Своя сторона

Кроули редко снились кошмары. Но, как правило, если уж снились, то оправдывали своё название в полной мере. Чего только стоила ерунда в стиле зомби-апокалипсиса, привидевшаяся во время Великой Лондонской чумы. Или повторяющийся сюжет о кострах и запахе палёного мяса, мучивший его несколько десятилетий подряд после того, как он узнал (и увидел на практике) развлечения инквизиции, за которые начальство вынесло ему – что б этому начальству икалось без перерыва! – поощрение. Одним словом, кошмары Кроули снились редко, а обычные полноценные сны – ещё реже. Однако на этот раз он предпочёл бы, чтобы это был кошмар. Всё лучше, чем это гнилое болото, в котором он барахтался, не в силах вынырнуть на поверхность и не умея захлебнуться насмерть. Сейчас он бы, пожалуй, не слишком возражал бы даже против такого исхода. Воспоминания о словах Азирафаэля здесь, под непроглядной тяжёлой пеленой сна, превратились в раскалённые, больно жалящие искры, в раскалённые капли расплавленного метала. И обжигали эти капли сильнее, чем святая вода и звуки церковных песнопений. Он уже понял свою ошибку. Понял и успел пожалеть о ней, и взвыл бы, пожалуй – в голос, как смертельно раненый зверь – если бы мог. Спячка, раньше всегда бывшая спасительным способом переждать и пережить то, что ранило особенно болезненно, на этот раз стала пленом. И выхода из этого плена найти он не мог. Туман то ли сна, то ли забытья смыкался вокруг – душный, тяжёлый, гнилостно-удушливый. Мутил разум, путал мысли, заставлял мучительно сбиваться заполошно колотящееся сердце, которое единственное он не перестал ощущать из своей физической оболочки здесь, в этом тоскливом бреду. Он всего лишь хотел заснуть и не думать больше о том, что услышал. О том, что будет дальше… точнее, наоборот, теперь уже точно не будет. Счастливого конца, дружбы, доверия и принятия, в возможность которого он, после утреннего разговора в гробу, так наивно поверил. Жизни. Её не будет тоже. Впрочем, какая у демонов жизнь… Тоскливое существование без смысла и радости, которое тошно влачить и не хватает смелости прекратить. Не так уж и много потеряет, если так подумать. Кроули очень хотелось закричать. Разбить что-нибудь, сломать, разодрать себе грудь, чтобы выцарапать то, что так невыносимо жглось внутри. Хотелось… Хотелось заплакать. Навзрыд, отчаянно, горько, как умели только люди – и видит Сатана, редко чему Кроули завидовал так, как их способности выплеснуть вместе со слезами любое горе, любую душевную боль… Только вот у демонов нет и не может быть слёз. Как и души. И горе им тоже не положено по статусу. Разве что обида и ненависть – вот этого хоть отбавляй. Они хорошо помогают справляться с тяжестью в той пустоте, которая у демонов заменяет душу. Кроули изо всех сил прислушивался к себе. Разве Азирафаэль не предал его? Он вытащил его из Ада, на своём горбу, практически, вытащил… А взамен не получил ничего, кроме чувства долга. Он должен быть зол. Должен обижаться. Разве нет? …Обиды не было. Ничего не было, кроме плюющейся раскалёнными искрами боли, глухой, беспросветной тоски и безнадёжного понимания: Азирафаэль ничего ему не должен. Мало ли, на что надеялся он сам… Можно подумать, он раздумал бы спасать его, если бы даже знал с самого начала, что итогом будут – эти слова… «Ну, конечно, он мне не друг, мне просто жалко его!» Кроули застонал. Безо всякого результата, разумеется: собственного голоса он не услышал точно так же, как не слышал ничего в этой гулкой душной пустоте. Следующая мысль, пришедшая на ум, оказалась почти спокойной и противно горчила на языке жирным пеплом: если Агнесса не ошиблась – а она не ошибается никогда, чёртова сумасшедшая старуха – если её пророчество не лгало, то Азирафаэлю будет легче жить дальше, после того как… Почему-то от этой мысли тоже не было обидно. Только больно – было. Так, что ощущай Кроули своё тело хоть немного, взвыл бы в голос. Не по-змеиному, скорее – по-собачьи, по-волчьи… На его беду, кричать в этой мерзкой трясине, в которую он провалился вместо нормального сна, не получалось так же, как и плакать. Он хорошо помнил, как вернулся в их комнату. Как, словно зачарованный, стоял над заботливо отодвинутым в угол ведром со святой водой. Как не мог заставить себя сдвинуться с места, не решаясь сделать последнего движения, и уйти прочь не в силах. Демоны не способны на суицид. Теперь он знал это совершенно точно. Даже если в какой-то момент очень хотят закончить всё раз и навсегда. Человек на его месте, наверное, всё-таки решился бы. Или просто выглушил бы пару бутылок вина, прорыдался бы, разбил что-нибудь из посуды и заснул бы, опустошённый и несчастный, но уже снова способный жить. А его не хватило и на это. Только и смог, что добраться до кровати. (Увеличенной специально чтобы вылечить его крылья кровати… Зачем ты так милосерден, Азирафаэль, неужели нельзя было обойтись без этой заботы, без этой… этой игры в дружбу?!) Добрался и провалился то ли в сон, то ли в обморок. Мечтая лишь об дном: больше не просыпаться. Никогда. Может быть, эта удушающая непроглядная темнота, без просвета, без звуков – и есть его «никогда»? Может быть, всё уже… закончилось? Думать об этом было неожиданно больно. И тоскливо. Если это и есть то, что ждёт демонов после смерти, то Азирафаэль всё-таки сделал то, о чём говорила Агнесса. Всё-таки не простил. А ему даже нормального небытия не досталось. Только этот мерзкий… первичный бульон. Она, как и можно было ожидать, не простила тоже. И как же жаль, что для демонов всё-таки есть «потом»… Эти мысли были последними. Или, лучше было сказать, последними связными. Липкое, сдавливающее в горячих объятиях болото постепенно смыкалось всё плотнее, наваливалось тяжёлым одеялом. Но одновременно, странным образом, забирая с собой и отчаяние, и беспросветную тоску. И однажды настал момент, когда не осталось ничего, кроме равнодушной, неожиданно уютной темноты. И Кроули это более чем устраивало. *** Азирафаэль осторожно поправил одеяло над импровизированным «гнездом» из электрической грелки и уложенных вокруг подушек. Проверил температуру и, задумавшись на пару секунд, переключил тумблер с двойки на тройку. Поколебался немного, раздумывая, стоит ли трогать Кроули, или лучше не тревожить его без необходимости. Тяжело вздохнул. С отоплением, как и предрекал отец Уильям, всё было плохо. Теоретически, оно было и даже функционировало, однако батареи были едва тёплые, несмотря на то, что электрический нагреватель в подвале дома включился с первого раза и, по словам Колина, работал исправно. В первые четыре дня всё и впрямь было отлично, однако несколько дней назад батареи постепенно начали остывать, и наступил день, когда Азирафаэль перестал выключать грелку под ложем Кроули, а сам был вынужден надеть тёплый свитер, положенный Уильямом в сумку с вещами. К слову, к этим вещам добавились тёплые демисезонные сапоги и непромокаемая куртка из какого-то шелестящего, похожего на набитый ватой пакет материала. Благодарить за подарок, как показалось Азирафаэлю, стоило именно Колина. (По крайней мере, он был единственным, кто видел, как Азирафаэль за полминуты увяз по щиколотку в грязи, пока шёл вслед за своим провожатым к сараю. И единственным, кто смеялся до колик, раз за разом уточняя, выезжала ли «столичная леди» хоть раз за пределы Лондона.) Кроули тёплые вещи пока что были не нужны. Но Азирафаэлю не по себе становилось от мысли, что будет, если плотный кусок пёстрой ткани, непонятно каким чудом нагревающийся по команде тумблера, вдруг перестанет работать. Судя по его виду, он застал ещё прошлый век. Азирафаэль ещё раз тяжело, не скрываясь, вздохнул. И, решившись, всё-таки осторожно погладил спящего Змея по гладкой чешуе. - Кроули, пожалуйста, просыпайся поскорее! – шёпотом взмолился он, внутренне надеясь, что треугольная голова тут же поднимется, а янтарные глаза откроются и посмотрят на него с привычной ехидцей. Даже замер, предвкушая этот долгожданный момент. Но, разумеется, ничего не произошло. Азирафаэль разочарованно выпрямился. Постоял ещё несколько секунд, не в силах справиться с невольной досадой от того, что всё так неудачно складывается. Неужели Кроули не мог выбрать другого времени для спячки?! Потом развернулся и, поджав губы, направился в кухню, успевшую вызвать к себе настоящую неприязнь за эти дни. Как очень быстро выяснилось, поглощение пищи было не только приятным во всех отношениях процессом, но и простейшим способом пополнить силы. Теперь, когда чудеса, даже самые незначительные, были для него под запретом, Азирафаэль во всей красе оценил предусмотрительность отца Уильяма. Прессованные макароны, положенные пастором в сумку с вещами, имели отвратительный вкус варёной бумаги, присыпанной специями. Однако при этом они отлично ликвидировали то неприятное чувство, которое, как запоздало осознал Азирафаэль на второй день, было голодом. Он, ангел господень, мог бы обойтись без пищи сколь угодно долго. Или, по крайней мере, до тех пор, пока это тело, больше не поддерживаемое магией, способно было функционировать без поступления пищи. Но вот ощущения, испытываемые им при этом, были так далеки от приятных, что Азирафаэль зарёкся впредь проверять выносливость собственной физической оболочки. И с радостью вернулся к собственной, годами выработанной привычке совмещать приятное с полезным – иначе говоря, пить какао с печеньем во время чтения книг. К счастью, ни в одном, ни в другом недостатка в этом доме не было. В кухонном шкафу нашлось несколько пачек печенья, какао, кофе и сахар, а на полках обнаруженной в конце коридора кладовой – пара дюжин жестяных банок, в которых Азирафаэль, после некоторого напряжения памяти, опознал знакомые ему по Второй Мировой консервы. О книгах, забытых или намеренно оставленных в опустевших шкафах, можно было и вовсе не говорить. Жившие здесь люди, без сомнения, читали много и с удовольствием. Азирафаэль уже заканчивал заваривать чай, когда с улицы раздался стук в калитку. Он только удручённо вздохнул, даже не думая бросать своё занятие на середине и бежать встречать гостя. Этот гость, как он уже успел узнать, не уйдёт, даже если ему придётся стучать три часа без перерыва. - Мистер Адамс, - вымученно улыбнувшись, распахнул он калитку, ненавязчиво постаравшись стать так, чтобы перегородить проход. – Чем могу помочь? - А-а-а-а, мистер Фелл! – дробно засмеялся гость и, не обращая внимания на попытки Азирафаэля изобразить ужасную занятость, ловко втиснулся между его животом и дверью во двор. – Я смотрю, тоже замёрзли? Погода сегодня мерзкая, и дальше будет только хуже, попомните мои слова! Не смотрите, что на прошлой неделе было тепло, перед Пасхой в этих краях всегда собачий холод. Как насчёт чашечки чая для соседа, а? Ответа он и не ждал – Азирафаэль только открывал рот, чтобы возразить против вторжения, а мистер Адамс уже уверенно шёл к дому, на ходу продолжая разглагольствовать о погоде, мерзком климате, безбожно врущих синоптиках и заговоре инопланетян по приближении ледникового периода. Азирафаэль устало прикрыл глаза и едва слышно обречённо застонал. Похоже, на этот раз попытка избавиться от докучливого соседа провалилась ещё раньше, чем успела толком начаться… С досадой захлопнув калитку, он развернулся и поспешил вслед за мистером Адамсом, торопясь закрыть дверь в спальню раньше, чем этот бесцеремонный старик сунет туда свой длинный нос и, не приведи Бог, увидит Кроули. Мистер Адамс, к искреннему огорчению Азирафаэля, оказался в точности таким, каким описал его по приезде в дом Колин: психованным стариком. Или, проще говоря, вспыльчивым, обидчивым, упрямым до изумления и убеждённом в своей исключительной важности. К тому же соскучившимся по общению с новыми лицами. Вследствие чего он буквально горел желанием осчастливить своим обществом нового соседа. Ангел успел от всей души пожалеть, что не поверил Колину и не догадался изобразить мрачного мизантропа. Возможно, это избавило бы его от утомительного знакомства. Только возможно. Хотя не факт. По крайней мере, когда вечером первого дня ветхий, но на удивление бодрый старичок пришёл знакомиться с новым соседом, выставить его удалось лишь спустя два часа, после трёх кружек чая и нескольких намёков (совершенно прозрачных и не слишком вежливых) на позднее время и желание отправиться спать. В последующие дни не удавалось и этого. Мистер Адамс, к искреннему огорчению Азирафаэля, сделал абсолютно неверные выводы и приходил теперь вскоре после полудня. Полностью игнорируя любые попытки Азирафаэля закончить разговор и распрощаться. - Мистер Адамс, проходите на кухню, я только что заварил… Нет-нет, это спальня, прошу вас, не туда! Он почти в панике бросился вперёд и успел ухватить старика за локоть за миг до того, как тот перешагнул порог. - Эй-эй, молодой человек, не толкайтесь! – возмущённо отругал его тот, раздражённо высвобождая руку. – Не будьте так негостеприимны, у вас на кухне геморрой можно заработать, сидя на ваших колченогих стульях! Неужели вы даже не предложите мне кресло? Ай-ай-ай, ну и молодёжь пошла, никакого воспитания… Азирафаэль с раздражением сжал губы. Колченогими, на его взгляд, были не стулья (к слову, весьма удобные и основательно сделанные), а мозги этого сумасшедшего старого гриба. - Это моя спальня, и я никого не пускаю туда, - насколько мог решительно отрезал он. Полюбовался на гневно пыхтящего старика и, с непривычным злорадством полюбовавшись на его недовольное лицо, с затаённым торжеством припечатал: - Не могу предложить вам ничего, кроме кухни, уважаемый мистер Адамс, - задавил в себе так и рвущуюся с губ фразу – «а ещё лучше, выметайтесь отсюда поскорее», но всё-таки не удержался от шпильки, - однако, если вам неудобно, я не обижусь, если вы покинете мой неуютный дом. Старик сердито фыркнул. А потом, к разочарованию Азирафаэля, развернулся и, недовольно бубня, поплёлся на кухню. Ангел же обречённо вздохнул и, на всякий случай поплотнее прикрыв двери в спальню, двинулся вслед за ним, мысленно обещая себе, что сегодня выставит наглого старика после первой же кружки чаю. В конце концов, разве он подряжался выслушивать бредни заскучавшего без слушателей местного сумасшедшего?!. *** Нахум сидел над кружкой эля, мрачно таращась в окно, и жалел себя. Не везло ему по-прежнему так же феерично, как и последние несколько дней, прошедшие с демарша его патрона Кроули, после которого у всех Аду, в прямом и переносном смысле, загорелись хвосты. Но если отправка на совершенно неподходящую ему миссию и пленение ещё могли как-то быть объяснены случайностью, то на этот раз дело обстояло куда неприятнее. Нахум машинально отхлебнул из кружки и, не глядя бросив в рот засушенного кальмара, с тоской облокотился о столешницу. И кто просил Кроули так сильно злить Вельзевул? Теперь с ним не то что не скооперируешься – вообще не подберёшься к нему! Где это видано, чтобы лорд Ада отправляла сразу четверых демонов следить за кем-либо? Да ещё не куда-нибудь, а к протестантской церкви, от фона которой у Нахума даже здесь, почти за квартал, ныли все зубы и чесалось всё, что могло и не могло чесаться? Задумавшись над последней мыслью, он горестно вздохнул. А потом, сообразив ещё одно «но», пакостно ухмыльнулся. А кому-то, век Ада не видать, приходится сидеть у самых ворот и караулить Кроули! И поделом лизоблюдам, так и им и надо за то, что крутились поближе к Вельзевул, пока та искала крайнего за похищение ангела! (То, что самого его тоже можно отнести к таким же лизоблюдам, причём пострадавшим за ту же самую ошибку, он с удовольствием забыл. Теперь он предпочитал считать себя отважным революционером, партизанящим во вражеском тылу. И не позлорадствовать неудаче бывших коллег-соперников было ну никак не удержаться). Призывно помахав рукой официантке, Нахум не глядя ткнул в какой-то из пунктов меню (мгновенно трансформировавшийся в «Ирландский эль, тёмное») и вновь повернулся к окну. Официантка подошла с явным опасением. В принципе, её можно было понять. Посетитель сидел за столиком уже четвёртый час, выпив за это время уже семь кружек эля и ни разу не отлучившись в туалет. За это время «Лампери» пережил почти все неприятности, способные вызвать головную боль у несчастных рестораторов: разгорелись сразу две драки, произошедшие по непонятным даже для самих участников причинам; пришедшая на завтрак молодая супружеская пара вдруг рассорилась вдрызг; а одетый с иголочки и пунктуальный завсегдатай, покупавший здесь кофе перед работой, неожиданно решил заказать вместо бодрящего напитка бутылку крепкого виски. Надо ли говорить, что ушёл из кафе он лишь два часа спустя и явно не на работу. Бонусом к этим странностям шли обнаруженные чуть не поседевшим администратором опечатки в меню, получивший беспричинное заикание официант и внезапно уволившийся бармен. Одним словом, то ещё начало дня для не слишком фешенебельного ресторана. Окинув взглядом открывающийся из окна «Лампери» отвратительный вид на ворота и купол церкви Святого Олафа, Нахум не удержался и вновь ехидно хохотнул. Будет Кроули выходить через ворота, нашли дурака! Уж если он хоть чуть-чуть шефа знает, то тот, если уж захочет выбраться, найдёт способ сделать это красиво и со стилем. Кстати, о стиле… Нахум настороженно оглянулся, чтобы убедиться, что никого из его коллег - бывших коллег, как хотелось ему надеяться – не посетила хорошая мысль устроиться в кафе в зоне прямой видимости ворот, вместо чтобы торчать под фонящей благодатью оградой. Подмигнул подозрительно косящейся на него официантке и, уже не таясь вытащив телефон, набрал знакомый номер. В трубке шли долгие гудки. Ожидаемо, впрочем. Шеф и раньше не имел привычки отвечать на вызов (а Нахум, увы, был не настолько крут, чтобы связаться с абонентом прямо через радио или DVD-плеер). Огорчённо выругавшись, Нахум сбросил вызов. Кинул ещё один неприязненный взгляд на церковь, где так лихо укрылся его беглый патрон. Не восхититься оригинальностью и наглостью решения было решительно невозможно. Но что теперь делать бедному беглому демону, вот в чём вопрос? Кроули, наверняка, придумал бы что-нибудь. Нахум совсем не против был поработать на подхвате (и, глядишь, перенять какой-никакой опыт). Но шанса предложить свои услуги и заодно заручиться покровительством Кроули, к искреннему огорчению демона, ему не оставил. Ещё раз бросив взгляд на призывно открытые ворота церкви, Нахум со злостью сплюнул и сунул телефон обратно в карман. Раздался негромкий стук. Официантка, опасливо косясь на странного посетителя, переставила с подноса на стол заказанный эль и поспешила было ретироваться. Судя по её лицу, она уже жалела, что вышла в этот день на замену, уступив уговорам вдруг заболевшей подружки. Нахум недовольно покосился на неё и, одним глотком выпив принесённую выпивку, с грохотом опустил бокал обратно на стол. - Счёт, - мрачно потребовал он. Таким тоном, каким мог бы попросил книгу жалоб. – И быстро! Дожидаться, пока официантка вернётся со счётом, он не стал. Уже спешившая обратно девушка успела мысленно проститься и с премией, и с чаевыми, глядя, как нетерпеливый посетитель пинком отодвинул с дороги стул и решительно двинулся к выходу. Однако сегодня у неё определённо был хороший день. Настроение у Нахума было на редкость мерзкое. И работать на своё бывшее начальство, бесплатно пробуждая ещё и в этой смертной обиду и жадность, у него не было никакого желания. Поэтому он не глядя сунул руку в карман, на ходу материализуя прямо в пальцах несколько крупных купюр, и молча сунул в понятливо раскрытую расчётницу. И даже не воспользовался удобной возможностью внушить замершей в молчаливом восторге официантке мысль прикарманить щедрые чаевые вместо того, чтобы складывать их в общую копилку. Ещё чего не хватало – делать за кого-то из халтурщиков-коллег их работу! Облегчённый вздох официантки слышали, должно быть, даже на кухне. А бесповоротно испорченное вчера упрямой идиоткой Сьюзан настроение неожиданно поднялось на пару отметок и из отвратительного стало просто плохим. Нахум даже остановился, удивлённый неожиданно снизошедшим на него благодушием. Вот уж за что точно можно было схлопотать парочку дополнительных нарядов в отдел отчётности. Это же надо додуматься – «благо», да ещё и «душие»! Поймав себя на этой мысли, Нахум окончательно повеселел и, фальшиво насвистывая, направился прочь от успевшей в печёнках засесть церкви.