Насилие меняет людей. Физическое или моральное, неважно. Ведь мы не знаем как поведём себя, когда близкий или посторонний человек замахнёт на нас руку, мы не знаем как справиться с издевательством и травлей. Всё, что у нас остаётся — это шрам, который нихрена не исчезает.
Тэхёну страшно. Впервые в жизни. Перед ним стоит заметно побледневший Бомгю и слишком быстро качает головой. Одними губами странно действующее «нет» шепчет. И от этого страшно, от этого ужасно, отвратительно, мерзко, погано так, что невозможно сосредоточиться, невозможно разобраться с бешеным потоком едких мыслей. Они, мысли, текут уже не по венам вместе с кровью, а прямо в широко распахнутые глаза напротив. Бомгю грудью чуть ли не бросается на Тэхёна, чтобы не пустить его дальше порога, и этим он не только спасает пятнадцатилетнего подростка от тех ощущений, которых ему ещё не время испытать, но и загораживает самого Тэхёна от тех действий, которых ему не следует совершать, от беды. — Съеби нахуй, — пронзающее острое и ледяное шипение заставляет Бомгю дрожать. Чёрные зрачки брата сейчас настолько расширены, что может показаться, что по дороге он уже чем-то закинулся, только, сдаётся Бомгю, эта дрянь вовсе не круглые таблеточки под язык, дело в эфемерном тончайшем запахе терпкой магнолии. Тэхён делает ещё пару шагов и чуть ли не скалится. Ну конечно, он и забыл, что его любимый братик - воплощение чёртовой добродетели. Он вообще про него забыл. Точнее забывает, когда рядом Мин Ёнджун, только реагирует всегда напряжённо и грубо на любое упоминание о младшем брате. — Когда у Вас начались эти «странные» чувства к брату? — Не знаю. Наверное, с детства. Меня обижало, что Бомгю не хотел со мной играть, потом он нашёл новых друзей, и я испугался, что он исчезнет. Этот омега, вообще, никогда не делал то, что ему говорили и меня это раздражало. — Только после того, как ты сам отсюда съебёшься, — в тон Тэхёну цедит Бомгю и до побеления сжимает губы. Альфа злится. Это видно по тяжёлому взгляду, вскипающему откуда-то из глубины, по заострившимся чертам лица, по полураскрытым губам, по осторожному наклону головы. Очень злится. Ведь там, в божественно пахнущей комнате, находится тот, кому он нужен. Его омега. Но кто же тогда сейчас стоит перед ним? — Когда я узнал, что он мне неродной брат, то я разозлился. Потому что не хотел отпускать, но вместо этого сделал всё, чтобы Бомгю исчез. — Почему? — Осознание того, что этот красивый омежка мне вовсе не брат, доставляло странное удовольствие. Тэхён сжимает кулаки. Ибо, что это, блять, такое? Почему этому омеге всё неймётся, почему он всегда такой неприступный и словно чужой? Не это ли и послужило зарождению такой опасной и забирающей все тёплые эмоции ненависти, которая постепенно начала перетекать во что-то ещё более неправильное и неудержимое? Тэхён смотрел на Бомгю, Тэхён восхищался им и каждый раз до кости резался об трескучий мороз в чужих равнодушных глазах. Нашла коса на камень. Убийства, запугивание, ненависть, отрицание, вязкая топь внутри груди — пять неутолимых спутников за спиной Тэхёна, которые помогали ему изгонять из души всё светлое, всё хорошее. — Потом мне стало казаться, что я что-то чувствую к Бомгю, но ему было плевать. И это меня задело. Я хотел его уничтожить, сделать его жизнь невыносимой, потому что эта нелюбовь со стороны близкого человека вызывала неконтролируемую агрессию. Тэхён задумчиво хмурит брови, когда лёгкая ладонь Бомгю касается его плеча. Раньше он мечтал и желал прикосновений омеги, а теперь они вызывают лишь скорбь и непривычное сожаление. Потому что… Перед ним стоит его младший брат. Брат, который искренне любил Тэхёна ровно до того чёртова дня, когда Тэ узнал правду, к которой не был готов. Брат, которого невозможно было с кем-то делить. Брат, который исчез и не стал бороться за прежние тёплые и нежные отношения. Тэхён ведь, если честно, где-то там, под слоем похороненных трупов былых чувств, его любит. Но он весь в отца - не умеет это выражать, как обычный нормальный человек. И те страшные слова о том, что Бомгю ему чужой по крови, перевернули хрупкое и только формирующееся мировоззрение ребёнка, нанесли психологический удар. Сколько раз уже Тэхён жалел об этом, сколько раз он разбивал костяшки об стену, потому что скучал и мечтал просто обнять Бомгю, как обычно посмотреть с ним мультики, как в детстве посмеяться и поговорить о всяком ненужном хламе, но, сука, вместо этого, всё, что делал Тэхён, это заставлял себя ненавидеть. Ещё и этот Мин Субин, который всегда был лучше, добрее, правильнее. Когда они были ещё совсем подростками, ведь именно из-за него Тэхён стал приставать к Бомгю, хотел показать Субину, что этот омега принадлежит только ему, и не важно, как брат или как парень. Ошибка за ошибкой. И вызванная страхом потери одержимость. — Почему? Почему ты всегда ведёшь себя так? Будто… — Тэхён запинается и скидывает чужую руку с плеча. — Будто… — Глаза беспорядочно бегают по коридору. Будто что? Все нужные слова разбегаются по белым стенам огромного дома-дворца. Бомгю по слегка растрёпанным ветром тёмным волосам взглядом мажет, внимательно вглядывается и улавливает каждую проскочившую вскользь эмоцию, напряжённо пытаясь понять о чём говорит Тэхён. — Будто тебе до всего есть дело, но это не так. Ты фальшивка, Бомгю. Ты ёбанная фальшивка. Дверной проём уже за спиной. Тэхён вдыхает витающий в воздухе запах и словно собственные вены на живую выдирает. Испытывал ли он то же самое, когда у Бомгю была течка? Да, но с большой разницей: брату он хотел сделать больно, очень хотел, поэтому казалось порой, что он сходит с ума, а Ёнджуна хочется пожалеть, обнять, защитить. Вот в чём разница этих чувств: ненависти и любви. И их действительно легко перепутать. (Любить и оттого ненавидеть, и ненавидеть из-за того, что слишком любишь). — Ты сам меня таким сделал. — В горле болезненно застревают все года тяжёлого и с трудом выносимого молчания, невысказанности, страха и обиды. Бомгю с силой ударяет кулаками по груди Тэхёна, встаёт почти впритык, непрошенные слёзы сдерживает. — Это всё из-за тебя. И то, что я сбежал в Рим, и то, что снова и снова обрекаю себя на безопасное одиночество, и то, что не могу ничего чувствовать. — Бомгю останавливается и усмехается. — А хочешь, мы сейчас переспим? Хочешь? — Тэхён хмурит идеальные брови. — Нет, не хочешь. Вся эта ситуация - чёртова игра в мафию. Все точно также тыкают куда попало, пытаясь доказать, что вон тот, именно он, убийца, а истинный злодей вместе со всеми выслушивает какие-то несуразные, жалкие оправдания. Так вот, Тэхён почувствовал себя сейчас именно этим злодеем, обманщиком, притворщиком, которому просто повезло, но очень скоро все карты будут раскрыты. Он бы и рад ничего не говорить, но, блять, один из игроков уже всё понял. И именно этот игрок, в лице Бомгю, стоит и с обидой на него смотрит. Доигрались. — Из… — не получается. Тэхён выдыхает и перехватывает за запястья бьющие его руки, до синяков сжимает. — Я ни за что в жизни не отпущу Бомгю, но и мучить его сил больше нет. — Тогда Вы должны извиниться. — А есть другие варианты? Фуфловые советы психолога и сам он фуфловый. Хотя в одном он прав: Тэхён должен быть грубым с кем угодно, кроме Бомгю, но Тэ слишком мудак, чтобы так просто это принять и измениться. Да и разве получится? Получится ли по-другому выразить собственные чувства? Не через приставания, выливание желчи, низкие поступки? Блять, да это уже просто невозможно, ибо люди так запросто не меняются. Для такого нужно, как минимум, пару лет. Особенно, для таких, как Тэхён — аморальных. (Ведь повреждённые линии между правильным и неправильным, нормальным и ненормальным, плохим и хорошим, по щелчку пальцев не восстановятся, сознание Тэхёна не оправится уже после такого количества вымещенной на него и им жестокости. Это, своего рода, профессиональная деформация). — Ты готов трахнуться со мной вместо него, прикрываясь, якобы, благим рвением? — шипит прямо в лицо Тэхён и буквально встряхивает потерявшегося на какие-то мгновения Бомгю. Все его касания причиняют одну лишь только боль и это нисколько не прекрасно, как пишут во всяких романтических произведениях, в которых описываются безобразные, но до дрожи в коленях соблазнительные чувства. Это просто боль, не нужно её идеализировать. Она либо есть, либо её нет. И никакого многоточия. — Тогда я тебя разочарую: я не ценю благотворительность, ведь, в большинстве случаев, это не что иное, как проявление лжи и лицемерия. Мне противно. (И снова Тэхён наступает на эти грабли. Он хочет рассказать Бомгю, что он для Тэхёна важен, но вместо этого, будто окольцовывает тонкую шею леской и давит. Быть может, им стоит начать своё общение с директа, хотя они даже там друг друга достанут). Наверное, в жизни абсолютно каждого есть такой человек. Тебе кажется, что хуже уже не будет, но он постоянно доказывает, что даже Марианская впадина ничего не знает о глубине. Тэхён как раз был одним из таких людей. Только Бомгю на сказанные братом слова как-то странно усмехается, зная, что всё равно будет стоять на своём. И пусть у омеги хоть вены на руках полопаются от напряжения, пусть собственные хрупкие, словно фарфоровые, кости в порошок сотрутся, а кожа с глухим звуком надорвётся, неважно. Даже если у Тэхёна действительно есть чувства к Мин Ёнджуну, он не уступит и не отойдёт. (А ведь Бомгю прекрасно видит, как альфа постоянно бросает забитый взгляд в сторону лестницы, как жадно вдыхает носом воздух, как глаза его мечутся, а язык ежеминутно проходится по зубам). Даже если так. Пусть сначала докажет, что Ёнджун для него не просто течная, легкодоступная омега, а нечто ценное. — А ведь у тебя почти получилось извиниться, так нахуй ты рот открыл? — аккуратная бровь ползёт вверх. Бомгю на пару секунд замолкает, ощущая внутреннюю сжигающую и стирающую всё доброе бурю, улыбается как сумасшедший, в напряжении щёлкает пальцами. «Хочешь, я сделаю тебе, настолько больно, что жизнь покажется глупой шуткой? Я тоже хочу». Чужие пальцы подрагивают. — Хотя, знаешь… — издевательская заминка и ещё одна такая же усмешка. — Я тебя всё равно не прощу. Никогда. — Шепот. — Сдохнешь с чувством вины. «Твоя улыбка, будто с распродажи, а слова, как текстовыделитель, окрашивают малозначительный текст в ядовито-жёлтый цвет». Реальность пошатнулась. В прямом смысле этого слова. Бомгю успевает схватиться за вспыхнувшую щеку и сгладить другой ладошкой слишком быстрое падение. Из глаз сами по себе брызнули слёзы, нежная кожа на ладони противно защипала. Тёмные глаза Тэхёна до краёв наполняются ещё большей агрессией и этой самой болью. Бомгю вытирает рукавом белой рубашки выступившую кровь, вкус которой ещё секунду назад слизал с губ кончиком языка. Прикусил щеку. Но только ли? Блестящие глаза впиваются в такой же, но уже немного растерянный взгляд, побледневшие губы растягиваются в издевательской, презрительной улыбке. Сука. Эта яркая кровь на белых сухих губах и синие, словно кукольные глаза. Вот только куклы так не смотрят и не улыбаются. Тэхён срывается на рык и, сам от себя не ожидая, подлетает к брату. (Наверное, в следующий раз он обязательно извинится, но сегодня Тэ просто продолжит рушить всё дальше). Бомгю зажмуривается и успевает закрыть лицо руками, когда огромные кроссовки от Диор выбивают воздух где-то под рёбрами. Он не кричит и не просит остановиться, не зовёт на помощь и не ждёт, что ему помогут. Единственная мысль, что до тошноты невыносимо мелькает в сознании, это «танцы». Он не сможет участвовать в международном турнире, а значит, так жестоко проебёт этот порядком доставший титул лидера, который держит уже как пять лет, и пока не может от него отказаться. Бомгю уже полгода репетирует специальный танец, в то время как любимый брат за одну минуту пустил все его отчаянные усилия по канализации. Забавно. Да просто весело. Солёные слёзы катятся прямо в приоткрытые губы, Бомгю ими давится. Замирает, больше не чувствуя ударов, приподнимает голову и с трудом сдерживает крик. Мин Субин сразу кулаки сжимает, как только влетает в открытую дверь, хватает за чёрный свитшот Тэхёна и с размаху бьёт в челюсть. Сердце Бомгю болезненно сжимается, когда брат возвращает удар в ответ. А ведь, когда его размазали по паркету, омега ничего не почувствовал.இஇஇ
Бомгю всегда был, словно пустым. И это не красивое словцо, это жуткая реальность. Он забаррикадировал в себе все возможные чувства с целью полного их аннулирования. И, как оказалось, добиться подобного состояния довольно легко. Намного тяжелее из него выйти. Потому что, не ощущая негатив, ты не ощущаешь и радость. Элементарная формула взаимоисключения. Всё началось ещё с детства. И нет, не с того чёртова момента, когда старший брат «обрадовал» роковой новостью, всё началось гораздо раньше — с танцев. Точнее, с того момента, как ребёнок стал уделять им слишком много времени, ненавидя себя за неудавшийся элемент или выпад. Тогда Бомгю ещё не мог справиться с недовольством собой и его разрывало. Все были лучше, усерднее, опытнее, а у него ничего не получалось. Естественно, его хвалили и поддерживали, восхищались им, и Бомгю понимал, что они искренни, но никакое слово не способно было как-то повлиять на ненависть и странное презрение к самому себе. Потом почти окончательно добил Тэхён. Хотя сейчас, исходя из своего опыта, Бомгю, наоборот, хотел бы поблагодарить его, ведь иначе ребёнок никогда бы не решился и не пошёл по этому острому лезвию, об которое изрезался так, что шрамов не пересчитать. Давление. Блять, хуже давления нет, и не будет. Люди искусства часто страдают из-за этого обычного слова, даже если на первый взгляд кажется, что им просто плевать на всё это дерьмо. В конце концов, сколько великих личностей совершали самоубийство из-за того, что чьё-то резко-негативное высказывание засело прямо в душу. Бомгю понял, что это значит, когда сорвал первое место на своих первых крупных соревнованиях. На следующий день он уже не мог просто выйти и прогуляться до магазина, не мог взять выходной и отдохнуть от изнуряющих тренировок, не мог съесть что-то лишнее, но безумно вкусное, не мог нормально общаться с друзьями. И именно тогда и стала завершать своё формирование больше не казавшаяся сладкой бесчувственность. Потому что так было легче. Такие чувства, если это вообще можно так назвать, в принципе не появляются сами по себе. И это ни депрессия, ни желание выделиться за счёт своего похуизма, не поиск жалости к себе обиженному, не дань моде, это просто всепоглощающая пустота и всплеск непередаваемых эмоций в одну промелькнувшую мимо секунду. Ты словно горишь, танцуя, но после этого приходит полное опустошение и странного вида фрустрация. (И если ад существует, то для Бомгю он начинается ровно с того момента, как заканчивается музыка). «Плачь и танцуй одновременно», — высветившаяся из почти перегоревших лампочек обманчиво-прекрасная фраза на входе. И осуждающее «да полюби ты уже кого-нибудь» тренера, ведь иначе «ты не сможешь саморазвиваться и понять то, что пытаешься изобразить». Пытаешься изобразить. Но разве любовь, ненависть, пустота, обида, злость, страх — это то, что нужно изображать? Если это действительно так, и всё, что требуется от Бомгю, это сыграть какую-то дешёвую роль, то пусть все, кто так говорят, нажмут на сонную артерию. «Итальянский цветок» полюбился людям не за то, что он улыбается на камеру, а за то, что он улыбается во время танца. Бомгю не лжёт своим фанатам, не пытается казаться тем, кем он не является, не рассказывает о своей жизни. Если и говорит, то только через движения в танце, через взгляд и раскрытые, поднятые вверх ладони. И только. Всё остальное за кадром, всё остальное в молчании, но только не для одного человека. — Идиот. Субин всё ещё шипит из-за разбитой нижней губы и немного расфокусировано моргает. Напряжённо теребит торчащие петельки оторванных пуговиц с больничной рубашки и часто озирается по сторонам. Ему неловко. Ещё бы, ведь список его заслуг сегодня очень богатый: завалился в чужой дом, избил сына хозяина этого дома, сбежал из больницы, даже не потрудившись переодеться, (у них с Ёнджуном это семейное, и Бомгю бы нисколько не удивился, если бы сейчас их папа — господин Мин, приехал за своими детьми в махровом домашнем халате). Что ещё? Ещё как раз вернувшийся домой отец, от взгляда которого стало панически страшно всем присутствующим и участвующим в этом конфликте. Он и распорядился, чтобы Ёнджуна отвезли домой. Наверное, именно ярко выраженный запах магнолии его и остановил, не дал кого-нибудь прибить, хотя видно было, что ему очень хотелось. — А ты всех, кто за тебя заступается, так называешь? — в голосе Субина неприкрытый сарказм и непонятно откуда взявшаяся веселость. Он с сожалением смотрит на всё ещё белые сухие губы Бомгю, на выжженные осветлителем волосы, и вспоминает того румяного и любопытного ребёнка, который в один из солнечных дней так жестоко исчез из его жизни, а вместо него появился равнодушный и бледный юноша с этими пепельными волосами и умершим внутренним миром. — Нет, только идиотов, — Бомгю кидает недовольный взгляд в сторону удобно устроившегося в кресле Субина и старается не пялиться на открытые, выпирающие ключицы альфы. Вид, конечно, что надо, но есть риск быть обнаруженным и прослыть бестактным. Субин хмыкает, мол, спасибо просто огромное за такое развёрнутое и, самое главное, обоснованное объяснение своих слов. Где-то на стене громко тикают часы, напоминая, что альфа продолжает терять бесценные секунды, а ведь для него это непозволительная роскошь. И так уже столько лет сквозь пальцы просыпал, пора с этим завязывать. — Хочешь сказать, что я просто должен был стоять и смотреть, как этот мудак тебя избивает? — кулаки сами по себе сжимаются. Засохшие ранки на костяшках лопаются, но ещё сильнее лопается что-то внутри. Потому что, чёрт возьми, сколько лет это уже продолжается? Горькая вина вновь накрывает веки. Субин ведь сам поступил, как мудак, потешая своё самолюбие и выдуманную обиду. Неудивительно, что теперь Бомгю ему не доверяет и неохотно впускает в свою жизнь. — О нет, что ты, нужно было устроить драку и перевернуть всё с ног на голову, — несдержанно фыркает Бомгю и качает головой. К чему скрывать, омега оценил этот поступок Субина, более того, он с трудом стёр с лица глупую мечтательную улыбку, но это совсем не значит, что такое поведение стоит поощрять. Амфиболично: Бомгю приятно, что Субин за него заступился, но совсем неприятно смотреть на синяки и ссадины, на разбитые полные губы. Их хочется поцеловать. Просто податься вперёд и чмокнуть. Без пошлости и вульгарности, немного по-детски и по-чистому искренне. И Бомгю давно бы так сделал, если бы не страх увидеть разочарованный взгляд и заломанные в раздражении брови. — В любом случае, спасибо. — Бомгю тяжело выдыхает, как ненормальный, думая, что зелёнка, наверное, отвратительная на вкус. — Чёрт, ты не должен был махать кулаками, Субин. — За него волнуешься? — заползающие между рёбер противные чувства никогда не спрашивают разрешения на вторжение в сердце. Им не нужна ни виза, ни допуск. Они, как террористы, машут винтовками перед носом и скидывают на землю резную гранату. Взрыв, и грязные ошмётки закидывают все «перестань говорить глупости» и «не перестану». Потому что внутренних демонов невозможно заткнуть. «За тебя, дурачок, я волнуюсь. За тебя», — мысленно не соглашается Бомгю, но вслух ничего не произносит, предпочитая, не открываться. Ведь оправдываться перед кем-либо никогда не было и не будет в его правилах. Это молчание смущает Субина, заставляя во все глаза уставиться на омегу. В нём что-то скрыто. Что-то покрыто плотной, тяжёлой тканью. Хочется дотронуться до щеки и прочесть через это прикосновение о чём он сейчас думает. Бомгю сложно выдержать этот выпытывающий взгляд. Ещё волнительней осознавать, что Субин, кажется, начинает уже обо всём догадываться. Альфа о чём-то печально усмехается, на пару секунд отведя глаза в сторону, и вновь облизывает разбитую нижнюю губу. (Блядство, этим должен заниматься Бомгю, а не он). — Ты асексуал? — неожиданно спрашивает Субин. Бомгю чуть воздухом не давится. То есть, из всех возможных вариантов, Мин Субин выбрал самое последнее, что могло прийти в голову. Что ж, признаться, Бомгю его недооценил. — Если я правильно думаю, то тебе не нравится Тэхён, но разве это возможно? — Субин говорит и тут же добавляет: — Ой, ну… я всего лишь хочу сказать, что Чон всем нравится. Абсолютно. Все омеги этого города готовы продать душу, чтобы тот хоть на секунду на них взглянул. Даже мой несмышлёный младший брат. А тебе будто всё равно. — Голос неуверенно срывается. Субин резко перестаёт теребить петельки рубашки, морщится. — К тому же, вы никогда не были братьями, хоть и официально это так. «А ещё говоришь, что ты не идиот», — почти смеётся Бомгю. — Предпочитаю называться грейсексуалом, — спокойно сообщает. — Ты поэтому волосы в серый красишь? Бомгю замирает на секунду, а потом срывается на громкий хохот. Субин хмурится и пытается понять, что же тут смешного. Похоже, он не догоняет главный смысл этого слова и сморозил так, чисто случайно. Но альфа в чём-то прав: Бомгю никогда ни к кому не испытывал этого самого желания, никогда не было такого, что по пояснице шёл сладки, волнительный ток и колени дрожали. Никогда. Ровно до того самого момента, как, вернувшись в Корею, Бомгю не встретил в коридоре школы равнодушного и хамоватого Мин Субина. После, ничего такого вновь не было. И снова встреча, снова сбитое дыхание от одного только, будто отсутствующего взгляда. Бомгю старался не думать об этом, но когда он признался Каю, что его вставляет только из-за одного единственного человека, тот лишь посмеялся и похлопал его по плечу со словами: «Зато СПИДом не заболеешь». (С Каем вообще невозможно было серьёзно разговаривать). — Интересные у тебя … — Субин задумывается. — Выводы. Сегодня он обязательно прочешет весь интернет с одним из самых странных в мире запросов в поисковике. А пока Субин будет догонять, что Бомгю ребусами сказал, что ему нравится только один человек, омега подумает, как, наконец, признаться, какой именно. Резко хлопает дверь, отчего и Субин, и Бомгю вздрагивают и с широко распахнутыми глазами смотрят в сторону господина Чона, инстинктивно и неосознанно отодвинувшись друг от друга. — Субину пора, — строгий взгляд медово-жёлтых глаз цепко и неприятно изучают неопрятный внешний вид альфы. Бомгю это не нравится. Почему папа так смотрит? Что это ещё за великосветская холодная улыбка, когда Субин молчаливо кланяется старшему омеге и выходит? Он сжимает края рукавов, кинув взгляд вниз. Разводы ярко-красной крови заставляют вновь вернуться к реальности и к не совсем прекрасному завтра, в котором он, скрывая жуткие синяки, будет танцевать и плакать от сковывающей тело боли.இஇஇ
— Пап, я совершил ужасный поступок. Тэхён прикрывает глаза и ложится головой на колени омеги. Шмыгает носом и льнёт к лёгким пальцам, успокаивающе перебирающим тёмные гладкие локоны. Так было заведено ещё с детства, и только последние несколько лет альфа уже не позволял папе ничего такого. — Я не знаю, что со мной. Не знаю, что на меня нашло. Не знаю, что мне делать дальше. — Тэхён всё шепчет и шепчет, чувствуя себя маленьким сопливым мальчишкой. И похер. Вообще всё равно. Мысли о том, что вместо извинения, он снова сорвался, солью сыплются на рану воспоминаний. И на этот раз, Тэхён не просто сорвался, он разнёс остатки хоть каких-то нормальных отношений с Бомгю, точнее, шанс на эти нормальные отношения. Да и одно дело - стрелять по вооружённому ублюдку, у которого точно такие же планы, а совсем другое - поднять руку на слабого омегу. Ещё и Ёнджуна до смерти напугал. И напугал бы ещё больше, если бы всё-таки добрался до комнаты. Хотя омега сам бы бросился в его руки, потому что хотел этого не меньше. Именно поэтому Тэхён, после всего, теперь не спешит с выводами, о том, что чувствует к подростку, но и не отрицает, что Ёнджун ему нравится. Наверное, Тэ подкупила его искренняя симпатия, так бывает. Он точно также издевался над омегой, играл с его чувствами, пользовался им, а Джун тем временем тоже вёл свою игру, пробиваясь всё дальше под рёбра. Но что им делать дальше? Если он будет с Ёнджуном, то что тогда делать с Бомгю? И что делать, если и того, и другого отпустить невозможно? — Ты когда-нибудь ненавидел себя? Когда-нибудь сомневался? Чувствовал, что поступаешь неправильно? — вкусная порция вопросов, после которой всё равно чувствуешь себя странно голодным. Кто объяснит, кто поможет? А никто, потому что это жизнь только Тэхёна. И пора бы уже собраться и определиться. — Ты вылитый Чонгук. — Это всё, что слышит Тэ. Наверное, в этих словах и находятся все ответы на вопросы, только в теории, на практике же ничерта не понятно. — Но это нисколько тебя не оправдывает. Твой поступок действительно отвратителен. И всё же, главная сила заключается не в избежании падения, а в возможности подняться после него. Так заканчивай ныть и поднимайся уже, наконец. Тэхён молча слушает. Не спорит, ничего не доказывает. Лишь уходит глубоко в свои мысли. Потому что там, в закоулках подсознания, он уже знает, как поступит. — Тебе в любом случае придётся сделать выбор. Резко очнувшись, Тэхён поднимает голову и пару секунд смотрит в строгие глаза папы. Потом отворачивается и встаёт, кинув напоследок небрежное: — Все говорят, что нужно сделать этот чёртов выбор, но никто не говорит, что делать, если он окажется неправильным.இஇஇ
Течка проходила на редкость отвратительно. Ёнджун старался держаться: рыдал в подушку, вопил, как ненормальный, чтобы все вышли, пытался не дышать и почти задыхался каждый раз. Всё не то, всё не так. Чужие запахи вызывали лишь рвоту, организм отторгал их. «Идиосинкразия», — будто зачитал приговор врач, но на деле это значило обыкновенное неприятие и носило больше психологический характер. «Я не могу вылечить то, чего нет. Ёнджун сам убедил себя в том, что ему станет легче только от одного единственного человека». — Сокджин от этих слов чуть чувств не лишился. Юнги же сразу велел полностью продезинфицировать комнату и как можно реже беспокоить подростка. Так Ёнджун и встретил своё шестнадцатилетние. Бесконечно переключая каналы на висящей напротив кровати плазмы, съев кусочек любимого шоколадного торта, после которого снова вырвало, по десятому кругу перелистывая сохранённые на телефон фотографии Тэхёна, от которых становилось хоть немного, но легче. У него вообще это превратилось в традицию. Вместо зарядки утром и вместо «спокойной ночи» вечером. Сколько у него уже этих фотографий? Пару сотен, а может и больше. Если бы кто-то случайно залез в его телефон, то решил бы, что Ёнджун давно уже свихнулся. Да он и в самом деле, наверное, свихнулся. Ещё ему до красноты стыдно, ведь омега запирается в ванной и скулит, дотрагиваясь до себя, перед глазами воспроизводя шкодливую, ироничную улыбку Чон Тэхёна. То же самое помогает не сдохнуть от слёз и удушья в кровати, под уже мокрым от пота одеялом. Ёнджуну жарко. Внутренние органы плавятся, жаропонижающее откровенно халтурит. Джун ночами напролёт повторяет одно единственное имя во сне, часами объясняет себе, что сейчас им с Тэхёном нельзя видеться. Заверяет, что просто нужно немного потерпеть и подождать, что скоро всё пройдёт и наладиться. На четвёртый день, и правда, становится легче. Больше нет такой реакции на чужие запахи, подавленного состояния и эмоциональной нестабильности. Очень хочется есть. Весы укоризненно показывают минус три килограмма. Для и так прозрачного Ёнджуна это ощутимо и нежелательно. Он без остановки поглощает приготовленные папой сэндвичи и с набитым ртом запивает всё любимым апельсиновым соком. Даже позволяет сделать укладку приехавшему к нему парикмахеру. Как обычно, шутит с ним, улыбается своему отражению и лишь на секунду отвлекается на пришедшее эсэмэс. Чон Тэхён: «Я не тот альфа, который сделает тебя счастливым, поэтому прекрати мне звонить, я всё равно не отвечу». Только начавший появляться румянец резко отливает от щёк. Ёнджун знал, что так будет. Тэхён ведь сразу сказал ему, чтобы Джун ни на что не надеялся. Сначала заставлял делать отвратительные вещи, а потом сам оберегал от них. Говорил, что плевать ему на Ёнджуна и везде следил за омегой глазами. И всё же… Ёнджун знал, что так будет. Не доверял, чувствовал. Только надежда, как говорится, умирает последней. Лежащий в тридцати сантиметрах от него утюжок для выпрямления волос так и манит. Хочется взять и прижечь пальцы, чтобы, когда он вновь увидит Чон Тэхёна, посмотреть на оставшиеся шрамы и вспомнить, что произошло с Ёнджуном после прикосновения к чужому сердцу. Бояться больше нечего. «Чтобы любить его, Чон Тэ нужно подождать ещё лет двадцать пять, обзавестись почётной лысиной и безвкусной рубашкой, с трудом скрывающей огромный живот», — Ёнджун быстро набирает текст и добавляет внизу видео, скинутое ему Чон Бомгю. Перечитывает, выдыхает. Твитнуть. Ну, что, Ан Кристофер, ты всё также безупречен? Пусть его падение разберут на ретвиты, так и не догадавшись, что за этим твитом спрятана жуткая боль. Ёнджун блокирует телефон, кинувшись в сторону туалета. Омегу снова рвёт. Только на этот раз собственной глупостью.இஇஇ
Бомгю не его омега. И, чёрт возьми, Тэхён прекрасно это знал. Им не суждено любить друг друга ни в этой, ни в следующих жизнях. У Бомгю ведь по отношению к нему полное равнодушие, а у Тэхёна одна лишь злость. Это не любовь и уже даже не одержимость. Это мазохизм, острое желание над собой издеваться и мучить себя, впитывая чужие «пожалуйста, оставь меня в покое» и «когда ты уже остановишься?». Это насилие в самой ужасной форме. Над собой и окружающими. Только… Бомгю очень сильный омега. И прямо сейчас он стоит и целуется с ёбанным Мин Субином. Аккуратно так, неспешно, мягко. Пушистые ресницы подрагивают, губы ещё пока что с опаской скользят по жадно вбирающим их губам Субина, руки альфы оглаживают плечи Бомгю, почти дрожат. Тэхён тоже начинает дрожать. Дверь, которую, наверное, нужно было всё-таки открыть, не скрипит (сколько ещё раз на подобные двери придётся напороться). Тяжёлый букет из роз падает на пол, но ни альфа, ни омега от поцелуя не отвлекаются. Тэхён опускает взгляд и почти смеётся от накатившего сумасшествия. (Потому что именно так сейчас выглядит Мин Ёнджун. Милый, переломанный мальчик с цветочным ароматом. Потому что Тэхён сам растоптал того, кто его любит, ради того, кому на него наплевать). Дверь также бесшумно закрывается, наткнувшись на валяющиеся на пороге цветы. Всё закономерно, на самом деле. Своим поступком Тэхён лично толкнул Бомгю в объятия другого. После не успел извиниться, выбрав для этого день соревнований. Но ведь он хотел. Правда, хотел. Даже специально не стал подходить к брату до выступления, чтобы не сбить настрой, ведь заметно бледный Бомгю и так еле на ногах держался, специально открывая миру все свои синяки и раны. Он использовал их для своего нового образа. «Я просто хочу сказать, что я тоже человек. И этим необычным гримом я всего лишь пытаюсь донести, что искусство — это жертва. Чаще всего, истинные творцы - глубоко несчастные люди, о боли которых жестоко умалчивается. Картины созданы для утешения, литература для размышления, а танцы для чувств. Так давайте все вместе почувствуем хоть крупицу того, что ощущают эти люди». Грим. Бомгю просто взял и спрятал то, о чём никто не должен был догадаться, на самом видном месте. Тэхён тяжело выдыхает и, будто в тумане, идёт куда-то по коридору подальше от гримёрки брата, без остановки думая лишь об одном: если искусство, и правда, жертва, то желание быть с «человеком искусства» — тоже. И свою жертву он уже принёс. Проебал и хрупкого Ёнджуна, и сильного Бомгю. Пусть тату-мастер разделит с ним это чувство.