Quel dommage que tu ne sois pas mon destin ...

      Настенные часы тихо тикали, разнося свой равномерный, приглушённый и ритмичный звук по полупустой просторной кухне. За окном со старой, вечно продуваемой деревянной рамой слышались детские голоса и радостные крики. На плите медленно закипал чайник, а вместе с ним и мозги сонного России.       За последние несколько дней его мысли никак не покидали слова, услышанные от « почтенного» гостя, назвавшегося Российской Империей. Простые слова, обыкновенная, почти что бытовая истина, но почему-то прочно укоренившаяся в самом центре сознания и никак не желающая уступать уже законное место чему-то более стоящему. Спать хотелось жутко, но всё те же назойливые размышления, гнетущие и грызущие прямиком изнутри, проедающие кору головного мозга медленно и беспощадно, не давали этого сделать. Второй день подряд телефон обрывают непрекращающиеся звонки от субъектов, электронная почта ломится от писем, в уже переполненную пепельницу на балконе непрестанно продолжает стряхиваться серебристый пепел, а Россия всё так же сидит на старой, расшатанной табуретке, думая и прокручивая одну и ту же фразу, словно на повторе: «Видимо, я совершил фатальную ошибку».       Да, эти слова были адресованы точно не ему, но почему тогда после них осталось такое щемящее, ложное чувство, будто бы его, Россию, они касаются в первую очередь? А может, так оно и есть. Кто знает, что конкретно хотел донести до Федерации тот господин. Может, это была нейтральная, безобидная фраза с самым что ни на есть простым и поверхностным смыслом. Тогда Россия попросту тратит своё время и нервы на разгадку зашифрованных, потаённых посланий, которых даже и не было. А если всё-таки были? Что, если за обычными словами таится глубокая, непоколебимая истина, которую парень может легко упустить, не заметить, пропустить сквозь пальцы, как делает это чаще всего. Или это уже паранойя? Слишком много вопросов и ни одного ответа. Как будто бы в жизни и так мало нерешённых проблем.       Погружённый в себя, уже давно переставший замечать всё вокруг происходящее, парень закрывает уставшие, затуманенные, воспалённые от недосыпа глаза и враз засыпает. Впервые за эти несколько тягостных, мучительных дней он смог просто прикрыть отяжелевшие веки, заглушить рой навязчивых, тревожных раздумий абсолютной пустотой и, проще говоря, попытался заснуть.       Но, как бы это не было прискорбно, ничто хорошее длиться вечно не будет…       Громкий свистящий звук пронёсся по квартире, заглушая собой все посторонние шумы. Вздрогнувший от неожиданности и резкого пробуждения, Россия медленно поднялся с уже осточертевшей табуретки. Правда, не успел он сделать и шага, как голова закружилась, а ноги подкосились, отчего удерживать себя в устойчивом вертикальном положении больше не представлялось возможным. С громким, слышимым, наверное, всему дому, исконно русским словом «Блять!», Федерация близко познакомился с линолеумом ещё советских времен. Резкая боль пронзила и без того нездоровую, во всех смыслах этого слова, голову, а руки распластались вокруг худощавой, щуплой фигурки Российской Федерации. Пол был холодным, от чего голова начала постепенно остывать, а вместе с этим проходила и боль от внезапного падения. Опираясь обо всё, что находилось в радиусе метра, пытаясь пересилить себя и хоть как-то подняться в положение стоя, Россия вдруг слышит, как гулко и чётко ритм его собственного сердца отдаётся в голове. Этот звук подействовал на парня, как ушат студёной воды, как дуновения морозного ветра в нагретую до предела баню, чуть отрезвляя и предавая стойкую уверенность: «он жив». Он жив! А ведь, не зря говорят: «в жизни нет неисправимых ситуаций, кроме смерти». Значит, даже если сейчас что-то идёт не так, он, Российская Федерация, сын самого Советского Союза, в силах это исправить. И плевать на все эти дурацкие слова, глупые мысли, чьё-то предвзятое мнение.       Плевать!       Уже бодрее, но всё ещё слегка пошатываясь, Россия встаёт, неторопливо проходится по кухне, выключая свистящий чайник, выбрасывая в мусорную корзину окурки прямиком с пепельницей, находит в огромной горе разных бумаг на столе телефон и…       — Что ж, будем решать…

***

      Вечер уже наложил свои отпечатки на оживлённые улицы бушующей Москвы. Бесконечные толпы вечно спешащих куда-то людей будто бы и не собирались уменьшаться, переполненные улицы с наступлением темноты становились только интереснее, очаровательнее, завлекая миллиардами пёстрых неоновых вывесок, громкой энергичной музыкой и несмолкаемым гомоном звонких голосов. Очередной тяжёлый рабочий день окончен, настало время второй жизни московских улиц, время беззаботного веселья и полного расслабления. Правление в свои руки принимала царица Ночь. В этой массе людей, пытающихся обогнать тебя, дабы быстрее добраться в манящее теплом и уютом домашнее «гнёздышко» или, например, в заполненный до отвала, кипящий и бурлящий разгорячёнными телами, ночной клуб, шёл молодой парень, укутанный с ног до головы в такие нужные сейчас, тёплые, спасающие от суровых русских холодов, вещи. Он опаздывал, причём очень сильно. Москва должен был ждать его в кафе, недалеко от своего офиса, где-то между Смоленской и Арбатом. До этого места ещё минут 20, если не больше.       — Чёрт! — слышится откуда-то из-под вороха в спешке намотанного шерстяного шарфа и натянутой по самый нос шапки.       Телефон в очередной раз вибрирует в кармане, оповещая о новом сообщении. Нетрудно догадаться, от кого оно. Парень уже представляет неподдельный праведный гнев, в котором сейчас пребывает его «спутник» на сегодняшний вечер. Слыша уже не просто звук сообщения, а звонок, юноша пугается, после решая плюнуть на всех и побежать. Как говорится, своя рубаха ближе.       Вваливаясь в помещение, по интерьеру больше напоминавшее элитный ресторан, нежели, как назвал его Москва, — «кафе», Россия, а это был именно он, оглянулся в поисках вышеупомянутого мужчины, попутно стягивая верхнюю одежду. Проходясь глазами по залу в сотый раз, но уже более внимательным взглядом, Россия цепляется за знакомый силуэт. Горделивая, грациозная, уверенная осанка, расправленные точёные плечи, на которых так хорошо смотрелся строгий верх классического костюма, чуть упавшие на глаза пряди светлых короткостриженых волос, сосредоточенный взгляд карих глаз, устремлённых в дорогой смартфон. Всё это было неотъемлемой частью экстравагантного образа Москвы. Отдышавшийся и полностью готовый к серьёзному выносу мозгов в стиле «я же говорил, у меня мало времени» от «любимой» столицы, Федерация с высоко поднятой головой чинно шествовал вдоль столов, вереницей тянувшихся по просторному залу.       — Россия! — донеслось до парня за несколько шагов от столика. — Ты издеваешься?! Я попросил тебя не опаздывать! Думаешь, я сказал это просто так, или тебе, как всегда, наплевать, о чём я тебя прошу?       — И тебе привет, Москва, — сказал русский, садясь на свободное место прямо напротив столицы. — Как день? Вижу, ты сегодня в хорошем настроении. Прекрасно. Знаешь, я бы хотел сказать, что скучал, но зачем нам эти сантименты, верно? — напустив на лицо привычную для общения с первопрестольной маску холодности и безразличия, а также полного спокойствия и уверенности во всём, что бы он сейчас не сделал, Россия ждал реакцию или ответ на свою «обыденную» приветственную фразу.       — Ты не отвечал мне несколько дней, полностью игнорируя мое существование. Что тебе нужно сейчас? Или тебе снова «грустно и одиноко»? — лёгкая ирония с толикой обиды звучала в последней фразе, произнесённой Москвой.       — Что ж, ты правильно понял. Мне так тяжело было все эти дни, что я вновь пришёл к своему любимому городу в жаркие объятия! Ну же, я жду! — вытянув вперёд руки, резко повысив на несколько тонов голос, сказал Россия. Он не любил, когда столица начинал этот концерт, ведь они уже давно закрыли тему их нечастых ночных «свиданий» без обязательств. Только вот, кто-то, видимо, снова об этом забыл…       — Я… Что тебе нужно? — чуть замявшись сначала, но ответив таким же холодом, что и Федерация, произнёс Москва.       — Я всегда знал, что ты умный мальчик. Мне нужно, чтобы ты узнал кое-что что для меня. И как можно скорее.       Москва напрягся всем телом, где-то на подкорках сознания пытаясь прикинуть, что именно нужно будет найти, а вот где-то в районе груди что-то больно сжалось, ухая и медленно покрываясь реками трещин.       — Насколько это срочно?       — У тебя есть два дня, дорогой, не больше. Ах да, всё, что нужно найти, я отправлю позже, а сейчас… Я хочу выпить, ты составишь мне компанию? — вопрос был скорее утверждающим, не допускающим ответа, а тем более отказа.       Да, и так всегда. Увы, но с Москвой у России никогда особой дружбы не было. С того времени, когда юный, ещё совсем зелёный Федерация стал самостоятельным государством, и до нынешнего момента они не переносили друг друга. Отец всегда пытался как-то надавить на сына, дабы тот хотя бы попробовал начать вести себя мягче и терпимее к требовательной столице, слишком возвышающей себя и не признающей более никого, кроме, пожалуй, Союза. Но, что-то внутри отталкивало и не хотело никаким образом начинать дружбу со столицей. Это отвращение и неприязнь? Возможно. Но было в этом ещё что-то, сокрытое под слоем неопытности и весьма юного возраста РФ. Это выплыло слишком неожиданно и было тогда ему в новинку.       России было не больше 20. Тогда он сидел в кабинете, когда-то отцовском, разгребая стопку за стопкой какие-то договоры, жалобы, просто невесть откуда взявшиеся бумажки. Был примерно такой же зимний, холодный вечер. Одно из высоких окон было настежь открыто, пропуская живительный свежий морозный воздух, приободряя донельзя измождённого парня. Бросив очередную жалобу к остальным, Россия потянулся к одному из ящиков стола, дабы достать оттуда пачку «успокоительного». Дёрнув резную ручку верхнего ящика, русский опустил взгляд и чуть опешил. Вместо такой желанной пачки сигарет лежал белый, нетронутый почтовый конверт. Достав его, осмотрев на наличие адреса отправителя или ещё каких подписей, Россия аккуратно и неспешно открыл его. Ведь он был в его столе, следовательно, предназначен ему? Да и никаких подписей он так и не нашёл. Единственное — как этот конверт попал в ящик? Федерация не помнит, чтобы клал его туда, да и бумажных писем ему никто не пишет. Зачем, если есть email?       Внутри конверта не было ничего необычного, лишь листок простой офисной бумаги, с двух сторон исписанный красивым, с легким наклоном и завитками на концах некоторых букв почерком. Первые строки сей анонимной записки были вполне безобидны. В них отправитель рассказывал тому, кому принадлежало письмо, о своём самочувствии, делах «городских» и прочих мелочах. Всё это походило на дружескую переписку, не более. Стало сразу понятно, что письмо было явно не для глаз уставшего России. Ближе к середине, выяснилось, что это было письмо от Москвы Союзу. Тут уже парень явно смутился. Он точно не должен был это читать. Но ведь так интересно, с чего это вдруг такие нежности со стороны этакой «сучки» Москвы к его отцу. И вот он, эпичный финал, конец непомерно романтизированного письма.       «Я так скучаю, товарищ Советский Союз. Знали бы Вы, как мне одиноко без Вашей немой поддержки во всём, что бы не случилось, без Ваших любимых перерывов на кофе, когда Вы так повелительно и таинственно звали меня к себе в кабинет, без Ваших тёплых могучих рук, что дарили мне крепкие, надёжные, а вместе с тем настолько заботливые, ласковые и пламенные объятия, когда я говорил Вам о своих недопониманиях с другими столицами, ваших требовательных, быстрых и головокружительных поцелуев, мимолётные секунды которых для меня могли казаться неистово пылкой, волнующей, чувственной, желанной и безумно долгой вечностью… А помните, когда мы остались с вами в том же кабинете вдвоём? Вы были ужасно изнурены и утомлены, но всё ещё не теряли того странного, неповторимого, чарующего и неуловимого обаяния, присущего лишь Вам одному. А помните, что тогда произошло? Я не смогу этого забыть никогда. То, как Вы нежно, осторожно и мягко, так не свойственно для Вас, проходились своими большими, сильными ладонями по моему хрупкому, гибкому, трепещущему телу, как страстно, томно и проникновенно шептали такие, ах, слишком непристойные и бесстыдные фразы, как мы почувствовали друг друга не просто телесно, а каждой частичкой потерянных, истерзанных, страдающих и опустошённых душ. Вы помните это…?»       После этого ли Россия возненавидел высокомерного, алчного, двуличного, посягнувшего на родного, любимого человека, — Москву? Да, по-другому быть и не может.       Это было последней точкой. На следующий же день, РФ вызвал к себе столицу. Гнев – единственное, что было во всём естестве страны в тот момент, когда на пороге кабинета показался одетый по первой моде мужчина, не намного старше самой Федерации. С самонадеянной ухмылкой, неспешно, он прошёл мимо него, подойдя к старинному дубовому столу, опираясь на него и бросая на русского смеющийся взгляд. Похоже, он совсем не видит в нём опасности, а зря…       За несколько шагов преодолевая расстояние между ними, Россия с силой хватает Москву за тоненькое горло, начиная с силой давить. Не ожидавший столь «тёплого» приема, Москва пугается, отчего задыхается ещё больше, хватается обеими руками за нещадно давящую кисть, отчаянно пытаясь убрать. Любые действия оказываются абсолютно бесполезными ровно до того момента, когда город начинает терять связь с этим миром, погружаясь в застилающую глаза и мысли темноту. Рука исчезает, но на её место приходят острые клыки, готовые растерзать и без того синюю шею. Громко вскрикнув, столица слабыми руками изо всех сил пытается отстранить от себя всё более яростно впивающегося Россию. Тот лишь хватает худенькие руки в свои, опрокидывая мужчину на жалобно скрипнувший стол. Потерявший силы и надежду на спасение, Москва раскинулся безвольной куклой в руках безжалостного кукловода.       Чем всё это закончилось, Россия не хотел бы сейчас вспоминать, как, думаю, и Москва. Это был единственный раз, когда гнев взял вверх над разумом страны. Последующие встречи начались также резко, как и всё в их «отношениях». Когда? Почему? Кто предложил эти короткие встречи? Сейчас уже не столь важно, ведь оба уже привыкли. И то ли Москва оказался мазохистом, то ли первая их «встреча» так повлияла, но столица всегда отзывался на каждый шорох со стороны Федерации, хоть и старался прикрыть это простым «исполнением своих прямых обязанностей». — Пойдём, мне не нравится это место-, сказал Россия, взявший вещи и направляющийся в сторону выхода, – вызывай служебную машину, мы едем в Метрополь*.       Царица Ночь сокроет всё, что бы не случилось под сводами ее тёмного царства…