Своя сторона

Кроули хватило сил выйти из молельного зала. Оставить за спиной раздавленного отчаянием Азирафаэля и выйти, не свалиться прямо там… Дурацкое человеческое сердце болело так сильно, что казалось, ещё миг – и он развоплотится, не выдержит этой муки. Он не помнил, как засунул в карман отобранный у бесчувственного «Пробки» пистолет. (А ведь засунул – что он выяснил, правда, намного позже, уже в собственной квартире… засунул, даже не поставив на предохранитель.) Не помнил, как пересёк церковный двор. Немного пришёл в себя он уже на улице, сидя на асфальте рядом с воротами и чувствуя спиной неровную древнюю кладку забора Сент-Олаф. …Впрочем, через сколько и как он поднялся на ноги, он не помнил тоже. Как не смог потом вспомнить дороги до своей квартиры, и целого утра, и вечера, и ещё одной ночи, и всего следующего дня. Не запомнил – не слышал, словно их вообще не было – звонков на домашний телефон (тридцать восемь пропущенных – да вы издеваетесь?). Всё это стёрлось из памяти, вместе с несколькими сутками бессмысленного, полуобморочного состояния, когда единственно реальной была лишь невыносимая, раздирающая боль в груди… И совершенно нестерпимая ненависть к себе. Он понимал: после того, что он сказал, пути назад не будет. Уже нет – последний призрачный мост рассыпался в прах вместе с умирающей надеждой в глазах Азирафаэля. Отныне и навсегда, с момента первого дождя, когда белое крыло заслонило его от падающей с небес воды, и до самого конца, который уже недалёк, он – лицемерный лжец, изображавший дружбу ради шанса вернуть себе белые крылья. И от этого осознания человеческое тело забывало, как дышать. Невыносимо жгло в груди, колотилась где-то в горле дурацкая мышца, качающая кровь… Текло по лицу что-то противное, тёплое. В мёртвой пустоте выгоревшей во время Падения души раскрылась крошечная, пока что, сингулярность. Совсем микроскопическая, размером с короткий пятиминутный разговор… Кроули не обманывался: столь маленькой она будет недолго. Чёрная дыра – на то и чёрная, чтобы не выпускать из себя ничего, что попала в её алчущую пасть… А ей, увы, было, что пожирать. Целых шесть тысяч лет, на протяжении которых он держался поблизости, стараясь присматривать за белокрылым идиотом, так и лезущим во всякие передряги… Шесть тысяч лет, когда он грелся в отражённом свете ангельской любви и откликался на мягкое «дорогой мой…» Сингулярность медленно, но неумолимо разворачивалась. Пожирая, в точном соответствии с законами физики, само время. Кроули почти чувствовал, как оно исчезало. Растворялось в пустоте, в небытие – их общее с Азирафаэлем прошлое. Когда трагичное, когда – забавное, глупое и великое, отвратительное и сентиментальное… все шесть тысяч лет, день за днём. Два миллиона сто девяностно одну тысячу пятьсот дней… Три с лишним миллиарда минут, секунда за секундой, гасли, пожираемые неумолимым ничто. А вместе с прошлым уходило и будущее. Ужины в пустом из-за ковидных ограничений Ритце, обсуждения очередных безумств человечества, споры о Шекспире и Уайльде, бойкоте Роулинг и дутой славе Греты Тунберг… Не будет больше никогда «мы же друзья, Кроули…» - не будет… и никогда не было. Не будет ночных посиделок за бутылкой вина… разумеется, не будет, с какой бы стати ангелу и демону выпивать вместе? Не будет… Ничего не будет. Никогда больше. Не будет – и не было. Тоже – никогда. Лишь лживые игры Эдемского Змея и доверчивый ангел, попавший в сети коварного врага. Лишь безрадостное пустое «сейчас», бесконечный мучительный горизонт событий. Он сам погасил своё солнце. Уничтожил звезду, дающую жизнь и свет, разрушил её доверие к себе. И теперь обречён остывать в равнодушном холоде космоса, оставшемся на месте погасшего светила. Совсем скоро он замёрзнет насмерть. Если, конечно, до него не доберётся раньше жаждущая реванша Вельзевул или обиженный им Хастур. Просто не сможет долго существовать один. Весь этот мир был слишком холодным для него, слишком негостеприимным. Без Азирафаэля, без знания, что он в любой момент может плюнуть на гордость и заглянуть в старомодный книжный магазинчик в Сохо – надолго ли хватит накопленного за последние месяцы тепла? Совсем скоро он окончательно окоченеет и заснёт – как не раз делал раньше, когда казалось, что его единственный друг от него отвернулся. Если повезёт – он даже не узнает, что его пришли уничтожать. Не такая уж плохая перспектива, если так посмотреть… Наверное, это было справедливым. Он всё равно не смог бы жить, если бы Небеса уничтожили Азирафаэля. Так зачем оставлять ангела мучиться от чувства вины и горя потери? Ненавидеть вообще проще, чем терзаться потерей. В каком-то смысле, никогда не иметь – легче, чем терять. …Жаль, что он никак не может себя убедить в том, что нельзя потерять дружбу, которой никогда не существовало. Да и… возможно ли это вообще? Не настолько он хорош в самообмане для подобного подвига. Азирафаэль был другом – для него самого. Независимо от того, как относился к нему сам. Был – и остался. И боль не спешила становиться меньше. *** В этом, наверное, была некоторая ирония: полностью вычеркнуть из памяти несколько дней, прошедших после ухода из церкви… И прийти в себя от голоса служителя той же самой церкви. - Кроули, - спокойно, терпеливо говорил за дверью приглушённый десятью сантиметрами стали голос отца Уильяма. – Я знаю, что ты меня слышишь. Открой. Кроули? Повторял он это, судя по всему, уже не первый раз. …И на этот раз Кроули, увы, уже достаточно пришёл в себя, чтобы услышать его. Раздражённо зашипев, он сел на кровати (нет, не то чтобы он собирался выполнять распоряжение пастора… Просто нудный, терпеливый, что б его, бубнёж за дверью раздражал и мешал убеждать себя, что ему не больно и вообще давно всё по фигу. Итак, он резко сел… И тут же сдавленно взвыл от боли. На этот раз не метафорической, а самой настоящей боли в покрытых ожогами коленях. (Вообще-то, их было куда меньше, чем Кроули ожидал… И даже меньше, чем он сам помнил – а таковыми, подозревал он, число его ран не исчерпывалось, поскольку в какой-то момент общения с Джоем он просто отключился.) Более того – те, что остались, были явно подлечены и почти не беспокоили. Видимо, далеко не сразу после того, как Азирафаэль начал его лечить, он пришёл в себя. Вот только колени, которые он подпалил, когда ублюдок-Гавриил аннигилировал защищённую адскими сигилами крышку… Он сдавленно выругался, уже осторожнее выпрямляя буквально горящие от боли ноги. И тут же запоздало понял, что сделал это зря. Отец Уильям за дверью умолк. Но почти тут же заговорил вновь. Уже совсем другим тоном. - Кроули, я знаю, что ты там и что слышишь меня, - твёрдо проговорил старик, и Кроули невыносимо захотелось выругаться. – Открой дверь и впусти меня. Иначе мне придётся прибегнуть к… хм… невежливым методам проникновения. Кроули на миг даже стало интересно, как старик собирается это проделать… Но отвечать не хотелось. Общаться с пастором, который наверняка будет или укорять его, или сочувствовать – не хотелось ещё больше. Мысленно плюнув, он вновь улёгся, скрутившись в клубок и надеясь, что через какое-то время пастору надоест без толку торчать под дверью, и он уйдёт. Не тут-то было. - Кроули, - настойчиво повторил Уильям. – Открой дверь. Я не твой несчастный друг, которому совесть не позволяет заставлять тебя общаться с тобой, когда ты так явно этого не желаешь. У меня с собой электролобзик и два литра святой воды. Если ты не откроешь сам – я вынесу твою дверь, и пеняй после этого на себя. В первый момент Кроули показалось, что он ослышался. Потом до него дошло… - Шшшшто? – даже не думая, что делает, он слетел с кровати и рывком распахнул дверь. – Да вы издеваетесссь? Отец Уильям негромко хмыкнул и, приветственно кивнув, шагнул через порог, без церемоний заставив его подвинуться. - И я рад тебя видеть, дитя Божье. Я надеялся, что мне не придётся прибегать к столь варварским методам… Кроули так и остался стоять, с недоумением глядя ему в спину. Потом, опомнившись, тихо выругался, со злостью захлопнул дверь и пошёл вслед за непрошенным гостем. - Не хочу показатьсссся невежливым, - мрачно сообщил он пастору, с интересом оглядывающему гостиную, - Но вы не вовремя. - Не сомневаюсь, - даже не подумав оглянуться, кивнул Уильям. - Отлично. Показать, где выход? К некоторой досаде Кроули, даже на откровенную грубость священник не обратил ни малейшего внимания. Лишь покачал головой и, даже не думая оглянуться: - Сожалею что помешал тебе предаваться… скорби, я так понимаю, Кроули? Или самобичеванию? Но я пришёл к тебе, и пришёл, боюсь, надолго. Нам надо поговорить. Кроули сначала машинально кивнул. И лишь потом до него дошло, что именно ему сказали. - Я не предаюсссь ссскорби, - вскинулся он, чувствуя, как скручивается всё внутри от злости и едва сдерживаясь, чтобы не добавить парочку крепких словечек. Это было даже приятно: злость будоражила и напоминала, что он всё ещё жив… И на её фоне не так была заметна тупая давящая боль в груди. Уильям, наконец, обернулся. И Кроули мигом захотелось сказать какую-нибудь гадость, стоило увидеть выражение глубокого сострадания на его лице. Чёртов… ангельский… пастор! У него что, на лице всё написано, что ли?.. - Шшшто вам надо? – грубовато спросил Кроули, прежде, чем священник успел открыть рот. – Есссли вы пришли ради Азирафаэля… Тот печально улыбнулся. И покачал головой. - Я пришёл не ради Азирафаэля, - мягко, с сочувствием возразил он, и притихшая было за время двухдневной спячки боль вновь вспыхнула в сердце адскими угольками. – Он раздавлен горем и разочарованием… и, боюсь, утратил радость жизни. Но он, к счастью, достаточно силён духом, чтобы не сделать роковых глупостей, и рано или поздно справится со своей тоской. Я пришёл ради тебя, Кроули. Азирафаэль рассказал мне, что услышал от тебя в тот день. И, между нами, мне стоило огромного труда промолчать, вместо того чтобы привести неопровержимые аргументы того, что ты самым наглым образом лгал. Полагаю, у тебя были причины убедить своего друга в своём лицемерии и коварстве. Сейчас я хочу узнать эти причины. А потом мы подумаем, что делать дальше. Кроули стоял, потрясённо глядя на пастора. И медленно, с трудом осознавал, что тот, похоже, говорит всерьёз. - Вы шшшутите? – неуверенно пробормотал он, пытаясь понять, что за бред здесь происходит. Священник заявился в логово демона, чтобы узнать, почему тот признался в своих злодействах?! - Я совершенно серьёзен, Кроули, - покачал головой Уильям. И у Кроули как-то даже сомнения не возникло, что это именно так. Он сглотнул. В груди горело и рвалось, и невыносимо хотелось выпустить наружу этот яростный огонь, разрушить собственную безумную ложь, вернуть всё обратно… И обречь Азирафаэля либо на Ад, если у него – их обоих – не хватит сил держаться друг от друга подальше… Или на бесконечное горе о погибшем друге, если всё будет так, как обещал Гавриил. - Я ни в чём не убеждал Асссирафаэля, - наконец, пересиливая себя, прошипел Кроули. – Просссто расссказал ему правду. Я уссстал притворяться! Пастор, к его досаде, даже в лице не изменился. - Не сомневаюсь, что устал, - кивнул он. И, оглянувшись, скинул с плеча спортивную сумку, в которой что-то металлически стукнуло… а ещё что-то – булькнуло. Кроули невольно передёрнулся. Отец Уильям проследил за его взглядом и слабо улыбнулся. - Как я и говорил, Кроули – электролобзик и святая вода. Я опасался, что при попытке разрезать дверь без подобных предосторожностей меня может ждать какой-нибудь… неприятным сюрприз. И ждал бы, да… Защиту на дверь ставил задолго до того, как на него нацепили этот проклятый ошейник. Кроули невольно поморщился. - А есссли вы не добьётесь от меня объяснений и признания в собственной, - он горько усмехнулся, - безгрешности и нежной любви к Азирафаэлю, используете воду по назначению? Отец Уильям взглянул на него так, что Кроули на миг стало стыдно. Но ничего не ответил, лишь укоризненно покачал головой. - Кроули, мне давно не семнадцать лет, - тихо сказал он, отворачиваясь, чтобы разглядеть портрет Джоконды. – И я, по долгу службы, неплохо умею определять истинные мотивы людей. Или, по крайней мере, их отношение друг к другу. Ты всерьёз хочешь убедить меня в том, что Азирафаэль для тебя – лишь средство стать ангелом? После того, чему я был свидетелем, когда вызвал вас из Ада? Ты действительно считаешь меня настолько слепым? Кроули зло зашипел. Он и сам не знал, радует его проницательность старого священника или раздражает. А боль и отчаянное желание вернуть приязнь Азирафаэля и провести последние свои дни (месяцы или годы – какая разница?) не одному – они от слов Уильяма становились поистине нестерпимыми. Он с усилием отвёл глаза от слишком понимающего взгляда пастора, в панике ощущая, что ещё немного – и он не выдержит. И расскажет Уильяму всё, начиная от сделки с Вельзевул и заканчивая предложением Гавриила. А потом пастор вернётся в Сент-Олаф и расскажет обо всём Азирафаэлю… Он передёрнулся. - Я притворялссся… - с ненавистью выплюнул он. И чуть не взвыл, увидев сочувственную улыбку на губах старого священника. - Нет, не притворялся, - мягко возразил он. – И мы оба это знаем. - Мне нужно было спасссти Азирафаэля, я думал, что это поможет мне зассслужить прощение! Улыбка Уильяма стала ещё шире… и ещё печальнее. - Тебе нужно было спасти Азирафаэля, - согласился он. – Но совсем по другой причине. Кроули… Я догадываюсь, почему ты сказал бедному Азирафаэлю то, что сказал. Догадываюсь, что именно заставило тебя решиться на это… И я не буду заставлять тебя сказать это вслух. Жертва, которую ты сейчас приносишь, и так слишком тяжела. Я лишь хочу помочь тебе. Спастись, если это возможно… Или… Он умолк, и Кроули, онемевший на пару секунд от изумления и скрутившего внутренности мучительного спазма, сам не заметил, как хрипло переспросил: - Или? Пастор тяжело прикрыл глаза. - Или облегчить твой уход. Настолько, насколько я в силах это сделать. Кроули задохнулся. Боль, до этого немо грызшая раскалёнными клыками сердце, вдруг взметнулась огненным валом, и он невольно согнулся, хватаясь за грудь. Навалился вновь присмиревший было страх. Чёртов пастор, ну зачем ему было напоминать… Когда он уже успел смириться и притерпеться к мыслям о скором конце! А Уильям, можно даже не сомневаться, расценил его гримасу совершенно верно. И, шагнув к нему, осторожно положил сухую ладонь ему на плечо. - Кроули… Позволь мне тебе помочь. Я обещаю, что не расскажу Азирафаэлю ни слова из того, что услышу сегодня от тебя. Не стану разубеждать его в том, что ты – коварный искуситель и зло во плоти… - он помолчал и невесело усмехнулся, - Хотя, откровенно сказать, сделать это было бы проще простого. Он сам ищет любой повод вновь поверить тебе. Ты… ты сделал ему очень больно, Кроули. У него уже не было сил даже стряхивать чужие руки. - Знаю, - хрипло откликнулся он. И вдруг понял, что всё. Силы закончились, разом и полностью. И, попятившись назад, тяжело опустился на тумбу тёмного дерева, едва не сбив стоящую на ней вазу. – Но зато он будет жив… И не станет слишком страдать, когда меня убьют. Священник долго, тяжело вздохнул. - Значит, я не ошибся… - с горечью пробормотал он. А потом, помолчав, убрал руку с его плеча – и Кроули услышал, как заскрипел по полу его любимый стул. - Расскажи мне всё, дитя Божье. Хотя бы просто расскажи. Тебе станет легче…