Ты можешь быть созданным для одного человека, но любить совсем другого.
Бомгю скребёт наманикюренным ярко-красным ноготком по гладкой поверхности столешницы и, полностью погрузившись в свои мысли, вспоминает позавчерашний поцелуй с Субином в гримёрке. Было приятно. Мягкие губы скользили нежно, ненапористо, с трепетом. «Будто он целовал памятник», — зудит что-то непонятное и противоречивое в вечно сомневающемся сердце. Вчера они не виделись. Альфа проторчал весь день в офисе с отцом, решая какие-то свои проблемы, про которые он, как обычно, рассказывать отказался. Бомгю лишь вздохнул и сбросил вызов, замалчивая застрявшее в горле «так отношения не строят». Возможно, Субину просто нужно время, может, он не привык с кем-то обсуждать свою жизнь и, вообще, болтать в пустую. Бомгю хочет так думать, и он будет так думать. Другого варианта быть не должно. Уже тёплый крепкий кофе с молоком странно не кажется противным, наоборот, Бомгю даже этого не замечает. Просто тянет мелкими глотками горьковатую жидкость и накручивает на палец упавшую на лоб светлую прядь, изредка поглядывает на циферблат настенных часов и продолжает раз-другой, поставив небольшую чашечку, точить ногти об стол. Ахуенно весёлое занятие. Позвонить Субину? Ну да, и вновь наткнуться на недовольное «У тебя что-то серьёзное?». Будь Бомгю немного помладше, то он обязательно бы устроил целый скандал, но сейчас омега прекрасно понимает, что Субин не просто «соседский мальчишка с цветами», а наследник одной из ведущих корпораций и действительно занят, но от этого совсем нелегче. Тяжёлый вздох вырывается наружу. Бомгю поджимает губы и нетерпеливо стучит по белому фарфору чашки. — Победу празднуешь? Омега вздрагивает, пролив пару коричневых капель, поднимает некогда задумчивые глаза на заметно усмехнувшегося брата, внутренне отчего-то напрягаясь. Тэхён выглядит откровенно уставшим: взъерошенные тёмные волосы, синяки под горящими недобрым блеском глазами, расстёгнутая на целых четыре пуговицы помятая белая рубашка, открывающая крепкую шею и ключицы. Он подходит ближе, громко стукает стаканом, а Бомгю неосознанно морщится, потому что терпко-сладкий запах Ан Кристофера с примесью перегара и никотина сразу же бьет по обонянию. Громко льётся вода из прозрачного графина. Не менее громкие, жадные глотки и опять этот резкий стук об стол. Боже, зачем так делать? Но Тэхён, будто не замечал всех украдкой брошенных взглядов, методично опустошая стакан за стаканом. И с каких пор Бомгю для него пустое место? — А ты? — стоит прокашляться, чтобы голос не звучал, как из склепа, но Бомгю так и замирает на месте, когда Тэхён, слегка посмеиваясь, достаёт из холодильника уже открытую бутылку виски и уверенно льёт в тот же стакан сразу на три пальца и бесцеремонно усаживается напротив омеги. — А мультики будут? — гадко усмехается альфа, кивнув в сторону нетронутого небольшого кусочка тирамису. Намёк на то, что Бомгю, как ребёнок, сидит и «отмечает» свою победу, которую буквально зубами, слезами и кровью вырвал у других участников. Слишком хочется ответить какую-нибудь неприличную колкость, но лучше не стоит. По Тэхёну сейчас видно, что именно этого он и ждёт, именно на это и рассчитывает. Наверное, Ан хреново сосёт или не достаточно хорошо даёт, раз брат уж больно недовольный. — Это ты тогда принёс те цветы? — Тэхён на секунду призадумывается прищурившись. Пододвигает к себе десерт и берётся за ложечку. Ест, запивая виски, отчего Бомгю широко открывает тёмные, без линз, глаза. С губ почти срывается обеспокоенное «с тобой всё в порядке?», только ответ и так ясен без всяких там вопросов. Тирамису с обжигающим горло алкоголем. Бомгю, честно, такое впервые видит, и повторять этот чудо-рецепт никогда не осмелится. Вопрос остаётся без ответа. В принципе, как и добрая половина остальных. — Я не люблю розы. Зато ты их просто обожаешь, не так ли? — такой прозрачный намёк на отношения Тэхёна и Ёнджуна, которые, судя по всем аккаунтам Мина, искромётно прогорели, хотя младший явно с ума сходит. Бомгю непонятно, что произошло, и почему Тэхён отказался от омеги, даже не разведя его на секс, но альфа упорно молчал, почти допив виски. — Я встречаюсь с Субином. — А вот это уже сказано специально. Раз Тэхёну действительно плевать, то он так же промолчит. Бомгю со страхом сжимается, уловив в чужом взгляде закрутившуюся темнеющую спираль, не выдерживает, опускает глаза. Всё-таки Тэхён избил его однажды, может сорваться и повторить. Но прежде, чем Бомгю успел окончательно запаниковать, затянувшееся молчание неожиданно раскалывается. — Я выпью за вашу неудачу, — Тэхён поднимает почти пустой стакан и допивает всё одним крупным глотком. Небрежно отбрасывает ложку, развалившись на стуле. Его зрачки пульсируют, вены на руках заметно выступили. Бомгю всё это видит, ощущает, насколько альфа сейчас зол, но почему-то пытается это скрыть. «Он знал об этом», — догадывается омега. Тогда понятно, почему те несчастные розы валялись в самом пороге. И именно поэтому он не переворачивает сейчас стол и не орёт отборным матом — перебесился. Да, перебесился, но не принял. — А до этого за что пил? — ещё один вопрос без ответа. Тэхён о чём-то постоянно молчит, прожигает горящим взглядом шею омеги, будто выискивая там чужие следы и борется с желанием стащить с Бомгю чёрную футболку, чтобы лично всё проверить, ведь не дай Бог Мин Субин прикоснулся к его младшему братику. Тогда он точно плюнет на то, что Ёнджун хороший человек и выебет его так, чтобы на подростке живого места не осталось. Тэхён и оставил-то его лишь потому, что Джун действительно его любит. Ну, ещё немного потому, что они истинные. Да, звучит по-ублюдски, но Тэхён сделал свой выбор: не того, кто был создан специально для него, а того, кого создал сам. По крупицам, с самого детства он менял доброго младшего братика. Только, что с этого вышло? Тэхён отказался от теплоты и любви Ёнджуна ради того, чтобы Бомгю вновь от него отвернулся. — Теперь мне похуй, ясно? Встречайся и ебись с кем хочешь. — Тэхён говорит и сам чувствует ложь в голосе, но остановиться уже не может и не хочет. — Ты ведь этого добивался? Тогда ещё раз поздравляю. — Усмехается. Впитывает в себя чужое удивление и растерянность. «Поздравляю», — эхом звучит в голове, и Тэхён дёргает бровью. — А насчёт наших отношений с Ёнджуном, то ты последний, кто должен в это лезть. Хотел помочь? Не пизди. Ты ведь изначально почувствовал мою симпатию к малолетке и решил этим воспользоваться. Хотел избавиться от меня таким образом? Бомгю скользит глазами по чужим открытым рукам, стараясь не реагировать на провокацию, и замечает новую татуировку чуть выше запястья. Тэхён прослеживает за его взглядом и сразу же складывает руки на груди, чтобы брат не успел прочесть какую-то короткую фразу. Хмурится. Не нужно было закатывать рукава. Ещё не время. Бомгю интересно, но он этого, как обычно, не показывает. — В общем, неважно. — Заключает Тэхён. Уже ведь нет смысла заниматься анализом всех действий и мыслей. Альфа определился со стороной, малыш Мин безрезультатно пытается утопить его с помощью соц. сетей, Бомгю уже начинает подпускать Субина ближе, чем кого-либо, и это ещё раз доказывает то, что пора сменить тактику и играть по-другому. И всё это из-за неопределённости самого Тэхёна. Всё потому, что он захотел разбить сердце младшему брату Мин Субина, и у него это получилось. Ещё получилось ввести в заблуждение собственное сердце, ощутить чувства к другому омеге, осознать, что нашёл того самого, кто действительно любит Тэхёна, а потом снова вернуться к истокам — к ненависти и холоду собственного младшего брата. Видимо, Тэ неисправим. — Если вдруг захочешь нормально отпраздновать свою победу, то ты знаешь мой номер. — Тэхён встаёт и ухмыляется. — А пока тусуйся со своим невъебически классным ухажёром. Лучи костра. «Если ты, конечно, сможешь всё-таки его увидеть. Потому что трудяга Мин будет теперь занят ещё больше. Уж я об этом позабочусь». Бомгю смотрит в след удаляющемуся Тэхёну и сразу же берётся за телефон. В том, что брат что-то задумал сомневаться не приходится.இஇஇ
Три часа спустя, кабинет Чон Чонгука
— Я знаю, что ты сейчас скажешь, Чонгук, — немного равнодушно с порога заявляет Тэхён, вцепившись обезоруживающим взглядом в сидящего за массивным столом альфу. Дверь сзади захлопывается. Омега подходит ближе и вдыхает родной запах. — Того парня, который заказывал ту чёртову картину Вавилонской башни убили. Кто-то снова опередил нас и зачистил все следы. — Юн доложил? — Чонгук хмурится и пододвигает к себе только что сделанный секретарём горячий кофе. Приятный пар клубится над небольшой чашкой. Тэхён кивает и садится напротив, расстёгивая верхние пуговицы чёрной, приталенной рубашки и открывая покоившиеся на ключицах тонкие, серебряные цепочки. — Кто-то слил всю информацию. Снова. — Морщинки на лице Чонгука так и не успевают разгладиться. Этот слив повторяется уже бесчисленное количество раз. Чонгук снял с насиженных мест всех крыс, проверил абсолютно всех своих подчинённых, столько человек уже было безжалостно расстреляно за любое подозрительное поведение, но толку от этого ноль целых хуй десятых. Даже клан Мин был досконально проверен, только там та же картина. Более того, кто-то настолько оборзел, что продолжает присылать каждый понедельник клочок бумаги с одной и той же въевшейся в сознание фразой. Чонгук уже поклялся, что тот, кто творит это, своей кровью испишет все листы и будет продолжать пока вены полностью не опустошатся. — Ничего не понимаю. — Шепчет Тэхён. О том, что люди Чонов выехали за свидетелем, знали всего от силы пару человек: Юн, Чонгук, сам Тэхён и ребята, которым было приказано доставить парня. — Сейчас ясно только одно. — Чонгук задумчиво отпивает из чашки, вздыхает и продолжает. — Тот парень, Чон Минхо, последние три года вёл затворнический образ жизни, слишком хорошо прятался, скрывался, хорошо скрывался. Так, что мои люди не могли его найти. Он надолго нигде не задерживался, шифровался, будто боялся чего-то. Будто знал, что за ним придут. — Ещё пару глотков. Чонгук протирает тыльной стороной ладони немного взмокший лоб и смотрит в сторону приоткрытого окна. Почему здесь тогда так жарко? — И за ним пришли. Мы не успели всего на пять минут. Труп ещё не успел остыть. Тэхён даже не морщится. За столько лет вообще привыкаешь к смерти, особенно, если слишком рано с ней познакомился. Единственное, к чему очень сложно привыкнуть — это к ожиданию. Чонгук ведь когда-то обещал ему, что принесёт голову Чон Хосока, но вместо этого принёс страх и вечное ожидание. Всё-таки Хосок не шутил, когда заявил, что за спиной Тэхёна всегда теперь будет стоять смерть, такими вещами вообще не шутят. Омега складывает руки на груди и мысленно возвращается к Чонгуку, который тоже расстёгивает маленькие пуговицы и освобождает горло, тяжело дышит и как-то непривычно часто-часто моргает. — Так или иначе, но мы всё равно… — альфа почти сгибается от тяжёлого сухого кашля, чем до леденящего ступора пугает Тэхёна. — Найдём и… — Омега будто просыпается и вскакивает, быстро обходит стол, ладонью касаясь спины Чонгука. — И… — Дыхание почти срывается. Тэхён громко кричит и не замечает, как смахивает со стола чашку кофе, даже не слышит раздавшегося звона. Липкая паника заставляет дрожать руки, а сердце срываться вместе с новыми хрипами альфы. — Чонгук! — Тэхён нажимает на кнопку и говорит секретарю, чтобы тот срочно вызвал их врача, хватается за чужую рубашку, заставляя ее расстегнуться ещё больше. — Пожалуйста. — Слёзы брызгают прежде, чем Тэхён это замечает. Он знает, что врач уже едет, но всё, что ему сейчас остаётся — это почти бессвязно умолять и плакать. — Пожалуйста. Так не должно быть.இஇஇ
На следующий день. Главный зал офиса JK Entertainment
— Таким образом, в связи со сложившейся ситуацией, я вынужден взять на себя все полномочия главы компании до выздоровления директора Чона. С этого дня все сделки, не заверенные моей подписью, признаются недействительными, документы будут отправлены на пересмотрение. — Тэхён прищуривается и обводит глазами сидящих за круглым столом хмурых мужчин. Ловит растерянный взгляд Мин Субина и тревожный директора Мина, который на данный момент является основным партнёром. Оно и верно, работы у них сейчас появится просто адски много, учитывая, что Тэхён только что без ножа прирезал их давнюю идею — совместный наркотрафик, который должен был протянуться ближе к Юго-востоку, недалеко от Пусана. Чонгук нашёл в этом выгоду, но не успел одобрить. А ведь директор Мин вынашивал эту идею уже почти год, столько времени убил впустую, да и Субин, наверное, тоже помогал. Это его первая крупная сделка в качестве помощника, но, к огромному сожалению, сорвавшаяся. Тэхён легонько улыбается и дёргает бровью. — Это большое испытание для всех нас, это большое испытание и для меня, но мы пройдём его достойно. Иначе… Глаза Тэхёна темнеют. Голос приобретает холод серого, безжизненного бетона. Альфа старается заглянуть в глаза абсолютно всем, и неважно кто это — глава какой-нибудь группировки или обычный, боявшийся всего на свете секретарь. «Никто не уйдёт от ответственности. Никто не избежит наказания», — гласили все его небрежные жесты. И даже позолоченная цепочка на открытой шее альфы, словно обещала всем долгую и мучительную смерть, а уложенные в ровный пробор тёмные волосы открывали тяжёлый, цепляющий за самое нутро взгляд. Тэхён прекрасно знал, что все, кто здесь находятся, откровенно не желают видеть его в кресле главного и потакать восемнадцатилетнему «сопляку». К тому же, все они давно наслышаны о сумасшествии наследника Дома Чон, о его забавах и ещё детских, нелогичных поступках. Что ж, теперь Тэхён, наконец, скажет всё, что думает. Теперь он больше не эгоистичный ребёнок, умирающий со скуки и убивающий время с помощью шлюх и наркотиков. Потому что теперь он под прицелом ненавистных и ядовитых взглядов, за которыми скрываются мысли о перевороте и смене власти. Потому что как только кто-то даёт слабину — его сжирают живьём. Об этом говорит опыт прошлых лет, этому учит жизнь и именно это является главным стимулом покорить весь мир, чтобы ни у какой собаки не возникало желание подвергнуть сомнению действия дома Чон. Тэхён ухмыляется и договаривает то, что все и так знают и, напрягшись, ждут. — Иначе будет грустно. Это чёртово «грустно» корявым ножом разрезает грудную клетку пополам и открывает неровно бьющиеся сердце за стёршимися в порошок рёбрами. Чего ждать от сына сущего демона Чон Чонгука и чокнутого на всю голову сучоныша Ким-Чон Тэхёна? Навряд ли что-то хорошее. Поэтому страшно. Ещё страшнее за будущее, ведь если директор Чон не очнётся и не встанет на ноги, то вся привычная и устоявшаяся жизнь стремительно рухнет. И это коснётся абсолютно каждого. Новый лидер доберётся до всех, подвергнет сомнению все их слова и представления, морально уничтожит, потому что Чон Тэхён — известный полемист, а полемистов, как правило, называют адвокатами дьявола. — Также, если я узнаю, что кто-то из вас, сидящих в этом зале, как-то причастен к отравлению директора Чона, то советую, придя домой, сразу застрелиться. — Тэхён демонстративно смотрит в сторону Минов, отчего Субин до хруста сжимает кулаки, но молчит. Это негласное обвинение, которое все, конечно же, замечают, и унижение одновременно. По залу проносится взволнованный шепот, от которого бурлит кровь и дрожат руки. Светлый и уютный зал наполняется тёмными пятнами жгучей злости, от которой у Субина рябит в глазах. Он боковым зрением отмечает поразительное спокойствие отца и в тысячный раз поражается такому самоконтролю. — Господин Чон, — Юнги даже не морщится, когда это произносит и вообще выглядит так, как будто ничего не произошло. — А что насчёт проверенных, но частично заверенных директором Чоном сделок? Это… — Директор Мин, — Тэхён по-хамски перебивает и откидывается на спинку кресла, слегка покачивается и складывает руки на груди. — Я, по-моему, чётко выразил свою мысль по этому поводу. У вас проблемы со слухом? В таком случае, не пора ли вам уйти с места главы GD GROUP? Юнги выдавливает напряжённую усмешку-улыбку и больше ничего не говорит. Знает, что это пустая угроза, потому что ни у кого, даже у Чон Чонгука нет прав решать, когда в клане Мин должны произойти изменения, ровным счётом, как и у всех здесь присутствующих нет возможности снять Чон Тэхёна с поста. Ёбанное право наследования, опекун, пятьдесят пять процентов акций и зарегистрированные на имя Тэхёна крупные заводы, где производится добрая половина товара (наркотиков). И единственное, на что им сейчас стоит надеяться, так это то, что пуля, в лице Чон Тэхёна, пройдёт навылет. Невысокий альфа средних лет неуверенно кашляет прежде, чем начинает говорить. Рядом сидящий Ан Кристофер, который всё время тихо сидел и с трудом сдерживал счастливую улыбку, несмотря на такую грустную новость, в упор смотрит на Тэхёна. Ещё бы, все мечты Криса начинают сбываться: его альфа, наконец, стоит у руля, его альфа, наконец, пришёл к нему на ночь и остался, его альфа, наконец, поддержал Кристофера в такой трудный период после скандала с тем зажёванным газетами видео. Просто замечательные дни пошли. Превосходные. И, если честно, Крис единственный, кто здесь всем сердцем не желает скорого возвращения директора Чона, да что уж греха таить, вообще возвращения. — Господин Чон, если Вам интересно, то, по моему мнению, нам следует расширить… — А я не спрашивал Вашего мнения, господин Ан, — Тэхён реагирует моментально, услышав это непозволительно смелое «нам». Неужели Ан думает, что если Тэ пару раз переспал с его жадным до денег сыночком, то они теперь одна семья, и он имеет право высказывать тут своё мнение. Чем он вообще думает. — Мне оно неинтересно. Мужчина сразу сникает и хмурится, спрятав за опущенным взглядом искру вспыхнувшей злости. «Что этот мальчишка себе позволяет?», — мечется раненным зверем уходящая вдаль мысль. Чоны всегда были известны своей грубостью и бескомпромиссностью, только кто им об этом скажет? Все молчат, потому что все хотят жить. У этой империи есть только три главных правила, что вес имеют выше золота: исполняй приказы, не суйся не в своё дело и всегда помни о первом и втором, выбей себе их в подсознании и не оступайся. Всё просто. — Господин Ким, как идут дела на заводе? — Тэхён глазами находит слегка полноватого, грозного мужчину в лице которого, на первый взгляд, ничего не меняется, только Тэхён чувствует. Он не видит, а чувствует лёгкие оттенки любимой паники, которой он теперь вместо завтрака, обеда и ужина питаться будет. Ощущает привкус ещё пока что не раскрывшегося до конца страха, перекатывает его на языке и улыбается. — Вы перенаправили новую поставку для американцев? Нет? — Альфа не выдерживает и скалится, потому что по напряжённому молчанию Кима и так всё понятно. — Нет? — Злость душит горло. — Печально. Тэхён плотно сжимает губы и борется с желанием взять автомат и спустить всю обойму. Наверное, с этого дня стоит его приобрести или позаимствовать из любимой коллекции отца. Потому что раз его здесь не уважают и не считаются с его мнением, придётся сначала воспользоваться аргументом в виде хорошего оружия, чтобы услышать вопли, но не людей, — приближающейся смерти. Тэхёну она почему-то стала нравиться. И чёрт его знает, почему. — А вы, господин Ву, приготовили ли Вы все бумаги, которые я м-м-м… потребовал? — Новое подавленное молчание, и Тэхён взрывается. — Вы думаете, что я, блять, шучу здесь? Может, мне тогда продолжить шутить и ради смеха кого-нибудь пристрелить? — Глаза Чона неестественно загораются. Он лижет языком губы и счастливо скалится. — Рон. — Один из стоящих сзади людей Чона сразу, будто оживает и выходит вперёд. — У господина Кима отменное чувство юмора. Пошути-ка, он оценит. Субин чувствует, как его щеку резко обдало морозным холодом, а потом капли чего-то вязкого и омерзительно тёплого брызнули прямо на веки, скулы, нахмуренный лоб. Он поворачивает голову в сторону некогда сидящего рядом мужчины и в немом вскрике открывает рот. Дотрагивается до лба и смотрит на дрожащие пальцы. Кровь. И такие же кровавые крылья на светлой стене позади упавшего на стол господина Кима. Боже. Субина передёргивает. Да, он считает себя далеко не слабонервным человеком, но от вида кровавого месива вместо правого глаза его начинает ощутимо тошнить. Левый налился кровью и опустел настолько сильно, что даже живой Субин словно лишился какой-то прежней частички себя. Смерть. Болезненный ком в горле встаёт также неожиданно, как и прозвучал выстрел, от звука которого все люди в зале вмиг стали серьёзными и сосредоточенными. Субин подолгу выискивал в хмурых мужчинах хоть какое-то сочувствие убитому Киму, но находил там лишь жалость и осевшую на дне картину размазанной крови. Что ж, оказывается жалость и сочувствие действительно очень разные чувства. Тэхён с какой-то безумной любовью оглядывает труп своего человека и хмыкает. Больше не так больно. Ким стал жертвой, но не своей глупости, нет. Он стал первой ступенью, на которую Чон наступил и к чёрту ёбанную жалость. Все напряжённо молчат, и это бесит ещё сильнее. — Отличная шутка, Рон-ни. — С одобрением кивает Тэхён. — Почему не смеёмся? Кто-то начинает через силу улыбаться, а кто-то даже выдавливает громкие смешки. И только Субин и директор Мин сидят, как каменные и совсем не шелохнутся. Старший из альф с растущим беспокойством размышляет о том, что если Чон Тэхён так спокойно и публично приказал пристрелить человека Чонгука, то дела их очень плохи. Это нарушение правил и это красноречивое предупреждение всем остальным. Субин же просто пытается принять новую реальность, в которой школьный враг стал главным злом и разлил по небу красный цвет. Мин морщится от тошнотворного запаха крови, которого, будто никто не замечает, а может всего-навсего делают вид. Непонятно. — Директор Мин, вам не понравилась шутка? — от голоса Тэхёна веет ледяным космосом. Альфа резко разворачивается в сторону не изменившегося в лице Юнги и стучит пальцами по гладкому столу. Хочется обхватить губами фильтр сигареты и подкурить. Тэхён от неё зависим. — Ваши действия, господин Чон, не нацелены на то, чтобы вызвать смех, — холодным и завидно ровным тоном говорит Юнги, одарив Тэхёна нечитаемым взглядом. Чон вскидывает брови и слегка наклоняет голову вправо. Искра в чёрных глазах вспыхивает моментально. — Я рад, что Вы это понимаете, — кивает альфа. — Мой отец начинал свой путь точно также. — Тэхён вновь откидывается на спинку кресла. — И он добился уважения и могущества не потому что был хорошим человеком и всем утирал сопли. Но сейчас какой-то ублюдок посмел покуситься на его жизнь, а это значит, что он получил недостаточно уважения. Я клянусь, что найду эту мразь и разберу на запчасти, разбросав это гнилое тело по всему городу. — Пальцы Тэ впиваются в тонкие спинки кресла. — А из-за таких, как он, — альфа указывает на остывающий труп, который почему-то не спешат убирать. — Не уважающих фамилию Чон и думающих, что имеют право игнорировать мои приказы, и возникает анархия, возникает смерть, возникает страшное. Чоны не повторяют дважды, и он это знал, но не воспринял всерьёз, потому что не боялся. Теперь ему бояться больше незачем. Каждый должен находиться на своем месте. Люди, не подчиняющиеся лидеру – будут уничтожены. Все, кто осмелятся открыть рот – будут уничтожены. Все, кто мечтают о другой жизни – будут уничтожены. Все, кто сомневаются в компетенции нового лидера – будут уничтожены. Эта система требует жертв, но ведь абсолютно всё их требует: чувства, поступки, решения. Даже слепое желание Тэхёна, наконец, заполучить долгожданную власть жестоко заставило принести в эту жертву нечто более важное и ценное. Выходит, не стоит и думать об этом. Просто удалить. Удалить, как ненужный файл и перезагрузиться. — Именно поэтому с этого дня будут проводиться массовые зачистки, — на этот раз кровожадная улыбка даётся с трудом. Тэхён откидывает все ненужные мысли в сторону, сославшись на юношескую неопытность. Проявлять слабость и пеплом распадаться перед теперь его людьми запрещено категорически. Они хотели услышать, что мразь, отравившая директора Чона, за это ответит, и они это услышали. Хотели крови, так пусть напьются ею сполна. Всё разрешено, всё дозволено. Кроме своего мнения. — Отец слишком расслабился и поверил вам. Но что же сделали вы? Сегодня сдох Ким, а завтра отсюда вынесут в мешке для трупов кого-нибудь другого. И так будет продолжаться, пока я не увижу нужных результатов. Тэхён всё-таки не выдерживает и прикуривается. Горьковатый никотин доставляет такое родное и знакомое удовольствие, что он на пару долгих и одновременно мгновенных секунд прикрывает глаза. Выдыхает. Сидящие и всё ещё заметно хмурые мужчины, молча наблюдают за Чоном, они затаили всю злость и ненависть в самую глубокую нору подсознания и терпеливо ждут приказов. — А теперь поговорим о делах. Юн, доложи обстановку. Высокий альфа в сером классическом костюме встаёт и поправляет уже почти приевшиеся к его образу очки. Новая эпоха уже неотвратимо близко.இஇஇ
Секс с Кристофером был обычным. Без разговоров, прелюдий и чего-то запоминающегося. Словно затянувшееся тучами небо, такое же серое и дождливое. Пустое. Раздражающее. Покинутое. Тэхён чувствовал одно лишь ебучие разложение, смрадное гниение, неудержимо бегущую трещину, наблюдая сквозь полуприкрытые глаза, как раскрасневшиеся губы Криса активно заглатывали его член, а после обильно кончал, не позволяя омеге отстранится, но, блять, такое ощущение, что солоноватой спермой наполнялся не чужой рот, а его, Тэхёна, собственная душа. Алкоголь дарил лишь временное забвение, превращая каждое новое утро в оживший кошмар. Потом начинался тяжёлый, наполненный постоянной работой день, заканчивающийся так же, как и начинался. Всё слилось, срослось, сплелось. Без единого шанса на выход, Тэхён его и не искал. В отравлении отца обвинили личного секретаря Муна, который ждал теперь своей горькой участи, как подобает приговорённым к смертному приговору — со слезами и отрицанием. Глубоко внутри Тэхён ему даже сочувствовал, потому что знал, что этот хрупкий и щуплый бета отчасти говорит правду. Точнее, даже не так — ему не дают её сказать. Тэхён сам не даёт. Дарит лишь новую порцию боли слабому Муну и меланхолично рассматривает налившиеся синяки на белоснежной коже. Словно настоящий космос, который сказочно красив, но смертелен. Хотел ли он этого, когда попросил миловидного бету об одолжении? Чёрт, он не просто хотел, он знал. Знал, что толкает Муна с обрыва. — Как любимый братик? Вижу, он не очень переживает из-за отца, с красавчиком Мином разгуливает. Да и мелкая шлюха, Мин Ёнджун, с Каном мутит. — Кристофер ближе льнёт к чоновской груди, отчего Тэ раздражённо выплывает из собственных, изводяще дублирующихся, мыслей. Где-то в сознании опасно перещёлкивает. Рука альфы оказывается на открытой тонкой шее омеги, глаза наполняются выжигающей кислотой. Крис открывает рот, но ничего кроме сдавленного хрипа из него так и не послышалось. Тэхён нажимает ещё сильнее, вгрызаясь в напуганные глаза напротив. — Даже словом не смей никого из них касаться, сука, — от лопнувшего спокойствия вены на руках заметно вздулись, альфа жадно считывает возникшее недоумение в чужом бегающем взгляде, выжидает пару секунд, так безнаказанно потраченных на скапливающиеся в них слёзы, отстраняется, молчит, даёт со вкусом прочувствовать собственную, уже почти неудержимую, агрессию, больную агрессию, с глубоким следом. Кристофер тяжело кашляет, а после хрипло дышит. Ступнями скользит по шёлку простыни, пытаясь забиться в самый дальний угол большой кровати. Собственная непоколебимая уверенность с воем разбивается о скалы. — Ты, солнце, довольно часто ведёшь себя так, как будто у тебя вторая жизнь в кармане. Но что ты будешь делать, если её вдруг там не окажется? Тэхёна что-то сожрало. Кристофер, хоть и ничерта не разбирается в психологии и в психиатрии, но тяжёлый, местами непроглядный, мрак от альфы чувствует. Обхватывает дрожащие колени руками и ближе к себе их подтягивает. Смотрит сквозь огромные, во всю стену, надёжные стёкла, сейчас не завешанные плотной, кофейного цвета, тканью и с ужасом осознаёт одну истину, которую уже просто невозможно игнорировать — Тэхён его когда-нибудь убьёт. Буквально. Размажет об стену. Приставит звенящее дуло ко лбу и разом лишит и мечты, и надежды. Так король этой жизни, имевших сейчас абсолютно всё, завтра получит иронично бесплатное ничего. Бежать отсюда нужно. Но получится ли? — Директор Чон ведь не поправится, да? — вопрос терзающий, наболевший. Омега, сам не замечая, задаёт его с каким-то непривычным отчаянием. Тэхён это примечает и усмехается. И где же тот былой энтузиазм? Где та искрящаяся радость в глазах? Куда делась та уверенная в себе сука? Он встаёт с кровати, запахнув полы чёрного халата, и подходит к тёмному, обитому кожей креслу. Пахнувший тошнотно сладкой ванилью воздух наполняется горьким привкусом никотина. Зажигалка стукает о небольшой кофейный столик рядом с пепельницей. — Директор Чон повидается со всеми родственниками и обязательно к нам вернётся. Не сомневайся. — Горящая сзади красная подсветка вверху стены придаёт Тэхёну божественный и слишком нечеловеческий вид. Словно сам Бог сидит и медленно выдыхает душащий Кристофера дым, устало рассматривая своё творение. Неяркий свет сейчас скрывает висящую над кроватью картину, где двое влюблённых целуют друг друга сквозь облачённую на их головы белоснежную ткань. Они слепы в своём выборе, загадка друг для друга. Всё, что у них есть — это чувства, эмоции, которые можно передать лишь ощущением близости, но не физической, а духовной. Тэхён им завидует. — Тот бета… он ведь не виноват? — в глазах Криса первыми заморозками мелькает присущая ему хитринка. Он всматривается в задумчивое лицо альфы и сразу же, как марафонец со стажем, начинает соображать, как распорядится с последующей информацией. Ему необходима страховка. Налившиеся, местами красные и фиолетовые синяки на бёдрах и тазобедренных косточках служат тому подтверждением. Рисковать больше нельзя. Лежащая рядом с открытой пачкой сигарет беретта магнитом притягивает к себе внимание. Хотя Тэхён навряд ли выстрелит в своей квартире, не захочет пачкать дорогую мебель. — Именно этот вопрос и будет написан на твоём надгробии, если ты сейчас не заткнёшься. — Сигарета заканчивается как-то быстро. Тэхён делает ещё пару затяжек, одну из которых выдыхает через нос, и тушит. Как же он ненавидит, когда люди начинают лезть не в свои дела. Этого он никогда не понимал, потому что не испытывал никакого интереса к чужой жизни. Ведь, что в ней такого? — И передай это своему отцу. Пусть воздух зря не сотрясает. Это для его же блага. — Он ждёт нашей свадьбы, — Кристофер бросает осторожный, нащупывающий дно взгляд на хмыкнувшего Тэхёна. Красивый и вместе с тем неописуемо тяжёлый интерьер этой большой комнаты, да и квартиры в целом, выполнен в красных и чёрных тонах. Слева от кровати, в метрах пяти, находится высокая барная стойка. Тэхён довольно часто там сидит, наполняя, словно бескрайние, стаканы взрослыми напитками. Кристофер, сколько не смотрит в ту сторону, всё никак не понимает, зачем в этой огромной спальне хранить ещё и алкоголь, выделяя ему, подобно иконе, своё место для поклонения? Хотя у многих вопросов не должно быть ответа. — Свадьбу, говоришь? — Тэхёна эта мысль, будто радует. Он весело усмехается, подойдя к Крису и присев напротив уже немного расслабившегося омеги. Тянет руку к тёплой щеке, пальцами по губам бегает, рассматривает. Но не для того, чтобы насладиться чужой слишком обычной красотой, а для того, чтобы внести в неё сладостные изменения. Вот тогда будет шедевр. Пара ударов, и эти разбитые губы будет сдерживать подкатывающие к горлу спазмы из слёз и молчаливо проглоченной боли. — Знаешь, жизнь — это кладбище. Кладбище несбывшихся надежд и сожалений. — Кристофер подавляет первый вскрик, когда в чёрных глазах он видит торчащие из старых, заброшенных могил обломанные деревянные кресты. Боль на секунду сшибает, и только после становится понятно, что Тэ ничего ещё не сделал. Скоро сделает. — В самом деле. — Альфа резко убирает руку от чужого лица и улыбается. Господин Ан хочет удачно выдать любимого сыночка за богатого альфу? Наверное, ему стоит посочувствовать. — Для его надежд я выделю лучшее место. Крис всё-таки не выдерживает и кричит, как только тяжёлая ладонь до искр перед глазами опаляет правую щеку. Потом другую. Тэхён не скупится, полностью показывает свою любовь, заставляет ощущать её и душой, и телом. Ощущать и мечтать о конце. Ненавидеть. В сотый раз задаваться вопросами: «за что?», «как он попал в мир абьюзера?», «как дожить до утра?». Тэхён почти стонет, вновь прикоснувшись до разбитой нижней губы, размазывает выступившие капельки крови, но пробовать их не спешит. Не сейчас. В глазах напротив ещё недостаточно огненной гиены, недостаточно смирения со своей участью и беззвучного принятия. Они смотрят с борьбой, как у младшего братика, с отчаянностью, как у малыша Мина. Они наполнены жизнью, чем-то человеческим и тёплым. Тэхён это тепло переносить не может. — Сегодня утром были подготовлены бумаги о разрыве сотрудничества… ой, то есть помолвки. — Тэхён вновь закуривает, мельком бросив взгляд в сторону открывшейся панорамы потухающего в ночи города. Возвращается глазами к встрепенувшемуся Кристоферу, которого уже в мыслях окрестил «кормом», и улыбается, добавив: — Завтра я сделаю официальное заявление. Крис первое время даже не моргает. Странно осознавать, что твои рёбра не трещали так даже от ударов. Жутко понимать, что мерцающие на небе звёзды даже не думают потухать, когда ты больше не можешь улыбаться. Только вот это заслуженно. Кристофер сам виноват. Он сам не смог заставить Тэхёна молиться только его имени, а не алкоголю и непонятным картинам. Ан сам себя предложил, как блюдо в дорогом ресторане, в котором нет ничего особенного и цепляющего. Возгордился и ослеп. И сегодня Тэхён стал для него Богом, сбросившим его туда, откуда не возвращаются. — Ты использовал меня. — Воздух вокруг Кристофера ощутимо взрывается. Тэхён лишь гадко ухмыляется и наблюдает. Вот он – процесс уничтожения. Загрузка пошла. Стрелки часов лениво тикают, секунды срываются в бесконечном беге. Дым вязкой густотой прилипает к лицу омеги. — Ты трахался со мной, зная о том, что выкинешь. — Истеричные нотки подкатывают к горлу. Боже, чего он ждал? На что надеялся? Собственная гордость и обида сплетаются воедино, подобно тому незабываемому для Кристофера сексу. — Я терпел. Зачем я терпел столько лет сначала твоё равнодушие, а затем насилие?! Что ж, настал эпилог. А может, и не настал. Падающий на шёлк постельного белья пепел забыто покрывает складки, прячется, и Крису на мгновение кажется, что у них чертовски схожая судьба. Слёзы слишком щиплют глаза, тушь давно размазалась и залегла под глаза тёмными кругами. Как вот этот вот пепел. Жалкие остатки былой ядовитой красоты. — Зачем? — иронию в голосе уже ничем не унять. — Затем, что ты продажная шлюха, и не нужно тут рыдать и делать вид, как будто бы ты меня любишь. — Тэхён пальцами чувствует, как нагрелся фильтр докуренной сигареты. Он мажет потемневшими глазами по обнажённой, вздымающейся шее Криса и толкается языком за щеку, после облизав передние зубы. Почти чистая кожа наводит на страшные мысли. Тэхён им не отказывает. И, сделав последнюю затяжку, тушит сигарету об мягкую шею, почти не слыша чужого крика. Пожелтевший фильтр привлекает всё внимание. Кристофера сгибает пополам. От былого сукина сына остаются лишь изредка всхлипывающие остатки. Тэхён нежно гладит омегу по подбородку, отдаваясь прикосновениям, с лихвой наполненным болью, приподнимает голову и слизывает с чужих губ вновь выступившие капельки крови. Теперь в самый раз. Потому что животный, будто оголённый страх, сковавший радужку немного посветлевших из-за слёз глаз, на вкус подобен ледяному бессмертию. Тому бессмертию, что будет гнить в Крисе даже после того, как сердце глухо остановится. И если Ад существует, то этот вечный страх и там достанет его заплутавшую душу. Чёрт, да даже если за той чертой ничего нет, Тэхён найдёт способ начинить свой «корм» взрывчаткой и каждую секунду взрываться. Хотя вместо взрывчатки могли бы подойти и пули. Тэхён надавливает на жгущий ожог и со стремительно возрастающим равнодушием спрашивает: — Ну что, Ан Кристофер, ты всё ещё хочешь стать моим омегой? Да? Тогда приготовься.இஇஇ
Горячая вода душа заставляла тело Бомгю стремительно расслабляться и выдыхать, слизывая с покрасневших губ хрустальные капельки, а запотевшее зеркало скрывало тёмные круги под глазами и бесконечную усталость. Природный запах граната и манго был почти не перебиваем никакими гелями и духами, поэтому омега использовал обычное детское мыло, от которого кожа слегка пахла чабрецом и была головокружительно мягкой. Нежной. Будто созданной для касаний. Касаний того, кто смог выделить Бомгю всего пару часов за последние несколько дней и ещё один почти невинный поцелуй на прощание. Омега и сам не знал, что с ним случилось в тот момент. Он неожиданно сорвался и стал напирать, но Субин, кажется, не особо это оценил, аккуратно отстранившись и сказав, что так спешить не нужно. Это Бомгю возмутило. Вышла ссора. Потому что обидно. Субин сам разбудил в нём чувства, показал, что значит кого-то желать, а теперь альфа эти чувства тушит, о чём-то постоянно думает и слишком много молчит, изредка говоря только о делах в компании. Изменился. Да Бомгю и сам уже позабыл, кто он есть, беспрестанно проверяя сообщения и ожидая звонка, которого всё не следует, отчего пальцы уже насквозь пропахли сигаретным дымом. Одиночеством. Влажное полотенце мимоходом летит на заправленную кровать. Бомгю накидывает на себя тёплый махровый халат и скрипит дверью на балкон. Ветер обдувает отвергнутые, но всё равно искусанные почти до крови губы, остывающую после горячей воды тонкую шею, совсем не ласково мазнув своей ледяной остротой по ключицам. Щёлкает зажигалка, в огне которой отражается секундная слеза, которую Бомгю поспешно стирает. К чёрту. Теперь курить можно спокойно, не боясь, что появится папа и начнёт читать нотации, хотя эта мысль, как раньше, больше не радует, потому что старший омега сейчас в больнице. Сидит в палате отца, за жизнь которого борются лучшие врачи. Поэтому дома он появляется ещё реже, чем старший брат, в руки которого попала целая империя. И непонятно, что из этого хуже всего. Ещё и Субин так жестоко молчит, бросив тогда напоследок обидное: «Когда, наконец, включишь мозги, позвони». Что ж, Бомгю позвонит. Обязательно. Но не Субину. На этом свете ведь есть ещё один человек, который бросил того, кого, кажется, любил. А может, и не любил. Руки задрожали. Это бессмыслица. Ещё немного самоубийства. Тёмное небо, затянувшееся тучами, с Бомгю соглашается, как будто специально закрывая уже загоревшиеся звёзды. Омега вспоминает недовольный и пренебрежительный взгляд Субина и что-то ощутимо тяжёлое с упоением укладывается на плечи. Что-то, с чем Бомгю уже сроднился и сросся — боль. Любимая боль, без которой жить уже невозможно. Вот она, руки к нему тянет и по холодным мокрым волосам гладит. Бомгю делает от неё шаг назад и задумывается. Тушит сигарету об заполненную пепельницу и ещё какое-то время смотрит на пустующее место, где обычно стоит чёрная итальянка брата. Хуже этих мыслей, что сейчас возникли в измученной голове, ничего быть не может. Но будет. Бомгю в этом уверен.இஇஇ
— Я ждал твоего звонка, — Тэхён одной рукой придерживает входную дверь и пропускает на какие-то секунды застывшего и заметно неуверенного в своих действиях Бомгю, который сначала впивается взглядом в закатанные рукава синей рубашки, а потом переступает чужой порог. Вся квартира пропахла до тошноты сладкой ванилью и кровью. Бомгю чуть ли не давится, ощущая такой непривычно странный коктейль, вздрагивает, когда Тэхён ладонью скользит по правому плечу. Поворачивается и всё никак не может привыкнуть к оседающему на коже вязкому запаху. Он пугает. Вызывает беспокойство и смуту глубоко под рёбрами. — Ждал? — переспрашивает Бомгю и всё ещё осторожно садится на чёрный бархатистый диван, внимательно оглядываясь. Тэхён кивает и, усмехнувшись, отходит. Сегодня он выглядит немного лучше, чем в последний раз, когда они с Бомгю виделись, но общий вид всё равно такой же растрёпанный и небрежный. Хотя, как будто это его портит. Наоборот. Дико сексуально. Узкие тёмные брюки, синяя, сверху слишком вызывающе расстёгнутая рубашка, цепочка на крепкой шее, закатанные рукава, спадающие на лоб некоторые тёмные пряди. Тэхён всегда таким был, а Бомгю всегда будет его братом. — Я знал, что ты захочешь сделать ему больно. — На маленький кофейный столик приземляется увесистая бутылка коньяка. Однако. Бомгю оскорблено хмурит брови и поднимает свои карие, с ноткой зелени, глаза. Да, сегодня «Итальянский цветок», привыкший ранить всех своей ледяной и пронзительной голубизной взгляда, без своего главного оружия. Потому что плевать. Плевать и на тонну косметики, и на дорогие, обтягивающие шмотки, и на заинтересованные взгляды окружающих. Пусть снимают, щёлкают вспышками, на лоскуты кожу его раздирают, на частицы. Что так он несчастен, что по-другому. Поэтому, уже как-то особенно похуй. — Я просто хочу выпить, о чём ты? — брови Бомгю на какие-то секунды ломаются. Тэхён наливает им обоим коньяка на два пальца и откидывается на спинку дивана, сразу же пригубив алкоголь. — И заодно спросить, что за херня происходит? Почему ты отменил помолвку с Аном? — В мире есть столько интересных тем для разговоров, а ты выбрал из всего этого самую неудачную. — Тэхён качает головой и картинно цокает языком, недовольно и как-то даже едко рассматривая серую толстовку брата. Как же скучно и неинтересно. Прятать эту тонкую талию настоящее преступление. Где-то на задворках автоматически возникают мысли про малыша Мина, который всегда радовал Тэхёна откровенными и сексуальными образами, но альфа тут же её запивает, двумя глотками осушив стакан. Потому что малыш Мин опустился до дешёвого траха с сынком министра Кана, что, в принципе, было слишком ожидаемо. Его сучоныш повзрослел, в полной мере ощутил себя омегой и начал скакать от члена к члену, ведь тот единственный, что ему так нужен безжалостно далеко. Ну, он ответит ещё за свою продажную душу, и до него очередь дойдёт. — А ты подумал, что скажет отец, когда очнётся? Ты же за какие-то дни натворил столько, что … Блять… Тэхён почти рычит и стучит стаканом, заставляя Бомгю оборваться и замолчать. — Блядь я вижу перед собой и советую ей прямо сейчас заткнуть, — Тэхён снова себе наливает и дёргает бровью, заметив, что брат даже не коснулся стакана. — Пей. — Тон, не терпящий ослушания и протеста. Бомгю, как во сне, притрагивается к коньяку, морщится, под выжигающим и тяжёлым взглядом брата чуть ли не давится, но в итоге сдаётся, решив, что ему действительно необходимо расслабиться. Раз Субину и правда плевать, где он и с кем находится, то самое время за это выпить, не чокаясь. — Умница, братик. — Тэхён улыбается уголками губ и наливает ещё. — Видишь, если ты не споришь, то всё идёт просто замечательно. Бомгю альфу уже почти не слышит, снова погружаясь в собственные вышибающие весь воздух мысли, где чёртов Мин Субин улыбается и нежно гладит его по щеке. Третий стакан, распитый в молчании, приятно кружит голову, напоминая, что пора останавливаться и ехать домой, в пустую, но любимую комнату. Бомгю снова возвращается в реальность, наконец, обращая внимание на сидящего напротив Тэхёна, который всё это время ни на секунду взгляда от омеги не уводил. Всё сидел и с голодом по лицу тёмным взором бегал, губы облизывал и вдыхал запах граната. У его младшего брата такой тихий и спокойный голос, он, наверное, даже когда стонет, тоже такой же мягкий и почти бесшумный. Всё-таки хороший выбор Тэхён сделал, правильный. Хотя всё на этом свете против: и природа, и люди, и правила. Даже сущность альфы, внутренний волк, признала совсем другого омегу, но сам Тэхён продолжает отчаянно держаться за брата, уже давно признавшись себе, что это худшее безумие. — Мне пора, — Бомгю пытается встать, но приятное, сладкое головокружение бьёт по ногам. Альфа с усмешкой наблюдает за этой попыткой сбитого с толку брата, им же, Тэхёном, сбитого и бесшумно посмеивается. В кармане штанов лежит специальная маленькая бутылочка, открывающая путь в любое сердце, даже самое закрытое и замурованное за сотнями бетонных стен. Бомгю слегка расфокусировано смотрит перед собой, пропуская мимо все хищные и вожделеющие взгляды Тэхёна. Ему сейчас не до них. — Спасибо… — Уже почти шепчет и сдерживает слёзы от неожиданно накатившей истерики. Потому что боль, которую Бомгю испытывает каждую долбанную секунду никуда не уходит, не отпускает. Выпей он хоть весь тэхёнов бар, ничего не исчезнет и не прекратится. Теперь Бомгю в этом уверен. Чувства к Субину пробудили в нём страшное. — За всё. Господи, как же это смешно: Бомгю столько лет сознательно лишал себя возможности быть с кем-то рядом, потом один раз доверился человеку, которого полюбил ещё с детства и так глупо проебался. Какая-то обычная ссора встала между ними. Мелочь. Хотя, если и Субин, и сам Бомгю всегда были гордыми дураками, то те слова, что они наговорили друг другу, слишком сильно задели обоих. «Твоя семейка всегда была ненормальной, и ты становишься точно таким же». «Ничего уже не улучшится. Твой ебанутый брат уже в открытую убивает своих подчинённых». «Почему ты так спокоен? Для тебя это нормально? Ты такой же?» Такой же убийца. Да. Свидетель нечто страшного. Тот, кто видел, как Тэхён летел в преисподнюю и скрыл это падение. Так не считается ли молчание Бомгю и его бездействие ещё более плохим преступлением, чем убийство? Сначала человек убивает что-то в себе, а потом начинает убивать других — давно известная чёртова истина. Возможно ли теперь, что все грехи, совершенные Тэхёном будут и на его совести? Бомгю от этих мыслей хочется доползти до унитаза и очистить полупустой желудок. Он почти заживо сгорает из-за, казалось бы, ерундовых и банальных событий, из-за кислотных слёз, которых никто и никогда больше увидит. И эти, что вырываются наружу минутной слабостью, стирает и смотрит на блестящий бисер, стекающий по собственным худым пальцам. — Ты тратишь себя на пустоту, братик, — Тэхён пододвигается ближе, нахмуренно замечая мелькнувший айфон в чужих, наполненных солёной болью, руках. Тянется, перехватывает, легко вынимает телефон, забирая последнюю попытку Бомгю одуматься и позвонить Субину, чтобы, рыдая, выговориться. — Освободись от этого. — Ласково шепчет, гладит по шелковистым светлым волосам, утешает. Как будто понимает, как будто хочет дать надежду на прекрасное завтра, и Бомгю, замерев, его слушает. Приличная доза алкоголя отупляет не привыкший к этому мозг. Дарит ложную альтернативу в тёмных кровавых глазах, раскалывает мир на до и после, сушит блестящие глаза, дрожью рассыпается по распалённому и опьяневшему телу. — И никогда больше не плачь. Смотреть тошно. «Я за каждую твою слезу буду убивать». — Что это? — Бомгю часто-часто моргает и в недоумении смотрит на неоткуда появившиеся две белые маленькие таблеточки в шершавой ладони Тэхёна. Громко сглатывает и лижет порозовевшие губы. Ищет ответ в глазах альфы, но тут же давит немой вскрик, когда его рот затыкают, грубо проталкивая непонятного вкуса таблетки. Бомгю бьётся, кусает почти до крови чужую руку, за что получает оглушающий удар по щеке, заставляющий упасть с дивана на пол. Тёплая струя уже своей крови течёт с правой ноздри прямо на приоткрытые губы. Одинокая слеза вновь брызгает и мешается с металлическим вкусом крови, идеально дополняя друг друга. Тэхён рычит и нависает сзади, хватая за выжженные, но всё равно мягкие из-за бальзама, волосы. Заветные таблетки улетели куда-то под столик, но Тэхёну на них плевать. Он достаёт новые и силой заставляет омегу их проглотить, зажимая и рот, и нос, чтобы у брата не было выбора. Вот и всё утешение. Размазанная по лицу кровь уродует невинные щёки. — Освобождение, — на ухо шепчет Тэхён, щекочет горячим дыханием, языком проходится по хрящику, сильнее в пальцах пряди сжимает. — Какие же вы все ёбанные марионетки. — Смех разбивает тускнеющий мир на тысячи мелких осколков. — Мне достаточно было сесть в кресло главного и пальнуть по какому-то отбросу, чтобы твой герой-любовник впал в истерику и послал тебя нахуй. А тебе достаточно было разочароваться в своём «счастье», чтобы прийти ко мне и принять моё «понимание». Все мои подсчёты оказались верны. — Тэхён берёт Бомгю за подбородок и поворачивает заплаканное лицо в свою сторону. — А ты, малыш, думал, что я просто слетевший с катушек малолетка, который не понимает, что он творит? Тогда мне тебя искренне жаль. Бомгю с трудом дышит и, вздрогнув, жмурится, когда чужие, пропитанные алкоголем и ядом губы остервенело впиваются в его собственные. После почти детских поцелуев Субина, этот животный и грубый поцелуй пугает до остановки сердца. Бомгю хнычет и успевает хватануть воздуха, позволяя тэхёновскому языку толкнуться внутрь, так, что болезненная и щекочущая дрожь пронеслась по всему телу. Зрачки расширяются, и чёрт его знает от чего: от сладкого насилия или от всасывающихся в кровь наркотиков. Тэхён вылизывает искусанные губы своего нового корма на сегодняшнюю ночь и улыбается, в последний раз с нежностью чмокнув омегу в уже распробованные губы. Ведёт носом и слишком грязно кусает мокрую от высыхающих слёз и крови щеку. «Ну, что братик, мог ли ты представить, что сам по собственной воле будешь трахаться со мной? Больно? Погоди, и ты узнаешь, что такое настоящая боль». Тэхён хватает Бомгю за плечи и слегка встряхивает, чтобы тот хоть немного пришёл в себя и точно услышал его следующие слова. Заглядывает в постепенно пустеющие зрачки и вкрадчиво произносит: — А сейчас ты под меня ляжешь. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.இஇஇ
Бомгю открывает глаза и сжимает в ладонях чёрную шелковую простыню, вдыхает вязкий ежевичный запах и трясётся из-за проникающего под обнажённую кожу холода. Шарит ладонями по собственному полностью раздетому телу. Всё, что произошло ранее кажется не более, чем жутким кошмаром, от которого нужно немедленно проснуться, но не получается. Что-то держит. Что-то неожиданно ударило под колено. Бомгю подкосило. Он упал на колени, но не по-настоящему — в этом сне. И та боль, что он испытал была в сотню раз сильнее, чем реальная. Адская, играющая, смертельная. Заставляющая поседеть за одну долю секунды. Потерять сознание даже во сне. И больше не очнуться. Никогда. Красная подсветка на стене раздражает сознание и Бомгю отворачивается. Взгляд к взгляду. Воздух снова заканчивается. Бомгю вскакивает, болезненно простонав, рукой тянется к ожившему образу, который на мгновение исчезает, а потом появляется рядом, ладонями на грудь давя. Омега, наконец, находит такую необходимую руку и насмерть хватается за неё, совершенно наплевав на собственную наготу. Он перед этим образом, как перед собственным, услышавшим его молитвы, Богом полностью открыт и в смирении молчалив. Распят. Умиротворён. Бессмертен. Собственную душу в эту раскрытую ладонь вкладывает. — Субин… — простуженный шепот разгоняет сгустившийся вокруг мрак, и размывающееся лицо альфы гадко улыбается, так как никогда раньше не улыбалось. Бомгю с неверием широко открывает глаза, трясёт головой и снова смотрит. Мягкая, ласковая улыбка. Показалось. Дерьмо, и чем же его накачали? Он вертит головой, пытаясь понять, где он находится. Незнакомая, мрачная спальня, насквозь пропахшая кровью, ванилью и ежевикой. Всё искрится перед глазами, бегущие белые пятна вызывают рвотные позывы. Где-то там, за чертой, что-то такое произошло, но Бомгю, сколько бы ни напрягался, вспомнить не может. Вспыхивает из-за ласкающих шею горячих губ и дыхания, ноги по шире разводит, позволяя Субину сжимать белоснежные бёдра. Даже боли не чувствует. В губы стонет. Чужая, призрачно счастливая улыбка в поцелуе огнём по венам вместе с наркотиками проносится. Этот образ его по кусочкам жрёт и заставляет чуть ли не вопить от наслаждения, с радостью подставляя шею и ключицы. Бомгю зажмуривает глаза и откидывает голову на подушку, громко дышит и дрожит. Его бархатистую кожу с жадностью засасывают пухлые губы. Так больно и уверенно, так пьяняще, и так не по-субиновски. Чон распахивает глаза и всматривается в висящую сверху, едва различимую в темноте картину. Сознание дёргается. Омега опускает взгляд и сам впивается в губы, принимает проскользнувший язык и вслушивается в яркий звук поцелуя. Громко, с хрипотцой, выдыхает, когда альфа оттягивает нижнюю губу и языком нёбо щекочет. Как можно сильнее к себе его прижимает и одной рукой в волосах путается, а другой держится за шею, спину оглаживает. Боли больше нет. Она потухла перед этими ещё непривычными чувствами, которые для Бомгю новы и неизведанны. Он никогда не задыхался из-за желания чьего-то необъяснимо нужного присутствия, из-за желания вжиматься в горячее тело, из-за желания ещё большей близости, что уже есть. Физической и духовной. Невидимой. Той, что есть только у самых близких людей. Он сам устраивается под альфой, с трепетом ощутив его ладони, сжимающие ягодицы. Всё хорошо. Ему не нужно бояться. Просто пришло время и нужно, наконец, отдаться своему первому альфе. Будет приятно. Даже головокружение постепенно проходит, разум немного проясняется. Ещё немного и Бомгю будет абсолютно сча… — Тебе давно пора очнуться, братик. Ещё какую-то секунду назад расслабленное тело напрягается. Бомгю сдавленно молчит и сталкивается с ядовитым, слегка замаслившимся, жадным взглядом. Тэхён с усмешкой скалится, пристраиваясь и упираясь своим возбуждением. Запястья хрустят из-за усилившейся хватки, и до Бомгю окончательно доходит вся правда. Одно короткое мгновение на осознание и истошный вопль до краёв наполняет завешанную плотными шторами спальню. Потому что Тэхён, без подготовки и былой нежности, резким толчком до основания врывается в сжимающее нутро. Громко выдыхает из-за болезненной узости, но покидать столько лет желанное тело не спешит. Бомгю снова теряет сознание из-за ослепившей вспышки боли, только Тэхён тут же стучит по бледному лицу, пробуждая омегу от облегчающего учесть неведенья. Так ведь неинтересно. Нет, Бомгю должен всё почувствовать, сдохнуть морально от мыслей, что под наркотой раздвинул ноги перед Чон Тэхёном. Он ведь этого не выдержит, и дерзкий «Итальянский цветок» превратится в жертву, а жертвы, как правило, зависимы от своих мучителей. — Тебе лучше расслабиться и как можно громче стонать, иначе я больше не буду таким добрым, — от этих слов Бомгю неосознанно ещё больше сжимается и боится даже шевельнуться. Тэхён это чувствует и сильнее разводит бёдра омеги, выходя и снова заполняя Бомгю собой. — Как тебе, малыш, нравится? — Болезненное всхлипывание служит ему самым честным ответом. — А ты думал, что трахнешься с красавчиком Мин Субином, да? Так горячо подставлялся. — Тэхён с отвращением морщится и выплёвывает. — Да ты у меня такая шлюха, оказывается. Бомгю по возможности всё-таки открывается и расслабляет тело. По правой ягодице стекает тоненькая капля крови. Омега содрогается каждый раз, когда внутри всё разрывается. Больше он кричать не будет. Тэхён придвигает Бомгю ближе и со звонкими шлепками таранит истерзанное нутро, приходя почти в ярость от его безынициативности. Прекрасно видит, как в потерянных глазах омеги что-то стреляет, понимает, что достал до нужного места и Бомгю, по идее, сейчас уже должно быть достаточно хорошо, но тот лишь прикусывает нижнюю губу и громко и испуганно вдыхает воздух. Боится полностью отдаться этим ощущениям. Они для него хуже проигрыша самому себе. Бомгю жмурится и, вместо шумного глотка воздуха, не успевает подавить стон из-за нового разряда, отдающегося даже на кончиках пальцев. Больно, но так смертельно приятно, что уже плевать, кто вылизывает его шею. Новые и новые шлепки тел, и Бомгю окончательно срывается, соглашаясь со всем, что сейчас скажет Тэхён. Собственные ноги скрещиваются за спиной альфы, а бёдра рвутся навстречу. Бомгю пропал, стёрся с лица земли, сам вскрылся, истекая сейчас реками крови. Наверное, вот почему он изначально чувствовал этот запах — кто-то до него точно также здесь пал, но даже эта мысль долго не задерживается в голове. Там теперь одно желание чистого наслаждения. — Ты хочешь ещё, малыш? — Тэхён и сам тяжело дышит и изредка глухо стонет, сплетаясь, не только телом, но и голосом с омегой. Чувствует, что ещё немного, и он кончит, но остановиться невозможно. Бомгю с трудом выжимает из себя дрожащее «д-да», при этом откровеннее и охотнее принимает член Тэхёна, откинув голову и уже другим взглядом посмотрев снизу вверх на зловеще мерцающую картину. Какая же это всё-таки подстава. Потому что любит он одного, а жёстко трахает его совсем другой. Хотя на это тоже сейчас непривычно плевать. У Бомгю больше нет принципов, у Бомгю теперь есть божественный секс и долгие, жадные поцелуи. Последний то ли всхлип, то ли стон срывается прямо в тэхёновские губы и новый взрыв опустошает тело. Белые капли пачкают низ живота. Тэхён тоже стискивает зубы и изливается на бедро омеги. Горячие, взмокшие тела липнут друг к другу. Бомгю сквозь ресницы цепляет чернильную надпись на руке альфы, ту самую, которую Тэхён скрывал, и успевает прочесть убивающее «Sorry», снова опустошая взгляд за одну секунду. Тэхён тянется за почти пустой бутылкой, стоящей на тумбочке. Поворачивается и любуется хрупким телом Бомгю, глаза которого обращены в потолок, а губы мёртвенно молчаливы. Над его душой надругались, и он сам помогал каждым стоном и движением. Тэхён ложится рядом и задевает ладонью затвердевшие соски, заставляя омегу вздрогнуть. Хищно улыбается и шепчет на ухо: — Если будешь слишком бережно относиться к своей святыне, то придёт кто-то другой и опорочит ее. Чёртов Субин слишком увлёкся, пытаясь быть правильным.