Спустя два дня
— Все эти годы вы врали мне, — в ярости кричит Субин, уже не обращая внимания на ноющую боль в правом плече — пуля поцарапала, когда он увернулся от выстрела. — И врали бы и дальше, если бы я сам не узнал, что мой настоящий отец не директор Мин, а чёрт знает кто! — Не смей так говорить, — тут же вскипает побагровевший Сокджин, который до этого молчаливой тенью стоял около окна и с тоской сжимал кулаки. — Твой отец был героем, ты бы восхищался им, если бы… Печаль вновь сковывает веки Сокджина. Он отворачивается и с трудом борется с зудом в переносице, часто моргает, привычно скрывая эту слабость. — Если бы, что? — так же раздражённо и даже непривычно-цинично усмехается Субин. — Если бы он тебя не бросил? — Он умер. — С горькой обидой произносит Джин. — Он умер, спасая человека. А знаешь, кого он спасал? — неожиданно даже для себя спрашивает омега. Он обещал Юнги, что никогда не расскажет всю правду, чтобы в будущем у Субина не было повода объявлять Чонам войну, но достаточно им уже бояться. Джин и так всю свою жизнь провёл в страхе, поэтому теперь понимает, что и не жил вовсе. Его сын не должен точно так же смотреть в рот Чонам и сидеть у их ног, как раб. В конце концов, Субин сын Ким Намджуна, а тот никого никогда не боялся и ни перед кем голову не склонял. — Ким Тэхёна. — Так вот, почему, — кивает Субин и уже через секунду хмурится. Теперь понятно, что за намёки постоянно кидает Чон Тэхён, ясна эта непонятно откуда взявшаяся агрессия ко всему семейству Чонов. Джин всегда их за что-то всей душой ненавидел, просто в бешенстве отказывался принимать их помолвку с младшим сыном Чон Чонгука. Личная обида всегда закрывала ему глаза. — Ты был против Бомгю, потому что он сын Ким Тэхёна? Джин слишком странно усмехается и выдаёт своеобразную ироничную улыбку. — Этот очаровательный омега никогда не был сыном ни Чон Чонгука, ни Ким Тэхёна. Субин в недоумении открывает рот, но ничего не произносит. Все мысли утекают сквозь невзрачный пол больницы в какое-то неизвестное пространство, вглубь. Он не знает почему растерянность уже через секунду сменяется злостью, застилающей ясность ума яростью. Чон Тэ знает об этом. Поэтому и позволяет себе так поступать с Бомгю, он вообще всегда на несколько шагов впереди, оттого и смеётся всем в лицо. Все люди для него марионетки; Тэ же был рождён чистокровным королём правящей династии: тем, кто имеет всё. А Бомгю, Субин, кто они такие? — А чей он тогда сын? — стоит ли об этом спрашивать? Стоит ли вообще это знать? Какая, в конце концов, от этого разница? Только чуйка Субина подсказывает ему, что ненависть папы куда более сильна, чем кажется на первый взгляд. И причины куда более основательны. Ведь прошло уже столько лет, а Сокджин до сих пор не может простить Чонов, до сих пор всегда несгибаемая самоуверенность рушится от одного лишь взгляда кого-то из этой семьи. Джин с ума сходит, внутренне кипит, воспламеняется, заглушает бьющуюся огромными волнами в зрачках боль, через силу улыбается, но простить их за что-то не может. — Его биологического отца звали Чон Хосок. — После минутного раздумья говорит омега. — Он смог свергнуть легендарный клан Кимов, чуть не отправил на тот свет самого Чон Чонгука. — Слегка усмехается. Потому что это действительно сложно, а Хосоку почти удалось. Жаль, что почти. Тогда всё было бы по-другому. Ким Тэхён был бы мёртв, вместе со своим пуленепробиваемым Чонгуком, а Намджун был бы жив. Только были бы они вместе? Сокджин громко сглатывает и хмурится. — На свете не было человека хуже его. Он убил твоего … отца. — Тогда в чём логика? — Субин старательно игнорирует это болезненное «твоего отца» и озадаченно смотрит на папу. Почему Чоны усыновили ребёнка человека, который всем сердцем желал им смерти? Это такой вид мести? Забрать не только жизнь, но и продолжение рода? Пожалуй, только им это могло прийти в голову и это действительно отвратительно. — А логика тут в том, что лучший друг Ким Тэхёна, который, кажется, занимался танцами, каким-то чудесным образом спутался с Чон Хосоком. — С какой-то живительной радостью придаётся воспоминаниям Сокджин. Боже, он так долго молчал, что теперь просто невозможно остановиться. Да уже и не нужно. — Что, кстати, совсем неудивительно, потому что этот омега был ненормальным и, в конечном итоге, сдал своего альфу Чонгуку. Занимался танцами? Был ненормальным? Субин довольно часто задавался вопросом, почему Бомгю всегда выбирал танцы, почему он изматывал себя днями напролёт, почему всю душу им отдал, вместо того, чтобы жить, как обычные богатые наследники. Гены. От этой мысли лёгкие наполнились холодным воздухом, потому что Субин всегда был уверен, что у него характер директора Мина, даже пытался подражать ему, а теперь всё это рухнуло за какие-то доли секунд. Кто он? Какой он на самом деле человек? Что заложено в его характере? Субину страшно. — Твой биологический отец служил в ФБР. Я должен был втереться ему в доверие, влюбить в себя и разрушить его, но вместо этого разрушил себя. — Джин задумчиво подпирает подбородок пальцами и вздыхает: — Потому что влюбился. «Влюбился в его надёжность и бесстрастность. В его детские ямочки и улыбку. В его острый ум и спокойный тон в голосе. В его выбеленные, слегка растрёпанные от ветра волосы и идеальные, такие же белоснежные, рубашки. В его… просто в него», — сердце вновь трещит по швам, потому что смириться с потерей Намджуна даже спустя тысячу лет невозможно. И видеть пустой кусок серого гранита — тоже, однако, и не видеть нельзя. После собственной смерти, Джин обязательно отыщет его там, на небе, и влепит самую сильную пощёчину за то, что тот предпочёл сдаться и умереть. — Нам нельзя было быть вместе, — тихо продолжает Сокджин. «Полиция не водится с преступниками, так же как и зверь не водится с собственной жертвой. Наши отношения с самого начала были обречены», — как будто бы в этих словах есть ещё хоть какой-нибудь смысл. — Я знаю, ты думаешь, что вы с Чон Бомгю идеально подходите друг другу, но также тебе следует помнить, что он сын убийцы твоего родного отца. И даже если сейчас этот омега кажется безобидным и милым, то через какое-то время гены всё равно возьмут своё, и он станет тем, кем является. — Хватит, — держать себя в руках становилось всё сложнее. Должен, не должен — у каждого здесь своя личная заинтересованность. Никто даже не потрудился спросить, что нужно самому Субину. Да и разве это важно, когда столько жизней было сломано? Только вот Субин всем сердцем не хотел сломать и свою, из-за глупой вражды почти двадцатилетней давности. Почему никто из этих умников не додумался положить всему этому конец и, наконец, зажить без груза прошлого? Что плохого в том, чтобы простить человека и двигаться вперёд? «Действительно, Субин, что в этом плохого? Если это правильно, то почему же ты сам не можешь простить Бомгю за его выбор и принять его? Значит, это не так просто». Да, это совсем не просто, но и не невозможно. — Просто так получилось. — Субин поворачивается в сторону нахмуренного омеги. — Мой отец Мин Юнги, а я Мин Субин. Всю свою жизнь я поступал так, как мне говорили, а теперь в меня стреляли. Достаточно. Почему Бомгю должен отвечать за то, что когда-то сделал его отец? А я? Почему я должен мстить тому, кого даже не знаю из-за того, кто умер ещё до моего рождения? Нашей вины в этом нет, так почему мы должны расплачиваться по счетам за чьи-то ошибки? Это только ваша война. — Я боюсь за тебя, Субини, — голос Сокджина слегка дрожит. Он с трудом сдерживает слёзы и выдыхает. — Боюсь, потому что знаю, что никто из них не остановится. — Значит, мне придётся их остановить. — Качает головой альфа. — Намджун говорил то же самое. — Решительно опровергает Джин. — А потом его застрелили. Субин немного резко отворачивается и замолкает. А потом его застрелили.இஇஇ
«Если бы его убили, тебе бы стало легче?» — чёртов вопрос застревает в голове окончательно и бесповоротно. Бомгю тянет руку к глазам, уже через секунду вспоминая, что нельзя — размажет всю так старательно наложенную косметику, осекается, провожает бесцветным взглядом почти что однотонные серые здания. В машине стоит напряжённая вязкая тишина: Юн молча держит руль, и изредка поглядывает в сторону окаменевшего омеги, его ладони, как обычно, скрыты за кожаными перчатками, а чёрный классический костюм привычно застёгнут и выглажен. «Он всё равно скоро умрёт», — слова брата дьявольски острым ножом врываются в ещё не остывший после недавнего скандала мозг. «Не пройдёт и пару лет, как его грохнут из-за собственной тупости, а я помогу, потому что это мой город и мой трон». Чон Тэ не лжёт, он, и правда, поможет. Уже помог. Ведь Бомгю более чем уверен, что это нападение случилось именно по наводке старшего брата. «Я и тебя закопаю, если встанешь у меня на пути, братик». И отца, и папу, и всех, кто просто попадёт под горячую руку. И даже эта жалкая попытка Чонгука забрать хоть крупицу власти увенчалась грандиозным провалом. Бомгю пришлось подписать все бумаги и отступить, отказываясь от акций и всех претензий. Тэхён потом лишь хмыкнул и соблазнительно улыбнулся, сказав, что если Бомгю действительно хочет долю, то пусть учится отсасывать — пригодится. Эта стало последней каплей. — Жди в машине. Я скоро вернусь. — Уверенно говорит омега, выходя из Мерса. Юн плотно сжимает губы, слегка обернувшись и нахмурившись. Мальчишка. Когда же он наконец повзрослеет и поймёт, что передвигаться в одиночку для него небезопасно, хотя бы потому, что он звезда. Только сказать тут нечего — приказ есть приказ. Поэтому Юн сразу же отворачивается и глушит машину. В огромной больнице легко заблудиться, но Бомгю сопровождают и показывают, где находится палата Мин Субина, возле которой он тормозит на какие-то душераздирающие мгновения, слабо улыбнувшись медбрату, и заходит. Всем нутром ждёт от своего жениха болезненно каверзных слов, готовится защищаться и вновь злиться, несмело подходит ближе и останавливается напротив. Болезненный и усталый вид альфы оценивает и кулаки с трудом разжимает. Субин, к удивлению Бомгю, молчит. То ли не знает, что сказать, то ли не хочет. От этого вовсе не становится легче или спокойнее. Наоборот, лучше бы он сказал что-нибудь отвратительное, что-нибудь такое, отчего у омеги кровь к вискам от ярости прилила, чтобы Бомгю наброситься на него захотелось. Дерьмо, да что угодно. Просто пусть снова с головы до ног обольёт его ледяным равнодушием и презрением. Так, чтобы Чон покинул его палату с душащими невыплаканными за всю жизнь слезами, которые бы он опять скрыл за солнцезащитными очками. И плевать, что за окном дождь. — Я рад, что всё обошлось, потому что… Потому что, что? Субин мажет по омеге странным и внимательным взглядом и кивает. «Потому что ты моя единственная надежда». Теперь Бомгю это понимает. Теперь он готов выдержать даже нелюбовь своего будущего альфы, ведь она не кажется ему такой уж и жуткой по сравнению с любовью старшего брата. Ему страшно, но он не привык показывать свои страхи. Поэтому он здесь и сейчас, стоит и смотрит в глаза бывшему другу, который всё так же убийственно молчит, но уже через минуту произносит: — Ты из-за брата уехал в Рим? — Что? — из лёгких одним ударом выбивают весь воздух. Бомгю бледнеет, пытаясь придумать куда спрятать глаза, куда самому исчезнуть, чтобы не ощущать чужой липкий взгляд. Субин вчитывается в и без того красноречивые эмоции всегда непробиваемого омеги и с жуткой ненавистью к самому себе понимает, что он прав. Он прав. Бомгю никогда не выбирал танцы и другую жизнь, он просто сбежал. Не смог выдержать правды, не справился со старшим братом и ушёл в сторону. И Субину ничего не сказал, потому что тот бы его и не понял. — Если ты сейчас снова скажешь неправду, я пойму. — Обещает альфа, заметив противоречивое беспокойство на красивом взволнованном лице. Бомгю поднимает свой тяжёлый взгляд и усмехается. — Что ж, ты застал меня врасплох. Поздравляю. — С лёгким раздражением и даже укором говорит. Это самое ненавистное для Бомгю чувство, когда кто-то узнаёт его секреты. Он с этим так просто справляться не умеет и вряд ли научится. Всему виной детская травма, когда старший брат с наивной безжалостностью обрушил на него горькую правду. После этого Бомгю твёрдо был уверен, что никто его больше не примет и не полюбит, поэтому всегда молчал. — Как ты только об этом узнал? — И это всё, что ты скажешь? — в тон ему отвечает-спрашивает Субин. Замолкает. Злится. Глубоко дышит и зачем-то добавляет: — Я знаю, что ты не родной сын Чонам. Бомгю вздрагивает и с беззащитной мольбой всматривается в чужие глаза, лихорадочно думает, что вот она, та самая боль, которую он так желал. Звучал ли голос Субина язвительно? Нет. Может быть, он был весь соткан из высокомерия и того самого тихого презрения? Нет. Тогда, что в нём было не так? Что ранит настолько сильно? Сильнее всех самых гнусных чувств? Жалость. — И что теперь? Расторгнешь помолвку, раз я недостаточно достоин твоего святого образа? — Бомгю со змеиной грацией щурится и чуть ли зубы не показывает, чтобы Субин не догадался, насколько это его задело. Потому что жалость чаще всего порождает агрессию. После такого даже мысли о последней надежде становятся бесцветно ненужными и больше не внушают того былого покоя. — Я ненавидел тебя, Бомгю. — Всё ещё о чём-то думая, говорит Субин. — Ещё вчера я тебя ненавидел, потому что, несмотря на то, что ты оставил меня и забыл, всё равно цепляешь. Я гнал от себя эти чувства как мог. Но сегодня я кое-что понял. Я понял тебя, Бомгю. «Понял, каким мудаком я, должно быть, выгляжу». — Сколько лет тебе было, когда ты узнал правду? — из коридора доносятся громкие звуки, но Субин старательно их игнорирует и всё своё внимание концентрирует только на одном человеке. — Десять. — Тихо говорит Бомгю, уже догадываясь, к чему был этот вопрос. Десять. С какой же болью столкнулся этот десятилетний ребёнок, оставшись в полном одиночестве? — И именно после этого ты уехал. — Субину хочется зажмуриться и закричать, только ничего из этого он позволить себе не может. — А Тэхён? — морщится. — Когда он узнал об этом? «Вот оно, что», — усмехается Бомгю. Субин решил сложить очень опасные пазлы и только у их владельца разрешения спросить забыл. Наверное, думает, что это весело, но вот ни черта. — Тэхён первый обо всём узнал — подслушал разговор родителей. Потом рассказал мне. — Главное, чтобы голос не дрогнул. Выходит весьма спокойно и равнодушно. Так, как будто Бомгю уже совершенно плевать. — А ещё позже он решил, что раз ты не его родной брат, то можно распускать руки? — несдержанно шипит Субин. Ещё бы, столько простора, карт-бланш: красивый и уникальный омега под боком, даже больше — никак не связанный кровными узами и биологическим родством (хоть официально они и братья) красивый и уникальный омега. Зачем искать шлюх на стороне, если можно трахать младшего брата? Запугать и трахать, чтобы у того и мыслей не возникло кому-то пожаловаться. Ублюдок. — Ты думаешь, что я сплю с ним? — догадывается Бомгю и усмехается. Как же низко он выглядит в глазах других людей? И, наверное, стоило бы оскорбиться, если бы не было так плевать. — Не об этом тебе следует сейчас волноваться. Бомгю слегка посмеивается, поправляет полоску широкого шёлкового чокера и делает внушительную паузу, разглядывая чужой интерес на тёмной блестящей радужке. От былой враждебности Субина не осталось и следа, чему омега неописуемо рад, только слишком увлекаться этим чувством не стоит, ведь можно не заметить и погрязнуть. Они и так разливают керосин возле костра. — Кажется, у моего брата новый фаворит. — Бомгю пожимает плечами и точно так же, как и Чон Тэ дёргает левой бровью. — И имя у него такое красивое: Мин Ёнджун. «А я ведь просил Ёнджуна держаться подальше от этого альфы», — со свистом выдыхает Субин и подавляет вырывающийся из груди рык. Но этот ребёнок всегда всё делает по-своему.இஇஇ
От мальчика пахло розами. Тонкий и не раскрывшийся до конца аромат дразнил мягкими солнечными нотками и заставлял Тэхёна водить кончиком носа по чужой шее. Белая мягкая кожа слегка просвечивала россыпь синих вен, от вида которых у Тэ горело в паху так, что он с трудом сдерживался, чтобы не вгрызаться в горло и не ломать тонкие запястья. Ёнджун много и громко смеялся. Тэхёну иногда казалось, что перед ним беззаботное и лучащееся чистым светом дитя рая. Не ангел, нет, но и не демон. Скорее, их сын, вобравший в себя ангельски-прекрасную внешность и задорный, дерзкий нрав. Ёнджун много и по-хамски спорил, демонстрируя не только пухлые малиновые губы, но и шустрый, ранящий прямо в грудную клетку язычок. Тэхён просто обожал ставить под сомнение все выводы далеко не глупого ребёнка, а после медленно, но верно закладывать во впечатлительную голову подростка свои иногда не очень хорошие мысли. Ёнджун много и иногда безбашенно экспериментировал: ведя холодной бусинкой в языке по жадным губам Тэхёна, крася волосы в излишне яркий синий цвет и подводя глаза снизу красным, точно таким же, как и его тонкая рубашка. От всех поступков Ёнджуна кружилась голова и пропадал дар речи. Только у этого всего было одно невесомое и одновременно тяжкое «но»: — Через неделю мне исполнится шестнадцать. Хорошо, что напомнил. Тэхён почти незаметно хмурится и переводит свой, даже в какой-то степени раздражённый взгляд, в сторону. Шестнадцать. Этот омега ещё слишком мал, чтобы играть с ним в такие игры. Ведь, что с него взять? Он ребёнок. И пусть Ёнджун хоть всю шею обвесит своими тяжёлыми цепями, красивое лицо разукрасит и тело своё на всеобщее обозрение откроет, он всё равно будет ребёнком. Его аромат пока что ещё слаб и только формируется. Нежная роза и необычная магнолия пробиваются из-под бархатной кожи, отчего Тэхён совершенно не понимает, почему его младшего брата зовут цветком, ведь не пахнет от него цветами, а вот от Ёнджуна пахнет. Вот кто здесь истинный маленький хрупкий цветок, который, к несчастью, сорвут слишком рано. Тэхён сорвёт. — Переживаешь за брата? — такой вопрос подростку не подходит. Потому что с подвохом. Ёнджун это чувствует и пожимает плечами. Какая, мол, разница? Субин без пяти минут директор и глава клана, и он слишком умён, чтобы за него стоило переживать. Куда интереснее поговорить про них самих, потому что вот где действительно всё непонятно и как-то нерешительно. И зачем они сейчас сидят в квартире Тэхёна на этом чёртовом последнем этаже с видом в далёкое и молчаливое небо? И взгляд у Тэ какой-то неприятный и чужой. Кажется, даже, как будто стал темнее и острее. Ёнджуну всё это не нравится; мальчик немного нервно озирается и тушуется, разглядывая своеобразную копию лица главы самого жестокого клана в их стране — Чон Чонгука, и молчит. От следующего вопроса он вздрагивает. — Ты боишься меня? — Нет, с чего ты взял? — молниеносно выпаливает и тут же чуть ли не бьёт себя по лбу. — То есть, у меня нет причин тебя бояться. Тэхён смеётся. Снимает доставший за всё это время слишком постный пиджак и расстёгивает верхние пуговицы рубашки, пристально глядя на омегу. Глупый, глупый ребёнок. На этой планете только у троих людей есть иммунитет на все выходки Чон Тэхёна: отца, папы и у любимого младшего братика. Остальные не выдерживают. Остальные боятся. И это нормально, учитывая, что именно этого Тэхён всю свою жизнь и добивался. — Тогда, почему ты так скован? — Ёнджуну и смотреть на альфу не нужно, чтобы быть уверенным, что его левая бровь сейчас деловито изогнута. — Не подходишь, молчишь. — Я всю жизнь на твоих коленях сидеть не собираюсь. — Привычная грубость возвращается постепенно. Омега даже взгляд с пола переводит, как будто доказывая Тэхёну, что он сейчас серьёзен. Тэ слегка усмехается, откинувшись на спинку дивана и по-хозяйски расставив ноги. Ох, кажется, любимым ароматом братика запахло — независимость и недоступность. Альфа в своё время с ума сходил от него. — А я всю жизнь тебя на своих коленях терпеть и не буду. — Что не слово, то унижение. Тэхён, должно быть, этому учился. От таких слов у Джуна руки трясутся и в голове пусто от обиды. Зато внутри слишком одушевлённого сердца ярость возрождается. Терпеть? Зачем же его Высочество тогда с ним сосётся по клубам и машинам, раз он его, такого жалкого, терпит? Сука, бесит. Действительно бесит и слишком задевает. Только если Ёнджун это покажет, то карты будут так глупо открыты. Не дождётся. Не в этот раз. — Ну, разумеется. Куда же мне до «Итальянского цветка». Сказанная в сердцах фраза попадает прямо в цель, но Тэхён никак себя не выдаёт, лишь плотнее сжимает губы. А омега тем временем с трудом сдерживается, чтобы не разрыдаться и не перевернуть в этом идеальном порядке всё вверх дном. «Вы же все так его обожаете, просто боготворите. Каждый альфа на этой планете готов грудью под танк броситься, чтобы завоевать симпатию гениального танцора. Даже Субин, которому всегда на всех плевать, с радостью согласился на помолвку, хотя говорил, что вообще не собирается жениться». Сильнее обиды может быть только зависть, а она давно начала уже нашептывать Ёнджуну всякие глупости. Мальчик со скрытой злобой стал смотреть на лёгкого белокурого ангела, в синих глазах которого стоял вечный холод, тогда как в шоколадном взгляде Джуна кипела страшная ярость. Почему он не может быть таким же? Почему у Чон Бомгю нельзя отнять внимание и слепое поклонение, а Ёнджун был и будет для всех всего лишь младшим братом Мин Субина? Он ведь не просит у кого-то свыше так же блистать на сцене, нет. Ему просто нужно уважение и любовь только одного человека из множества миллиардов. Ему просто нужен Чон Тэхён. Один, вместо всех. И, признаться, Ёнджун уже начал на что-то надеяться, только, чем больше омега узнаёт про Тэхёна, тем больше понимает, что проигрывает. В первую очередь, себе. И это терзает. И что с этим делать? — А говорил, что не влюбишься, — Тэхён откровенно усмехается и с интересом разглядывает непроизвольно честные эмоции на лице Ёнджуна, потому что, чёрт возьми, они потрясающие. Сначала мальчик замер, как будто его окатили холодной водой, потом глаза его забегали, тёмные брови небрежно заломились, во взгляде просочилась бегущая тревога и растерянность. — Твои эмоции бесценны, и именно благодаря им ты мне и нравишься. Неожиданно. Тэхён сам от себя такого не ожидал. Просто ему вдруг захотелось это сказать и он сказал. Ёнджун ещё больше теряется, сжимая тонкими пальчиками обивку кожаного чёрного дивана. Странное какое-то признание. К тому же, разве не Тэхён говорил, что терпеть не может, когда человек показывает все свои мысли с помощью лица? А теперь ему уже нравится. Его постоянные перемены утомляют, но не оставляют равнодушными. — Я тебя не люблю, — всё-таки находится Ёнджун. Говорит и тут же задумывается. Что, вообще, значит любить? Папа часто рассказывал, что по-настоящему любил только раз, но ему хватило, чтобы остаться потом на всю жизнь несчастным. Отец никогда про такое не говорил. Субин почему-то просто ненавидел это слово и всегда пожимал плечами, думая о чём-то своём. Самому Ёнджуну альфы нравились, но так, как Чон Тэхён, ни один. Даже мыслей о других не было. С самого детства, каждый божий день, омега думал о Тэхёне, всегда следил за всеми его аккаунтами, много читал, чтобы альфе потом не было стыдно за свою пару, пытался выглядеть старше и опытнее, но даже в собственном разуме всё равно оставался ребёнком. Даже сейчас, смотря в тёмные глаза напротив, Ёнджун постоянно задавал сам себе так сильно наболевший вопрос: «Готов ли я не играть роль взрослого, а быть им?». — Да и, разве, тебе до этого есть дело? — Иди сюда, цветочек, кое-что расскажу, — в мягком тоне Тэхёна слышалось что-то такое, с чем невозможно спорить. И не приказ, и не просьба, просто то, что нужно исполнить. Бездушная команда роботу. Тэхён будто бы ласков, но выбора не даёт. Эта его черта когда-то и привлекла Ёнджуна. Они ведь идеальная пара, по сути. Короли, чистокровные наследники двух самых влиятельных кланов в стране, элита элиты. Не правильно ли, что они должны быть вместе и держать статус семей? В собственной голове омега уже всё расписал: в шестнадцать будет помолвка, в двадцать они поженятся, а через пару лет у них появятся маленькие альфа и омежка, которые будут очень похожи на Тэхёна. Такое соблазнительное будущее. И только об одном Ёнджун так наивно забыл: В сказки не стоит верить, по сказкам нужно учиться. — Умница, — альфа сразу же тычется носом в шею, когда подросток, подумав, опускается ему на колени. Пытается ещё сильнее принюхаться и понять, когда же у его мальчика наконец наступит течка. Пока никакого намёка, вообще ничего, и это вызывает лёгкую тревогу. Ёнджуну вот-вот стукнет шестнадцать, и Тэхён прекрасно помнит, как чувствовал её приближение у Бомгю ещё задолго до того. И, если он не ошибается, то где-то за три месяца. Этот инстинкт сложно объяснить, просто Тэхён откуда-то знал, и, как потом сказал папа, омеги сами чувствуют течку и примерно знают, когда она начнётся. А с Ёнджуном что? Может быть, конечно, всему своё время, только внутри сводило от беспокойства и это категорически не нравилось Тэхёну. У него чертовски тонкий нюх, внутренний альфа никогда не ошибается, но сейчас даже он ничего не может разобрать. Интерес Тэхёна автоматически усиливается. — А теперь очень внимательно слушай и запоминай. — Мягкая кожа с силой зажимается между алых губ. — Никогда, я повторю, никогда ничего не говори мне про Бомгю. — Тэхён отстраняется и требовательно осматривает чужие тонкие ключицы. — Далее. Ты думаешь, что меня не волнуют твои чувства, но я почему-то до сих пор не трахнул тебя на этом самом диване, просто потому что мне плевать на тебя. Ты думаешь, что не любишь меня, но почему же ты тогда везде следишь за мной и знаешь про меня даже то, что я сам о себе давно уже забыл? И, наконец, ты думаешь, что можешь со мной играть, выставляя фотки с другими альфами и игнорируя мои сообщения, но ещё одна такая выходка, и я покажу тебе, что происходит с людьми, которые меня злят. Они умирают и, нет, не биологически, а морально. Кто-то из-за потери близкого человека, кто-то из-за потери самого себя, но их всех объединяет лютая ненависть и живой страх перед тем, с чем они не могут справиться. Потому что, как правило, продолжать борьбу после страшного потрясения может далеко не каждый. И чтобы кинуться в воду с акулами, одной смелости не хватит, необходимо ещё и спятить. Бесспорно, за свою жизнь Тэхён видел много действительно смелых людей, но все они практически сразу ему уступали, потому что знали, что не одержат победу, а безумцы до последнего ни во что не верят. Тэхён их обожал. Ведь хочешь плюнуть в лицо президенту — плюй смело, тебе ничего не будет — ты сумасшедший. Хочешь застрелить не понравившегося тебе человека прям на улице, хоть всю обойму в него спусти, и максимум, что тебе будет, это психушка. — С тобой всю жизнь возились, но я жалеть тебя не стану. — Тэхён, пусть неосознанно, но всё равно нежно касается подбородка и жадно рассматривает розоватые, как летнее небо ночью, губы. «Хочешь показать мне свою смелость — так давай. А я покажу тебе свою жестокость. Каждый получит то, что он так желает». Слабый и неуверенный протест тонет в напористом горьком поцелуе.இஇஇ
«Чон Хосок. Дата рождения. Дата смерти. Родители. Многомиллиардное имущество, основатель крупного бренда аксессуаров JHC, через три года выкупил почти даром EL Company, объединив компании. В браке не состоял. Дети: один незаконнорожденный сын. Альфа, появился на свет от американского актёра, проживающего в Японии. Умер ещё ребёнком в возрасте трёх лет, в результате несчастного случая». Субин в который раз ещё внимательнее перечитывает незамысловатый текст и снова хмурится. У Бомгю был ещё один брат?