Своя сторона

Уильям не сразу смог сбросить с себя отупляющее оцепенение, охватившее его при известии о самоубийстве Азирафаэля. Вновь зазвонил, громко и настойчиво, телефон; он не смог заставить себя даже посмотреть, кто звонит. Шелест дождя и бьющих по стеклу веток стали громче. Из-за стены раздался глухой удар и тут же – резкий звон разбитого стекла. Уильям отметил это отстранённо, как что-то, не имеющее сейчас значения… И это, действительно, было так. Ничто не имело сейчас значения. Ничто, кроме страшной истины нескольких, сказанных чужим равнодушным голосом, слов, и погасших глаз Кроули. Грудь сжимало тупой болью, мешая дышать. Азирафаэль… Азирафаэль покончил с собой. Уильям пытался – и никак не мог до конца осознать услышанное. Это… Это было… Это было невозможным. Чудовищным, несправедливым, неправильным… Это было… Пастор вдруг поймал себя на дикой мысли, что не может поверить в реальность того, что услышал от полицейского. Азирафаэль, эта чистая душа… Он не сотворил бы этого с собой, не совершил бы грех, даже чтобы избежать мучительного угасания от болезни… Уильям вздрогнул. И почувствовал, как по спине скользнули ледяные пальцы ужаса. Ради себя – не сотворил бы. А ради Кроули? «И когда святая земля станет убежищем для духа падшего», всплыли перед глазами пожелтевшие от времени строчки, - «настанет срок каждому выбрать свою сторону, и за вину двоих предан будет каре один…» - О мой Бог… - потрясённо прошептал Уильям, чувствуя, как от чудовищного осознания кренится пол под ногами, а сердце подскакивает к горлу, перекрывая дыхания. Бездумно сунув руку в карман, он нащупал спасительный блистер, к которому не прикасался уже полгода. Трясущимися пальцами выдавив сразу две таблетки, кинул их в рот, не ощущая сейчас отвратного вкуса. А потом, опомнившись, бросился к двери. Сердце сдавило тяжёлой лапой дурного предчувствия, и Уильям мысленно взмолился, чтобы он ошибался в своих предположениях о том, куда и зачем мог пойти Кроули. О том, что он мог сделать в столь расстроенных чувствах… Старый священник выскочил в коридор – и невольно затормозил, разворачиваясь в ту сторону, куда идти вовсе не собирался – к своей части дома. По коридору гулял холодный сквозняк. Дверь его квартиры болталась, наполовину открытая, а весь коридор был усыпан бумагой. Пожелтевшей от времени, порезанной на неровные куски бумагой, которую, после всех этих месяцев перечитывания и разгадывания пророчеств неведомой Агнессы Псих, он не спутал бы ни с чем. Запоздало Уильям вспомнил, как оставил книгу на столе, не потрудившись убрать её в шкаф. И, наконец, опомнился. Кроули! Что он может сотворить с собой в таком состоянии?! Отбросив все лишние мысли, пастор развернулся к выходу. И… едва не врезался в Колина. - Эй-эй, осторожнее! – осуждающе воскликнул тот, в последний миг уходя от столкновения. И осёкся, мгновенно серьёзнея: видимо, разглядев выражение его лица. – Что случилось? Из кармана Колина раздался долгий, тягучий звон. Уильям невольно вздрогнул: после сегодняшних событий звук колоколов вызывал совсем не возвышенные чувства, а что-то, больше всего напоминающее подспудный страх человека, запертого в лифте и слышащего скрип износившихся тросов. - Колин, - сдавленно выдохнул он, облегчённо опираясь на обеспокоено подхватившего его приёмного сына. Лишь краем сознания мозг отметил эту странность – внезапный визит в то время, когда тот должен был быть на работе – но почти тут же понял, что спрашивать что-либо, как и объяснять, не время. И вместо этого торопливо схватил его за плечо, ловя напряжённый взгляд: – Кроули. Рыжеволосый мужчина с вихляющейся походкой. Он в молельном зале или где-то рядом. Найди его, скорее! Он не мог уйти далеко! Колин нахмурился. Свободной рукой вытащив телефон, он мельком взглянул на экран и решительно сбросил сбросил звонок. - Кроули? Погоди, какой Кроули? Тот самый, который… - Тот самый, - нетерпеливо оборвал его Уильям. И, чувствуя, как разрастается в груди тупое жжение, резко оттолкнул сына от себя. – Да иди же! Колин обжёг его встревоженным взглядом. Но – слава Богу! – не стал больше ничего спрашивать, а, коротко хлопнув его по плечу в успокаивающем жесте, развернулся и бросился обратно по коридору. - И не позволяй ему прикасаться к святой воде, слышишь?! – сипло крикнул ему вслед пастор, обессиленно приваливаясь к стене и чувствуя, как тяжело колотится, отдаваясь с каждым ударом тупой болью за грудиной, сердце. А потом тяжело сполз по стене на пол и прикрыл глаза, пытаясь перевести дыхание. Это не могло так закончиться. Не должно было закончиться так. - Господи, прошу тебя… - срывающимся шёпотом простонал он, сам не зная, о чём просит. В мыслях царил абсолютный хаос. Хлопнула дверь молельного зала, донёсся торопливый, чуть приглушённый стеной голос Колина: «Чарли, привет. Нет, не ждите, у меня форс-мажор. Да, на пару часов или больше. Да что хочешь выдумай! Скажи – по семейным обстоятельствам... Всё, конец связи». И снова пугающая, глубокая тишина. Тишина, впервые за долгие годы службы вызывала у него не покой и ощущение незримого божьего присутствия, а страх. Из-за стены раздалось приглушённое «Фак…». Уильям похолодел. Перед глазами мигом встали варианты того, что мог увидеть Колин – один страшнее другого. Оттолкнувшись от пола, он с трудом, опираясь на стену, встал и торопливо, стараясь не спотыкаться, побрёл в сторону молельного зала. Колин сидел на корточках, разглядывая на полу что-то, скрытое от глаз Уильяма передним рядом скамей. Уильям, внутренне готовясь к худшему, на деревянных ногах двинулся к нему. Звук шагов заставил Колина оглянуться. Выражение крайнего изумления на его лице лишь подтвердило самые плохие догадки Уильяма. Впрочем, почти тут же это выражение сменилось беспокойством, и он, чертыхнувшись, торопливо вскочил на ноги. - Стой, - быстрым шагом двинувшись навстречу, он перегородил пастору дорогу. – Не подходи, тебе лучше этого не… Он резко осёкся. - А, чёрт… Уильяма шатнуло в сторону – от навалившегося с новой силой головокружения, от безжалостно-чёткого понимания, что он увидит, если пройдёт по проходу к свободному пространству у алтаря… Колин поспешно подхватил его под мышки, не давая упасть. И, одной рукой вытаскивая из кармана телефон, начал настойчиво подталкивать его к выходу. - Я вызываю Скорую. Подождём в твоей квартире. Давай, Уилл, двигайся, ну же… - Ему скорая не поможет, - едва слыша собственный голос, глухо откликнулся пастор. - Зато тебе может понадобиться. Стой, не надо туда… Уильям безразлично отмахнулся от приёмного сына. И, оттолкнув поддерживающую его руку, тяжело двинулся вперёд. Шаг, второй, третий… На восьмом шаге узкий проход закончился, и Уильям споткнулся, словно ударившись о невидимую стену. Скамьи больше не могли заслонять своими массивными спинками то, что лежало на полу. Теперь уже, без сомнений – «что», а не «кого». *** Вряд ли Кроули смог бы ответить, сколько он простоял, прислонившись к стене пасторского домика и невидяще глядя в низкое зимнее небо. Разошедшийся ни на шутку дождь бил по щекам, заливал глаза, и Кроули был почти рад этой холодной влаге. Ему казалось, что небо оплакивает Азирафаэля – вместо него, плакать не способного. Вода смягчала боль, рвущую сердце. Усмиряла мучительное жжение под веками, охлаждала кожу, погружая в безразличное оцепенение, свойственное замерзающим рептилиям. Он видел, как обломившаяся от ветра толстая ветка с размаху ударила в окно квартиры пастора, выбивая стёкла – но даже не шевельнулся, бездумно фиксируя сознанием случившееся. Он слышал, как захрустела галька на дорожке к пристройке, как хлопнула дверь – но даже не заинтересовался личностью визитёра. Сквозь неплотно прикрытую дверь различил встревоженные голоса: Уильяма и ещё один, смутно знакомый по Уотфорду. Различил – но не смог разобрать ни слова. Да и не хотел, если быть честным. Лишь с усталым равнодушием порадовался за Уильяма, что тому не придётся переживать известие в одиночку. По крайней мере, старику будет кому вызвать Скорую. Кроули стоял, ловя раскрытыми глазами холодные капли – и думал о том, что Всемогущая любит шутить. Если верно то, что Она играет со вселенной, то не в покер, а «мафию». Они с Азирафаэлем оба проиграли ещё в момент раздачи карт. Самая главная его попытка сыграть на стороне «добропорядочных граждан» - и вот чем она закончилась. Он убил Азирафаэля. Бросив его одного, чтобы спасти, он подтолкнул его к суициду. Никогда у него ещё не было более высоких ставок… и никогда ещё поражение не было настолько сокрушительным. Он пришёл туда же, откуда начал свою самоубийственную гонку: в Ад. Его собственный, индивидуальный, поистине не имеющий выхода Ад. Что ж, начало и впрямь есть конец. Вполне себе персонифицированные, белокурые и склонные и идеализации всех вокруг начало и конец. Альфа и омега его личной истории. Он криво, горько усмехнулся. Всё заканчивается там же, где и началось: под струями дождя. Из-за одного и того же бестолкового эфирного создания, сделавшего убийственную глупость. По вине одного и того же глупого демона, решившего, что может вмешиваться в чужие судьбы. Всё повторяется. …Только теперь над ним нет белого крыла, заслоняющего его от падающей с небес воды. И не будет больше – никогда. Он просрал свой единственный шанс спасти ангела. И теперь почти жалел, что вода эта, вопреки опасениям Азирафаэля шестидесятивековой давности, не освящена Благодатью. По крайней мере, это было бы быстро. Уже зная, чувствуя каким-то седьмым чувством, что всё бесполезно, он опустил руку в карман. Несколько секунд ощупывал округлый металлический бок, пытаясь вспомнить, что мог сунуть туда сегодня по пьяни. В голове был туман. Вытащив странный предмет, он тупо уставился на семнадцатизарядный «глок», который держал, как выяснилось, не за рукоять, а за самопальный глушитель. Вспомнить, откуда у него эта железка и что она делает в кармане его пиджака, удалось не сразу. Наконец, туман в окутанном винными парами сознании качнулся, слегка рассеиваясь, и до Кроули дошло. Пистолет бандита из церкви. Тот самый пистолет, который он на автомате забрал у оглушённого придурка по имени Пробка полгода назад, после ссоры с Азирафаэлем. …После того, как отнял у ангела веру в дружбу и бросил его одного. Сердце вновь болезненно дёрнулось в груди, заставляя задохнуться. Ради Бо… Са… Ради кого-нибудь, почему, ну почему он не пристрелил Азирафаэля прямо там?! Почему сам не застрелился и не отправился к злюке-Вельз, раз уж собственноручно утопиться в святой воде смелости не хватило?! Всего один выстрел, в любого из них – и ангел был бы теперь жив… Кроули болезненно сглотнул мешающий дышать комок. Перевёл срывающееся, сбивающееся на всхлипы дыхание. Сунул бесполезный «глок» обратно и принялся рыться в другом кармане. Наконец, он непослушными пальцами выудил смартфон. Промахиваясь мимо клавиш, выбрал одно из имён в списке контактов. Дождался, когда пройдут в трубке гудки и, не здороваясь, деревянным голосом пробормотал, с трудом заставляя себя говорить внятно: - Ад’м, это Кроули… Ассссс… Азирафаэль п’гиб. Ты можешшшь… Можешшшь что-н’будь?.. Он не договорил. Просто не хватило дыхания – его не на что сейчас не хватало, этого бесполезного дыхания. Словно он случайно подхватил эту человеческую болячку, новую «чуму» двадцать первого века, и дотянул до девяностопроцентного поражения лёгких. Несколько минут мучительного ожидания, и… - Ясссно, - безжизненно откликнулся он. И, не слушая неловких соболезнований и извинений мальчишки, сбросил вызов. Он знал, что так будет. Откуда-то он знал это – что им не дадут второго шанса, что казнь одного из них будет окончательной и бесповоротной, без малейшей возможности отыграть назад. Адам вернул год назад Хастура, Лигура и тех невезучих шестёрок, которых убил он в Аду. Но вот Нанилебиму, помнил он, так не повезло. Сейчас, оглядываясь назад, он с безжалостной отчётливостью понимал, почему: Лигура и остальных хотел спасти он сам, их убийца. Он, принявший решение отнять жизнь, захотел исправить собственную ошибку. Но надо быть полным дебилом, чтобы посчитать, что этого же захочет и ублюдок Хастур. Чтобы вернуть кого-то к жизни, нужно, чтобы убийца был согласен переиграть случившееся. …Решение покончить с собой принял сам Азирафаэль. И это исправить уже не под силу даже Антихристу. Дарованная смертным свобода воли, будь она проклята... Разжав пальцы, Кроули развернулся обратно к двери, из которой вышел… сколько? Десять минут, час, два назад? Не глядя наступил на хрустнувший под каблуком смартфон. И, не особо задумываясь, куда идёт и что собирается делать, побрёл внутрь. Что-то зашуршало под ногами. Он нехотя опустил глаза, с каким-то отстранённым удивлением отмечая, что пол усеян десятками книжных страниц. «Азирафаэль был бы в гневе», - мелькнуло в голове безразличная мысль. Мелькнула – и исчезла, только дёрнулось что-то с новой болью в той пустоте, что заменяет демонам душу. Азирафаэль больше никогда и ни на что не сможет гневаться. Равнодушно сминая бумажные листья, Кроули прошёл по коридору. Остановился на миг, прислушиваясь к слаборазличимым голосам за дверью. А потом, не пытаясь даже разобрать смысл того, о чём беседовали пастор со своим гостем, развернулся и направился ко входу в молельный зал. У него оставался ещё один вопрос. Один-единственный, который всё ещё не потерял смысла. И сегодня, знал он, Она ответит. Скрипнула, пропуская его внутрь, служебная дверь. Ударил в нос острый запах ладана, мигом вызвав болезненное першение в горле. На кожу словно плеснули кипятком. Вновь потянуло неприятным жаром от обёрнутого осквернённой бумагой ошейника. Кроули уже было всё равно. Жжение от развеянной в воздухе Благодати даже близко не могло сравниться с той болью, что ворочалась, выгрызая себе место, в груди. Под правой ногой что-то опять зашуршало. И вновь, на следующем шаге. И на следующем. Кроули без интереса опустил взгляд. Пару секунд смотрел на прилипший к подошве клочок бумаги. Потом, сам не зная, зачем, наклонился и бездумно бездумно уткнулся глазами в бегущие по старой бумаге выцветшие строчки. Не сразу он осознал, что именно держит в руках. Внутри шевельнулось слабое удивление, и он невольно вчитался в текст. «Будутъ двое, равныѧ предъ Всевышнимъ въ невинности своей и равно виновныѧ предъ Небесами и Преисподней….» Сердце пропустило удар. Он задохнулся, чувствуя, как грудь прошивает невидимый удар. Казалось – как он вообще может ещё что-то чувствовать в этом омуте отупляющей боли? Оказалось – ещё как может. «И свершится судъ, и лишь одному будетъ вынесенъ приговоръ, но каждый будетъ рѣшать за двоихъ», - задыхаясь, прочитал Кроули. – «И когда усомнитсѧ стражъ Вратъ Восточныхъ въ чистотѣ помысловъ друга своего…» Листок затрясся перед глазами, и Кроули, зажмурившись, стиснув зубы, пытаясь сдержать рвущийся из груди вой. Затрещала, сминаясь, бумага в судорожно сжатом кулаке. Ему не было нужды дочитывать. Он и так помнил то, что было написано дальше. Запомнил наизусть, с того дня, когда зашёл к Уильяму в его отсутствие и какого-то хрена решил полистать лежащую у него на столе книгу. «…совершитъ свой выборъ, не вѣдаѧ, что не подвигъ совершаетъ, но предательство. И изопьетъ Змѣй Эдема свѧтую чашу, ибо будетъ смерть его цѣной жизни ангела.» …Это было даже больнее, чем тогда, когда он впервые прочитал это пророчество. Страшнее. Знать собственный приговор и гадать, когда всё случится… «Изопьёт Змей Эдема святую чашу»… С губ сорвался сдавленный, едва слышный стон. Кроули с трудом хватал воздух раскрытым ртом, и никак не мог вдохнуть достаточно, чтобы хоть на миг прекратить мучительное жжение в груди. Вокруг, казалось, вдруг раскинулся космос. Сплошное беззвёздное пространство – без воздуха, без жизни… без надежды. «Изопьёт Змей Эдема…» Не испил. Тогда, полгода назад… Когда согласился на сделку с Гавриилом… Бесполезно было теперь проклинать себя за трусость. Он мог всё закончить – мог, и это сделало бы всё не таким мучительным и для Азирафаэля… и для него самого. Решись он тогда – и никакая сука не посмела бы тронуть Азирафаэля, даже если бы он не выдержал испытания смертным бытием. Кроули прерывисто всхлипнул. А потом, разжав сведённые судорогой пальцы, расправил листок с пророчеством и вновь вчитался в текст пророчества. Почему предсказание не сбылось?! Почему эта старая маразматичка Агнесса ошиблась?! Впервые ошиблась, именно теперь, когда он этого зависела жизнь Азирафаэля – почему, почему?!. - П’чему?.. – сдавленно прохрипел он, запрокинув голову и слепо глядя в потолок. – Как ты могла посссволить им?.. Потолок не ответил. А Кроули, с трудом набрав воздуха в болезненно дёргающуюся грудь, сглотнул затыкающий горло колючий комок. И, шатаясь, побрёл вперёд, к алтарю и стоящей перед ним чаше со святой водой.