Своя сторона

Уильям тяжело опёрся о спинку скамьи, чувствуя, что ноги отказывают его держать. Он знал, что увидит… Уже тогда знал, когда услышал из коридора прочувствованное «фак!» Колина… Но, оказывается, поверить в то, что найдёт в молельном зале именно это, так и не смог. …Крови практически не было. Но Уильяму хватило одного взгляда на неподвижное тело на полу, чтобы понять: всё кончено. Смерть, должно быть, наступила мгновенно. По крайней мере, старый священник надеялся на это, иррационально не желая демону лишних мучений хотя бы здесь, в физическом теле. Демон лежал, безвольно раскинув в стороны руки и запрокинув голову, на которой… Собственно, головы уже почти не было. Как и пальцев, и большей части кистей рук… Всего того, что непосредственно прикасалось к освящённому полу. А то, что ещё осталось, тоже медленно обугливалось и рассыпалось пеплом. Уильям оцепенел. Это казалось бредом. Дурным сном. Этого не могло, не должно было случиться! Взгляд его, словно прикованный, упёрся в поблескивающий ствол пистолета, лежащего возле правой ладони Кроули. Механически, словно это ещё имело значение, он отметил грубо спиленный ствол, блестящий длинный цилиндр глушителя, насаженный на него... А старый пастор, словно превратившись в соляной столп, смотрел и смотрел на оружие, пытаясь и не находя в себе сил отвести взгляда – чтобы только не видеть неподвижно глядящих в потолок погасших змеиных глаз, не смотреть, как вспыхивает, чернеет, обугливается, словно бумага в огне, бледная кисть с глубоким следом свежего ожога. Он пошатнулся, и почувствовал, как с молчаливым сочувствием поддерживает его сзади Колин. Горло сжимал болезненный спазм, сердце часто и неровно колотилось о рёбра, заставляя грудь ходить ходуном в попытке сделать вдох. Невыносимо жгло глаза. Мог ли он пару лет назад подумать, что будет плакать о демоне? Мог ли он подумать, что это будет так больно… ...А пока он смотрел, неторопливо тлеющий тусклыми искрами воротник наконец вспыхнул и начал расползаться клочьями, позволяя разглядеть то, что горело: остатки быстро обугливающейся бумаги, а под ней – что-то вроде металлического ошейника. И яростно сияющие символы на нём, казалось, делали огонь ещё злее. Уильям сморгнул, но огонь не исчез. Нет, его стало только больше. А миг спустя кожа вокруг ошейника почернела, мгновенно прогорая. Огонь с жадностью слизнул попавшие на измятую рубашку пятна крови – и вспыхнул ещё ярче… Колин со встревоженным вскриком схватил его за локоть, оттаскивая назад. А пламя взметнулось вверх со злым гудением, в несколько секунд охватывая всё тело Кроули. …и опало. На освящённом полу между рядами скамей осталась лишь небольшая горстка быстро исчезающего пепла и пистолет с длинным цилиндром глушителя. Да ещё – почерневший от гари ошейник, на котором быстро гасли светящиеся символы. Словно превратившись в соляной столп, Уильям тупо смотрел на опустевший пол, сжёгший пропитанное скверной тело. И в голове было пусто, как в старом колоколе, с которого сняли язык. Колин стоял рядом, обнимая за плечи, молчаливый, угрюмый – Уильям был благодарен ему за то, что тот не пытается сейчас задавать вопросы. Бом-м-м-м… По пустому залу прокатился долгий звон. Колин молча сбросил звонок – и вновь замер неподвижной статуей, давая приёмному отцу время прийти в себя. Пастор не смог бы точно сказать, сколько простоял так, бездумно глядя на то, что осталось от неправильного, способного на любовь и жертвенность, демона. Перед глазами стоял Кроули – живой, полный страха, гнева, отчаянной надежды… Такой, каким он увидел его впервые – почти на этом самом месте, с пустым флаконом для святой воды в руках. Он помнил, что сказал ему тогда: «Я верю, что у Него есть прощение для каждого Его создания». И он не лгал. Он верил в это весь этот год. Даже несколько минут назад, когда услышал, что Азирафаэль совершил самоубийство. …Сейчас он уже не знал, имеет ли право на эту веру. Он не хотел думать, что ошибся. Обманулся сам и подарил ложную надежду Кроули. Что Кроули было уготовано не прощение, а кара… Уильям стоял, чувствуя, как тупо ноет в груди. И впервые за долгие десятилетия не чувствовал в себе сил даже на то, чтобы молиться. Он не надеялся уже на чудо Господне. Но и разувериться, принять жестокую истину, что Бог есть не любовь, а безжалостность – не мог. Внезапно внимание Уильяма привлекло алое пятно. Залитый кровью прямоугольник, размером не более десятка дюймов, был хорошо заметен на светлом полу. Ещё не понимая, что видит, он шагнул вперёд, чувствуя, как нехотя разжимает руки на его плечах Колин. И, подслеповато щурясь, наклонился, пытаясь разглядеть странный предмет. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы запоздало понять: это всего лишь клочок бумаги. Плотный прямоугольник немного помятой, грязной, словно на неё наступили, бумаги, топорщящийся с одного края неровной линией среза. Осознание, _что_ это за бумага, пришло лишь потом. Словно разум, оглушённый горем и страхом, избегал узнавания, пытаясь защититься от нового потрясения. - Не может быть… - просипел Уильям. Мысли заметались вспугнутыми воронами. Как к Кроули попала эта страница? Почему он читал её сейчас? Какую роль она сыграла в том, что бедный демон сделал с собой?.. - Чего не может быть? – тут же уточнил Колин, осторожно опускаясь рядом с запачканным пророчеством на корточки. Присмотрелся, не касаясь, прищурился. – Тебе известно, что это за записка? Кто-то угрожал ему? Уилл? Пастор, не отвечая, смотрел на наследство Агнессы Псих. И изо всех сил старался прогнать глупую, уже не имеющую значения мысль: что было на этом листе? За прошедший год он переписал в отдельную тетрадь всю книгу и даже предпринял попытку восстановить изначальный порядок пророчеств. Без какого-либо успеха: страницы не были пронумерованы, и сами пророчества не имели ни названий, ни порядковых номеров, ни каких-либо указаний на время, к которому они относятся. Он едва ли не выучил весь этот талмуд наизусть… Уильям не помнил ни одного пророчества, говорящего о самоубийстве Кроули. А узнать его содержание теперь уже не представлялось возможным. Что бы ни прочитал демон перед тем, как пустить себе пулю в голову, теперь это предсказание навсегда стало историей. Кровь густо залила всю страницу, надёжно скрыв роковые слова …Нет, не все. Пастор вдруг понял, что на листе осталось несколько чистых мест, оставляющих заметными одну-две буквы – в разных словах. Подслеповато щурясь и чувствуя, как он внезапного предчувствия пробегает озноб по позвоночнику, пастор наклонился ещё ниже и, подавляя дрожь, всмотрелся в то, что осталось от предсказания Агнессы Псих: «Пр…» - можно было разобрать почти в самом начале текста. Следующие буквы были нечитаемы, зато почти всего спустя дюйм с небольшим на пятнышке чистой бумаги отчётливо была видна буква «Ы». Остаток слова Уильям скорее угадал, нежели прочитал: слово «Всевышний» в пророчествах Агнессы встречалось не так уж редко. В конце третьей строчки избежала крови буква «Ж», и по обрывкам чернил слева и справа Уильям опознал всё слово: «каждый». И задохнулся, с холодком озарения узнавая текст, который выучил, за все эти месяцы, наизусть: по смыслу, по расположению слов в строке, по мельчайшим чернильным помаркам… Слово «двоих» - четвёртое в четвёртой строке – он узнал по одной-единственной оставшейся букве: «о». И огрызок «когда», первая уцелевшая в слове буква, был там, где и должен быть – на полдюйма правее. Слово «совершит» сохранилось лучше всех: от него уцелело сразу три буквы: третья, четвёртая и пятая. А в самом начале следующей строчке – окончательно подтверждающая предположения пастора «ы»: огрызок слова «выбор», написанного с чуть более заметным наклоном, чем остальные. Уильям тяжело прикрыл глаза, окончательно принимая горькую истину: Кроули вновь увидел то самое предсказание. То, что читал в день, когда они говорили о божественной любви, каре и возможном искуплении. «Я согласссен заплатить», - словно наяву, прошелестел в его ушах измученный голос Кроули. И Уильям задохнулся от боли и горького осознания: так и вышло. Кроули заплатил… Но не поздно ли – теперь, когда Азирафаэль погиб? Нужно ли будет ему самому спасение, если его лишился ангел, которого он пытался спасти столь огромной жертвой? Чувствуя, как против воли влажнеют веки, Уильям открыл глаза и вновь вчитался в остатки рокового предсказания. А в следующий миг вздрогнул и едва не упал, потрясённый тем, что лишь сейчас заметил. Буквы, уцелевшие, когда на страницу хлынула кровь Кроули, принадлежали разным словам. …Но теперь, отчётливо заметные на страшном фоне, они складывались в новый смысл, подобно какому-то чудовищному акростиху. Уильям пошатнулся и, почти рухнув назад, без сил опустился на ближайшую скамью, не обращая внимания, как встревоженно подорвался Колин, бросаясь к нему. - О мой Бог… - потрясённо прошептал старый священник, не в силах отвести взгляда от залитой кровью страницы и понимая, что текст этого пророчества ему всё-таки знаком. – Господи, на всё воля твоя… На красном фоне, в крошечных оазисах не задушенного алой пустыней текста, проступали два слова: «Пр…ы…ж…о…к вер…ы».