இஇஇ
— Я надеюсь, ты не будешь высовываться, Чон Бомгю. — Вспыльчиво и недовольно бросает Тэхён, хлопая дверью юновского мерса. На небе плыли серые тучи, кое-где были видны почти незримые в этой щемящей тоске просветы, пронзающий ветер тревожно дул, окатывая тело и лицо пока что ещё непривычным и промозглым холодом. Оба подростка слегка щурились и нехотя топали к крыльцу самой лучшей школы во всём Сеуле — школы имени Ким Инсана. — И тебе желаю неудачного дня, Чон Тэхён. - В ответ щетинится Бомгю, из-за всех сил стараясь не обращать внимания на сотню уставившихся на них одновременно равнодушных и блестящих от интереса глаз. Сука, бесят. Словами не описать, насколько. Всё, обмен любезностями закончен. А теперь можно и пояснить, как Бомгю докатился до такой жизни, что он тут делает и почему. Хотя, в принципе, всё просто. «Я сказал, что ты никуда не поедешь». — Вот и весь аргумент. От Чонгука. Бомгю и представить себе не мог, насколько сложно договориться с собственным отцом. Особенно, когда он и слушать тебя не желает. Потому что старше и он всё знает. И точка. Ахренительные переговоры. Чонгук впервые разговаривал со своим младшим сыном больше пяти секунд, а Бомгю впервые повысил голос на своего отца, ибо так жестоко с ним поступать — лишать возможности дальше учиться танцам — это уже откровенное издевательство. Что ведь в этом такого? Что не так в его желании жить ради своей мечты и покорять новые высоты? Зачем деньги, если для других они всё, что ты из себя представляешь? Он не Тэ, не может жить под чужую указку. И не будет. «Один год. Я останусь здесь всего лишь на один год, но дальше я уеду туда, куда захочу». Слабак. Всё потому что Бомгю не сможет остаться один, не выживет. Роскошно жить — это уже не привычка, это в крови. К тому же, будь он без денег, разве добился бы он того, что имеет сейчас, стали бы его уважать и воспринимать всерьёз? Не смешите, слёзы ведь не казенные, чтобы из-за смеха их попросту лить. Ведь даже если ты будешь самым талантливым и необычным человеком, то все, прежде всего, посмотрят на состояние твоих счетов, потому что деньги — это какое-то благо, а благо — это достойная жизнь без печалей и горестей. (Совсем другая вселенная). Да и к хорошему очень быстро привыкают. Поэтому для тех, кто в этой роскоши родился, является естественным раскидываться деньгами, как для обычных людей, скажем, сходить в туалет. Ёбанная потребность. Совсем иное мировоззрение. Врождённое, а не приобретённое пренебрежение к окружающим — самый распространённый грех, но не самый страшный, чтобы так его осуждать. — Просто не попадайся мне на глаза, — недовольно заключает Тэ, на что Бомгю саркастично хмыкает и ничего не говорит. Ведь, как говорится: «Заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибёт». К тому же, Чонгук, разозлившись, забрал на целую неделю роскошную Агеру старшего брата. Хотел вообще на весь год забрать, пока мозгов не прибавится, но папа заступился. Потому что, что тут ещё сказать — подростки. Как будто они такими не были. Чёртовы пятнадцать лет, столько воспоминаний и ошибок, которые впоследствии и построили их с Чонгуком отношения. «Они сами разберутся, не лезь». Когда-нибудь, возможно. Но всё-таки лучше было сбежать. Однозначно. Потому что за всю свою жизнь Бомгю ни дня не жил обыкновенной и простой жизнью беззаботного подростка. Он не знает, что такое весело болтать с друзьями, не ожидая от них какой-нибудь гадости; не знает, какого это никуда не спешить и не жить постоянными графиками; уже давно не помнит того чувства, когда дома кто-то его ждёт и скучает, накрывая стол и расспрашивая об оценках и учёбе. И, по правде говоря, ничего из этого ему и не нужно. Для него в тысячу раз лучше, когда в пустой квартире стоит гробовая тишина, она всегда успокаивает и помогает сосредоточиться, а липовые друзья омежки не разводят сопли о том, как они скучают. Захотели — встретились (в основном всегда для совместного фото в Инстаграме) и всё. Никто не лезет в душу и это прекрасно. К одиночеству привыкаешь со временем. Поправив светлую прядь, Бомгю нацепляет на себя уже родную маску заносчивой суки (и похуй, что она всех бесит, абсолютно похуй) и плывёт модельной походной под всеобщие вздохи и выдохи. Да, мрази, приветствуйте своего нового Бога. Каждый из вас. Школьная форма приятного серого оттенка идеально сидит на тонкой талии, отросшие белые пряди слегка небрежно уложены, длинные серёжки серебряными змеями блестят рядом с хрупкой шеей и мелко подрагивают от размеренного шага, подведённые синие глаза равнодушно светят яркими искрами самых дальних звёзд. Недоступных звёзд. Ведь невозможно дотянуться до того, что находится от тебя через миллиарды километров. До Бомгю тоже не дотянуться — как до сотни огней в окне, хотя бы стекло станет для тебя преградой. Простое обыкновенное и прозрачное стекло — то, чего изначально не замечаешь (правды) может сломаться вместе с одной такой незаметной на первый взгляд штучкой в твоей глупой головушке — терпеньем. Тогда и наступает то время, когда и разрушить всё хочется (обида страшная грызёт), и успокоится давно пора. Только… На таких, как Бомгю не обижаются, таких ненавидят. Огромное здание действительно поразило Бомгю. Красивое. Элитное. За километр несёт роскошью и деньгами, самодовольством и самодостаточностью. Вот она, его среда обитания, ведь здесь таких, как он — вся школа. Только почему-то танцор всё равно слишком выделялся на фоне других учеников. Красивый, богатый, сын всеми известного скандального мудака и лучшего во всём городе омеги Чон Тэхёна, хотя дело тут было вовсе не в том, с какой Бомгю семьи, а в том, кто он сам. Итальянский цветок. Тот, кто заставит вас своим танцем войти в самую глубочайшую депрессию и сам же через секунду вытащит. Признанный юный гений танцев. Лучший, потому что всю свою жизнь посвятил танцам, каждую минуту, секунду — всегда. И, кажется, он был для этого рождён. Необъяснимое желание обойти абсолютно всех и стать номером «один» полностью поглотило Бомгю. Он всегда замечал за собой удивительную и странную тягу к идеалу, словно в голове была заложена определённая система. Омега и сам не знал, откуда у него эта бешеная одержимость лидерством (хотя Тэхён однажды сказал, что иногда Бомгю ведёт себя, как свой отец, только ему это не дало ровным счётом ничего). Во всяком случае, в своём стремлении достичь любой ценой всё что угодно, мальчик не видел ничего плохого, даже наоборот, это хорошо. Просто замечательно… когда не мешает жить. — Ты новенький? Бомгю слегка вздрагивает и нехотя выходит из своих тяжёлых мыслей (ведь скоро соревнование, а он здесь, как прокажённый, кукует). Недовольно закатывает глаза и поворачивается в сторону долговязого, весело, но почему-то всё равно так неприятно улыбающегося парня (да нет, он скалится), непринуждённо сканирует неизвестного субъекта пронзающим взглядом. Парнишка тянет ему открытую ладонь и с восхищением смотрит в глаза резко нахмурившемуся омеге. Что за прикол? Кажется, он должен её пожать. Ну, по крайней мере, так ведут себя все нормальные люди, только… у Бомгю уже не получается так же. Он и сам бы хотел, но не выходит. Безобразная заносчивость всё равно побеждает, как бы он не пытался — себя не пересилить. Наверное, именно поэтому омега с жалостью смотрит на руку и хмыкает, мол, что же дальше? Не в его это стиле. — Я Ан… — Мне похуй. — Грубо бросает Бомгю, сразу же отвернувшись и продолжив свой путь. Всё же предельно ясно. Просто год, просто ради папы, которому от новости об отъезде стало настолько плохо, что пришлось вызывать Скорую. И ещё эта чёртова непонятная записка, которую Тэхён так усиленно сжимал, когда схватился за шею. Что там? Почему она настолько его убила? Любимый папочка же несгибаем, за всю свою жизнь ни одной слезинки не пролил, а тут в истерике бился. Бомгю впервые увидел его таким слабым, что сердце защемило. Омега и правда испугался. Как никогда испугался. — Но… — Приставучий подросток неожиданно хватает его за локоть, отчего внутри у Бомгю происходит настоящая революция вперемешку с отвратительным красным цветом, тускловато вспыхивающим где-то на затворках сознания. Сука. Кратковременное временное помутнение, жгучая злость и уже давно привычное отвращение — быстрый яростный толчок. Школьник приземляется на холодный вымытый (это же лучшая школа) пол и в шоке хлопает глазами. Бомгю и сам оглушено замирает, но после бросает полный презрения и негодования взгляд в сторону сидящего на полу парня, машинально усмехается из-за собравшегося вокруг количества таких же заинтересованных подростков, и качает головой. Кто-то снимает на телефон, кто-то фотографирует, восторженно охая. Что ж… Значит, будет новая статейка о том, как Чон Бомгю — один из самых лучших танцоров, — напал на бедного несчастного школьника. Или ещё лучше: «Прекрасная роза больше не дарит нам нежность своих лепестков, она без раздумий жалит шипами». Поэтичные писаки быстро накропают какую-нибудь маломальскую статейку и закидают ей весь интернет, потому что кому-то уже давно нужно научиться сначала думать, а потом делать. — Эй, не хочешь извиниться перед Лиджуном? Или думаешь, что если твоя фамилия «Чон» тебе можно абсолютно всё? — Подростки все начинают крутить головами в поисках источника звука. Ведь какой нормальный человек будет наезжать на того, кого каждый день по телевизору крутят? Чон Бомгю ведь — мечта любого альфы и тут дело даже не в популярности, он просто очень красивый и недоступный и всё. Вот и влюбляются от одного его острого взгляда, устремлённого в объектив камеры. «Это что ещё за шавка?» — вздыхает Бомгю, переводя взгляд на выступившего вперёд высокого (выше своих сверстников), широкоплечего и красивого парня. Долго на него смотрит, заметив, как многие присвистнули и резковато отвернулись. Это придало перчинки и интереса, ведь подобное всегда вызывало азарт и радость. Отстаивать свои позиции, долго унижать достойного противника и в лишний раз показать свой скандальный характер всегда действовало на Бомгю, как крепкий виски на хорошей вечеринке — совершенно незабываемо. И, подняв подбородок ещё выше, подросток фривольно и нагловато смотрит на явно смелого парнишку. — Да, моя фамилия «Чон» и что? А ты… — ступор. — Ты… Вот уже сколько лет Бомгю не вспоминал этого человека. Запретил себе даже смотреть на детские фотографии, вычеркнул его имя из своих воспоминаний (только потом оказалось, что все счастливые воспоминания связанны именно с ним). Лишь иногда думал, каким человеком вырастет этот милый и невероятно красивый альфочка. Как быстро найдёт себе пару? Останется ли таким же слегка наивным и добрым? Сам Бомгю невероятно сильно изменился, но всё равно почему-то в глубине души надеялся, что друг детства не станет таким же как он — сломавшимся. — Мин Субин. Бывший друг задорно усмехается, показывая миру свои так и не изменившиеся наимилейшие ямочки, сохраняя холодное равнодушие во взгляде. Словно бритва — Бомгю смотрел в них и заживо до кости резался. Больно. Субин мог кого угодно уничтожить одним тяжёлым взглядом и насмешливой улыбкой. Теперь (ни то, что раньше) его школьная форма была в идеальном состоянии. Выглаженная белоснежная рубашка, аккуратно закатанные рукава и по-простому, но всё равно необычно уложены некрашеные чёрные волосы. Пухлые малиновые губы, что теперь дарят одни язвительные усмешки, и серьёзные осмысленные тёмно шоколадные глаза с яркими бликами. — Рад встрече, — немного тише добавляет Бомгю, всё ещё поражённый этой ситуацией. — Жаль, что я не могу сказать то же самое. — Громко говорит Субин, ещё раз усмехнувшись своим мыслям. Не лжёт. Он действительно не хотел видеть Бомгю. Ведь это именно Субина бросили и так легко забыли, променяв всю их самую крепкую (лживую) в мире дружбу на сцену, свет софитов и вспышки камер. Это он страдал три года, проводя все свои дни в круглом одиночестве и неприятии действительности, а остальные два пытаясь смириться и жить своей жизнью. После всего ненавистное «друг» навсегда застряло в его горле комом, все выступления Бомгю хранятся на спрятанной от чужих глаз флешке и самобичевание, порой, достигает непреодолимо высоких отметок, только Субин держится. До сих пор жутко скучает и со злостью колотит подушку, изредка позволяя себе пустить слезу, понимает, что любимый танцор был рождён для призвания и большой сцены, а он для управления компанией, поэтому пусть каждый занимается своим делом. — О таком не жалеют. — Бомгю сразу понимает, что это значит. «О таком пытаются забыть, но не выходит». — Мимолётное осознание, которое приносит ещё один поток сожаления. — И не стоит. — Кивает Субин, видя в чужих глазах массу недоверия и что-то совсем уже незнакомое. Взрослое, осознанное, болезненное. Привычная теплота исчезала по мере взросления — с каждым новым выступлением, с каждой новой победой, Бомгю становился мертвее (Субин пересматривал все его выступления по десять раз и отчётливо это видел). Словно за пределами сцены его ждали неописуемые муки, которые всё больше и больше его меняли. (Не тело — душу). И чем сильнее это ощущалось, тем невыносимее было самому Субину. Очень хотелось его защитить, сделать хоть что-нибудь, но альфа ничего не мог. От этих мыслей разве что головой об асфальт бейся, и то ничёрта не изменится. — Боже, это же итальянский цветок! Субин вздрагивает и вынужденно прерывает слишком долгий зрительный контакт. Бомгю, наоборот, продолжает пристально смотреть на бывшего друга со странной тоской и отчуждением. Оживлённо кричащий народ наступает, образуя полукруг вокруг омеги. Кто-то продолжает фотографировать, кто-то просит автограф, пожать руку, обнять. Только «цветок» на них и не смотрит — со всех сил тянет шею и вглядывается сквозь толпу, пытаясь найти того, кто дороже всех (и всегда им был, но иногда ради чужого блага приходится от чего-то отказываться) и не находит. Субин ушёл. Просто, хмыкнув, вальяжно развернулся и пошёл в другую сторону. Повернулся спиной. И всегда будет поворачиваться. Если сможет. Такой идиот. Издеваться над собой, резать вены несуществующим лезвием, глотать сладкие мятные конфеты и постоянно представлять, что это горькие таблетки, которые принесут незримое и эфемерное облегчение. Из-за этого все вкусовые рецепторы сбиты к чёртовой матери. Но это не страшно. Страшнее другое — вбитые в голову деревянными кольями мысли о том, что предмет твоего обожания оказался намного ближе, а вместе с ним приблизилась и та боль, что дикими розами проросла в ещё пока что не прокуренных молодых лёгких. Субину всего лишь пятнадцать, но он уже знает, что привязанность рождает только два чувства — любовь и ненависть. Тогда как же назвать его случай? Ненависть и обида на минималках? Осколок прошлого, замутняющий видимость? Дела давно минувших дней? (Хуйня полная). И в каких учебниках искать ответ на нужный вопрос? «Я твой большой фанат», «У тебя есть парень?», «Давай встречаться?», «Почему ты вернулся в Корею?», «Сколько парней у тебя было?», «В каком следующим конкурсе ты собираешь участвовать?». Бомгю всего лишь пятнадцать, но он уже знает, насколько неправдивы слова людей и как хрупка та грань, по которой он ходит. Она разве что сравнима с человеческим волосом, любое неосторожное движение равняется концу. Только вот Бомгю слишком рано начал ходить, поэтому натренировался — летает. Однако даже при таком раскладе ему всё равно нельзя подойти и взять Субина за руку, обнять, сказать, как сильно скучал, точнее, убеждал себя, что не скучает. Поэтому единственное, что остаётся — молча отпустить. Толпа всё не затихает, а Бомгю, показав на прощание средний палец, молча, удаляется. Да, им всего лишь пятнадцать, но, сука, такое ощущение, что все двадцать.இஇஇ
— Что, насмотрелся? — гневное, сквозь зубы произносимое и слишком язвительное, чтобы проигнорировать. Бомгю устало закатывает глаза и бросает пронзающий взгляд на мимо пролетающие машины. Чёрная (благополучно тайно от Чонгука взятая) Агера сумасшедше несётся по дождливой тёмной дороге. Хотя все прекрасно понимают, что Чонгуку давно уже настучали, только вот Тэ как-то совсем плевать — любимый сын. Резковато бьющие по глазам фонари и почти неслышимый шум бьющихся об толстое стекло капель, утешающая и одновременно напряжённая темнота в салоне, сладковатый запах табака, которым травился богатый и избалованный жизнью подросток — с привкусом ментола и лесных ягод. — Не понимаю, о чём ты. О ком. О Мин Субине. Ох, уж это любимое отрицание, чёртово божество среди всего человечества. — Ай, да не прикидывайся, — с горечью и сладковатым сарказмом улыбается Тэ, даже несмотря на Бомгю. Он ведь и так знает, что тот сейчас возмущённо (но всё равно так наигранно) приподнял бровь и слишком предсказуемо повернул голову в его сторону. Так вот, так оно и было. Кто-то попался. Разъебали прямо у входа. От такой слишком ожидаемой реакции Тэ кроет просто невыносимо. Он закусывает нижнюю губу до крови и давит на газ. Что ж, покатаемся, любимый братик. — Что скажешь отцу, когда тебя вновь запалят, а тебя точно запалят? — Иронично усмехается омега, желая перевести разговор в более безопасное русло. На душе и так херово, ведь отвратительное ощущение фальшивости и неприятия будет долго ещё преследовать Бомгю. Он здесь чужой. Даже для единственного друга. (У Субина теперь совсем иная жизнь, он вырос довольно-таки серьёзным и умным парнем. Первый в школе по успеваемости, активно интересуется бизнесом, спортсмен. Омега всё про него узнал). И, кажется, Субин неплохо смог справиться с его отсутствием. Потому что Бомгю всегда выбирал танцы. — Что для крыс у меня есть специальные пули, — вспыльчиво отвечает Тэхён, дёрнув левой бровью. Совсем как Чонгук. Он на него чертовски похож, как внешне, там и внутренне. Ведь о том, что их отец — страшный человек, омега узнал ещё в тринадцать, когда конкуренты его заметили и стали открывать свой грязный рот. Чон Чонгук — человек жестокий, деспотичный, резкий. Он никогда ни перед кем не прогибался и всегда решал свои проблемы очень быстро, с помощью глушителя и отрезанного языка. А вот любимый папочка Чон Тэхён (хотя все до сих пор зовут его Кимом) — выходец из одного когда-то самого крупного клана и, как оказалось, мало чем ему уступал. Смог выстоять и выжить, когда все ополчились против него, победить своих заклятых врагов и отхватить себе лучшего альфу. Бомгю им восхищался, только, к сожалению, не знал цены, даже близко не представлял, сколько пришлось отдать Тэхёну за эту шикарную и счастливую жизнь. Теперь никто, кроме Чонгука, не знает, почему сильный Тэхён вздрагивает из-за любого шороха, просыпается каждую ночь от раздирающих горло криков и тихо плачет, закрывшись на ключ. Ведь теперь самый бесстрашный омега этого города боится мертвецов. Они ему снятся постоянно, к себе взывают. Давно сгнивший в могиле отец вместе с Чон Хосоком и Пак Чимином всё время над ним громко и сумасшедше смеются и за руки хватают, гнилью нос заполняют, червями в рот тычут. «За что?» — скрипучим эхом с ветром рассеивают и капают на бледное лицо чёрными мазутными слезами. А Ким Намджун яму глубокую капает, весело лопатой стучит, грязными ногтями землю роет. В зубах серебристую пулю держит и подмигивает пустыми глазницами. Тэхён у них прощения просит и не получает его, сколько бы ни молил, ноги посиневшие ни целовал, собственными слезами в агонии ни умывался — до них слова теперь не доходят. — А что ты можешь? — хохочет Бомгю. — Что ты вообще из себя представляешь, Чон Тэхён? Альфа несдержанно впивается пальцами в чёрную кожу руля, яростно рычит и с трудом сдерживается, чтобы не стукнуть Бомгю лбом об стекло. Бесит этот несносный и строптивый омега. «Что ты можешь?». Тэхён может всё, абсолютно всё. Это он здесь король, а не какой-то там приёмный выскочка. Потому что изначально был им рождён. А Бомгю… кто он? Откуда взялся? Почему так дорог для папы? И самое главное, почему для Тэ так важно его мнение? А ведь это раздражает ещё сильнее. Собственные эмоции и собственные истинные чувства всегда огорчают тебя сильнее всего. — А ты? Ты, Чон Бомгю, что из себя представляешь? Танцуешь? Талант? Так посмотри, как быстро погибают ещё более талантливые люди, чем ты. Визг тормозов. В расширенных и леденяще сумасшедших глазах старшего брата Бомгю успевает заметить далёкую одинокую фигуру какого-то велосипедиста любителя, рассекающего на свой страх и риск по мокрому после дождя асфальту. Свежо, прохладно, темно. Лёгких не хватит, чтобы надышаться хоть и не совсем чистым из-за машин воздухом. Какой-то парень весело нёсся чуть дальше обочины. И когда Агера, резковато завернув на повороте, понеслась прямо на него, он в ужасе обернулся и замер на месте, не в силах пошевелиться. — Куда?! — в шоке заорал Бомгю и сразу же вцепился в руль, пытаясь его выкрутить совсем в другую сторону. — Псих… Тэхён сразу же грубо его отпихнул. Гиперкар слегка занесло, но альфа умышленно продолжал с сумасшедшей улыбкой давить на газ. Белые яркие пятна перед глазами закрывали собой нормальную видимость, бешенный обрывистый пульс стучал, кажется, на кончиках пальцев. Отвратительная скверна, преобразованная в дикую вспышку гнева и злости, опрокинула на Тэхёна свою давно уже вскипающую чашу с плавящим кости кипятком. На какие-то секунды весь мир перевернулся с ног на голову и исчез, будто качественная, новая и самая лучшая в мире реалистичная игра, в которой у тебя не одна жизнь, а десять. Ни болезненные толчки Бомгю в левое плечо, ни шум разгоняющегося мотора, ни побелевшие руки — ничего не могло привести его в чувство и остановить. Исход изначально был известен. (Смерть). Ощутимый удар сотрясает лёгкую машину. Убегающий со всех ног велосипедист истошно вскрикивает (его крик тонет в сбившемся дыхании Бомгю и безумном взгляде Тэхёна). Шлем бьётся об стекло, образуя маленькую едва заметную трещину. Страшный скрежет сломавшихся костей застревает в застывшем от ужаса и страха лице. Совсем не больно. Потому что для неё уже не осталось места, всё наступило мгновенно, просто секундная вспышка, после которой видны только холодные отдалённые фары крутой тачки богатенького избалованного ублюдка, которому, абсолютно точно, ничего не будет. — Тэхён… — шипящий, словно тысяча змей, голос — перепуганный и замороженный шепот Бомгю. Потерянный среди осколков разбитого внутреннего (теперь уже иного) мира шепот. Он тянет трясущуюся ладонь, и автоматическая дверь гладко едет вверх. Воздух. Лёгкие огнём горят, ноги с трудом слушаются. Как будто всё вокруг наполнено дымом, едкой, выжигающей глаза гарью. У Бомгю от этого вся косметика потекла, чернильными линиями бледные щёки исполосовала. Он с трудом подходит к лежащему человеку и с немым криком зажимает красные губы ладонями. Подросток. Такой же ребёнок как они — ничтожества, возомнившие себя Богами. Темнеющее быстро растекающееся пятно на безлико-мёртвенном асфальте. «Убийца». — Навечно запомнили звёзды. Чон Тэхён — убийца. А Чон Бомгю — соучастник. Тот, кто должен был ему помешать, но не смог. А почти не считается. Сука. — Немедленно вернись в машину, идиот… — Альфа со злобой хватает своего младшего брата за воротник тонкой красной блузы и трясёт. Бомгю всхлипывает и не может подавить вырвавшийся наружу всхлип и первые непривычно горькие слёзы. Страшно. Видеть, как вместе с кровью из человека вытекает жизнь — непередаваемо страшно и тяжело. Ощущать на себе такой тяжёлый груз и понимать, что даже при таком раскладе ты грёбаный эгоист — ещё тяжелее. Совесть, знаете ли, мучает. Омега вырывается из рук Тэ и, вскочив, бросается на него с кулаками. Кричит и машет руками, клянётся, что сдаст, что Тэхён за всё ответит, размазывает потёкшую косметику и пытается вызвать Скорую. Да, чёртову Скорую тому, кто ровно минуту назад уже умер. Навечно закрыл глаза. Отвратительно. И это совершенно не входит в планы Чон Тэхёна. «Слабак», — проносится в голове альфы. Кровь по венам вскипает от этого, ведь его брат не должен так себя вести. Быть частью семьи Чон и не отведать вкус смерти и боли невозможно. Это их стихия, их мир и их основной смысл. Жить во имя костлявой старухи, служить ей верными псами, дышать сладким запахом ладана. Скидывать неугодных с шахматной доски. Калечить. Переламывать хребет за хребтом. А Бомгю слабый — таких тоже в топку за слабохарактерность. «Не отдам», — Тэ громко кричит, чтобы омега немедленно заткнулся. Он его переделает. Изменит до неузнаваемости. Покажет, что значит принадлежать клану Чон. Ведь до этого Бомгю жил просто идеальной и замечательной жизнью, сбежал от своих истоков и забыл, кто он и откуда. Время вспомнить и послужить семье, как хороший сын своих родителей. И Тэхён с удовольствием перевернёт его мир, чтобы потом склеить новый. Так ведь проще. Разбить всё к чёртовой матери, размазать по стенам все мельчайшие крупицы и слепить из них то, что им нужно. Потому что Чон Бомгю никуда больше не денется от Тэхёна. Всю жизнь будет на привези рядом сидеть, сука непослушная. — А теперь послушай меня внимательно. Если хоть кто-нибудь об этом узнает, то то же самое случится с Мин Субином. Тебе ясно? Лёгкие каждым словом разрезает, ногтями вены протыкает, зубами до крови только что зажитые раны ковыряет и смотрит прямо в душу. Бомгю вырывается из его хватки и замахивается для неуверенного и отчего-то слабого (руки слишком дрожат) удара. Только Тэ перехватывает ладонь и больно её сжимает. Омега шипит, вырывается и сдерживает холодные от ветра слёзы. Потому что злость перерождается в слёзы. — Только попробуй… Смотрит прямо в глаза, внутренне мертвеет от страха, наступает. Видит в чужих зрачках наслаждение, граничащее с ужасом. Тэхён ведь и сам до сих пор не понимает, что только что натворил, точнее не хочет это понимать. Его бесстрашная маска трещит по швам, столкнувшись с реальностью. Переборщил. Заигрался. Ошибся. Но он этого никогда не признает — трусливо скроет, и так же тайно будет мучиться, страдать, ненавидеть себя. Бомгю даже ничего говорить не придётся, и так сломается. Однако херовее всего, то, что это его брат. Близкий человек, хоть они уже столько лет не близки. — Попробую. — Издевательски тянет Тэхён. — По нему я ещё и проедусь, чтобы ебало его смазливое всмятку. — Мразь, — вскрикивает Бомгю и презрительно прищуривается. Засохшие слёзы уже не блестят, усталый и потерянный взгляд тоже. Заебало. Они такие уроды, такие суки. Стоят и эгоистично выясняют отношения под аккомпанемент кровавых вздохов сбитого парнишки — самое удачное для этого время. Наверное, именно тогда Бомгю с холодящим вены ужасом осознал, что ему тоже плевать на всю эту ситуацию, что он всё-таки такой же ублюдок, как и вся его семья, и они с Тэ истинные братья. Эта мысль тенью нависла над омегой, клеймила вены ржавым обрывком раскалённого грязного железа и вытравила все желания. Что ж, сегодня вечером Бомгю сделает себе татуировку — лжец, и больше не будет отрицать свою сущность. — Ты ещё не понял, милый братик, здесь я закон, Бог и правосудие. Если против — пиздуй туда, откуда пришёл. Хотя, кто тебя отпустит. — Тэ с силой заталкивает Бомгю в машину и, отвернувшись, ещё раз бросает полный сожаления, но не раскаяния, взгляд в сторону остывающего тела. Это не его вина. Просто не повезло. И он не позволит из-за такого пустяка сломать себе жизнь. «Ты вещь, моя вещь». — Руль умело вертится в руках подростка и машина объезжает труп, как какой-то мусорный бак, разворачивается и несётся в другую сторону. Тэхён напряжённо всматривается в дорогу и молчит, размышляя, сколько он потратит на ремонт. (Это ведь важнее человеческой жизни — ебучие приоритеты). — Рано или поздно ты пожалеешь об этом. — Выдавливает из себя Бомгю и устало закрывает заплаканные глаза. Через час в полицию поступил звонок. Бомгю сделал всё, что мог.இஇஇ
— Но зато в следующей мы будем вместе, — Хосок с трепетом гладит Тэхёна по спутавшимся, но всё равно таким мягким волосам, аккуратно поправляет съехавший на левое плечо жилет, напичканный пластифицированной взрывчаткой. Вытирает скатившуюся по щеке к подбородку холодную слезу и пробует её на вкус. Горько. Тэхён с животной ненавистью смотрит на Хосока и умоляет кого-то там на небе, чтобы Чон отравился, закашлялся кровью и, согнувшись, выхаркал свои прокуренные и сгнившие лёгкие. — Не стоит плакать, Тэхён. Это счастье. Скоро к нам присоединится и ещё мой сладкий Чимин-и. Я приготовил ему сюрприз. Совсем скоро. Жизнь Тэхёна отныне со вкусом тротила. Он для этого вкуса был рождён, для него же вырос, от судьбы своей убегал, кровь на ранах зализывал. Всё, к чему он прикасается, на что смотрит — взрывается, разлетается на мелкие кусочки, угольно чёрным пеплом на останки осыпается. Чонгук обещал защитить, но почему тогда бросил? Хотя с чего Тэхён взял, что альфа его любит? Любовь для секса не нужна, разве что для метки, но всё это тоже такая хуйня, что смешно становится. До слёз. Ещё страшно. Сердце глухо стучит в висках и периодически срывается. Тэхён летит в обрыв, на дне которого торчат неровно наточенные колья, хватается за край, ногтями в землю вонзается, но Хосок тут же на пальцы наступает, носком давит, клыки обнажает и рычит. Воздух наполнился кислой щёлочью, когда Хосок, наклонившись к омеге, нажал пару кнопочек и начался обратный отчёт. Мерзкое пиликанье таймера оборвало все оставшиеся звуки, поглотило тишину и далёкое пение голубей на обветшалой крыше. Хосок небрежно оторвал скотч и погладил большим пальцем по раскрасневшимся губам, на что Тэхён ошалело его укусил и сразу же получил пощёчину. Как будто больно. Он хохочет, взгляда не отводит, губы облизывает. Кровь славится своим отвратительным привкусом, Тэхён его ненавидит, с трудом вязкую красную слюну сглатывает. Опускает голову и на таймер смотрит, там, совсем близко с детонатором другая жизнь зарождается. Прекрасный маленький цветок прорастает, чтобы погибнуть ровно через пятнадцать последних минут. Холодная скользкая змея пригрелась, обвила маленькое сердечко, вгрызлась ядовитыми клыками и поглотила отблеск уходящего солнца, утопила его в желтизне мёртвого взгляда. И замерла. Слёзы не помогут. Злость тоже. И даже пустота и сожаление. Нет, Тэхён ни о чём не сожалеет. Не привык, не любит, не собирается. Просто сидит и улыбается. Сквозь скапливающиеся в уголках глаз слёзы, сквозь нечеловеческий внутренний вопль, сквозь разрывающую нутро боль. Похуй. Не ебёт. Никто и никогда его не сломает. Пятнадцать минут. Никто, кроме Чонгука. Четырнадцать. Хосок внутренне торжествует. Закидывает в рот маленькую круглую таблеточку и сытым котом улыбается. Зрачки расширяются за пару теперь уже смертельно важных секунд. Вся чернота с сердца в глаза переходит. В голове вспыхивает огненное пожарище, опасно глубокий океан, разноцветное марево, Хосок в этом мареве плавится, на составляющие раскладывается. Становится не просто хорошо, становится ахуенно. Мысли о смерти начинают веселить, и он смеётся, танцует, ловит вопросительный взгляд Тэхёна и подходит ближе. Взрывчатка размеренно тикает. Никогда ещё Тэхён так сильно не ощущал утекающие в неизвестность секунды, никогда не придавал столько ценности времени. Оно пропадает, катится к чёрту, его невозможно остановить. Время и смерть вообще работают заодно, лучшие друзья и верные союзники. — Ты, Тэхён, лучше любой ангельской пыли. Но любить тебя больно, поэтому я не люблю. Я просто тебя ненавижу. Тринадцать минут. Хосок кладёт ещё пару круглых таблеток под язык и закрывает глаза, наслаждается. Двенадцать минут. Тэхён кривится от прикосновений горячих пальцев, отворачивается, посылает Хосока далеко и надолго. От очередной пощёчины сотрясается. Из уголка губ течёт маленькая струйка крови — язык прикусил. Но Тэхён лишь хмыкает, к боли ему не привыкать, поэтому ничего страшного. Хосок кровь не стирает, любуется. Невыносимо хочется её размазать и рука сама по себе тянется, но замирает. Одиннадцать. Десять. Девять. Восемь. Семь. Шесть. Пять. Четыре. Три. Два. — Не смей сдаваться, Тэхён. Иначе я подумаю, что люблю слабака. Один… — Тэхён. Омега с ужасом вскрикивает и отталкивает Чонгука. С сумасшедшим воплем кричит и, открыв безумные глаза, видит перед собой Чон Хосока. Даже в реальности, после пробуждения, в этой разбитой и слитой в канализацию жизни он здесь, рядом, сидит и бесконечно повторяет окровавленными губами, как он скучал и как долго ждал этой встречи. По вспухшей синей шее пролегает бордово красная рваная линия, сухие бесцветные губы улыбаются и требуют ласки. Ладони горят от непрошенных и сухих прикосновений. Тэхён всхлипывает и вырывается из кольца рук, воет благим матом и скулит, умоляет оставить его. Пусть всё это закончится. Потому что из всего есть выход, просто его дверь забаррикадировали наполненными старым хламом коробками. Тэхён их раскидывает, вперёд неистово прорывается. Иначе я подумаю, что люблю слабака. Слабака… — Тэхён… Чем опасно безумие? Чонгук знает теперь. Вырывает любимого из скользких лап давно минувших, но всё ещё оставшихся под кожей, образов и до синяков держит тонкие запястья. Со злостью примечает горсти белеющих, разбросанных по шёлку успокоительных и с обречённостью рычит. Потому что с этим нужно завязывать. Тэхён должен остановиться. Потому что он сильнее всего этого. Никогда ведь Чон-Ким Тэхён не проигрывал, а сейчас медленно сдаётся какому-то призраку прошлого? Боятся нужно живых, а не мёртвых и Чон Хосок мёртв. Чонгук же сам его придушил. Только как избавиться от Хосока ещё и в голове у Тэхёна? Вот это уже невозможно. Ведь здесь законы смерти, как бы ты этого не хотел, не работают. Здесь даже Чонгук бессилен. И вся его власть и деньги пусты. Даже врачи не могут помочь Тэхёну. Только он сам. Наверное. Или его психотропные. Не помогут. Кое-как уняв дрожь, Тэхён переводит покрасневшие и мутные глаза на Чонгука, с трудом узнаёт своего мужа и тычется носом в тёплое, пахнущее сладким мёдом и цитрусом плечо. Невыносимо хочется спать и омега, закрыв глаза, тихо шепчет: — Он сказал, что вернётся за мной, Чонгук. Я его видел. Он скоро придёт. Даже у кукол бывает срок годности и его, видно, давно уже вышел.