Боль раздирала меня на части. Да так, что дышать было страшно. Как будто, если бы я сделала неосторожный вдох, моё сердце остановилось бы, и я бы упала, тихо радуясь своей смерти. Как паршиво. Вырывает, как только нахожу ванную в этой грёбаной вилле. Сейчас бесит всё. И свет солнечный бесит, и размеры этого дома бесят, бесит каждая стена, даже воздух, который я так жадно глотаю. Не ела почти два дня. Выблёвывать тут нечего. Я упираюсь покрасневшими, трясущимися запястьями в мраморную раковину и поднимаю глаза.
Лицо красное, мокрое, губы опухли, глаза налиты кровью. На шее и на ключицах засосы. «Шлюха».
— Чёрт! — визжу я хриплым голосом, врываясь болящими пальцами в мокрые волосы и тихо опускаясь на больные колени, — хватит! Я больше так не могу! Я не виновата! — кричу в пустоту. Наверное, выгляжу, как сумасшедшая. Но мне плевать. Сейчас не важно. Сейчас просто хочется умереть, — я ничего не могла сделать!
Момент, как я приползла в душ, стёрся из моей памяти. Я только помню, как горячие капли стекали по ноющему телу. Я обнимала свои ноги, тихо плача и умоляя себя не сломаться. Нельзя сломаться! Что бы не произошло внутри этих стен, я должна выдержать. Я обязана вернуться с улыбкой, я обязана вернуться неуязвимой, гордой королевой.
Ну а сейчас... к чёрту корону.
Сейчас хочется выть. Хочется разбить всё к чертям. Хочется самой разбиться. Но не остаётся ни слёз, ни голоса и тем более сил. Только боль. Нет, не физическая. Эта боль другая, где-то внутри. Её невозможно разглядеть. Не вылечишь. Не забудешь. Не убежишь от неё. Эта боль сильнее меня, и она хочет, чтобы я её чувствовала.
— Машечка, нам нужна твоя помощь. Вы ведь общаетесь с Глебом...
— Сука, — мычу я своё первое ругательство.
Вышла на ватных ногах, которые еле слушались меня, схватив одно полотенце с полки в ванной. Перед глазами всё плыло, будто я была под каким-то наркотиком. Слёз не было. Я ходила по дому в поисках чего-то, сама не понимая чего. Но потом я голая, в одном полотенце, свалилась на мягкую кровать. Обессиленная и разбитая. Мозг не соображает почти совсем. Я отдаю себе отчёт, что сейчас отдаться сну не стоит. Я понимаю: сон не спасёт, он не перенесёт меня в другую страну, я не проснусь в своей кровати. Но он даст время не чувствовать этот груз хотя бы немного. И я засыпаю, невзирая на холод.
За окном тянулся вечер. Ветер гулял по комнате. Я сразу заметила это, когда открыла глаза, но закрыла их в то же мгновение, желая вернуться в сон. Но в секунду следующую, словно ведром холодной воды или лавы, на меня обрушилась гигантская волна воспоминаний, показывая своё недовольство о том, что я посмела уснуть и забыть всё. Я буквально захныкала от вернувшейся боли, которая, кажется, теперь удвоилась. «Я не виновата» — как на автомате подумала я.
С большим разочарованием я приняла тот факт, что сон больше ко мне не вернётся. Открыла глаза, чтобы всё-таки увидеть, где я. Я посмотрела на комнату, в которую, судя по всему, завалилась из последних сил. Нежно-розового цвета стены, белые шкафчики, а кровать огромная, мягкая, с белыми шторами. Откуда ветер?
Белая дверь на балкон оказалась открытой. Ветер играл с белыми занавесками, я отчётливо могла видеть кресло-качалку и белый столик на балконе с видом на океан.
Мысли огромным прессом грозили убить меня, так что лежать дальше казалось чем-то опасным. Но стоило пошевелиться, как я поняла, что болит всё тело. Ну надо же, какая неожиданность. Еле поднявшись, я зажмурилась. Надо просто потерпеть, и со временем мне станет легче. Говорят, что боль со временем уходит. Я же не мучила себя такими надеждами. Возможно, со временем тебе не будет делать больно четвёрка, вместо заветной пятёрки, но эта боль не сможет уйти. Она может только тупеть.
Голыми ступнями по холодному полу. Так нельзя, я могу простудиться. В голове тысячи фейерверков, которые мешают чётко видеть перед собой лабиринты дома. Этот дом создан для идеальной семьи, чтобы они отдохнули все вместе где-то неделю, а потом уехали назад в свой город, потому что у них работа, а у детей школа. Счастливая семья. Любящие родители, красивые дети, которые иногда дерутся за пульт от телевизора.
Выдумав несуществующую семью, я улыбалась, сама не замечая, как и почему. Схожу с ума, теперь уже нет никаких сомнений. Я просто ходила в полотенце, с мокрой головой, пока не вошла в гостиную. Осколки разбитой вазы убраны, последние лучи солнца цвета мёда полосками проникают в дом. Небо постепенно темнеет. В доме тихо, только волны шумят, нагоняя ещё больше одиночества и тревоги. Где он? Уехал? Куда?
Ну и хрен с тобой. Надеюсь, вернёшься не скоро, а лучше не возвращайся никогда.
В животе заурчало, напоминая о том, что я не ела почти два дня, но о еде даже думать не хотелось. Хотелось умереть. Надо маме позвонить и поговорить с ней. Ах, да... Телефон... Этот выродок знал с самого начала, что я позвоню кому угодно молить о помощи, и забрал мой телефон ещё в самолёте. Господи. Незнакомое место, я совсем одна. У меня нет возможности даже музыку послушать, и я понимаю, что с моими мыслями и без телефона моя психика выдержит максимум до утра. Кирилл... Если я не отвечу на его звонки и сообщения, он может что-то заподозрить и поехать ко мне домой. Боже, я не могу даже дышать, когда думаю о том, что он может узнать, что мы на Бали с Глебом...Вдвоём...
Я чувствую, что ноги больше не идут. Как будто сила, которой я могу ходить, превратилась в какую-то боль, которая собирается в грудной клетке, мешая дышать полной грудью. А потом я всё-таки замечаю, что всё ещё в мокром полотенце. Делать нечего. Я выхожу, спускаюсь вниз и поднимаю свой чемодан, возвращаясь в комнату, которая, судя по всему, уже является моей.
Я думала, что смогу складывать вещи по полкам, что это даже поднимет мне настроение, но стоило мне открыть чемодан и увидеть свои дорогие тряпки, как я почувствовала комок в горле.
Жаль, что я так поздно поняла, что мне не нужен телефон. Жаль, что я так поздно поняла, что мне не нужно столько одежды и туфель. Жаль, что я так поздно поняла, что мне нужно простое человеческое тепло, чтобы меня родители понимали, поддерживали. Чтобы у меня подруга была. Чтобы меня уважали, а не толкали на землю перед ногами других, не топили в бассейне, ступая на пальцы, не насиловали на столе. Я утратила всё, что было так дорого — уважение, любовь, гармонию, оставив себе всё самое ненужное — юбки, блузки, каблуки. А я ведь так поздно поняла... Жаль...
Я буквально хватаю первую попавшуюся вещь и свою книгу, лишь бы побыстрее закрыть чемодан. Это летний, оранжевый сарафан, чуть выше колен. Мама положила мне утюжок для волос, но нет... Сейчас этим утюжком я максимум могу убить себя от ожогов для медленной смерти. Да, не спорю, я медленно начинаю ощущать холод из-за мокрой головы, и не факт, что я не простужусь, но нет... Сейчас я не смогу ничего сделать с этими запутанными волосами. Только дать им отдохнуть, учитывая то, сколько всего они сегодня пережили.
А мне... А мне кто-нибудь даст отдохнуть?
Я беру сложенное клетчатое одеяло и книгу, удобно садясь в кресле-качалке в позе лотоса на балконе. Удаётся почитать только пока темнота полностью не поглощает всё вокруг. Я ставлю книгу на стол и смотрю в небо. Обычно, январь на Бали — сезон дождей, и я не знаю, наверное, повезло, что их пока нет, и я могу видеть чистое небо и бриллианты, которые с каждой минутой становятся ярче.
Что меня ждёт целую неделю с этим человеком? Да хрен с этой неделей, сегодня я поняла, что меня ждёт здесь. Но есть вопрос куда важнее. А что потом?... Потом, когда мы вернёмся, когда начнётся школа. Как я буду перед ним держаться за руки с Кириллом, как я смогу хотя бы поднять свои глаза, ведь даже если он не расскажет своим друзям о том, что было здесь между нами, для них совершенно ясно, почему их друг меня сюда притащил. И я уже боюсь представить, как они двадцать четыре на семь намекают на всё это перед всей школой своими грязными шутками. Я понимаю, что не смогу ответить. Я понимаю, моя корона растоптана, я утратила свою гордость, за помощью бежать не к кому.
Если маме всё расскажу, она подумает, что я просто сошла с ума, ведь она наотрез отказывается видеть, что Глеб стал настоящим монстром, который готов уничтожить всё, что ему мешает. Мешаю ему я, и он уничтожит меня в два счёта. Здесь, в этом незнакомом месте, без телефона, без людей, наедине со своей болью я сломаюсь под ним в одну секунду.
Передо мной туман. Глаза вновь в слезах и смотреть вверх, чтобы не заплакать, уже не получается. Всё безвозвратно потеряно — честь... дружба... желание жить. И Кирилл... я словно под кожей чувствую, как всё потеряно и с ним. Как я смогу обнимать его, целовать его и заниматься с ним сексом? Мне так больно от того, как мне отвратительно моё тело, моя кожа, мой нос, глаза, уши, губы... И мне плохо от того, что я не могу ничего с этим поделать. Что же со мной стало за несколько часов? Что будет со мной через день? А через два?
Ложась в кровать, я даже не могу найти сил накрыться одеялом. Просто сворачиваюсь калачиком, закрывая лицо ладонями. Сон приближается медленно, поглощая меня полностью. И он словно шепчет, что нельзя сломаться. Нельзя.
***
— Нельзя! — кричит мне Глеб, топая ножками по песку.
Он очень маленький, зубки такие острые. Его волосы блестят под палящим солнцем, он щурит зелёные глазки, смотря на то, как волны бьются о меня, и как я качаюсь еле стоя на худых ногах.
— Мама сказала, что сегодня сильные волны!
— Я хочу плавать! — кричу я, не понимая, доходят ли мои слова до него или нет.
Я не вижу, как приближается сильная волна, которая бьёт по спине, и я падаю, не в силах выстоять.
— Маша! — испугался. Бежит ко мне, — я бегу, держись! — море глушит его голос, ветер пытается унести слова, но я всё равно его слышу. Он почти здесь. Он почти рядом. Мой верный друг. Моя первая любовь. Мой родной человек с первых дней жизни. Мой.
***
Звук разбившегося стекла.
Я молнией открываю глаза, оставляя светлый сон позади и возвращаясь на Бали. Я смотрю в пустоту и ничего не вижу кроме мрака. По ощущениям это очень глубокая ночь. Я минуты две хочу понять, был ли звук стекла частью сна, но когда слышу небрежные шаги по полу дома, понимаю, что это он. Вернулся.
Я представляю в каком состоянии он может быть сейчас. Прошу, пусть пойдёт спать, пусть примет душ, послушает музыку. Всё, что угодно, только не сюда. Прошу, только бы не сюда.
Но от страха замирала я не зря. Желания бьются о скалы и рассыпаются в пух и прах, когда ручка комнаты опускается. Медленно, предупреждающе. Он заваливается внутрь и... стоит. Просто стоит. Хватит и несколько секунд, чтобы по носу ударил запах выпитого алкоголя в огромном количестве. Пьян в хламину. Может это мой страх привязал мне глаза, а может и правда так темно, что я не вижу даже себя, но я клянусь, что затылком чувствую его волчий, пьяный взгляд сзади. Если я не буду шевелиться, он уйдёт. Пожалуйста, пусть он просто уходит.
Шаг. Один. Два. Звуки исчезли. Ушёл. Облегчение. Я всё ещё лежу, как камень, да и не уверена, что в силах хотя бы сделать нормальный вздох. Потом я всё же вдыхаю полной грудью, что оказывается роковой ошибкой. От резкой и неожиданной боли, от паники и страха получается только визжать.
— Ааа! — опять схватил за волосы.
Он не ушёл. Стоял. Знал. Ждал.
Поднял с кровати одним рывком. Швырнул меня, и я, ударяясь об стену головой, стала медленно стекать по ней вниз, моля себя не пустить слезу перед ним. Я и так достаточно унизилась. Но он, схватив за плечи, заставил стоять на двух ногах, что ощущались, как промокшие макароны.
— Как же я тебя ненавижу! — рычит он мне в лицо, а мне остаётся морщиться от отвратительного запаха и от страха, быстро сжирающего воздух вокруг, — в горле ты у меня стоишь, сука!
— Ты пьян! — да, я терпеть не могу его, но я не могу сейчас ссориться, это может мне дорого стоить.
— Да ты что?! — с истерикой усмехается он, — а знаешь, почему?! — одна его рука перемещается с плеч прямо в пряди, и он, сжимая их, заставляет меня выгибаться и извиваться, — А?! Знаешь?!
Он так близко. Его губы невесомо касаются моей щеки. Как же мне страшно, когда он носом касается моего пульсирующего от страха виска и медленно доходит до уха, тихо кусая его. От страха кости заледенели. Он отстранился и вновь ударил меня по стене.
— Ты, сука, из моей головы не выходишь! — рычит он, и я могу поклясться, что это самый страшный голос на свете, — блять, моя совесть не должна меня мучить! Это ты во всём виновата!
— Больно! — уже не в силах терпеть боль от схваченных волос, кричу я.
— Это ты виновата, что тебе больно!
— Глеб, я ни в чём не виновата! — Боже, прошу, только бы не зареветь перед ним, — я пыталась это всё прекратить! Лизе я хотела помочь! Я не хотела, чтобы всё так далеко зашло! Отпусти меня, умоляю, — я сжала губы, зажмурила глаза, а к горлу подкатил ядовитый ком. Нет, нельзя плакать.
— Тебе страшно за свою шкурёнку, да? — Мерзко усмехнулся Глеб, — я бы твоём месте так сильно не жалел Лизу, — я подняла полные боли глаза, кажется, впервые видя очертания дьявола передо мной, — ей я хотя бы дал кончить.
Браво. Шах и мат. Теперь моя душа горит от боли. Ты по щелчку меня убить захотел. И может быть у тебя получилось.
Отпустил меня. Убрал руки и отошёл. Я упала вниз, а он... оставил. Даже закрыл дверь. И я наконец-то закричала от боли в груди и выпустила слёзы. Он не видит. Может слышит, но это не важно. Опять рана где-то там внутри. Утром глаза будут красные от слёз, но утром не станет легче. Не станет...
