалки и ты мнешь фильтр пальцами.  — Нахер вообще все эти отношения, если они не настоящие? Тупо прикидываться, что всех все устраивает, а на самом деле ненавидеть друг друга? — поджав под себя ногу и привалившись боком к спинке сидения, ты полностью разворачиваешься ко мне. — Скажи, какие чувства может вызывать тот, с кем скучно; от кого ничему нельзя научиться; с кем нет ничего общего? Ведь даже если у меня будет подруга и я ей в шутку ебну в печень, чем это закончится? В лучшем случае истерикой… С каждой секундой тебя несет все дальше и ты сам начинаешь беситься от своих же слов.  — Ты к чему это все говоришь? — выкинув окурок в окно, понимаю, что не хватило и опять забираю у тебя сигарету.  — Блять, ты заебал. — почти переходишь на крик.  — И че, понравилось? — я пытаюсь не реагировать на твои эмоции. На твоем лице появляется нескрываемое замешательство и ты сразу прячешь глаза.  — Так к чему весь этот разговор? — на мгновение оторвав взгляд от дороги, смотрю на тебя.  — К тому, что не смогу я жить с девкой. — заметно смущаешься и, опустив голову, крутишь в пальцах зажигалку.  — Тебя же никто не заставляет этого делать. Живи один, в чем проблема?  — Ни в чем. — и голос вновь спокойный, будто ничего не было, только слегка покрасневшие щеки выдают смущение.  — Тилль. — толкнув меня, заставляешь открыть глаза. — Хватит спать. Уже совсем стемнело, двери в машине распахнуты и прохладный воздух наполняет салон. Я не сразу понял, где мы вообще находимся и не помнил, как отключился. Оглядываюсь, в поисках хоть какого-нибудь опознавательного знака.  — Я же говорил, что тебя вшторит. — ты ржешь, вытянувшись на заднем сидении, держа в руке банку пива. — Уже чуть сам не спился, пока ждал, когда ты проснешься. Сон медленно отпускает и я понемногу прихожу в себя. С пустыря виднеются светящиеся вдали огни ночного города. Их миллионы, как звезд на небе, — цветных и завораживающих.  — Не залипай. — неожиданно схватив за рукав, тянешь меня на улицу. Я даже не успел заметить, как ты оказался рядом. Приходится подняться, хотя это конкретно обламывает. Голова еще тяжелая после сна и от выпитого до этого, и я нехотя тащусь за тобой. Отойдя чуть подальше от машины, ты присаживаешься на мягкую траву, увлекая меня следом.  — Давай уже, приходи в себя. — и, сунув мне в руку банку, сам уходишь за второй.  — Рих, сигареты захвати. — голос подсел, будто я тупо всю ночь пил. Воздух пьянящий и приятный, пахнет пропитанной за день солнцем зеленью, и объятия прохлады будоражат сознание, снимая тяжесть. Швырнув мне в ноги пачку сигарет, ты открываешь банку с характерным шипящим звуком и уже в следующую секунду полулежа раскидываешься возле меня, уставившись на далекие мерцающие огоньки. Первая затяжка и глоток пива уже в который раз заставляют почувствовать, что я все еще жив. Зажав в зубах сигарету, я падаю на спину, заложив руки за голову. Длинные тонкие колоски подрагивают на ветру и щекотят лицо. Вокруг- тишина,: не слышно ни шума города, ни звуков с района. Только тихое шуршание травы и раскинувшееся над нами черное глубокое небо.  — Не можешь дождаться, когда вернешься к своей прежней городской жизни? — я не смотрю на тебя, наблюдая, как ветер уносит сизоватый легкий дым. — Не переживай, уже совсем скоро.  — Я и не переживаю. — отзываешься ты. Банка в твоей руке слегка похрустывает, сминаемая пальцами.  — Хотя, походу, я как-то отвык от всего этого. Скучно будет. — ты продолжаешь разговор после минутной паузы. — Может, ты все- таки передумаешь насчет того, что я тебе предлагал?  — Рих, да не хочу я в город, че приебался? — немного приподнявшись, я отпил из банки и снова упал головой в траву. — Будет скучно- приезжай на выходные.  — Ты хоть представляешь, где Кёльн, и где мы? — усмехнувшись, оборачиваешься на меня. — Не наездишься.  — Ну, тогда на каникулы. Я всегда буду рад тебя видеть. — придвинувшись ближе, хватаю за талию и тащу к себе. — Даже очень, и не только видеть. Ты заваливаешься рядом и пиво из банки выплеснулось на твои джинсы.  — Блять, Тилль, ты бесишь уже. — отстранившись, с явным недовольством оглядываешь штаны. — Мне из-за тебя половину шмотья выкинуть пришлось. Заебись еще, что берцы в норме.  — Не заморачивайся, скоро будешь жить спокойно. — я снова прячу улыбку. Ты еле сдерживаешься, чтобы не сорваться и со стороны это заметно. Мне нравится когда ты злишься, иногда я сам специально довожу тебя до состояния бешенства. Наблюдать, как на твоем идеальном лице сменяется множество эмоций, когда ледяные глаза вспыхивают огнем, и ты в такие моменты становишься неуправляемым, — это ни с чем не сравнимо. Но дико заводит, что тебя приходится успокаивать, а успокаиваешься ты только от жесткого секса.  — Нахера мне это спокойствие? Спокойно бывает только в двух местах- в морге, и на кладбище. — впившись в меня взглядом, ты разуваешься, снимаешь джинсы и, стряхнув, вешаешь их на открытую дверь машины. — Заебись, теперь ждать, когда высохнут.  — Так для чего тогда мне с тобой ехать? — запустив окурок щелчком куда-то в темноту, я замолкаю, в ожидании ответа.  — Чтобы мне не было скучно. — усевшись на капот, ты обхватываешь себя руками.  — Разве не найдешь, с кем там общаться? Познакомишься, новые друзья появятся. Ведь раньше, когда ты жил в городе, у тебя были друзья? Ты молчишь. Подкуривая сигарету, неотрывно смотришь на меня с таким выражением, типа я конченный дебил и со мной вообще бесполезно разговаривать.  — Нет. — ты перебрался ко мне поближе и присел рядом. — Были знакомые, с которыми вместе двигались по общей идее. Но друзей не было. Нельзя же каждого, с кем ты общаешься, пусть даже очень долго, так называть. Мне не нужны в близком окружении те, кого придется тащить за собой мертвым грузом, — те, кто морально слабее или умственно отсталые. Может, конечно, в остальном они и неплохие, но никто из них никогда не станет мне другом. Другом может быть только лучший; только тот, на кого можно равняться; тот, кто будет превосходить тебя самого, ну, или хотя бы держаться на равных. Ты резко осекаешься и замолкаешь, отвернувшись в сторону. Мне этого было достаточно, чтобы уловить суть и, может быть, я бы даже гордился собой, если бы умел… Ты никогда раньше не говорил ничего подобного и, наверное, не сказал бы, если не этот случай и внезапно состоявшийся разговор. Я соображал, что тебе ответить, подбирая слова, но мысли путались и никак не получалось выстроить их в связанную цепочку. Ты повернулся, внимательно изучая меня взглядом:  — Так что, можешь равняться на меня. — холодно улыбнувшись, ты достаточно сильно ударил кулаком по ребрам. Все мысли и глупая сентиментальность исчезли в одну секунду.  — Сука бешеная. — вмиг перевернувшись, я вновь завалил тебя на траву и подмял под себя, не давая выбраться.  — Или я в чем-то не прав? — ты ржешь, пытаясь меня отпихнуть. — Разве я не лучший? Разве есть кто-то лучше меня? Катаясь по траве, ты заливаешься звонким смехом и отбиваешься, — но только вполсилы и, неожиданно резко вцепившись мне в волосы, тянешь к себе. Второй рукой непривычно нежно гладишь по щеке и, приобняв за шею, кидаешься навстречу. До боли кусаешь губы, тихо постанывая мне в рот. На тебе сейчас только футболка и трусы и я, опустив руку вниз, без предварительных ласк, забираюсь под тонкую ткань, наткнувшись на твой уже твердый член.  — Не знаю, я же не трахаю всех подряд. — прижав к земле, стаскиваю с тебя мешающую одежду.  — Ты в край оборзел. — подняв руки, помогаешь снять футболку и, оказавшись совсем безо всего, начинаешь чуть сильней сопротивляться. — Пусти, я не так хочу. Конечно, это обламывает, — прерываться на твои заебы, с уже конкретным стояком в штанах. Но все- же я поддаюсь на твой упрашивающий взгляд, и отпустив, позволяю подняться. Ты медленно встаешь, будто специально растягиваешь весь этот момент. Вильнув своей округлой задницей, направляешься к машине и замираешь, стоя ко мне спиной. Упираешься руками на капот и, слегка наклонившись, демонстрируешь свою самую притягательную часть тела.  — Можешь потрогать. — ты оборачиваешься через плечо и с пошлой улыбкой издевательски смотришь на меня. — Давай быстрее, пока я не передумал. Я в момент оказываюсь рядом, стиснув твои упругие ягодицы:  — Мне вообще поебать, передумаешь ты, или нет. — слегка вцепившись зубами в подставленную шею, я с силой шлепаю тебя по бедру, заставляя довольно вскрикнуть.  — Крем взял? — шепчешь ты сквозь приглушенный стон. — Или как всегда? Немного извиваешься, пока я просто глажу тебя пальцами по промежности вдоль входа, ощущая твое тепло.  — По- твоему, у меня всегда, куда бы я ни пошел, должен быть крем? Еще и в машине его возить, на всякий случай? — хочется уже поскорее прекратить всю эту прелюдию и перейти к действиям.  — Походу, для тебя это самый дикий кайф- издеваться надо мной? — чуть запрокинув голову, ты ловишь мой взгляд, и заманчиво прячешь глаза.  — Не только это. — резко надавив на поясницу, крепко прижимаю к капоту и, сплюнув на ладонь, впихиваю палец в твое узкое отверстие. Так глубоко, насколько получается, насколько ты пропускаешь. Ты вскрикиваешь и я стараюсь немного успокоиться, чтобы все- таки расслабить тебя. Нащупав простату, осторожно поглаживаю, дожидаясь, когда стенки внутри немного расслабятся и ты начнешь тихо постанывать. Но самому сдерживаться становится все сложнее: — твое прогибающееся тело, и возбуждающее шипение, когда втягиваешь воздух сквозь зубы, провоцирует на необдуманные действия. Приходится еще раз сплюнуть, на этот раз сразу между ягодиц и насаживать тебя сразу на два пальца. Ты не дергаешься, а наоборот- уже сдавшись ждешь продолжения.  — Даже не вздумай зажиматься, а то порву твою задницу. — приставив головку к дырке, толкаюсь внутрь, и осторожно вхожу дальше, ощущая, что почти не сдерживаешь. Но гладко все проходит только до того момента, пока немного вытащив, вхожу снова. Мышцы зажимаются и ты, изогнувшись, начинаешь жалобно поскуливать. Но мне уже все- равно. Больше я не собираюсь останавливаться. И, не обращая внимания на твои завывания и жалобы, что типа тебе больно, продолжаю вдалбливаться, забыв обо всякой осторожности. Глубже и быстрее, придерживая за бедра. Капот малость проседает под нами, и когда я наваливаюсь на тебя, машину слегка покачивает. Ты беспомощно скользишь руками по гладкой поверхности, в надежде за что-нибудь зацепиться, но все бесполезно.  — Только не останавливайся. — вскрикиваешь ты, когда твой член, зажатый у меня в руке, начинает пульсировать и ты выплескиваешься мне в ладонь. Изогнувшись, выстанываешь мое имя и прерывисто дыша, замираешь. Сжав стенки так, что меня плотно сдавливает внутри. И я, уже окончательно теряя рассудок, засаживаю тебе полностью, срываясь на бешеный ритм, чувствуя собственную пульсацию в тебе и накатившую волну опустошения. Я отпускаю тебя и, не одевшись, присаживаюсь возле машины. Ты сползаешь с капота и, оказавшись рядом, глубоко вздыхаешь, пытаясь восстановить дыхание. Достаешь пару сигарет из пачки. Молча подносишь одну из них к моим губам и подкуриваешь. Я сижу на траве, привалившись спиной к бамперу и, держа в зубах сигарету, с каждой затяжкой привожу в порядок сознание. Ты молчишь, только слабо улыбаешься, изредка поглядывая на меня.  — Я уверен, что лучше меня никого нет. — неожиданно усмехнувшись тихо говоришь ты. — Можешь даже не проверять. Только разочаруешься.  — Я и не собирался. — улыбнувшись в ответ, прижимаю тебя к себе.

***

До твоего отъезда остается всего неделя. Я долго думал, что надо устроить что-то такое, чтобы тебя порадовать. Не тупо собраться всей своей прикруткой и где-нибудь забухать, а на утро нихера не помнить, ну, и конечно, не романтический вечер при свечах- это будет уж совсем бредово. Нужно что-то такое, что будет одновременно и со смыслом, и с чувством, и не покажется банальностью. Нужно что-то особенное. В общем, не спав всю ночь, под утро у меня все- же появилась идея. После работы мне пришлось заехать в магазин за ватманом, а потом- почти целый час проторчать в библиотеке, в поисках подходящих иллюстраций. Пересмотрев несколько книг, я все- таки нашел то, что искал и, аккуратно вырвав пару страниц, уже со спокойной душой поехал домой. Я надолго задержался, и ты уже дожидался меня во дворе, сидя на скамейке. Я ни о чем заранее тебя не предупреждал, сюрприз должен был оставаться в тайне. Еще не успеваю выйти из салона, как ты, оказавшись возле машины, замечаешь лежащий на сидении рядом со мной рулон ватмана.  — Решил научиться рисовать? — улыбнувшись, ты уставился на меня. Я не долго раздумываю над ответом и говорю первое, что пришло на ум.  — Шнайдер попросил купить. Сестрам, походу. — пожав плечами, стараюсь изобразить полную непричастность ко всему этому.  — А ты че это сегодня так поздно? — с привычным холодом в голосе спрашиваешь ты. — Обычно раньше приезжаешь.  — Раньше не получилось. — бросив на тебя мимолетный взгляд, я захлопываю дверь. — И давно ты тут сидишь?  — Да нет, только что пришел. — прилипнув к стеклу, ты внимательно вглядываешься внутрь салона, будто пытаешься там что-то рассмотреть. Но количество твоих окурков на площадке возле подъезда говорит об обратном. Значит, снова проторчал тут все это время, сколько меня не было. Ты знаешь, когда я обычно возвращаюсь и ждал, но не хочешь сознаваться.  — Уверен? — пряча улыбку, спрашиваю я, приоткрыв подъездную дверь. Ты идёшь следом и уже собираешься проскочить мимо, но я загораживаю вход, указав глазами на оставленное палево.  — И что? — с невозмутимым видом смотришь под ноги. — Мало ли кто тут был. Или ты думаешь, что я бы стал сидеть здесь весь вечер и дожидаться тебя? Не много ли чести? Я отхожу в сторону, позволяя тебе, наконец, зайти в подъезд. Ты медленно проходишь, неотрывно глядишь мне в лицо со свойственным тебе хладнокровием.  — Походу, в самый раз. — усмехнувшись, провожаю тебя взглядом и замечаю мимолетный блеск в твоих глазах. Но он тут же тухнет за пеленой безразличия. В этот раз ты не выдал себя. Ну, почти, если бы не эта кратковременная эмоция. Я бы, может, даже поверил. Но помимо твоего внешнего самоконтроля существуют еще и факты. Конечно, я не собираюсь сейчас разбираться в этих глупых несуразных мелочах и заставлять тебя сказать правду. Мне все- равно. Так даже интересно. Хочешь поиграть, — давай, я не против. Ты быстро поднялся на второй этаж и уже стоишь около моей двери, выстукивая пальцами какую-то мелодию по перилам. Сегодня достаточно прохладно- весь день шел дождь, а под вечер от сырости похолодало еще сильнне. Из- за стелющихся по небу серых туч, закрывающих солнце, раньше стемнело. Я выхожу из ванной в одних трусах. Надеялся, что после душа остатки усталости от бессонной ночи рассеются. Но ожидания не оправдались. Добравшись до комнаты, я падаю на мягкий диван. Ощущая, как усталость давит на веки, хочется поскорее оказаться под одеялом. Ты возишься на кухне. Гремишь посудой, постоянно хлопаешь дверцей холодильника. И мне непонятно, что выискиваешь, — все- равно кроме хлеба и яиц в нем ничего не бывает. Но я слышу, как тихо шипит масло на сковородке и чем-то пахнет, очень даже неплохо. Запах заставляет вспомнить, что последний раз я ел сегодня утром, когда только пришел на работу, — мне удалось пожрать в буфете. И, конечно, я бы прямо сейчас лег спать, но не получится. Сегодня, во что бы то ни стало, нужно сделать то, что запланировал. Хотя скоро ночь, и я не особо представляю, когда все успею. Да и в твоем присутствии это тоже будет нереально, а выгнать тебя я просто не смогу. В полусонном состоянии слышу свист закипающего чайника, снова звон посуды, шаги по коридору. Я открываю глаза, только когда ты присаживаешься рядом, поставив мне на колени тарелку с бутербродами. Только не с совсем обычными: в ровно вырезанной середине каждого поджаренного куска хлеба- яйцо. Держать на коленях горячую тарелку невозможно, и я убираю в сторону. Ты никогда не готовил сам. Обычно ты или приносил мне то, что готовила твоя мать; или я приходил к тебе пожрать, но опять же, все было приготовлено твоей матерью.  — Совсем забыл. — ты вскочил с дивана, на короткое время оставив меня, и вскоре вернулся в двумя кружками кофе.  — Держи, блять. Надеюсь, что не выльешь на себя, а то обожжешь все самое ценное. — жестоко улыбнувшись, ты протянул мне кружку. Я все еще в явном непонимании наблюдаю за твоей непривычной суетой.  — Рих, с чего бы это вдруг такая забота? — поймав на себе мой взгляд, ты быстро отводишь глаза.  — С того, что я сам есть хочу, а ты так, под замес попал. — улыбка ледяная, как всегда, но прилившая к щекам краска вновь сходу выдает, что ты всего лишь в очередной раз пытаешься отмазаться. Сейчас это действительно, то, что мне нужно. Только после этого в сон потянет еще больше.  — А ты че какой-то умотанный сегодня? — закинув ногу на ногу, ты пристально уставился на меня.  — Да так, не выспался, а потом еще на работе мозги вынесли. Просто устал и спать хочу… Ты не остался у меня на ночь. Ушел домой, но с явным недоверием к моим словам. Похоже, ты догадался, что есть еще какая-то причина, почему мне нужно было побыть одному. Дождавшись, когда ты скроешься за углом общаги, я быстро оделся и направился к Шнайдеру. Окно Шная расположено на первом этаже, но достучаться до него получилось с трудом. Наконец, он с заспанным видом, потягиваясь и зевая, вылез на подоконник.  — Ты же проявил фотки? — не вдаваясь в подробности, я сразу перешел к тому, зачем пришел.  — Тилль, какие фотки? Ты время вообще видел? Так- то половина первого уже. — потирая глаза отозвался Шнайдер.  — Я тебя про время не спрашивал. — забравшись к нему на подоконник, я глянул в темноту комнаты. — Мне нужна фотка Риха, та самая, где он один с зигой. Кристоф некоторое время молча смотрел на меня, соображая, что от него требуется.  — Блять, раньше никак не мог сказать. — медленно отмирая, заговорил он. — Нахера посреди ночи тебе понадобилась его фотка? Шнай исчез во мраке, и внезапно включенный свет в его комнате заставил на секунду зажмуриться. Маленькое помещение было больше похоже на детскую: небольшая кровать у стены, с аккуратно гладкой простыней; ровная подушка, будто на ней вообще не лежат; идеальный порядок на письменном столе; даже на спинке стула не висят кучей навешенные шмотки.  — Пиздец, у тебя тут, походу, параллельный мир. — я закуриваю, дожидаясь, когда он отыщет нужный мне снимок среди стопки проявленных фотографий. — Мне еще краски нужны и кисти. Шнай на мгновение оторвался от своего занятия и замер с удивленным взглядом:  — У тебя какие-то ебанутые запросы. Ты чем по ночам занимаешься?  — Хватит пиздеть. — стряхнув пепел на улицу, я вновь повернулся в комнату. — Лучше ищи быстрей. У меня времени мало.  — Акварель подойдет? — взглянув на меня, как на психически невменяемого, Шнайдер положил на подоконник фотографию, коробку красок и две кисточки. Я молча кивнул и, спрыгнув на землю, уже собрался бежать домой:  — Завтра утром зайду. Поясню, какая тема. — не дожидаясь лишних вопросов, я помчался через двор. Разложив на столе лист ватмана, я даже не знал, с чего начать. Я не умею рисовать так, как ты, поэтому задумал кое- что другое. Сначала надо было сделать общий фон и я, открыв краски, принялся раскрашивать. Дико тянуло спать и мне пришлось заваривать кофе. Первый этап был закончен. Вырванные из библиотечных книг страницы малость помялись в кармане куртки. Теперь нужно вырезать портреты с иллюстраций. Это тоже не заняло много времени. Твой снимок я вообще не стал трогать, срезав только лишние края. Наклеив это все на свои места, я взялся за надпись вверху ватмана. Писать нужно было крупными буквами и поярче, чтобы было видно. От усталости меня просто вырубало, от кофе не было никакого результата, и я в полуобморочном состоянии выводил корявые буквы черной краской. Все закончилось лишь под утро, когда уже начинало светать. Я даже не в силах был оценить, что получилось. Поставив будильник на 7 часов, я еле дотащился до дивана. Солнце разливалось по еще сонным дворам, согревало остывшие за ночь крыши домов и, стараясь заполнить светом каждый темный уголок, отвоевывало все новые территории района.  — Ну нахера надо было так рано идти? — ныл Шнай, лениво волочась позади. — Рих ведь по любому еще спит.  — Заебал скулить. — не оглядываясь отозвался Ландерс. — Тащишься как бабка, даже догнать не можешь. Из больницы его выписали несколько дней назад, но гипс так до сих пор не сняли. Он уже привык к своим костылям и передвигался достаточно быстро.  — Все я могу. — голос Шная прозвучал немного обиженно. — Ну почему так рано- то?  — В этом и сюрприз. Эффект нежданки. — держа в руке свернутый ватман, я на ходу закуриваю. — Я по началу хотел вообще все это ещё раньше замутить, но там родители, не поймут. План действий уже был продуман и обговорен по пути. Хотя на утро, продрав глаза и увидев то, над чем промучился всю ночь, я был не в восторге от своей работы. Но переделывать уже было некогда. Я успел только немного подправить надписи, сделать чуть крупнее и ярче. Так все же лучше, чем вообще ничего. И, походу, я переживал больше остальных, как ты отреагируешь на это. Наверное, будешь ржать, или тупо не понравится. Невысокая деревянная калитка возле твоего дома закрыта на крючок. И мы без лишних заморочек открыв ее, оказались во дворе. Между двух тополей- сделанный тобой турник из той железной трубы с заброшенного завода. На другом, — самом большом и раскидистом, ветви которого загораживают несколько окон, привязанная на двух веревках шина- качеля для сестры. На первом этаже окна закрыты и есть небольшая вероятность, что нас, может быть, не услышат. Твое окно, как всегда, — распахнуто настежь. Закурив в очередной раз, я стараюсь успокоить нервы перед началом.  — Вы все слова запомнили? Криво не въедете? — на всякий случай нужно убедиться, чтобы не было никаких косяков.  — Тилль, ты так переживаешь, типа мы собираемся выступать перед тысячами слушателей и от этого зависит чья- то жизнь. — оглянувшись по сторонам, Шнай приметил подвешенную к дереву шину и, усевшись в нее, как в кресло, оттолкнулся пару раз, поджал ноги и плавно качнулся. Конечно, Кристоф не знает, что мнения тысяч для меня совершенно не важны, — мне важно всего одно единственное мнение. И даже не мнение, а то чувство и настроение, которое вызовет у тебя подарок.  — Давайте уже быстрее. — не выдержал Ландерс. — Ходите только вокруг, яйца мнете. Давно бы уже можно было все сделать. Мы подошли под окно твоей комнаты и встали ближе друг к другу. Вдавленный мной в траву окурок являлся знаком к началу.  — Тилль, а если он не услышит и дальше будет спать? — недоверчиво спросил Шнай, прижимаясь ко мне боком.  — Значит, будем продолжать, пока не проснется. — усмехнувшись, отозвался я. И, собравшись с мыслями, мы одновременно, очень громко, насколько получалось, заорали:  — Deutschland, Deutschland über alles, Über alles in der Welt, Wenn es stets zu Schutz und Trutze Brüderlich zusammenhält. Ты вылез на подоконник, когда мы уже второй раз распевали гимн под окном. Я вижу, как на твоем заспанном лице изначальное удивление сменилось сперва улыбкой, а потом какой-то совсем детской радостью и восторгом. Ты встаешь в стойку, заложив руки за спину, и с гордостью слушаешь нас. Это было бы не так смешно, но на тебе одни трусы, а растрепанные после сна волосы торчат ежиком. Когда мы замолкаем и наступает тишина, ты, в присущем тебе идейном стремлении вскидываешь правую руку:  — Sieg. — громко, на весь двор выкрикиваешь ты.  — Heil. — мы втроем тем же жестом отвечаем тебе. Ватман пока так же смотан в рулон и лежит под деревом. Он был оставлен на потом.  — Поднимайтесь. — махнув рукой, ты зовешь нас к себе. — Только в доме не орите. Все еще спят. Хотя, походу, вы уже разбудили. Нам повезло. В доме никто не попался навстречу и мы быстро пробрались на второй этаж. Ландерс и Шнай не были здесь после того, как ты сюда переехал и теперь шарашились по твоей комнате, как в музее, разглядывая развешенные по всем стенам картины.  — Да у тебя талант, а ты скрываешь. — улыбнулся Пауль, остановившись возле картины с войной и офицером. — Вообще похож, даже не к чему придраться. Тут же оказавшийся рядом Шнайдер сосредоточенно уставился на рисунок.  — Ну да, копия. — одобрительно кивнув головой, он перевел взгляд на меня. — Ты что, позировал? Меня как током прошибло. Сколько раз видел эту твою работу, — никакого сходства не замечал. И в этот момент мне стало как-то неловко: вроде и приятно от такого внимания к себе, и в то же время снова стремное смущение подняло свою змеиную голову и начало угрожающе шипеть.  — Вы в шары балуетесь? Это не я. — стараясь подавить ненужные эмоции, я отошел к окну. — Тупо совпадение и все.  — Я вообще то не его рисовал. — ты, наконец, решил вмешаться и оттащил Шнайдера и Ландерса от картины. — Реально, это простое совпадение и с ним не имеет ничего общего.  — А мне кажется, что очень даже… — не успокаивался Пауль, но ты не дал ему договорить.  — Я сказал, что нет. Че приебался? Ты тоже немного нервничаешь, но этого никто, кроме меня не видит. И в этот момент Ландерс, как всегда, стараясь опередить события, влез, куда пока не надо было.  — А у нас еще кое- что для тебя есть. — сходу выдал он, чуть не выхватив у меня из рук свернутый ватман. — Прикинь, Тилль всю ночь это делал для тебя. Мне дико хотелось придушить Пауля или вышвырнуть его в окно вместе с костылями. Конечно, я планировал подарить тебе тот ужас, для этого и принес. Но не сейчас, а немного в другой обстановке.  — И что же? — ты с интересом уставился на меня холодными глазами. — Показывай. Отпираться было глупо, поэтому пришлось. Положив рулон на кровать, я нехотя развернул. На серо- красном фоне, посередине листа вклеена твоя фотография, а рядом с тобой, по обе стороны- вырезанные со страниц библиотечных книг Гитлер и Геббельс. Их руки подняты в приветствии. Вверху плаката- надпись крупными, малость корявыми, черными буквами " Reich für Richard». Ты замер, уставившись на все это с нескрываемым изумлением. И Ландерс, воспользовавшись подходящим случаем, не упустил возможности подъебнуть.  — Как-то странно все получается. Вы, конечно, можете сейчас опять оба начать отпираться, но на твоей картине по любому Тилль. — усмехнулся Пауль, толкнув тебя в плечо. — А сам он ради того, чтобы подарить тебе свое детское творчество, не спит всю ночь. И эта мутка с гимном- тоже его идея была. У вас это все взаимно как-то. Я бы даже сказал, что это любовь… Ландерс дико заржал и постарался поскорее уйти на безопасное расстояние, заметив на себе твой отмороженный взгляд. — Да ладно вам, жили же нормально. — хихикнул Пауль, обойдя кровать с обратной стороны. — Это шутка, если вы не поняли.  — Хотя… — вдруг снова продолжил он. — Таких проявлений чувств я еще никогда не видел. Очередная ехидная улыбка быстро сползла с его лица, как только я оказался рядом.  — Все, молчу. — прижав палец к губам, шепнул Ландерс. — Ни слова больше.  — Нормально так сестры Шная постарались. — твой привычный отмороженный взгляд возвращается, как только малость приходишь в себя.  — Причем тут мои сестры? — в непонимании спросил Шнайдер, заглядывая в глаза каждому из нас, ища в них ответ.  — Да ни причем. — отмахнувшись от него отозвался ты, оглядывая свою комнату. Уже выискивая подходящее место, куда можно повесить то, что дополнит твою идеологическую коллекцию. Место нашлось именно рядом с твоей, ставшей за эти последние несколько минут спорной картиной. Несколько кусков скотча- и мое позорное произведение висит на стене.  — Надо было хоть автографы свои на память оставить. — снова влез Пауль со своей очередной идеей. — Чтобы не забывал нас, когда уедешь. А так потом через несколько лет посмотришь на этот плакат и вспомнишь лето, которое провел в этих ебенях в компании долбоебов.  — Вас хрен забудешь. — ты с усмешкой отходишь в сторону и отворачиваешься. Улыбка стирается за секунду, исчез и блеск во взгляде, сменившись серой пеленой. Ты будто выцвел и замолчал, пряча лицо. Найдя маркер, Пауль расписался первым, оставив свои каракули на ватмане. Дальше передал Шнаю, — тот сделал то же самое. И, когда маркер оказался у меня, руки начало немного потряхивать. В этом нет ничего особенного, — просто расписаться, одним движением, которое мне приходилось делать за всю жизнь уже тысячу раз. Но не сейчас. Я не хотел оставаться в твоей памяти, как сказал Ландерс, — одним из долбоебов. Хотелось выразить нечто большее… Но не смог… и в нижнем углу ватмана осталась обычная, ничем не отличающаяся роспись. Ты стоишь у окна, у меня за спиной. Я знаю, что наблюдаешь, с интересом и с надеждой. Ты тоже ждал, что с моей стороны должно быть что-то особенное. Но ничего не было.  — Что-то не так? — подойдя к тебе, я забираюсь на подоконник и закуриваю. — Ну, не умею я рисовать, как уж получилось.  — Не заморачивайся, все нормально. — ты улыбаешься, но мягко и немного грустно,- не как обычно. — Просто не ожидал такого подарка. Ландерс и Шнайдер перед зеркалом по очереди примеряют каску твоего деда. И все окружающее их сейчас не интересует. Мы молча сидим вдвоем на подоконнике, у открытого настежь окна и прячем глаза друг от друга.