Своя сторона

...«Просто попробовать» не получается. Создавать физическую оболочку с нуля оказывается намного сложнее, чем восстанавливать уже существующую, но повреждённую, и он долго вертит в пространстве получившуюся матрицу, не решаясь наполнить её силой, необходимой для воплощения тела на физическом уровне. Кроули, разметавшийся на широкой кровати в тесной пасторской квартире, кривился сквозь сон. Сияющий полдень Эдема смыкался вокруг него, как клетка: золочёная, прекрасная… ненавистная и такая желанная. Вечная неволя Её любви и преклонения перед Ней: самый страшный кошмар и самая пленительная награда для существ, что когда-то выбрали свободу и всеобъемлющее одиночество. Слишком реальный сон. Слишком невозможный для демона. Демоны не видят снов: порождения растревоженной нервной системы смертных не властны над инфернальными сущностями. И это – хуже всего. Сон не отпускал Кроули. Или он сам – не хотел отпускать его?.. Противиться этому сладкому яду становилось всё тяжелее. Отчётливо осознавая, что всё происходящее – именно сон, Кроули одновременно ощущал себя пленником собственных неверных воспоминаний. Казалось, его сознание раздвоилось, словно он был посетителем в 3D-кинотеатре. Видел глазами себя-прежнего, ощущал всё, что ощущает его прошлое «Я», вместе с ним удивлялся и радовался. И одновременно – какой-то частью своего разума помнил всё, что случилось после. Помнил тяжесть собственных почерневших крыльев, помнил ужас падения и выламывающую боль удара о землю. И тоскливая зависть к себе самому, ещё не лишённому Её благосклонности, грызла сердце подобно чумной крысе. Во сне он-прежний неуверенно, неумело создавал своё первое материальное тело. Ему не было дела до боли того, кем он станет совсем скоро. Для него то горькое, беспросветное будущее ещё не наступило. Не наступит никогда. Он вечно жил в счастливом безмятежном «сегодня», радуясь своей причастности к чуду Творения, и ничего не знал о страшном «завтра». Кроули, настоящий, нынешний Кроули существовал отдельно от него. Как и он прежний – от своего теперешнего «я». Тень воспоминания, яркий осколок памяти, непонятно каким чудом прорвавшийся сквозь туман тысячелетней амнезии. Кроули не знал, радоваться ли ему этому неожиданному привету из прошлого. Есть ли смысл радоваться чему-то, что причиняет такую боль? ...Такую боль – и такое счастье, которого он лишён навечно? Его двойник из прошлого тем временем успел сжечь первый образец тела, случайно влив в него слишком много энергии, и теперь огорчённо разглядывал испачканный пеплом гранит. Если Кроули хоть немного знал себя, то он обязательно попробует ещё раз. Не в его привычках сдаваться после первой же неудачи… Какая ирония! «Если знал себя…» А знал ли? Что он помнит о себе-прежнем, себе до Падения? Что вообще осталось у него от прошлого, кроме воспоминаний о необъятном просторе космоса и щемящем восторге творения? Кроме чувства обжигающей радости в тот миг, когда рассеянное облако материи под давлением его воли уплотняется, нагревается, с каждым мигом становясь всё тяжелее и горячее, и в конце концов вспыхивает, выплёскивая в пустое пространство волны света? Лишь это ему и оставили, словно насмешкой над той плотной темнотой, что окутывала остальную его память. Создатель звёзд, обречённый вечно бродить во тьме… Он предпочёл бы проснуться, если бы мог. Слишком больно было видеть себя-прежнего. Слишком больно было – не вспоминать даже – окунаться в чьи-то, почти чужие, воспоминания, и быть не в силах восстановить в памяти ещё хоть что-то. Вот только его не спрашивали. Он-прежний не ощущал, не замечал бессильно мечущегося в клетке собственной памяти гостя. А он-нынешний бессилен был разорвать зыбкое пространство сна, и мог лишь наблюдать за происходящим, мучаясь от острого предчувствия скорой – давней – потери и завидуя себе самому. *** Во второй раз он осторожничает, не желая испортить и этот образец тоже. Лишь теперь он понимает по-настоящему, насколько уязвимы материальные существа, которыми Она населила мир. Насколько легко неосторожным движением вернуть их к состоянию того первичного хаоса, который царил здесь когда-то вместо цветущей, летающей и прыгающей жизни. Насколько сложно – не причинить вреда. И вместе с жалостью его охватывает странное, незнакомое доселе чувство: что-то острое, неприятно щемящее внутри, словно где-то в самом центре его эфирной сущности возник небольшой вихрь, мешающий рационально обдумывать свои дальнейшие действия. Он ещё не знает, что однажды Адам и Ева назовут это – страхом. Кроули-нынешний болезненно кривился сквозь сон, невольно вспоминая самые неприятные из своих развоплощений. Ну надо же, и здесь всё началось с его идиотского любопытства! Знал бы, что это так больно – вообще никогда не экспериментировал бы с физической оболочкой, обошёлся бы нематериальной формой. А, Дьявол. Зачем он себя обманывает? Не обошёлся бы. Физическое тело – это Земля. Это свобода. Это завораживающий голос Меркьюри и сумасшедшая езда по ночным улицам. Это прогулки в парке и посиделки с Азирафаэлем в Ритце. Это, мать её, жизнь. Настоящая, а не тот жиденький суррогат, который называли этим словом Внизу. Да и наверху, наверное, не лучше. Что с того, что за возможность жить полноценно приходится иногда расплачиваться не самыми приятными ощущениями и муторной процедурой получения нового тела? Юный Кроули – тогда ещё не Кроули – свихнулся бы от ужаса, если бы узнал, как легко ещё не созданные двуногие существа, о которых он так волнуется, научатся отнимать у других этот чудесный дар. Ещё и удовольствие от этого будут получать. Да ещё какое! Можно подумать, что пытки изобрели в Аду… Да нихрена, они Внизу сами, помнится, поначалу в ступор впали от неожиданной жестокости людей. Потом кое-кто, правда, распробовал новое развлечение и начал внедрять новшества и Внизу, но сравниться с людьми в изобретательности даже Хастур или Абадон не смогли. Он уже жалел, что не попытался проснуться, пока была возможность. Вспоминать оказалось неожиданно больно. Почему всё получилось так, он же ничего плохого не хотел! Наверное, не хотел… ...не хотел копировать чудесное существо полностью. Ему ведь не нужно есть, пить и совершать другие утомительные действия, чтобы поддерживать жизненные функции. Наверное, достаточно будет просто скопировать внешнюю оболочку… Однако он почти сразу с восторгом понимает, что внутреннее устройство этого создания намного сложнее, чем ему показалось сначала. Каждая мышца, каждый внутренний орган находится на своём месте, и одновременно все они так тесно связаны друг с другом, что убрать одно, не изменив другого, просто невозможно. Существо удивительно гармонично. Он не замечал этого, когда лечил прежде другие Её создания, просто не приглядывался, бездумно восстанавливая повреждённые ткани до исходного состояния. Теперь же он с изумлением осознаёт, что первичная матрица живого существа, внешнюю форму которого он пытается повторить, настолько сложна, что он не в состоянии даже разглядеть её целиком. Он, конечно, мог бы заставить это тело двигаться с помощью своей силы, но… Почему-то это кажется ему неправильным. И даже каким-то… каким-то… …Он ещё не знает, как описать то чувство, которое охватывает его, стоит задуматься о возможности обойти Её законы и просто скопировать для себя оболочку, внешне похожую на удивительное живое существо. Не изобрели ещё слова «отвратительно»: нет пока что в дивном Эдемском Саду ничего отвратительного, нет – и будет ещё нескоро… Кроули в церковной пристройке морщился и брезгливо кривился, против воли вспоминая, как экспериментировал с физической формой после Падения. Теперь понятно, почему змей получился настолько легко. Вообще без каких-либо усилий. Надо же, хоть какая-то польза от его любопытства была, ухохотаться можно! У него, кстати, единственного с первого раза получилось живое существо, а не разлагающаяся со страшной скоростью колода. Сколько Внизу было возмущений, когда стало понятно, что для выхода на Землю требуется материальная форма! А уж когда выяснилось, что просто натянуть на себя тело, как носок, не получается… Пришлось спешно ловить что-нибудь бегающее, летающее или ползающее, изучать анатомию и потом уже лепить что-нибудь более-менее похожее. …У многих, впрочем, всё равно получился ходячий труп. Возиться с жизненными функциями терпения не хватило почти ни у кого, даже Вельз в конце концов забила на поддержание своей физической оболочки в жизнеспособной форме. Это Внизу достаточно обрывочных представлений о том, как функционировало бы твоё тело на Земле, чтобы выглядеть (и пахнуть!) как положено живым. А там, где время идёт нормально, а не по своим непредсказуемым законам, тело с неработающими органами начинает гнить. И никакие демонические чудеса этого не отменят. Но нет же, проще чудеснуть обратно отвалившийся нос или руку, чем немного поработать с налаживанием дыхания и кровеносной системы! Тем более что потом можно просто хакнуть исходную матрицу и запустить безотходный цикл. Заодно и о проблемах с естественным старением тканей можно забыть… Ангелам, кажется, сразу с «заводскими настройками» выдают, удобно, наверное – ну, и непрестижно, судя по всему, небесным созданиям горбиться в позе орла над выгребной ямой. Интересно, кстати, интересно, они так же мучились в начале, или им Она тонкости облачения плотью рассказала лично?.. Кроули сквозь сон прикусил губу. Было завидно. До едкой горечи на языке, до спазма в горле…. Завидовал, конечно, не ангелам – было дело, конечно, но это же когда было… А вот следить за тем, как в его не то сне, не то воспоминаниях он-прежний с восторгом изучает своё новенькое тело, наслаждаясь теплом полуденного солнца и ласковой насмешкой Создательницы на самой грани восприятия, было почти физически больно. Совсем скоро это всё закончится, и его скинут вниз, навсегда лишат и любви, и причастности к чуду творения… Крылья, правда, оставят. Не всем так повезло… Он с наслаждением потягивается всем телом, привыкая к новым ощущениям, чувствуя, как отзываются на движение, кажется, все мышцы длинного гибкого тела. Солнечные лучи, касающиеся чешуи, оказываются восхитительно тёплыми, земля – мягкой и очень приятной на ощупь. Физическая оболочка, в первый миг казавшаяся тяжёлой и неповоротливой, быстро согревается, наполняется энергией. Даже не прислушиваясь к себе, он ощущает, как чаще начинает биться трёхкамерное сердце, разгоняя по жилам нагревающуюся кровь. Это даже более приятно, чем он думал. Вокруг него – бескрайний океан новых, незнакомых ему ощущений. Звуки, которые он привык воспринимать как колебания воздуха, глохнут и одновременно становятся более объёмными, более весомыми. Теперь он ощущает их всем своим существом: вот пробежал по дереву, мягко касаясь когтями коры, юркий маленький зверёк, похожий на всполох пламени. Вот плеснуло что-то в недалёком ручье: там тоже существовали живые, чем-то похожие на это, выбранное им, существо – только вместо дыхательных пористых мешков у них были забавные щели для фильтрации воздуха. Добавляются и другие чувства. Он не знает ещё, как называется то, что он ощущает, высунув наружу тонкий, раздвоенный язык, но ему это, определённо, нравится. А вот зрение оказывается на удивление нечётким. Он не сразу понимает, что просто видит теперь как-то иначе. Всё вокруг расцвечивается яркими красками тепла. Качающиеся на ветру венчики цветов – бледные, холодные, почти незаметные. Порхающая над ними бабочка – чуть теплее (он немного расстраивается, что теперь не может разглядеть яркий узор на её крыльях, и почти неосознанно подправляет несколько нитей в матрице жизни, добавляя зрительных окончаний в глаза). Но ярче всего он видит то, что теплее его нового тела: они буквально пульсируют в его сознании тёмно-алым, восхитительно-манящим цветом. Яркое пятно скачет с ветки на ветку. Ещё одно, чуть меньше, настойчиво роется где-то внизу, почти прямо под ним. Целая россыпь крупных, горячих – чуть дальше, там, где слышится похрустывание веток под копытами и тихое пофыркивание. …Камень в его новом зрении даже не светится – пылает, распространяя вокруг себя волны живительного тепла. Неуверенно шевельнувшись, он на миг задумывается, пытаясь сообразить, каким образом заставить своё вместилище двигаться. У чудесного существа это получалось так легко… От лёгкого напряжения мышц по длинному телу прокатывается волна. Оно изгибается, ощущение давления на поверхность тёплой земли меняется, и он почти без каких-либо усилий скользит по мягкой пыли. И – замирает в восторге. Так просто! Уже более уверенно он напрягается, толкая себя вперёд, и после нескольких неловких кувырканий стремительно заползает на манящий теплом камень. Сворачивается уютным клубком и с удовлетворённым вздохом закрывает глаза. С ними он, кажется, всё-таки немного напутал, заменив прозрачную роговую пластину мягким третьим веком, подсмотренным у кого-то прыгающего или ползающего. Но результат ему настолько нравится, что от мысли исправить недоработку он отказывается почти сразу, после совсем короткого колебания. В конце концов, он же не собирается выпускать этот неправильный образец в Сад, это – только для него… …Он блаженно опускает голову на сложенное кольцами тело. А миг спустя ощущает искрящуюся вспышку энергии совсем рядом. И, вдруг устыдившись своего баловства, сжимается, замерев на своём камне. Он не хочет, чтобы кто-либо из братьев видел его в такой форме! У них всех столько дел… А он тратит время и силы, играясь с Её творениями… Присутствие другого ангела пощипывает на языке, окатывает тело мягкой, приятной волной. Он с радостью узнаёт чистую музыку того, кто только что спустился в сад. На мгновение внутри вспыхивает яркое, щекочущее нетерпение: Азирафаэлю понравится то, что он придумал! Он уже почти видит, как озарится удивлением его друг, как он будет объяснять ему, что нужно сделать, чтобы тоже воплотиться в одно из Её созданий… Почему-то он не сомневается, что Азирафаэль не откажется тоже опробовать на себе его новую придумку. У ангелов второго Хора, знает он, тоже много дел, но если Денница и Гавриил находят время, чтобы спорить о какой-то ерунде, неужели будет плохо, если они тоже потратят немного на изучение материальных существ?.. Он почти решается окликнуть своего друга, но в этот момент эфир озаряется ещё одной вспышкой. Холодной, пронзительно строгой, она, кажется, даже сейчас звенит неудовольствием и укоризной. Ох, нет, Гавриил не оценит… Он ощущает, как пространство вздрагивает, когда его старший брат, не задумываясь, решительно направляется в его сторону. И, не успев задуматься, поспешно сбрасывает с себя так старательно создаваемый облик. Кажется, он опять не рассчитал сил. Физическая оболочка рассыпается пеплом; на миг он успевает ощутить, как пронизывает материальное тело какое-то резкое, на удивление неприятное чувство… Задуматься он не успевает. Он уже переходит в эфирную форму и, не желая рассказывать о своих экспериментах, поспешно устремляется навстречу чем-то очень недовольному брату. …Азирафаэль, с лёгким сожалением ощущает он, с ним не идёт. Короткий толчок энергии – и тёплое ласковое сияние его сущности гаснет, возвращаясь на Небеса, и теперь в звенящем эфире остаётся только холодный искрящийся свет его старшего брата… Кроули подскочил на постели, судорожно хватая воздух ртом и в панике таращаясь в белёный потолок. Окончание сна почему-то испугало его – его настоящего, для которого Гавриил был символом несправедливого суда, учинённого над Азирафаэлем, почти личным кошмаром. Испугало почти до заикания. Хорошо, что Азирафаэль… (он бросил короткий взгляд на мирно спящего ангела) хорошо, что он ничего не почувствовал. Объясняться сейчас, чувствовал Кроули, у него просто не хватит сил. С трудом переведя дыхание, он без сил уронил голову обратно на подушку. Гавриил, этот высокомерный ублюдок! Ну что за пакостная натура, такой сон изгадил, сссскотина… Интересно, что нужно было пернатому говнюку от него? За несданный вовремя отчёт ругать? Нет, скорее уж – за превышение лимита чудес (или тогда с этим ещё было не так строго?) Отчёты – это к Рафаэлю. Наверное. Потом мысли его скользнули к другому имени. Азирафаэль. Значит, они действительно были друзьями – до Падения… Значит, то странное чувство узнавания, близости, почти родства, что неожиданно охватило его в Саду, было не случайным… В груди кольнуло неожиданно острой болью. Они были друзьями. И – оба забыли, стали не более чем традиционными врагами, и прошли сотни лет, прежде чем ему удалось сократить дистанцию хотя бы до «привычных соперников»… Внутри давило так, что тяжело было дышать. Помнит ли его Азирафаэль? Его – того, прежнего? Искал ли, когда всё закончилось? Или – предпочёл забыть о том, кто предал и их Создательницу, и их дружбу, разменял на какие-то глупые вопросы и пустые амбиции?.. …Всё-таки хорошо, вдруг мелькнуло в сознании горькое, болезненно сжимающее горло осознание, что Гавриил не успел окликнуть его – там, во сне… Если бы он помнил имя – наверное, не удержался бы. Хорошо, что не может. Лучше пусть будет так. Теперь у них есть за спиной шесть тысяч лет почти дружбы. А быть может – он старался не надеяться, но это было выше его сил – быть может, уже не «почти»… У него уже не было сил вновь начинать всё сначала. Пусть всё остаётся, как есть… И всё-таки – скучал ли Азирафаэль по нему, когда он Пал?.. Почему же так тяжело дышать…