Своя сторона

Сон казался мягким и ненавязчивым. Как легчайшая, нежная, невесомая паутина. …И таким же липким. Кроули ещё только подумал о том, что столь частое внимание Морфея очень подозрительно – а тончайшие хрупкие нити уже дрогнули, опутывая его с головой. Утягивая на глубину, под неторопливые лиловые воды… «Только не снова!..» - успела мелькнуть в сознании паническая мысль. И реальность поплыла, окончательно стирая ощущение пробивающихся сквозь ветви солнечных лучей и тепло лежащего рядом локтя. Он ещё дёрнулся было, пытаясь вырваться из ласковой пучины… А потом вокруг начал разгораться свет. Солнце. Восторженный щебет бесчисленных птиц. Тёплое дуновение наполненного цветочными ароматами ветра. Головокружительное ощущение невесомой лёгкости: никакой материальной оболочки, только чистый эфир истинной сущности и искрящаяся радость Божьей любви, буквально пронизывающая всё его существо. Кроули вздрогнул сквозь сон. Нет. Только не снова эти воспоминания. Прошло, исчезло, не будет – никогда и ни при каких условиях, не стоит даже мечтать! Прочь, прочь! Пусть лучше опять кошмары про чуму и горящую малышку Жанну, пусть опять какая-нибудь невнятная муть – только не про Сад. Кроули через силу дёрнул головой, пытаясь вырваться из грёз. Но сон уже смыкался вокруг. Замещал собой реальность, стирал границы между мечтами и воспоминаниями… В окутанном дремотой сознании мелькнула невразумительная мысль, что Морфей на него, похоже, всё-таки обижен. Точно. Иначе почему бы все те сны, которые за последние тысячелетия заблудились где-то на полпути, не добравшись до априори не нуждающегося в отдыхе существа, внезапно изобрели компас и теперь с настойчивостью педантичных почтальонов стучались в его разум? Кроули предпочёл бы вовсе не пускать этих настырных визитёров – но, увы, его мнения на этот раз никто не спрашивал. Солнце. Яркие блики на блестящей чешуе… Его скрутило коротким приступом паники. Нет! Он не хотел вспоминать тот день. Если бы он только знал, чем обернётся его маленький безобидный скандальчик… Миг спустя пришло осознание: не соблазнение Евы. Что-то другое. Что-то… Что-то ещё более раннее, вдруг с пронизывающим уколом страха осознал он. Нагретый солнцем камень. Переливающееся серым и антрацитовым, свернувшееся кольцами длинное тело на нагретой поверхности… Его чешуя была алой. Чёрно-алой, словно адское пламя, пробивающееся сквозь пепел сгоревших крыльев. Он никогда не любил быть похожим на кого-то... Это не было кошмаром. Это даже просто сновидением не могло быть. Грёза? Воспоминание, невесть как пробившееся сквозь плотную стену амнезии? Кроули чувствовал, что против своей воли проваливается в это наполненное солнцем и умиротворением счастье, почти задыхается в нём. И стоило бы вырваться, выдраться из сладкого забытья: потом, знал он, пробуждение будет ещё мучительнее. Но не хватало воли заставить себя сделать решительный рывок. Отказаться от крупицы счастья, которое когда-то было его по праву? Невозможно. И он, вместо того, чтобы пытаться проснуться, покорно расслабился, жадно впитывая всем своим существом эту пронзительную радость ещё не знающего греха полудня. Просто сон; пусть. Его, по-крайней мере, можно назвать приятным… …Если не осознавать, что вся пастораль, что грезится ему сейчас, когда-то закончилась подломившейся под ногами небесной твердью и не утихшей за века тоской в выгоревшей дотла душе. А не осознавать не получалось. Или – наоборот?.. Кроули глубоко вздохнул, чувствуя, как тает ощущение прохладного покрывала под руками и тепло давящего в бок ангельского локтя… И провалился в ощущения себя-прежнего. С головой. *** Полдень. Солнечные лучи пробиваются сквозь ажурную вязь листвы, яркими искрами путаются в траве, ласкают объятую покоем и негой землю. В золотом столбе света – большой камень. А на нём, на тёплой гладкой поверхности, свернулась кольцами некрупная серо-чёрная змея. Лежит неподвижно, только слегка подрагивает мелкая чешуя на горле. Блаженствует. Он помнит, что эти гибкие красивые существа имеют холодную кровь, остывающую прохладными ночами, и нуждаются в тепле, чтобы вернуть себе подвижность. Но лишь сейчас начинает смутно осознавать, что восстановление жизненных функций, должно быть, очень приятно для Её творений. Он не совсем понимает, зачем столько сложностей: ведь, получается, эти существа становятся слабыми и уязвимыми в холодное время. Он уже знает, что Она отмерила своим новым творениям краткий срок, после которого живое, прекрасное существо превращается в массу быстро разлагающейся материи. Ему жалко чудесных созданий, таких удивительных и таких хрупких. На миг в нём вспыхивает острое, жаркое, как вспышка сверхновой, желание: потянуться сознанием к сияющей искре Её сознания в своём разуме, спросить, понять… А потом слышит тихий, ласковый смех, и запоздало понимает, что Она слышит его и без оклика. Как и всех их. Всегда. «Так надо…» - касается его сознания нежная волна. И он ощущает, как каждая искра света, из которой он состоит, трепещет в восторге, купаясь в океане Её любви. Ощущение присутствия исчезает скоро, слишком скоро, оставляя слабое сожаление и смущённую благодарность: у Неё так много дел, почему он никак не может привыкнуть закрывать свой разум, не расстраивать Её своими бесконечными вопросами? Гавриил не зря упрекает его в излишнем любопытстве. Он должен научиться быть сдержанным – как другие его братья и сёстры, что не отвлекают Её от сложной работы по творению мира, и отвечают лишь тогда, когда Она сама обращается к ним. Ему нужно тоже привыкнуть к этому. Он переводит взгляд на змею. Она приподняла голову, должно быть, ощутив присутствие ангела, и сейчас крупные, прорезанные вертикальной щелью глаза равнодушно смотрят прямо на то место, где он завис над землёй, зачарованный чудесным зрелищем. Внутри поднимается щекочущая волна света. Искрится, сжимается в тугой комок и, наконец расплёскивается в стороны, отдаваясь в каждом фотоне восхитительной дрожью. Когда-нибудь позже люди назовут это восторгом. Змея увидела его. Увидела! Не желая тревожить покой только-только сотворённого создания, он принял форму чистой энергии, отказавшись даже от успевшего полюбиться крылатого облика. Но чудесное существо все равно увидело его. А змея, видимо, не найдя в эфирном создании ничего интересного, вновь неторопливо опускает голову на нагретый камень. Её движения удивительно плавны, легки – кажется, она просто переливается из одного положения в другое, словно блестящий ручеёк. Она прекрасна. Как и каждое из Её творений. Неожиданно внутри вдруг вспыхивает яркое, пульсирующее нетерпением желание: стать, как это существо, хоть на несколько мгновений. Ощутить тяжесть физического тела, почувствовать тепло нагретого камня… Он знает, что это не ему нужно: разве Ей не лучше знать, какова должна быть форма каждого из Её созданий? …Но любопытство уже превратилось в острый, почти неприятный зуд во всём его существе: он хочет понять, что чувствуют существа, состоящие из тяжёлой материи, а не из света, как он и его братья. И это желание настолько сильно, что буквально выплёскивается в окружающее пространство звенящими струйками света. Он сам не замечает, как переходит из эфирного состояния в более плотную фотонную форму. Догадывается об этом лишь тогда, когда змея, потревоженная колебанием энергии и хлынувшим от распахнутых крыльев светом, поднимается на хвосте и, подозрительно покачавшись пару мгновений, с раздражённым шипением соскальзывает вниз, тут же исчезая в густой траве. Он виновато провожает её взглядом. А потом, как зачарованный, вновь переводит внимание на нагретый камень. Теперь уже пустующий. А значит, наверное, никто не будет против, если он займёт его ненадолго? Всего на несколько мгновений. Он только попробует… Он не знает, как сделать то, что буквально пульсирует нетерпением в каждом фотоне его сущности. Он просто хочет на миг стать таким же, как это удивительное гибкое существо. Наверное, это не должно быть слишком сложно… Гавриил, конечно, не одобрит. Но он ведь не делает ничего запрещённого? Ведь нет? Воспоминание о нотациях брата заставляет его несколько померкнуть. Он действительно слишком любопытен. И, наверное, мешает Ей своими вопросами и экспериментами в Её непростой работе… Если бы им нужна была материальная форма, Она создала бы её, или сказала бы заняться этим им самим… Нагретый камень притягивает его внимание, словно крупная звезда – вращающиеся вокруг планеты. Он почти решает уйти, не дразнить себя мыслями о том, как чудесно было бы ощутить его тепло… Но в последний момент вдруг решается. Он просто попробует. Совсем ненадолго. Он помнит Её намёки о том, что скоро Она создаст новое существо, о котором они должны будут заботиться. Как они смогут это сделать, если не будут иметь представления, как видят мир и что ощущают материальные создания? Эта чудесная змея кажется такой хрупкой, такой уязвимой… Они все уязвимы – животные и птицы, и рыбы, и цветы – всё, чем населила Она этот крошечный каменный шар. Он уже умеет исцелять – это просто, намного проще, чем творить звёзды. И каждый раз, когда ему приходится восстанавливать повреждённые ткани, что-то в нём сжимается от жалости и страха невольно причинить вред. Слишком слабые. Слишком хрупкие. Он, наверное, испугал чешуйчатую красавицу своим сиянием. А может, и вовсе обжёг. Ему нужно учиться сдерживать свои силы, когда находится рядом с материальными созданиями. Им всем нужно. Он должен понять, как воспринимают мир эти хрупкие существа. Что ощущают, когда рядом оказывается одно из эфирных созданий, чувствуют ли что-нибудь, когда подходит к концу срок их существования… Он знает, что за пределами Сада время движется куда быстрее, и там непрочные физические тела изнашиваются до обидного быстро. Он видел, как это происходит. И даже сейчас, при одном воспоминании об этом, испытывает на миг неприятный озноб где-то глубоко внутри своей эфирной сущности: ему не нравится то, что он ощутил в тот момент. Ему неприятно думать о том, как скоро результаты Её труда превращаются в массу бесполезной материи. Раньше ему всегда нравилось то, что Она придумывала для своих творений. Должно быть, он чего-то не понимает… На миг он застывает в нерешительности. Он уверен, что сможет создать материальное вместилище для своей сущности, во всём идентичное тем, что создала для своих последних творений Она. Вряд ли это будет слишком сложно – особенно по сравнению со звёздами. Но что, если Ей не понравится то, что он делает?.. «Ты ведь остановишь меня, если я сделаю что-то не то?..» - неуверенно спрашивает он, стараясь сделать свой оклик не слишком настойчивым, чтобы не отвлекать Её, если Она чем-то занята. Тихий смех и лукавое «Может быть…» становится ему ответом. Он на миг замирает, наслаждаясь ощущением всеобъемлющего счастья от Её мимолётного прикосновения. А потом, решившись, опускается вниз, подхватывая свободно текущие волны энергии и сплетая из них то, что должно будет стать материальным вместилищем для его эфирной сущности. Он просто попробует…