Своя сторона

Шесть месяцев спустя

- Вы уверены, что мне не стоит поехать с вами? – тихо спросила Сьюзан, глядя себе под ноги, и Азирафаэль даже без утраченной ангельской эмпатии почувствовал боль и сочувствие в её голосе. А юная художница крепче ухватилась за его локоть – обеими ладонями, словно одновременно поддерживая, удерживая и согревая – и на душе, странным образом, немного посветлело. - Не надо, моя милая девочка, - с трудом улыбнулся он, стараясь говорить спокойно. – Не волнуйся за меня, я неплохо себя чувствую. Это была наглая ложь. И Сьюзан, наверное, даже почувствовала это по его голосу – наверняка почувствовала. Но сейчас он слишком устал, чтобы искать более весомые аргументы. Слишком хотел просто остаться, наконец, наедине с собой. Сью упрямо закусила губу. - Хотя бы не уезжайте сейчас в Уотфорд. Давайте я позвоню мадам Трейси, она не будет против, чтобы вы переночевали в моей бывшей комнате, я уверена. Азирафаэль представил, что придётся пересказывать свои историю ещё кому-то, выслушивать сочувствия и слова поддержки - наверняка искренней, но… И поспешно замотал головой. - Нет, нет… Мне… Мне нужно возвращаться домой, завтра в библиотеке… - он запнулся, панически придумывая повод уехать из Лондона, - важное мероприятие. Юная художница вскинулась, словно её укололи. Азирафаэль отчётливо увидел, как сверкнули возмущением её глаза. - Да какое к чертям мероприятие?! – взвилась она. – Мистер Фелл, вы больны, вам осталось… Она вдруг осеклась. Азирафаэль видел, как стремительно бледнеет её лицо. И мягко ответил, к собственному удивлению, не испытав ничего от этой неловкой оговорки: - Вот именно. Поэтому я хотел бы вернуться домой. И заняться… важными делами. Сьюзан дёрнулась, словно от удара, и рывком отвернулась. А Азирафаэль вдруг испытал иррациональное облегчение от того, что не все его друзья знакомы друг с другом. Разговора с отцом Уильямом или Колином он бы сейчас просто не выдержал… Сьюзан, наконец, справилась с собой. - Давайте я хотя бы провожу вас до автобуса… - сипло, прерывающимся голосом пробормотала она, и Азирафаэль отчётливо почувствовал, что бедная девочка с трудом сдерживает слёзы. Он вздохнул. Не то чтобы он сам был готов к тому, что узнал в клинике, но почему-то не удивился. Смириться и ждать оказалось куда легче, чем он ожидал. - Не нужно, моя девочка, - устало покачал он головой. – Тебе пора возвращаться домой, ты и так весь день провела со мной… - Ну, кто-то же должен, если этот ублюдок… - едва слышно прошептала Сьюзан себе под нос. И – резко осеклась. Азирафаэлю, впрочем, хватило. Остановившись, он изо всех сил зажмурился, пережидая острый укол привычной, но по-прежнему невыносимо острой боли в груди. - Простите… - испуганно прошептала Сьюзан. И вцепилась в него так, словно он собрался прямо сейчас упасть и рассыпаться на мелкие кусочки. – Мистер Фелл, простите, пожалуйста, я не хотела! Дышать было тяжело. И опять начала кружиться голова – как же невовремя… - Всё хорошо, моя дорогая, - с трудом разлепив губы, выдохнул он. И постарался улыбнуться, слыша, как стоящая рядом с ним девушка едва не плачет. Хорошо не было. Ничего. И они оба это знали. Но говорить об этом сейчас… Нет, Азирафаэль не чувствовал себя в силах поднимать эту тему ещё раз. Только не сегодня. Не в тот день, когда ему нужны все силы, чтобы не показать, насколько ему, на самом деле, страшно… Он осторожно поднял веки – и тут же почувствовал, как шатнулась земля под ногами. Сьюзан мгновенно вцепилась в него сильнее и обхватила за пояс, наплевав на все приличия. - Ничего… - борясь с подкатывающей дурнотой, прошептал Азирафаэль… - Ничего… страшного… Сейчас пройдёт. - Давайте я провожу вас на автобус, мистер Фелл, - сглатывая слёзы, предложила Сьюзан. – Или позвоню Нахуму, у него вечно находятся знакомые в такси… Пара часов, и вы дома. Азирафаэль представил это общение с беглым демоном, о котором так много слышал от Сьюзан за последние полгода и который в их единственную встречу едва не довёл его до приступа своим неуловимым сходством с Кроули. И засевшая под сердцем боль резанула с новой силой. - Думаю… - с трудом сглотнув горький комок, прошептал он, - Меня устроит рейсовый автобус… Не волнуйся, моя дорогая, на станции в Уотфорде меня будет ждать мистер Форрест, он отвезёт меня домой. Окончательно поседевший, после впадения в кому сына, сосед и впрямь обещал ждать его на станции. За последние месяцы Азирафаэль ещё сильнее сблизился с четой Форрестов. Впрочем, и неудивительно. Он слишком сильно терзался виной за то, что позволил Кроули причинить вред людям, которые были к ним так добры. …И слишком сильно скучал по самому Кроули, чтобы оставаться по вечерам в доме, в котором всё напоминало о нём. О тех днях, когда он считал Кроули лучшим другом, когда верил в его нежелание творить зло и наслаждался их странными каникулами, свободными и от Рая, и от Ада… За всё это время он так и не смог сказать ни Фреду, ни его растерявшей львиную долю своей жизнерадостности жене, кто на самом деле виновен в беде, постигшей их семью. Да и что он мог сказать? «Мне очень жаль, мой друг Кроули – демон, и ему поручили соблазнить вашего сына на непрощаемый грех»? Он сглотнул, пережидая очередной приступ боли... на этот раз, кажется, не только метафорической. И запоздало вспомнил, что Сьюзан всё ещё стоит рядом, со слезами на глазах глядя на него. - Всё хорошо, моя дорогая, - со вздохом повторил он. И, с трудом подняв дрожащую от слабости руку, сочувственно погладил бывшую подопечную по плечу. – Всё хорошо… Поездка в полупустом, по причине эпидемиологических ограничений, автобусе виделась сейчас не таким уж плохим времяпровождением. Ему нужно было обдумать то, что он узнал сегодня. И решить, что он будет делать дальше. В одиночестве. Сьюзан больше не спорила. Молча проводила его до станции, молча обняла на прощание – и Азирафаэль с сочувствием почувствовал, как прерывисто дышит юная художница, пытаясь сдержать слёзы. Потом – целомудренный поцелуй в лоб (последний – невольно поймал себя на этой мысли Азирафаэль). И двери в автобус закрылись. *** Азирафаэль слушал, как голос Кроули произносит знакомую до последнего звука фразу – и с каждым мигом уверенность его стремительно уменьшалась. Кроули часто не брал трубку, оставляя всё на откуп автоответчику. Но раньше ему достаточно было нескольких слов, чтобы заставить замолчать приевшуюся запись и услышать живой, ехидный и одновременно внимательный голос демона. Сейчас он ждал, когда автоответчик договорит своё извечное «сделайте это стильно!» - и не мог заставить себя заговорить. И с каждым мигом всё труднее было отрешиться от мысли, что ему не стоило звонить. В конце концов, всё, что Кроули хотел сказать, он сказал ещё в церкви… Вряд ли для них обоих изменит что-то этот разговор. Но… Возможно, Кроули всё-таки сказал не совсем то, что чувствовал. Или – совсем не то. Возможно, он лгал, чтобы… Что? Невольно вспоминался их разговор во время литании, на второй день, когда они говорили о судьбе Мадлен, о смертных, к которым был привязан к Кроули, и о возможности больше не творить зла. Вспоминалось, как он говорил о Ниссиме, какая боль звучала в его голосе… Это невозможно было подделать. Ведь невозможно же? Мысль дарила слабую, упрямую надежду: что, если Кроули оговорил себя преднамеренно? Что, если он боялся своим присутствием в его жизни поспособствовать его грехопадению? Что, если… Азирафаэль сжал дрожащие губы. Страшно сейчас почему было так, словно он вновь – Внизу, на Четвёртом Круге… Сидит, скованный окаменевшим полом, совершенно один, и не знает, радоваться или горевать, что Кроули его покинул. Он должен знать наверняка. Должен выяснить, нужен ли он своему другу. Хотя бы – как приятель или собутыльник. Сейчас, когда у него почти не осталось времени – он должен удостовериться, что не обманулся в своих надеждах. Или – распрощаться с ними раз и навсегда. - Кроули, - тихо сказал он, наконец справившись с охватившим его оцепенением, лишь на секунду опередив щелчок готового к записи автоответчика. - Пожалуйста, возьми трубку. Я хочу с тобой поговорить. Несколько секунд на том конце линии было тихо. Однако, когда Азирафаэль уже уверился, что всё бесполезно, раздался звук переключившейся связи, и хмурый голос Кроули произнёс: - Привет. Что тебе нужно? Сухо и холодно, без малейших тёплых ноток. Азирафаэль тяжело прикрыл глаза. Боль всколыхнулась отравленной волной, перехватила дыхание. Как же не хватало ему этого вечно недовольного голоса… И как же он боялся услышать именно это: равнодушие и недовольство. Он сглотнул. Заговорить было невыносимо тяжело. Тяжело и… И страшно. Словно от ответа Кроули зависела его… жизнь? Душа? Он глубоко вздохнул, набираясь решимости. И тихо, с изумившим его самого спокойствием, произнёс: - Кроули, я был в Роял Марсден… Это лондонский… - Онкоцентр, знаю, - раздражённо откликнулся Кроули. – И что? Меня не интересуют твои подопечные, тем более те, которые и так скоро будут в Аду. Отравленная игла под сердцем вновь дёрнулась. С таким трудом достигнутое самообладание хрустнуло и зашаталось – Азирафаэлю показалось, он почти слышит тонкий прощальный звон битого стекла. Ему пришлось зажмуриться, чтобы вернуть себе хотя бы крупицу спокойствия… И сказать то, о чём он сам не хотел лишний раз думать. - Кроули, я ездил в Лондон, потому что неважно себя чувствовал. Сегодня пришли результаты анализов, - он перевёл дыхание, заставляя себя успокоиться. И тихо закончил. – У меня рак крови. Четвёртая стадия. В трубке долго было тихо. - И чего ты хочешь от меня? – наконец, глухим голосом проговорил Кроули. – Я не могу тебя вылечить, на мне по-прежнему этот дурацкий ошейник. Если ты забыл. От суховатого, буквально потрескивающего от напряжения тона внутри всё сжалось. Азирафель был готов к тому, что Кроули не придёт в ужас. Оба они, в конце концов, знали, к чему всё рано или поздно придёт. Он был готов к возмущению, даже к бешенству – ведь его ранняя смерть, по сути, лишает Кроули десятков лет спокойной жизни… Вероятно, вовсе обрекает его на казнь, если Всемогущая признает его душу достойной Рая. Он был готов к злости Кроули. К его обвинениям, гневу, возможно, даже истерике… …К тяжёлому, усталому безразличию, как оказалось, готов не был. - Я… - он подавился собственным голосом. Перевёл дыхание, и закончил настолько спокойно, насколько мог: – Я помню, Кроули. Прости, я не хотел напоминать. Опять молчание; Азирафель буквально кожей чувствовал, как звенит между ними тягостное, гулкое напряжение. Спустя минуту – ответ. Неохотно, словно через силу: - Тогда зачем звонишь? Внутри, там, где располагалась душа, что-то сухо хрустнуло – и осыпалось вниз ломким, острым крошевом. Азирафель зажмурился. Он не ожидал, что это будет настолько больно. Последняя хрупкая надежда на то, что он лишь неправильно понял Кроули тогда, в церкви, вспыхнула и осыпалась пеплом. Так не разговаривают с друзьями. Так не разговаривают даже с теми, на кого смертельно обижены. Только с ничего не значащими дальними знакомыми. С ненужным больше инструментом, не выполнившим возлагаемой на него задачи. …Так разговаривают с чужими – разговаривают, искренне не понимая, почему со своими не интересными проблемами позвонили именно им, и молча досадуя на собеседника за назойливость. Зачем он звонит… Хороший вопрос. Зачем он звонит лучшему другу? Другу, по которому невыносимо скучал, несмотря на всё, что услышал от него в последнюю встречу? В чьё «я спасал тебя лишь для того, чтобы вернуть себе белые крылья», так и не смог до конца поверить? Чей номер несколько часов не мог решиться набрать, боясь предстоящего разговора, сжимаясь при мысли о том, какую боль причинит демону страшной новостью? Боясь – и одновременно отчаянно надеясь на то, что вставшая на пороге смерть поможет разбить выросшую между ними стену. - Не знаю, - глухо откликнулся он – и сам испугался мёртвого спокойствия, с которым прозвучали его слова. Помолчал, прислушиваясь к тишине и сосущей пустоте в груди. Вздохнул и горько, чувствуя, как сводит губы, улыбнулся. – Наверное, попрощаться. Не думаю, что у меня будет возможность ещё раз позвонить до… до того, как всё закончится. На миг мелькнула надежда – сейчас равнодушный голос Кроули оживёт. Быть может, Кроули просто не понял, что он имел в виду, может, он не разбирается в человеческих болезнях… Мелькнула – и погасла. - Прощай, - сухо откликнулся Кроули. И спустя несколько секунд в трубке пошли короткие равнодушные гудки. Чтобы понять, что разговор, которого он так ждал, уже закончился, Азирафелю потребовалась почти минута. Потом осознание ударило, словно невидимая тупая игла под рёбра. Ему показалось, что он задыхается. Горло сдавило, словно невидимой удавкой. В груди жгло так, что ноги подломились, головокружение, отпустившее было после принятой перед звонком таблетки, навалилось вновь, превращая комнату в подобие каюты во время шторма. Бывший ангел пошатнулся, хватаясь за стол. Удержаться на ногах было чудовищно трудно; ещё труднее было удержаться в сознании, не соскользнуть в ту милосердную немую темноту, которая поджидала его теперь каждую ночь – после того, как он начал принимать призванные справиться с болью и дурнотой таблетки. Прошло, наверное, не меньше минуты, прежде чем он смог перевести дыхание, протолкнув хоть немного воздуха в сжатую невидимым обручем грудь. Никакого примирения не будет. Теперь это было совершенно ясно, глупо было даже надеяться… Кроули больше не нужна его дружба. Никогда не была нужна. Как и, теперь это было совершенно очевидно, он сам. И удушливая петля вдруг разжалась. Азирафель чуть было не рассмеялся, в последний миг подавив рвущийся из груди, отдающий истерикой хохот. Вот и всё, так просто! Никакого тягостного прощания, никакой неловкости и попытки подобрать слова утешения не то для себя, не то для собеседника… Никакого страха причинить боль своим решением. Значит, всё было правильно. Кроули не будет страдать, когда его не станет. По крайней мере, не будет страдать слишком сильно – если его упрямая надежда права, и за сухим спокойствием его голоса ещё осталось что-то, кроме безразличия и досады. На миг, болезненно царапая горло, шевельнулась внутри глухая обида. И – угасла бессильно, как накрытая стаканом свеча. Разве не об этом он просил Всемогущую, когда впервые осознал, какой выбор стоит перед ним – перед ними обоими? Наверное, хорошо, что всё случилось именно теперь, когда он человек… Сейчас ему достаточно веры в то, что Бог слышит его молитвы: Она услышала. Услышала и выполнила то, о чём он просил, пусть и совсем не так, как он надеялся. Кроули не будет винить себя в его гибели. Не совершит никакой самоубийственной глупости, пытаясь ещё раз спасти его из Ада. Не будет горевать, когда всё закончится. …Хотя, наверное, всё-таки немного огорчится от гибели давнего – шесть тысяч лет, это что-то да значит! – приятеля. Да, верно, всё будет именно так. Но даже если Кроули сумел забыть его легко и просто и не испытает хотя бы мимолётного огорчения – пусть. Какая разница, он ведь всё равно уже не сможет узнать этого и расстроиться. Оказывается, верить – просто верить, не зная ничего наверняка – очень просто. Даже немного жаль, что он не знал этого раньше... Азирафель осторожно положил успевший погаснуть телефон экраном вверх и, устало улыбаясь собственным мыслям, двинулся в спальню. В душе, удивляя его самого, воцарилась удивительная лёгкость. Головокружительная – в буквальном смысле. Ему пришлось придержаться за ближайший шкаф, чтобы не улететь куда-нибудь, как самый настоящий воздушный шарик. Пустота, она ведь не имеет веса… И не оставляет никаких иллюзий. А это хорошо. Очень хорошо – лучше просто не может быть. Значит, он всё-таки принял правильное решение. И ни одному из них не придётся жалеть о том, что он собирается сделать. Неплохой, наверное, конец… Для того, кто слишком долго верил в дружбу Кроули и был слишком высокомерен сам, чтобы заслужить её по-настоящему. Выкладывая на прикроватный столик шелестящие конвалюты с таблетками, он был уже совершенно спокоен. Закончив с подготовкой, Азирафаэль ещё раз оглядел спальню. Почему-то именно сейчас, когда он решился окончательно и больше ни о чём не жалел, этот дом будил в нём странную нежность. Им непросто было жить здесь, прячась от обеих своих Контор, отказавшись от своих сил, мучаясь от скуки и безделья… Но, если забыть о неприятном… Это были одни из самых счастливых дней за все шесть тысяч лет. Азирафаэль тяжело вздохнул. Были, да. А теперь он собирается осквернить это прекрасное место непрощаемым грехом… Возможно, ему стоило уйти и найти другое место для своей последней глупости. Но что-то ему подсказывало: известие о том, что свои последние часы он встретил где-нибудь под мостом или под колёсами поезда, огорчили бы Уильяма ещё больше. По крайней мере, так он не причинит никому вреда своим решением. И… Последняя мысль кольнула страхом, пытавшимся пробиться сквозь блокаду принятого решения. Азирафаэль задержался на ней, заставляя себя додумать и согласиться с его правотой: и так он не будет мучиться. Не то, чтобы он слишком боялся боли… Глупо было бы, после всех этих тысяч лет – и последних месяцев в особенности. Но и усложнять всё не хотел. Ни для себя… Ни для отца Уильма, и Сьюзан, и милого семейства ведьмоловов, и грубоватого, но всегда готового прийти на помощь Колина… Им всем будет легче, если для него всё закончится спокойно и мирно. Уильям поймёт, он не сомневался. И простит ему то, что он намерен сделать. Кроули не должен погибнуть. Он больше, чем кто бы то другой, заслужил спасение. Он и белые крылья, с горечью вдруг поймал себя на кощунственной мысли Азирафаэль, заслужил. Да, да, да, заслужил! Если отбросить обиду и горечь от того, что полгода назад показалось ему предательством, то – заслужил. Куда больше, чем он сам. Проклятый трактат был написан тысячу лет назад. Кроули был рядом пять тысяч лет ещё до этого. Помогал, вытаскивал из неприятных житейских передряг, неоднократно спасал от развоплощения… И зачастую не получал в ответ даже простого «спасибо». Можно сколько угодно напоминать себе, что он просто не хотел дразнить демона этим сокращённо-издевательским «спаси тебя Бог»… Но ведь можно было и иначе. Можно, и получалось ведь неплохо – только насколько же реже, Всемогущая, насколько реже он находил время, чтобы отблагодарить Кроули за помощь, чем сам демон – время, чтобы помочь ему! Некого винить в том, что в конце концов Кроули утомил этот не приносящий никакого профита альтруизм. Азирафаэль подавил разрывающий грудь сухой всхлип. Некого винить – кроме себя самого. Каковы бы ни были истинные мотивы Кроули, он спас его из Ада. Пусть даже не потому, что считал его другом, а потому что надеялся вернуться на Небеса. Разве это так уж важно? Кроули пришёл за ним. Кроули избавил его от мучений замерзания во льдах. Кроули спрятал его в церкви, где сам воздух был для него губителен. …А взамен получил упрёки в недостаточной благочинности поступков. Зачем, Всемогущая, ну зачем он давил на него, требуя отказаться от своей природы?! Зачем обвинил его в том, в чём, на самом деле, был виноват только сам бедный, слабохарактерный Нортон? Зачем он вообще вёл себя так, словно Кроули что-то ему должен?! Сожаления были пустыми и, увы, безнадёжно опоздавшими. Почему-то Азирафаэлю казалось: сделай он всё правильно, и их с Кроули дружба (они ведь были друзьями? Ведь были же?) не рухнула бы. Вспомнилось вдруг вечное присловье Лиз Дайвен, их вечной посетительницы и поклонницы дамских романов: «Отношения – это ты, он и десять шагов между вами. Если ты прошёл свои пять шагов и тебя не встретили – иди обратно, ты ему не нужен…» Кроули свои пять шагов сделал. Да что там – он все десять сделал! Пока он сам старательно пытался удержать дистанцию, борясь нарушить привычный паритет сил: «я ангел, ты демон…». Кого винить, что в конце концов Кроули предпочёл развернуться и, в точном соответствии с советом матери-одиночки Лиз, пойти своей дорогой? Думать об этом было невыносимо. Тогда, в церкви, было просто больно. Нестерпимо больно и тоскливо от ощущения предательства и разбитого вдребезги доверия. Сейчас… Сейчас – тоже больно. И очень, очень стыдно. Азирафаэль поймал себя на том, что на губах ощущается горько-солёная влага, и испуганно провёл ладонью по глазам. Нет. Нет-нет-нет, не надо этого. Никаких сожалений, никаких вторых шансов… Хватит. Времени на вторую попытку («не лги себе, - едко поправил внутренний голос, почему-то с интонациями Кроули, – не вторую: десятую, сотую») – времени на ещё одну попытку всё исправить больше нет. Для него всё может закончиться в любой момент. Быть может, уже даже завтра. Или – ещё хуже: кома, капельницы, искусственная вентиляция лёгких… Азирафаэль не считал себя таким уж плохим человеком. Слишком уж хорошим, впрочем, тоже… Но вдруг всё-таки достаточно хорошим, чтобы попасть в Рай? И тогда… Он мысленно содрогнулся, представив, что будет тогда. Нет-нет, только не это… Он не может дать Кроули белых крыльев, но хотя бы спасти его от уничтожения он в силах. Достаточно просто доказать, что из них двоих он виновен больше. Это ведь на самом деле так, разве нет? Пусть не в Армагеддоне, в борьбу с которым он до последнего не решался вступить… («А это, по-твоему, не вина?» - вновь влез внутренний голос.) Пусть он не раскаивается ни в чём из того, в чём обвиняют его Небеса… Есть и другая вина. Которую он, увы, слишком поздно осознал, чтобы успеть хоть что-нибудь исправить. Может, то, что он собирается сделать, как раз исправит? Хоть немного? Он очень хотел на это надеяться. Подумав немного, Азирафаэль достал из письменного стола подаренную на рождество коллегами записную книжку и вырвал из неё двойной листок. На миг задумался, что писать… И тут же понял, что это, в общем-то, уже не важно. «Не нужно никого винить. Я принял решение сам и ни о чём не сожалею. Прошу прощения за все доставленные неудобства.» Подумав немного, Азирафаэль подписался и, положив записку на стол в гостиной, придавил её своей любимой кружкой. После чего встал – и, стараясь не слишком задумываться о том, что именно собирается сделать, пошёл в спальню.