Своя сторона

Азирафаэль думал, что знает об отчаянии всё. Последний год он только и делал, что учился этой нелёгкой науке. Темница в Аду, боль, выматывающий холод и лишающий воли страх. Мучительный, бесконечный путь по Преисподней, рядом с израненным, слабеющим на глазах Кроули. Бессилие ложной безопасности Уотфорда, с его постоянным, неизбывным ожиданием: рано или поздно их найдут, рано или поздно… Жестокий приказ Гавриила, не оставляющий надежды на чудо. …Полгода убивающего одиночества. Полгода удушливой тоски и горького, каждый день приносящего новые воспоминания осознания: он сам сделал всё, чтобы заставить Кроули разочароваться в нём и в их дружбе. Сам разрушил всё то, что связывало их на протяжении шести тысяч лет. Боясь подпустить демона слишком близко, постоянно напоминая ему, что они всегда будут на разных сторонах баррикады… Ему казалось, что охватывающего его отчаяния достаточно, чтобы затопить без остатка все Стигийские болота. ...Сейчас, держа на руках бьющегося в агонии друга, он понимал, что не знал об отчаянии ничего. Люди говорят, что смерть милосердна, потому что приносит с собой избавление от страданий. Смерть Кроули не была ни милосердной, ни быстрой. Азирафаэль прижимал к себе задыхающегося демона, почти не чувствуя боли от укусов адского пламени, и с трудом сдерживался, чтобы не взвыть в голос. Отголоски мучений демона оглушали, лишали разума. Азирафаэль понимал: каждый миг приносит Кроули столько страданий, сколько ни одно разумное существо не способно выдержать. Всхлипнув, он осторожно сдвинул ладонь с плеч Кроули чуть ниже, под левую лопатку. Задержал дыхание, не в силах решиться на то, что единственное мог ещё сделать для своего друга. Удар милосердия… Хотя бы он – если спасения дать он не в силах. Он стиснул зубы, готовясь послать сквозь пальцы волну концентрированной благодати и оборвать, наконец, мучения Кроули. И замер. В памяти вдруг, против воли, всплыл молельный зал с бесцеремонно сдвинутыми со своих мест скамьями, прикованный к спинке Кроули, полный ужаса взгляд… И лихорадочный, сбивающийся на рыдания умоляющий шёпот: «Только не ты, Азирафаэль, только не от твоей руки...» - Только не от моей руки… - как в бреду, прошептал Азирафаэль, чувствуя, как от запоздалого понимания темнеет в глазах. И, задохнувшись, зажмурился, отчётливо понимая: этот Ад им придётся пройти до конца. Обоим. …Потому что хотя бы права на это, поистине последнее, пусть и запоздавшее на полгода, желание он не посмеет у Кроули отнять. Резко ужалила острая, жгучая боль: своя, не Кроули, и Азирафаэль отстранённо удивился, почему ещё способен её чувствовать. Он невольно дёрнул плечом, пытаясь стряхнуть с себя раскалённую крупицу пламени. Бесполезно. Если бы он освободил одну руку, только одну, он бы легко мог затушить эту искру скверны… Он зажмурился, пережидая ещё более глубокий укус. И крепче прижал к себе содрогающегося, заходящегося почти беззвучным криком Кроули. У него не было лишней силы. Не позволяя себе хотя бы перевести дыхание, он гнал и гнал сквозь уже немеющие от интенсивности потока пальцы энергию, бездумно перекачивая её в тело друга. Не исцелить: лишь унять боль, хотя бы немного, хоть часть этой сводящей с ума муки отнять, забрать себе... - Тише, дорогой мой, тише… Потерпи немного… - задыхаясь от слёз, прошептал он. – Скоро всё закончится… Господи, где твоё милосердие?! Пожалуйста… Спаси его… Кроули вдруг с трудом поднял голову. Азирафаэль содрогнулся, поймав взгляд переполненных страданием, полных ужаса осознания происходящего глаз. Перекошенное, обожжённое лицо жутко дёрнулось, когда Кроули попытался что-то сказать. Не смог. Захлебнулся сочащимся изо рта чёрным дымом и задёргался ещё сильнее, задыхаясь. Раз, другой… И – обвис в руках Азирафаэля, бессильно запрокинув голову. Змеиный взгляд помутнел, становясь плывущим, бессмысленным. Азирафаэль тихо застонал. И – показалось или нет? - Кто-то из зрителей (палачей!) судорожно вздохнул, то ли желая что-то сказать, то ли пытаясь сдержать рвотный позыв. Поздно. Слишком поздно для жалости – если это была она, а не обычная для этих лицемерных, бессердечных судей брезгливость. …Азирафаэль понимал: осталось немного. Святой воде потребуется время, чтобы выжечь лёгкие и дойти до сердца… возможно, ещё несколько секунд, возможно, полминуты. И ему придётся помочь Кроули выдержать эти последние невыносимые мгновения. Силы кончались пугающе быстро. Здесь, на Небесах, не было недостатка в Благодати: он просто не успевал пополнять её, сливая все запасы быстрее, чем накапливалась новая порция. И попавшие на кожу капли адского пламени это тоже почувствовали. Боль обожгла сильнее, глубже, жадно вгрызаясь уже не в плоть – в сущность. Азирафаэль вдруг отчётливо понял: если он не хочет, чтобы жертва Кроули была напрасной, ему придётся остановиться и потратить хотя бы толику Благодати на себя. - Господи, прошу тебя… - в отчаянии прошептал он, сам не зная, о чём молит: о спасении для Кроули? О прекращении его страданий? Он почти решился убрать руку и исцелить себя… всего на пару секунд… Сейчас, только заберёт ещё немного боли у Кроули… А в следующий миг демон дёрнулся, и взгляд его вновь обрёл осмысленное выражение. Скользнул глазами по его плечу, в которое, казалось, вбуравливалась раскалённая игла… И вдруг напрягся всем телом, пытаясь высвободить правую руку. Азирафаэль оцепенел. Он был уверен, что Кроули уже потерял сознание, уже ничего не замечает… Машинально он проследил за направлением взгляда друга – и вздрогнул. Ожог, на который он не желал тратить сил, уже достиг размера серебряного пенни. И потихоньку расширялся. Кроули что-то сдавленно прохрипел; Азирафаэль не сразу понял, что его бедный друг пытается что-то сказать. А когда понял, содрогнулся от скрутившей внутренности холодной руки. - Нет, нет, Кроули, не волнуйся, я сейчас исцелю себя… - с мукой выдохнул он, вдруг отчётливо осознав, что так испугало Кроули. - Я буду жить, обещаю, ты слышишь, дорогой мой? Я обещаю… Кроули обморочно рванулся из его объятий, и Азирафаэль поспешно разжал пальцы, понимая: с такими ожогами даже нежнейшее прикосновение причиняет демону новую, просто невыносимую боль. Ладонь Кроули слабо мазнула по его плечу; соскользнула бессильно. И ангел, корчась от бессильной ненависти к себе, торопливо поймал дрожащую руку, помогая другу удерживать её на весу. Адское пламя ласково коснулось пальцев Кроули. Скользнуло по ним, перепрыгнуло на грудь, сливаясь с тлеющей на одежде искрой и превращаясь в небольшой, уверенный язычок. И в тот же миг разъедающая разум боль исчезла. Успокаивающая прохлада хлынула в тело, усмиряя жар. И на миг Азирафаэль ощутил слабое, беспомощное удивление: откуда у Кроули ещё берутся силы на исцеление… А миг спустя демон обессиленно уронил руку и с облегчённым стоном обвис на его руках. Прижался виском к его ладони, словно пытаясь найти утешение в не способных удержать его по эту сторону жизни объятиях. И вдруг… Засмеялся. Азирафаэль не сразу понял, что это булькающий, захлёбывающийся хрип – смех, а не предсмертный стон. Кроули смеялся, глядя на него полным страдания и какого-то отчаянного, горького торжества взглядом. И по щекам его катились вниз, расплёскиваясь на белом полу, прозрачные капли. - Что… Что ты?.. – давясь раздирающей сердце болью, прошептал Азирафаэль. Ему казалось, он сейчас сам потеряет сознание, не выдержит ужаса происходящего. «Нет», - молча отвечал он себе, вновь и вновь, упрямо цепляясь за ошмётки подвывающего от отчаяния и горя сознания. – «Нет, выдержу». И знал: это правда. Должен выдержать. Ради Кроули, ради того, чтобы в свои последние, самые страшные мгновения он не был один… Не чувствовал себя брошенным. Кроули обессиленно откинулся на его руках, не отрывая глаз от его лица. Судороги наконец закончились. Теперь он только слабо вздрагивал всем телом, едва слышно хрипя. Азирафаэль мысленно благословил эти конвульсии, понимая: это уже конец. Завершение страданий для Кроули. Осталось недолго. Он сам не знал, почему вдруг заговорил. Не о том, что есть сейчас; что скоро, неизбежно, закончится – о прошлом. Об их общей истории, о шести тысячах лет, когда всегда знал, что рано или поздно их пути пересекутся, и они вновь будут пить какой-нибудь изобретённый людьми алкоголь, и смеяться над очередной глупостью смертных, и спорить обо всём на свете… Он говорил: бессвязно, сбиваясь со слов на рыдания, задыхаясь душащими его слезами… Баюкал, как младенца, перебирал спутавшиеся рыжие волосы, бездумно прослеживал пальцем бег змеиной татуировки на виске. Не позволял остаться один на один с чёрной тенью, чьё холодное дыхание уже чувствовал на своём затылке. И смертельный, невыносимый ужас в зрачках Кроули, казалось ему, становится немного меньше. Демон не отводил от него взгляда. Смотрел в глаза, только в глаза, цепляясь за его лицо, как утопающий за спасательный круг. Азирафаэль с мучительным, горьким облегчением видел, как с лица Кроули медленно уходит ужас перед смертью. Уходят все эмоции. Словно прозрачная плёнка затягивает змеиную радужку, туманя взгляд и лишая его осмысленности. Казалось, он засыпал; Азирафаэль знал, что это не так. Но, содрогаясь от горя, радовался этому гаснущему взгляду. Боль не может быть бесконечной. Всему есть предел – и Кроули своего уже почти достиг. Он ещё дышал; или, скорее, слабо хрипел выжженными лёгкими. Из обугленного рта и страшных язв на шее и груди безостановочно текли тонкие струйки серого дыма, и это тоже давало горькое, мучительное облегчение: святая вода продолжает действовать, агония не будет слишком долгой... Он всё ещё жил; и всё ещё был в сознании. Азирафаэль чувствовал, как слабо вздрагивают вцепившиеся в его тунику руки. Этот беспомощный жест сводил с ума – он не мог удержать Кроули. Не мог дать ему спасения, которое тот, неосознанно и нерассуждающе, искал у него. И он делал единственное, что ещё мог. Держал – руками, бессмысленными отчаянными словами, глазами, всей своей корчащейся в муке душой. Укачивал, как больного ребёнка, сам понимая, какими глупыми и бессмысленными были все его действия. Говорил и говорил, рассказывая что-то жалкое, неважное, чего, знал уже сейчас, потом никогда не сможет вспомнить: потому что нет слов у горя, как нет их у смерти. Он понимал, что стоит замолчать. Кроули уже, наверное, не осознаёт, что он говорит. Вряд ли он ещё осознаёт хоть что-то. Но он не мог заставить себя прекратить свой отчаянный задыхающийся монолог. Ему казалось, что, пока он говорит – Кроули чувствует, что не один. Что, пока он вспоминает их жизнь, Кроули не верит до конца в собственную смерть. Он не сразу понял, что Кроули пытается говорить. Сожжённое горло не пропускало никаких звуков, кроме бессмысленных хрипов. Но он всё равно старался что-то сказать, едва шевеля обожжёнными, чудом не распавшимися ещё пеплом губами. - Всссё… Как Она обещщщала… - скорее угадал, чем разобрал Азирафаэль. И задохнулся, каким-то наитием понимая, кого Кроули имел в виду. Кого – и что. - Нет… А в следующий момент осёкся, потрясённо глядя на капли плящущего на груди Кроули адского пламени, которое не посмел затушить, надеясь, что они хоть немного усмирят боль его бедного друга. Алые язычки, доселе доверчиво ластившиеся к демону, вдруг вспыхнули ярче, злее. Вгрызлись в кожу, оставляя глубокий, багровый след. И принялись яростно расползаться вширь, разъедая новый, багрово обтекающий по краям искрами ожог. Кроули судорожно дёрнулся. Немо хватанул воздух обожжёнными, мучительно кривящимися губами. И мелко, бессильно затрясся, продолжая что-то бессвязно шептать. …А сквозные раны на шее и груди перестали расширяться. И сила, льющаяся с пальцев Азирафаэля, вдруг потекла свободно и ровно, не цепляясь за крупицы демонической энергии. Азирафаэль понял, что пытается – и не может вздохнуть. Нет… Это не могло случиться. Не теперь, когда уже слишком поздно, когда это уже не спасёт… - Нет! – отчаянно выкрикнул он, отпуская безвольную руку Кроули и, больше не сдерживаясь, выплёскивая всю Благодать, что у него оставалась – разом, одним толчком. Внутри что-то натянулось, лопнуло, прокатываясь чудовищной слабостью по всей сущности. А Адское пламя хлопнуло и исчезло – словно огонь свечи, задутый резким порывом ветра. Кроули длинно, облегчённо вздохнул… Попытался вздохнуть. Сожжённые лёгкие практически не могли уже набрать воздуха, и слушать хрипящий, булькающий свист было едва ли не страшнее, чем видеть глубокие почерневшие раны. А Кроули вдруг улыбнулся. Криво, через силу растягивая обожжённые губы. Лицо его стало пугающе спокойным, приобретая умиротворённое, почти блаженное выражение. Азирафаэль захлебнулся рвущимся из груди отчаянным воплем. Почему только сейчас?! Почему не раньше, хотя бы на минуту, на десять секунд раньше?! - Нет, нет, нет… Кроули, дорогой мой, держись… - в голове начинало шуметь: он отдал все силы, что были, и теперь буквально выжимал себя, как домохозяйка мокрое бельё – ещё чуть-чуть, хотя бы несколько капель, возможно, их хватит… Сзади потрясённо ахнул Гавриил. И в следующий миг рядом с Азирафаэлем оказались, вдруг, все четверо архангелов, и Гавриил с Михаил первыми опустили руки ему на плечи, делясь своей силой. Азирафаэля буквально обожгло напором Благодати, хлынувшей через его тело в гаснущую сущность Кроули… Или теперь – наконец-то, впервые за шесть тысячелетий по-настоящему – Рафаэля? Миг спустя вокруг Кроули бился уже целый шторм золотого света. Бился… не причиняя ни малейшего вреда. Не мог причинить его тому, кто всё-таки вернул себе свою истинную сущность. Азирафаэль почувствовал, что беспорядочно колотящееся сердце разрывает грудь. Горло стянуло невидимой петлёй: намертво, не давая вздохнуть, словно он вновь стал простым смертным, а не эфирным существом, не нуждающимся в кислороде. Внезапно родившаяся надежда обжигала сильнее, чем не оставляющее шанса на чудо отчаяние. Чудо… Чудо? - Прошу Тебя, Господи… - взмолился Азирафаэль. – Рафаэль, дорогой мой, держись! Ты не умрёшь, мы не позволим тебе… Слова умерли в горле. Кроули – Рафаэль – медленно повернул голову, ловя его взгляд. В этом взгляде была немая, безысходная боль… И больше ничего. - Пожалуйста… Ударило холодом, и Азирафаэль, резко вскинув голову, в ужасе уставился на появившуюся рядом чернокрылую фигуру. Тело на его руках едва заметно вздрогнуло. А в следующий миг рядом словно лопнула невидимая струна… - Нет!.. Азирафаэль, не отрываясь, смотрел в глаза своего обретённого – потерянного – всегда бывшего рядом друга. И, прежде чем они погасли, успел увидеть в них отражение горькой, смертельно усталой улыбки: той, что пыталась и никак не могла прийти на изуродованные губы. - Нет… - без голоса прошептал он, не в силах поверить, что это – конец. – Рафаэль… Застывшие, мёртвые глаза со змеиным зрачком равнодушно смотрели в белую высь потолка. Азирафаэль почувствовал, как убрали руки, отступили назад архангелы. И даже не оглянулся. Ему было всё равно. - Нет… - Азирафаэль, нам очень жаль… - необычно мягко проговорил Гавриил. Его вдруг захлестнуло невыносимой, удушливой ненавистью. Он судорожно хватанул воздух открытым ртом, чувствуя, как обжигает, разъедает изнутри боль, которой отныне никогда не будет исхода. - Будьте вы прокляты… - выдохнул он, давясь словами, как идущей горлом кровью. И не ощутил даже тени раскаяния, когда сзади потрясённо ахнули на несколько голосов. Зачем ему их сочувствие? Их, палачей, убийц?! …Зачем ему вообще хоть что-то теперь? Он измученно запрокинул голову, чувствуя, как бегут по щекам бессильные слёзы. - За что?.. – выдохнул он в равнодушные небеса. А потом, согнувшись над неподвижным телом, уткнулся лбом в медленно остывающую грудь… И наконец позволил себе больше не сдерживать выжигающих глаза слёз. *** Вокруг был свет. Тёплый, прозрачно-золотой, как пронизанные солнцем облака, он струился через измученную сущность, подобно неторопливой реке. Омывал своими неторопливыми водами, утешая, унося с собой страх перед неизбежным концом и горечь расставания. Согревал, не обжигая. Охватывал ласковыми объятьями, и под его невесомыми прикосновениями боль, что всё ещё полыхала где-то на самом отдалённом краю сознания, исчезала, таяла без следа. Кроули был рад её уходу. Нет, он не питал ложных надежд. Он отдавал себе отчёт: исчезает не боль – сам он гаснет, тает в охватывающем его сиянии. Он не сожалел. Память о прошлом, о тех надеждах и страхах, что привели его сюда, оставалась с ним; но больше она не имела значения. Всё осталось там, за невидимой границей: раздирающая сущность агония, всепоглощающий ужас смерти и ослепительное потрясение запоздалого прозрения, и срывающийся голос, зовущий его чужим, ненавистным именем, и руки, удерживающие его от падения в бездонную пропасть одиночества… Здесь больше не было ничего. Только свет, и тихая, безболезненная печаль, и усталое смирение, пришедшее слишком поздно, чтобы дать шанс на будущее, но странным образом принесшее с собой облегчение. Кроули растворялся в потоках божественной любви, словно кубик рафинада в чашке горячего чая. И не хотел ничего менять. Невидимые волны нежно укачивали его, то бросая в прохладные глубины абсолютного, блаженного покоя, то вознося вверх, к сияющим где-то в неизмеримой вышине звёздам: и тогда что-то внутри него трепетало, заходясь от восторга и безграничного счастья. Он знал: это не будет продолжаться долго. Он умер, погиб от святой воды, уничтожившей его сущность… А может, и не только воды. Он помнил, как одна боль сменилась другой, похожей и одновременно странно иной – в тот миг, когда он осознал, что всё случилось в точности по Её воле, что Она выполнила то, о чём он молил: привела его в то будущее, где Азирафаэль был жив. …Кроули ни о чём не жалел. Он получил даже больше, чем просил. Больше, чем мог надеяться. Он избежал того, самого чудовищного, сценария, что так пугал его: не рука Азирафаэля его убила. Азирафаэль не испытывал к нему ненависти, несмотря на всё то, что он наговорил ему, что он заставил его испытать. Азирафаэль пытался его защитить. Азирафаэль был рядом. Самое главное, что делало неважным даже горечь слишком позднего, ненужного уже возвращения к Благодати: он всё-таки не остался в одиночестве. В самом конце он был не один. Он умер не в затхлых казематах Ада, как мог бы, сложись всё иначе. Не в окружении торжествующих, равнодушных палачей: в объятиях друга, искренне оплакивающего его и своим присутствием, своими словами, руками, держащими его, не дающего ему ощутить свой конец в полной мере. За эти последние мгновения не-одиночества он был бесконечно благодарен ангелу. Пусть даже значительная часть горя Азирафаэля по праву принадлежала не ему, а Рафаэлю. Необъятный океан света убаюкивал его в своих волнах, и Кроули старался не думать о том, что всё могло быть по-другому. Что они оба могли избежать смерти – если бы он задумался раньше обо всём, что привело его сюда, в Зал Праведников. Если бы сумел поверить Ей. Поверить, пока ещё не было поздно. Нет, он не боялся больше. Страх ушёл, оставив после себя всепоглощающий покой. Лишь глубокая, горечью отдающая печаль – тень того отчаяния, что было его спутником последние полгода – тяжёлой глыбой лежала где-то внутри, царапая погружающуюся в небытие душу. Он дважды отнял у ангела Рафаэля. Первый раз, когда, неправильно поняв причину гнева Уриил, решил, что убил друга Азирафаэля; и второй – когда умер у него на руках. …Он рад был бы забыть имя, которым назвал его Азирафаэль, прежде чем мир для него исчез. Но эта память, знал он, останется с ним до конца. Настоящего, истинного конца – который наступит уже, наверное, совсем скоро… Когда уйдёт боль и погаснет сознание, а сам он станет вновь лишь частью воли Той, что создала их всех на заре времён. Кроули казалось, что последней покинет его именно эта боль: голос Азирафаэля, зовущий не его – того, чьё место он занял, того, кто был для ангела настоящим другом… Надежда и отчаяние в синих глазах – не ему адресованная надежда. И другая надежда: недоверчивая, потрясённая… в тот миг, когда Азирафаэль открыл глаза после исцеления. Такая счастливая, такая светлая улыбка – и имя того, кого ангел по-настоящему хотел видеть, возвращаясь к жизни. Внутри, где-то глубоко, в самом сердце его сущности, ворочалась жгучая, горечью пропитывающая всё его существо зависть. Хотя бы эта улыбка принадлежала ему, Кроули. Только ему. Хотя бы на это он имел право – он, не Рафаэль, всё забывший и заставивший его начинать всё с нуля! Но даже это у него отняли. Свет омывал его, словно вода, струился насквозь, пытаясь вымыть ядовитую занозу, что царапала его изнутри. Кроули не сопротивлялся. Знал: бесполезно. Эта бессильная, тоскливая ревность к себе самому – к тому, кем он был когда-то, кто сумел заслужить дружбу Азирафаэля, а не одну лишь жалость – она не исчезнет, пока остаётся хоть что-то от него самого. Возможно, это было не так уж плохо… У него оказалось до смешного мало своего. Того, что принадлежало бы только ему – не Рафаэлю. Кроули не хотел терять хотя бы это. «Ты ничего не теряешь, дитя…» - коснулся его сознания необъятный голос, и его захлестнуло острой волной всепоглощающего блаженства. Кроули словно прошило ударом молнии – безболезненным, но заставляющим вспыхнуть огнём каждый фотон его истинной сущности. Он содрогнулся. Потянулся навстречу этому голосу – всем своим существом, всей своей взвывшей в тоске, измученной долгой разлукой душой. Безбрежность света вдруг отхлынула в стороны. Распалась на прозрачную белизну полуденных лучей и густое закатное золото, на торжествующее сияние и мягкие тени, и внизу появились плотные, неторопливые облака, а над головой двинулись в своём бесконечном хороводе звёзды. И всеобъемлющий покой вдруг исчез, словно его и не было, вытек из беспокойной, мятущейся души. Он длинно, прерывисто всхлипнул, пытаясь сдержать вскипевшие на глазах слёзы. Вскинул голову к выплетающемуся из сияния смутному силуэту, не сразу осознав, что у него снова есть голова, и пара дрожащих от переполняющих его чувств рук, и сердце, заполошно колотящееся в груди… Пошатнулся, пытаясь устоять на вдруг вновь появившихся, тут же задрожавших ногах. А потом, не в силах больше бороться с охватившей его бурей чувств, измученно осел на колени. Сгорбился, утыкаясь в них лицом. И ощутил, как невидимые руки ласково обнимают его, подобно огромным крыльям. «Добро пожаловать домой, мой любимый сын…»