Забери меня с пати, если сможешь

      Я смотрю по сторонам. Меня окружают люди с искренней улыбкой, которые действительно считают всё это новогодним чудом. А голова моя кружится, и я тихим, боязливым смешком выдаю: — Это шу-утка какая-то, да? — Нет, Маш, — добродушно улыбается Глеб, кладя мне на плечо свою руку, — это такой подарок на каникулы. Тебе же нравится? — Как классно, правда?! — от счастья почти прыгает мама. — Но... — я не могу вспомнить буквы и слова. Страх и непонимание вмешались, и воздуха становится всё мало и мало, — но я... Я никакие документы не давала, какие билеты-то?... — Ах, родная, — сразу радостно отвечает мама, — мы узнали про этот сюрприз и дали им твои документы, чтобы они могли подготовить все нужные бумаги. — Что-о? Но, мам... но, пап... — отчаянно мурлыкаю я, и Глеб сжимает моё плечо. Для всех остальных это дружеский жест и поддержка, а для меня строгое «заткнись сейчас же»: я чувствую это словно под кожей.       Я поднимаю на Глеба свои глаза, где пылает вся ненависть ярким огнём. Ты шутишь, да?! Ты издеваешься, да?! — Родная, если ты волнуешься, что не успеешь до утра собраться, — что?! До утра?! — то не волнуйся, я собрала пару вещей в тайне от тебя, чтобы тебе было легче. — Мам, но... — Глеб наконец-то убирает свою ладонь, но я всё равно затыкаюсь. Это просто бесполезно.       Я уже понимаю, что всё потеряно, но где-то в глубине души надеюсь, что сейчас все рассмеются и скажут, что это был розыгрыш. Но этого не происходит. Все вдруг, как ни в чём не бывало, отвлекаются на новогоднюю передачу и идут обратно к столу. Я стою в ступоре, чувствуя, как дрожат ноги, и как в глазах темнеет. Что я наделала? Теперь я доигралась...       Пока все рассаживаются по местам, я сжимаю кулаки, пытаясь ощутить ноги, которых будто нет. Я словно парю, но шевелиться не могу никак. Я хочу посмотреть на Глеба, хочу сжечь его взглядом, но за столом его не нахожу. Я поворачиваюсь и вижу, как он медленно покидает гостиную и поднимается по лестнице. Нет уж, ты не убежишь.       Быстрыми шагами я иду за ним. Я по его следам поднимаюсь по лестнице. Коридор тёмный, но на улице светло, так что я вижу силуэт Глеба, который заходит в свою комнату. Он знает, что я иду за ним, и я попадаю в капкан. Быстро дойдя до комнаты, я открываю дверь без всякого стука. Он почти сидит на своём столе, крутя пальцами телефон. Он смотрит на меня хищным взглядом, но мой шок до сих пор не прошёл, так что его взгляд никак не действует на меня. Сейчас я смелая, как никогда. — Ты с ума сошёл, да?! — буквально кричу я, даже не волнуясь, что мой голос может дойти до первого этажа. — Ебало завали, — фыркает Глеб. — А вот и твоё истинное лицо, — усмехаюсь я, — добро пожаловать! — Я сказал — не кричи, дура, иначе... — Иначе что?!... — Криком перебиваю я, чувствуя свою безнаказанность, — а?! Мои родители внизу, ты ничего не можешь мне сделать!       Но я вновь ошибаюсь. Глеб делает два быстрых и больших шага и грубо хватает меня за талию. Я ударяюсь по стене спиной, а затем головой, когда Глеб впивается в мои губы жадным и требовательным поцелуем, давя на меня своим весом. Я мычу, а мои руки безуспешно пытаются оторвать от меня его. Но он продолжает, периодически больно кусая мои уже опухшие губы. А потом он отпускает их, но его руки всё ещё крепко прижимают меня к стене. — Прекрати это, прошу! — сглотнув немного воздуха, в слезах умоляю я, собирая в кулак его чёрную толстовку, — спустись вниз и скажи им, что мы никуда не поедем! — О нет, крошка, мы поедем, — мерзко усмехаясь, сообщает он, — и, на твоём месте, я бы поторопился, потому что рейс утром. Завтра у ваших ворот будет ждать машина, которая привезёт тебя в аэропорт. — Глеб, — я бессильна и я реву, как будто меня застрелят здесь и сейчас, и разговариваю так, будто это мои последние слова, — Глеб, прошу, — я даже почти падаю, но его руки так крепко меня держат, что этого не происходит, — перестань... я не могу с тобой ехать. Кирилл... Что я ему скажу... А Наташа, что она скажет... — Не пытайся манипулировать мной своими крокодильими слезами, сучка, — шипит он надо мной, — клал я на них, еду куда хочу, когда хочу и с кем хочу, ты это не поняла ещё? А что ты скажешь своему хахалю меня не ебёт. — А я... — используя последние жалкие нотки ненависти и бунтарства, заключаю я, — я сейчас же спущусь вниз и всё расскажу, — я злобно усмехаюсь, в какой-то момент вернув в себе какую-то часть своего знаменитого всемогущества, — вряд ли кто-нибудь отпустит меня на Бали с насильником.       И я попадаю в самое яблочко. Да. Это именно те слова, чтобы заставить его содрогнуться. Но это срабатывает против меня. Его рука моментально обхватывает мою тонкую шею, заставляя начинать ценить воздух и эту жизнь. — Нет, ты этого не сделаешь, — до жути уверенным и спокойным тоном шипит он, — тебе же дорога жизнь твоих близких, м? Я такое сделаю со всеми, что ты будешь рыдать и мечтать о смерти, — и я издаю тихий писк, когда его колено упирается в мою промежность, — и начну я с твоего любимого Кирюшеньки, — и я принимаю своё полное поражение, покорно опуская глаза и роняя слёзы на его руку, — как же красиво я сломал тебя, дорогая, — с восхищением шепчет он, — ты так отчаянно думаешь, что наши родители тебя спасут, — вот он, его победный тон, — но ты только посмотри на них... Посмотри... Они готовы души свои продать только за то, чтобы мы с тобой дружили, как раньше. Они видят в нас ангелов, когда мы хуже всех демонов. — Заче-ем? — тише всех гусениц, улиток и трусливее всех зайцев перед волками, спрашиваю я, — зачем на Бали? — Потому что, — Глеб отпускает мою шею и грубо хватает за подбородок, поднимая мой заплаканный взгляд и питаясь моим страхом и болью, — потому что здесь слишком много людей, за спинами которых ты прячешься... Обещаю, ты заплатишь за каждую мою проблему, за каждую мою ссору с родителями, за ссору с Максом, с одноклассниками. Ты в ответе перед всеми, кто пострадал от моего гнева. Ты, долбанная сука, ещё много за что должна ответить. За то, что связалась с Кизару, за то, что решила, что у тебя есть право вообще касаться темы про Лизу. Ты думала, что копаешь яму для меня, но ты всё это время копала для себя могилу. А теперь вали отсюда.       Глеб отстраняется от меня, и я удивляюсь, что не падаю на пол. Я на ощупь нахожу ручку, чтобы открыть дверь и выйти, как вдруг он вновь хватает меня, возвращая к себе. — И помни, — предупреждает он, — если завтра я тебя не увижу в аэропорту, второго шанса у тебя не будет. Ты увидишь, что бывает, когда втыкают нож в спину Сименса. Твои плохие времена начались, детка.       Всё, что происходило дальше в этом доме я не помню, потому что сидела рядом со всеми на диване, с красным лицом, перебирала пальцы, царапала себя с мыслями о том, что со мной будет на Бали. Бали... где я совершенно никого не знаю, ничего не знаю и совершенно наедине с ним. И так мы посидели там более, чем два часа, все веселились, кроме меня. Я была бледна, напугана. Глеб больше не спускался к нам. Он наизусть знает, когда оставить меня без себя, чтобы я сошла с ума от своих мыслей. Но и не думать обо всём этом было невозможно.       Вернулись мы домой в три часа ночи. Мама посмотрела на меня и решила, что у меня такой вид из-за того, что я просто очень устала. Так что пока я со своим стеклянным взглядом смотрела в пустоту, лёжа на своей кровати, мама сама готовила мне чемодан. Конечно, ей было на руку решить, что я устала, потому что знает, что если откроет тему про эту поездку, я выскажу всё, что думаю об этом. Но она молчит. Мы все молчим, почему-то делая вид, что всё в порядке. Ничего не в порядке. Когда мама заканчивает с моим чемоданом, закрывает его, подходит ко мне и целует меня в лоб. — Милая, я знаю, что ты переживаешь, потому что вы очень отдалились друг от друга в последние годы. Но эти семь дней вам помогут сблизиться хотя бы немного, — она просто не понимает, насколько всё плохо.       Мама уходит, закрывая дверь за собой. Насколько же легко у тебя всё получается, Глеб, ведь ты ловишь каждую слабую сторону людей. Ты знал, ты прекрасно знал, что хватит и пискнуть о такой поездке, чтобы наши родители, сломя голову, начали всё подготавливать. И я смотрю на эту историю со всех сторон, понимая, что я в проигрыше по-любому. И нет совершенно никакой поддержки. Мы с Дианой настолько отдалились, что даже не поздравили друг друга. Думая об этом, я вспоминаю про свой телефон. Я беру его и включаю впервые за эти три-четыре часа. Я вижу, что Кирилл меня поздравил почти в полночь.

«Малая, я самый счастливый человек на земле, потому что мы встречаем этот новый год вместе. Я надеюсь, что у нас с тобой впереди ещё очень много новых годов. Береги себя, ты у меня самая красивая.»

      Я морщусь от нахлынувших чувств и снова начинаю рыдать. Я же обещала ему, что каникулы мы проведём вместе. Что я скажу ему? Что еду на Бали с Глебом? Нет, никогда я не смогу этого сделать. Я понимаю, что мне придётся соврать и пишу, что еду туда с семьёй.

«Родной, спасибо за поздравление, я тоже безумно рада, что ты рядом со мной, но наш с тобой новый год я вынуждена начать с плохих новостей((( Оказалось, что родители в подарок купили путёвку на Бали. Улетаем утром. Прости, я помню, что обещала тебе, что эти каникулы будут наши, но не получилось. Что бы не случилось, всегда знай, что я тебя очень люблю.»

      Ответа не следует. Он не в сети, спит уже, наверное. Или его друзья закатили вечеринку, и ему не до телефона, что более вероятно. В глубине души я рада, что он не отвечает. Я кидаю телефон куда-то и, свернувшись калачиком, начинаю рыдать в собранное в кулаки покрывало. Как же мне больно.       И я рыдаю всю ночь, пока не вижу, как медленно небо начинает светлеть. И с этим в душе становится всё тяжелее. Я понимаю, что всё действительно плохо. Я подхожу к трюмо и вижу свои растрёпанные волосы, опухшие, красные глаза. Как же жалко я выгляжу. Моё шикарное, праздничное платье помялось. Я на ощупь опускаю его молнию, и оно падает к моим ногам. У меня от силы полчаса, так что я беру полотенце и захожу в душ. После него, я беру единственный комплект белья, который мама не засунула в чемодан. Дорогое, белое и нежное кружево идеально сидит на моём худом тельце. Если так продолжится, я превращусь в анорексичку. Ну и пусть. — Поторопись, родная, — я смотрю на маму через зеркало. Она стоит сзади, — за тобой уже приехали. — Звучит жутко, — нет, это мой, сорванный после ночных истерик, голос звучит жутко.       Я знаю, что на Бали будет жарко, но не забываю, что у нас мороз. Так что я надеваю толстовку поверх белой футболки, чтобы потом остаться в ней, а снизу обычные, чёрные джинсы. Не смотря на маму и демонстративно игнорируя её, я беру свой перламутрово-розовый чемодан и, не давая себе помочь, сама спускаюсь вниз. Папа стоит у двери. Они меня обнимают, желают удачи, а я упрямо даже не улыбаюсь им.       Выходя из ворот, я вижу чёрный Гелендваген. Водитель мне не знаком, он выходит из машины и берёт мой чемодан, чтобы поместить его в багажник. Я открываю дверь и сажусь. Как и ожидалось, Глеба здесь нет. Ну и хорошо, хотя бы последние минуты в родном городе проведу без его противной рожи. Минут сорок мы едем в аэропорт. Как на зло, утром пробок почти нет, да и водитель водит шустро. Когда машина останавливается, я впервые за всё время снимаю наушники. Мы выходим из машины, он вытаскивает мой чемодан и заходит в аэропорт. Я следую за ним, уже понимая, что он ведёт меня к Глебу. Я не хочу к нему, вообще не хочу быть здесь, но выхода не вижу. И так мы шагаем, пока я не вижу его. Он в безразмерной, чёрной одежде, на голове кепка, но белокурые волосы, почти до плеч, всё равно болтаются. Он что-то печатает в телефоне. Страх бьёт по вискам. — Подождите, — вдруг умоляющим голосом обращаюсь я к водителю, который остановившись, смотрит на меня, — может нам стоит вернуться в город? — водитель ошеломлённо смотрит на меня, а потом той же уверенной походкой тащит мой чемодан.       И я понимаю, что всё кончено. Ну конечно, это его человек, о чём я думаю. Я иду вслед за ним. Глеб видит нас, а я вижу самодовольную ухмылку на его лице. Он берёт мой чемодан из рук мужчины, пожимает ему руку и без единого слова идёт куда-то. НЕТ. Я не стану спрашивать его, куда он идёт и зачем, особенно, когда вижу, как он крутит у себя в руках мой паспорт. Ублюдок. Урод. Выродок. Ненавижу... Только бы не расплакаться.       Нудная документация аэропортов. Нудное ожидание. Моя кислая мина, которая так и кричит, что меня тащут туда принудительно. Наверное, работники аэропорта ещё никогда не видели такого недовольного человека, улетающего на Бали бизнес классом. Это всё, что вы должны знать о том, что происходило до того, как мы сели в самолёт. А Глеб... Он и слова не произнёс. С одной стороны, я была счастлива, но с другой стороны, мне хотелось на него зашипеть и сказать, чтобы он не разговаривал со мной, а он и не разговаривал, сидел в своём Айфоне, как дебил и лайкал жопы. Фу.       В самолёте было жарко. Я стянула с себя тёплую толстовку и осталась в белой футболке, как и планировала, но Глебу, кажется, было комфортно. Наверное, это моя нервная система заставляла чувствовать жар. Голубин подошёл к большому, удобному сиденью с большой подушкой и плюхнулся, облегчённо вздыхая, мол, «наконец-то». Он чувствует свою победу, ведь я здесь, в этом долбанном самолёте. Кретин. — Я хочу сидеть у окна, — вдруг протестующим голосом говорю я, но тут же затыкаюсь, хотя не хочу дать заднюю. Один хрен, я всё равно в дерьме, пусть хотя бы я не стану трусливым кроликом. — Нет, — твёрдо говорит он, не переставая листать ленту Инстаграма. — Глеб, встань, я хочу сесть, — ещё более капризно выражаюсь я, смотря на его белокурую макушку сверху. — Ты забыла, что ты сейчас здесь, потому что не смогла сдержать язык за зубами? — Глеб наконец-то поднимает на меня свой взор, — или хочешь сделать себе хуже?       Чтоб ты сдох, ублюдок. Я скрещиваю руки и недовольно плюхаюсь на удобное кресло. Глеб мерзко усмехается и вновь смотрит на телефон. Я, кажется, в сотый раз за всё это время проверяю, не заходил ли Кирилл и не ответил ли, но ничего, и в этот же момент Глеб вырывает из моих рук мой Айфон, убирая его в свой передний, правый карман. — Какого... — уже кричу я, но он тут же перебивает. — Он тебе больше не понадобится.       Я заливаюсь истерическим смехом, искренне не веря, что это всё реально, что это всё происходит, что это не сон. Это же не правда. Это же невозможно. — Ты же шутишь, да? — сквозь смех и слёзы спрашиваю я, — Глеб, верни мне его! — с протестом рычу я, — сейчас же. — Не ори, — устало ворчит он, — какой смысл делать это, если ты всё равно знаешь, что всё будет по-моему. — Глеб, — жалостно мурлыкаю я, — Глеб ну перестань. Ты же не можешь оставить меня без телефона. Перестань... — Нет, это ты прекрати. Заебала ныть, бля.       Я собираю в лёгкие побольше воздуха и смотрю на белый потолок, пытаясь не заплакать. Что меня ждёт целую неделю с этим человеком? Самолёт ещё не взлетел, а я уже хочу умереть. Доставая свою сумку, я беру книгу. Я не собираюсь плакать или продолжать унижаться и просить. Пусть себе оставит этот телефон. Мне он не нужен (надеюсь, после двадцати минут без него моя гордость так же будет со мной). А лететь-то целых 11 часов...       Я начинаю читать, временно забывая про свои проблемы, а точнее, про проблему, сидящую рядом, но бессонница ночью даёт о себе знать. Я не чувствую, как перед глазами начинает мутнеть, и я проваливаюсь в сон, всё также держа в руках свою книгу. Не знаю сколько часов я сплю, но просыпаюсь от того, что меня будит Глеб. Я открываю глаза и почти плачу от разочарования, ибо это всё не было сном. — Встань, тебе надо поесть, — он говорит это так холодно, что вообще не понятно, почему он меня будит.       На столике что-то лежит, да и напитки есть, но на них я даже не смотрю. Вместо этого я вижу, что я под одеяльцем, а книга аккуратно лежит на столе. — Я не буду есть, отстань, — фыркаю я, вновь закрывая глаза и чувствуя под головой мягкость подушки. Он серьёзно думает, что я вообще способна прикоснуться к еде? — Я сказал: ешь, — строго повторяет он, и мои нервы не выдерживают. — Заткнись и дай поспать, хотя бы рожу твою на несколько часов меньше видеть буду! — я срываюсь на него, не слышу ответа и понимаю, что мне придётся ответить за смелость. Но, как я уже говорила, мне терять нечего.       Кажется, после этого спать уже не смогу, да и чей-то ребёнок периодически хныкает, но я настолько морально устала, что я вновь засыпаю. Хотя бы музыку дал бы послушать, ублюдок ты конченный. Но почти сразу я открываю глаза опять, по крайней мере, так кажется мне, но я вижу, как люди берут свои сумки и медленно шагают к выходу. — Вставайте, ваше высочество, — с иронией говорит Глеб, беря свой рюкзак, — к твоему сожалению, самолёт долетел.       Я сонно поднимаюсь, на автомате убираю книгу в сумку и даже смотрю по сторонам в поисках телефона и только потом вспоминаю, что он у этого кретина.

***

      Я смотрела из окна машины, на которой мы ехали после очередного нудного паспортного контроля, и думала о том, что читала пару месяцев назад: про районы Бали. Но я упрямо себе пообещала, что никогда не спрошу у него, куда мы едем. Почему? Я никогда не стану просить ни о чём. Пусть в качестве мести, он будет тащить с собой живой труп, которому ничего не интересно.       Вид из окна постепенно стал меняться, и вместо улиц, где люди занимались торговлей (что странно, ведь по моим расчётам было около пяти или шести утра), и вместо нескончаемых мотоциклов, появились ровные, идеальные дороги, вдоль которых расположились огромные виллы, словно с картинок. Дух захватывает.       Машина останавливается. Водитель и Глеб синхронно вышли из неё. А пока водитель вытаскивал наши чемоданы, Глеб подошёл к какому-то темнокожему человеку, о чём-то с ним разговаривая. Я поняла, что и мне пора выходить. Глеб берёт из рук парня ключи. Мы заходим в огромные, светлые, деревянные ворота, и Глеб остаётся там, судя по всему, расплачиваясь с водителем. Я же не жду его. Я с открытым ртом смотрю по сторонам, не веря своим глазам.       Дом был огромным, все его двери и окна были в пол, я сразу увидела нежный, светлый интерьер, ведь внутри горел весь свет. Лестница была снаружи. Весь сад был покрыт идеальным газоном и всякими растениями, которые были особенно красивыми под уличные лампочки в виде факелов. Я поднялась на второй этаж и раздвинула огромную, стеклянную дверь. Выходя, я застыла и попыталась принять то, что это всё реально. Передо мной был огромный бассейн, но это было не главное... Ведь передо мной был океан, я отчётливо видела его, хоть и небо на Бали только начинало светлеть. Слабый ветер трогал мои волосы, я слышала его волны и чувствовала манящий запах... А из-за того, что бассейн был на втором этаже, я не видела берега, и казалось, что до этой чистой воды рукой подать. Это место — рай на земле. — Э-то... Просто... — дрожащими нотками еле выдала я, но не смогла закончить начатое предложение. Но ничего страшного, ведь его закончил возникший за моей спиной блондин. — Волшебно. Я знаю, — я вздрогнула. Я и забыла, что он здесь.       И вдруг по телу прошёл ток от осознания того, что здесь... В этом огромном доме, на этом огромном острове, в этой огромной стране я наедине с ним. Ноги подкосились, когда я почувствовала, как он подошёл сзади, совсем близко. Так близко, что, кажется, я начала чувствовать жар, исходящий от него, от его крепкого тела. И в этот миг он бережно убрал мои тёмные локоны в одну сторону, и тепло его дыхания коснулось моей шеи. — Но ты же понимаешь, что я тебя сюда не Бали показать привёз?