Я проснулась, и первая мысль была о том, что я ещё на один день ближе к новому году. Осталось всего несколько дней... Как быстро летит время. Что мне делать? Но сразу за этой мыслью пришла мысль о том, что в дневнике осталась одна запись... Всего одна... Я у цели... Неужели там будет про изнасилование... Смогу я это вообще прочитать? Я смотрю на чёртов календарь. 27... Почему?! Ещё же вроде пару недель должно было оставаться!
Рука дрожит, когда я хочу взять дневник. Собрав больше воздуха в лёгких, я всё-таки делаю это. Чуть приподнимаюсь, спиной упираясь в изголовье кровати. Я долго смотрю на обложку и, будто обжигаясь, провожу ладонью по ней.
— В какой момент я свернула не туда? — выпуская из лёгких воздух, спрашиваю я, но ответа не следует.
Открыв последнюю запись, я вижу то, что не должна была видеть. Страницы... Они местами помяты... Словно от капель воды. А может быть от слёз? Я хлопаю обложкой и почти плачу. Это слишком личное... Как?! Как я могу это прочитать?! А как могу не прочитать? Ах, Глеб! Как же я зла на тебя! Как же я хочу взять и убить тебя! Как же мне тебя не хватает...
Но я вновь открываю дневник. Клянусь, я бы всё отдала, чтобы появился кто-то, кто бы просто отобрал у меня этот дневник и дал бы пару хороших пощёчин. Тогда хотя бы совесть не мучила так сильно. А сейчас... Сейчас я не могу себя простить ни за один мой шаг, не могу забыть ничего... Интересно, они обнаружили пропажу дневника? Если да, то Кизару сразу же догадался бы, что это я. Я, и никто другой. Тогда почему он до сих пор не убил меня? Ну конечно, он ждёт, пока я, окончательно убитая своей же совестью, приползу к нему и верну, извиняясь. И я это сделаю... Ну конечно сделаю... Только последняя запись... Только последнее наказание... И всё. Я закончу всё. Я верну дневник, я расскажу всё Глебу. И уже плевать. Пусть будет что будет.
И я вновь шуршу страницами. Читаю запись, словно заклинание, которым я вызову дьявола. А буквы-то уже не такие красивые...
«Я всегда хотела, чтобы всё было хорошо. Я всегда хотела, как лучше. Но... Я ошиблась, думая, что смогу найти что-то хорошее там, где лишь зло. Клянусь, я... Я не знала, что так случится, я не знала, что на вечеринке будут только они... Я вошла туда... Это была квартира в каком-то элитарном здании, она была на 82-ом этаже. Артём сказал мне «проходи». Он так странно улыбался, но я вновь повелась. Подумала, что это мне так кажется. В гостиной сидели все остальные, но только они... Никого другого... Не было никакой музыки, никакого алкоголя и еды. А потом... Потом Глеб поднялся и сказал... Сказал, что самое главное блюдо для них сегодня — я. В этот момент я поняла, что уже поздно куда-либо бежать. Улыбка Артёма, загораживающего дверь гостиной, последнее, что я помню не в тумане. Дальше... Они отняли у меня сумку, телефон... Я не хотела, чтобы так произошло. Я нет, нет... не виновата. Господи, я не могу так, я не хочу так. Я не смогу так. Они смеялись, как смеются во время самых смешных комедий, пока я валялась на полу, они кричали мне что-то. Нет, нет, не виновата! Как же вы не понимаете. Они меня снимали, снимали, нет, я не сошла с ума. Артём просил мне сказать «сыр». Я не хочу так. Не надо так. Не надо так. Не надо так. Не надо так. Не надо.»
Желание умереть.
Умереть и не чувствовать это.
Зачем? Глеб! Почему ты это сделал?! Как ты мог?! Ты же не такой. Нет. Ты не такой. Боже, как мне больно. Как же мне больно. Как же мне хочется вскрыть вены, как же мне хочется не думать больше. А что случилось потом?! Как Кизару узнал?! Что случилось с Лизой после? Что двигало Глебом... Так много вопросов в голове, но ненависти во мне больше... Сейчас она течёт по венам. Я всё выскажу ему, прямо сегодня, прямо сейчас. Я скажу ему всё, я узнаю всю правду. Я хочу, чтобы он знал, кто он на самом деле. И раз я начала, доведу всё до конца.
Быстро откинув от себя одеяло, я несусь в ванную чистить зубы. А потом я надеваю своё серое платье, чёрные сапожки и бегу вниз. Надо успеть, как можно раньше, пока этот ублюдок не вышел из дома.
— Ты это куда? — мама появляется с кружкой кофе в руках, смотря на меня сонным взглядом, — с тобой всё в порядке? Ты какая-то бледная.
— Мне надо к Глебу, — врать маме не имеет смысла, до нее всё равно дойдёт, что я была там.
— Отлично, — маме явно дико понравилась эта идея, — повеселитесь там.
— Повеселимся, — сквозь зубы выговариваю я. Ну конечно повеселимся.
— Ах, да, кстати, — вдруг что-то вспомнив, мама останавливается, — мы ещё и через пару дней к ним приглашены.
— Я рада, мамочка, — уже даже не слыша свой голос, я хватаю куртку и кричу Диме, чтобы тот отвёз меня.
Я звоню в дверь Голубиных, словно готова ногой открыть её, если мне сейчас же не откроют. Благо, она открывается, и за ней я вижу тётю Галю. Я, здороваясь, радуюсь, что родителей этого болвана нет, и нет нужды фальшиво улыбаться и рассказывать как дела в школе.
— Глеб дома? — прошу, пусть он будет дома.
— Да, милая, дома. Но он пока не вышел из комнаты. Может спит ещё.
Но меня это уже мало волнует. Я лечу по лестнице вверх и, дойдя, буквально ногой открываю дверь. Мне искренне плевать, что леди вести себя так не подобает. Мне Н А С Р А Т Ь. Войдя внутрь, я вижу помятую постель. Я положила руку на неё, и она всё ещё тёплая. А потом я услышала звук воды. Вошёл в душ. Ничего. Подожду. Выйдет он совсем скоро.
Надо же... Я так долго не была в этой комнате. Кажется, целую вечность. Хоть и многое изменилось, здесь до сих пор пахнет детством. Я подошла к окну и посмотрела на двор. Мне показалось, я вижу там нас... Мы играем и кричим что-то друг другу. Нам весело. А у окна до сих пор стоит его стол. На нём сейчас ноутбук и... О нет, не может быть. Это наше с ним детское фото... Мои пальцы дрожали, как никогда, но я кое-как взяла его. Проведя кончиками пальцев по стеклу, я уронила слёзы на него. Я плачу... Боже, мы здесь такие счастливые, сидим на карусели. Почему?! Почему он хранит это фото здесь?! Я что-то значу для него?
«Мы до сих пор тебя не трогали, потому что Глеб не разрешал»
Нет, я не могу так. На меня слишком много всего обрушилось.
— Ну надо же, какие люди, — я подпрыгнула, услышав его голос позади, но развернуться не решилась. Просто смотрела на поверхность стола, думая, что делать, — крошка, что ты здесь потеряла?
«Он сказал, что главное блюдо для них сегодня — это я»
Голос Лизы моментально возвращает всю ненависть и злость. Я не хочу, чтобы он хранил эту фотографию у себя! Я не хочу иметь дело с этим чудовищем! Я хочу, чтобы он сдох!
Сделав глубокий вдох, я поворачиваюсь и с размаху отправляю рамку в него. Она касается стены рядом с ним и стекло трескается.
Трескается, как моё сердце... и я вижу лишь осколки...
Только после этого я вижу Глеба. С одним полотенцем вокруг бёдер.
— Какого хуя?! — привычный цинизм исчезает с его лица, теперь он зол, но недоумение не позволяет полностью показать её.
— Крошка?! — кричу вдруг я, не ведая, что творю. Сейчас во мне будто другой человек, — ты Лизу тоже так называл, когда насиловал?! — татуированные руки Глеба Голубина, расставленные по бокам, вдруг опускаются. Её имя стало громом среди ясного неба.
— Стоило сразу догадаться, что этот упырь тебе расскажет всё.
Упырь. Так вот, кем он считает Кизару.
— Закрой пасть, ублюдок! Ты! Ты — чудовище! — я не чувствую ног, но они сами несут меня к нему, — Ты... вы сделали это... Глеб, скажи, что это неправда!
— Да! — не боясь моей близости, кричит он, — да, Мария! Я сделал это! — я пристально посмотрела на него, не веря своим ушам, — я пустил её по кругу! — испытывая моё терпение, он начал заходить всё дальше, — я буквально наслаждался её юным телом! Она была такой неопытной, беззащитной! А потом отдал своим пацанам! — не чувствуя ног, я подумала, что вот-вот упаду, но меня вернул в реальность его палец, которым он медленно убрал слезу, — и что ты мне сделаешь? А? Вот видишь? Ни-че-го. Поэтому и не стоило заходить так далеко. Чувствовать себя ёбаным Шерлоком...
В тумане я вижу его крепкий торс, покрытый татуировками и мелкими каплями воды. Это же сон, да?! Это сон! Но злость овладевает мной, моя рука поднимается вверх, и я отдаюсь этому злу, со всей дури ударяя по щеке. Рука мокнет. Стена покрывается мелкими каплями воды, из-за его откинувшихся в сторону мокрых волос. Дальше тишина. Он ничего не делает. Потом мои слёзы вновь душат меня, и я с криками начинаю бить по его груди, моля о том, чтобы это оказалось сном. Но вмиг он, без единой грубости, обхватывает мои руки, медленно делая шаги вперёд, тем самым заставляя меня попятиться назад.
— Чш-ш-ш, тише... тише... — просит он, а потом я чувствую кровать под спиной, — прошу, успокойся...
А я спокойна... Не осталось ни голоса, ни воздуха, ни слёз, ни сил, чтобы хотя бы заставить его не висеть надо мной и не касаться меня.
— Из-за тебя Лиза стала больной, — пользуясь последними силами, выдаю я, — из-за тебя случилась драка, и погиб человек... молодой парень... Из-за тебя родители Лизы возненавидели Кизару, думая, что это он во всём виноват. Из-за тебя разрушено так много жизней, как ты с этим живёшь? Как ты стал этим?... — мне кажется, я не плачу больше, но слёзы всё равно катятся, — ты разрушил всё.
Я увидела, как что-то разбилось. Я увидела это в его зелёных глазах. Но это почему-то развеселило меня... Не знаю, наверное, это и называется шоком. Я лишь опрокинула взглядом нашу позу и цинично зашипела:
— Смотри... Ты голый, лишь в полотенце, я в платье... Тебе ничего не мешает... Изнасилуй и меня... Давай же! Сделай это! Я же тебе не на руку сыграю. Я же слишком много знаю. Какая я опасная теперь, прикинь...
— Не выводи меня, Морозова, — размахивая указательным перед моими, налитыми солью, глазами, предупредил Глеб, — ты же сейчас лучше всех понимаешь, что я не дружу с головой. Ты играешь с огнём, — а потом я обречённо чувствую, как что-то твердое упирается в мою оголённую ногу.
— Ах, Мистер Голубин, — цинично и победно улыбаюсь я, — ты просто больной ублюдок, вот ты кто.
— Пошла вон отсюда!
И я иду вон. Бегу, оставляя этот проклятый дом позади. Я сюда вернусь, хотя сейчас я не знаю как... Как я буду смотреть на него... Как я это переживу... Как я верну дневник и как после всего расскажу Глебу о том, что крыса — я.
