Забери меня с пати, если сможешь

      Телефон. Когда я открыла свои глаза и попыталась потянуться за телефоном на прикроватной тумбочке, поняла, что первое, что мне нужно сделать — это вернуть его. Но как? Учитывая то, что происходило в этой комнате ночью, я не знаю, смогу ли я вообще выйти хотя бы в туалет. Поэтому я взяла книгу в руки. Читать я не смогла больше 10-ти минут — мысли всё время притягивали всё внимание к себе.       А что дальше? Идти к нему и попросить телефон? Это будет великим унижением. Пойти к нему и заорать? Это будет бесполезно и жалко. Нет. Я из этой комнаты ни шагу. Уж лучше умру от обезвоживания и голода. Ах, да, голод. Почти три дня я не ела ничего. Во-первых, я даже думать о еде не могу, а во-вторых, я про себя объявила голодовку ещё когда села в самолёт.       Недовольно скрестила руки. И что я буду делать весь день в этой комнате со своими больными мыслями? Это самоубийство. Полное саморазрушение. Ну и пусть. Стоит мне только вспомнить его волосы, его взгляд, глаза, голос, как желание выйти отсюда отходит сразу же. Если повезёт, он выйдет из дома, как вчера.       Ещё полчаса, и я опять начинаю реветь в подушку, чтобы он вдруг меня не услышал. Нет, боль потихоньку уходит, но нервы не выдерживают. Я не знаю, как там Кирилл, как там мои родители, я даже не знаю, сколько часов сейчас. Зимой на Бали +5 часов, но я давно потеряла счёт времени, уже ничего не могу понять. Я тяну руки вперёд, смотря на зелёно-голубого цвета следы на руках, чуть тяну вниз сарафан и смотрю на засосы на ключицах, зная, что такие и на шее есть.       И опять душат слёзы от того, что я не могу ничего изменить. Я просто тряпка.       Когда дверь открывается, моё сердце уходит в пятки. Очень хотелось бы прятать заплаканное лицо, но уже поздно, так что я выбираю быстро убрать слёзы и просто пялиться куда-то в потолок. — Значит так, — его тон такой приказной, что я на автомате внимательно слушаю его, хотя хотелось бы игнорировать, — вчера твои родители мне позвонили, хотели с тобой поговорить, — почему-то я содрогнулась и приподнялась на локтях, смотря на агрессивное лицо Глеба, — сейчас я им позвоню, а ты будешь паинькой, — я нахмурилась от злобы в душе, — скажешь, что какие-то проблемы с твоим телефоном, поэтому пока можешь по моему звонить, — я сжала кулаки и челюсть, еле держа себя в руках, чтобы не кинуться к нему и не придушить, — поняла или мне по-другому объяснить?       Единственное, что я поняла — это то, что я попалась. — Ты издеваешься? — голос всё ещё оставался низким, потому что ещё не восстановился, — Глеб, ты понимаешь, что я схожу с ума без какого либо общения, без музыки, без соцсетей. Прошу, не поступай так со мной. Ну, какая тебе разница, есть у меня телефон или нет. Верни мне его, я обещаю, никто ничего не узнает.       Глеб сначала просто слушал, даже задумался. Сначала я даже посмела подумать, что он раздумывает о моём предложении, но потом он в открытую усмехнулся. — Золотце, ты, кажется, не понимаешь до сих пор, что ты не в том положении, чтобы меня о чём-то просить, — он издевается. Причём очень сильно, и наслаждается этим до последнего, — что? По Кириллу соскучилась? Ничего, уж как-нибудь справится без тебя недельку, — даже не знаю, как могу описать эту ненависть в моих глазах. Ненависть, злоба, месть. Всё, что угодно.       Глеб, как ни в чём не бывало, опускается на край кровати, от чего я рефлекторно напрягаюсь. Он что-то ищет, печатает в телефоне, а потом протягивает руку ко мне. Экран телефона касается уха. Глеб даже не даёт мне самой взять его. Пока идут гудки, я смотрю в его глаза, зная, что в моих он отчётливо видит всю мою боль и разбитую душу. — Алё, — о боже. Это мама. Это её голос. Очень этого не хочется перед ним, но мои глаза начинают гореть от слёз, я еле сдерживаюсь, чтобы не расплакаться. Мама, мамочка, я так хочу тебя обнять, — алё. — М-мам? — тихо, хрипло, жалостно, — мам, привет, это я.       О боже. Как я хочу всё вернуть назад. Как я хочу к маме на коленки, как я хочу, чтобы Оксана приготовила торт и принесла мне его, пока я сижу в своей уютной комнате. Мама, мамочка, поговори со мной. Может ты услышишь в моём голосе мою беду, мою боль и отчаяние. Первая слеза медленно катится, но я быстро убираю её, будто бы это поможет, чтобы Глеб её не видел. — Маш! — радуется мама, — как дела, малышка? Что там у тебя с телефоном-то?       Мам, меня, можно сказать, держат в заложниках. У меня отняли телефон, меня изнасиловали, мне очень нужна твоя помощь. Заберите меня, ради всего святого, заберите и спасите. Я знаю, ты всегда говорила мне оставаться сильной, но это всё выше моих сил. Для меня это всё слишком. Забери меня. Забери. — Да так... проблемы какие-то. — Ну, как там Бали? — весело и шутливо спрашивает мама.       Мне очень нужна помощь! Я медленно умираю! — Х-хорош-шо. Всё хорошо.       Я слышала, как мама ходила и пила что-то. Это кофе. У неё всё ещё сонный голос, а когда она не на работе, просыпается около девяти утра. Если там около девяти, то здесь где-то два часа дня. — А мы уже успели соскучиться по тебе, — я сделала глубокий вдох, чтобы сказать что-то но не успела, — ой, Маш, поговорим потом, тут письмо важное пришло. Целую, детка, передавай привет Глебу.       Круто. Передам обязательно. — Я тоже целую, мам. Пока.       Мама бросает трубку, и Глеб медленно убирает телефон. Комната погружается в долгое, тяжёлое молчание. Я опять чувствую, как мне становится тяжело дышать ровно, и как слёзы уже сами по себе текут по щекам. Я сижу на коленях и смотрю в покрывало, при этом чувствуя, как Глеб смотрит. А потом его рука медленно поднимается, и он пальцем убирает слезу. Я не шевелюсь. Продолжаю смотреть, будто в пустоту. — Не плачь, — зачем-то усмехается он, — ты же знаешь, что сама виновата.       Я больше не сопротивляюсь его касаниям. Не истерю. Это всё бесполезно. Я проиграла. Мы ещё минуту молчим, а потом Глеб сообщает: — Мы сегодня поедем в сёрф-школу.       Я подняла свой, ничего не понимающий взгляд на него. Глеб откинул пряди своих мокрых волос (может в бассейне купался, а может душ принимал) и продолжил. — Что ты так смотришь? — фыркнул он, — это мама. Стоило мне заговорить о поездке, она уже там всё оплатила, организовала.       О, Господи, он думает, что я собираюсь развлекаться?! Нет уж, лучше я буду страдать в гордом одиночестве. — Мы же можем просто не идти! — замученным голосом воскликнула я. — Нет, мне потом пол века объяснять ей, почему мы не явились в забронированный час, — Глеб больше не намерен был слушать меня. Он резко встал на ноги, — и вообще, я понимаю, что тебе не особо и приятно, но ты сюда приехала не для того, чтобы, блять, днями из этой комнаты не выходить. Одевайся.       После этих приказов Глеб вышел из комнаты. Нет. Это полное проклятие.       Я надела очень короткие, джинсовые шортики и белый топ поверх чёрного бикини.       Когда я вышла из виллы, на тротуаре стоял байк, и сидел Глеб с шлемом на голове. Если бы не мой принцип не улыбнуться ни на секунду, я бы расхохоталась от того, насколько нелепо и при этом мило выглядит он в нём. Я с недовольной миной села сзади него и обвила торс. С Кириллом я уже каталась на мотоцикле, так что страшно мне не было. Наоборот, кругом была такая красота, что я не могла насмотреться. Да, наверняка в том, что я здесь, миллиард минусов больше, но есть плюс в том, что мне повезло это всё видеть своими глазами.       Вскоре начались улицы, где люди торговали вещами и едой. Глеб водил здесь не очень быстро, так что я видела, что половина людей здесь ходят босиком. В этой всей атмосфере и живёт колорит острова. Наконец-то мы доехали. Глеба встретил мужчина.

***ХОТИТЕ УДИВИТЕЛЬНЕЙШИЙ ФАКТ?*** Глеб знает английский язык лучше, чем я. Сколько бы я не учила все эти времена, Глеб, так или иначе, много времени проводил в штатах и знал английский на ура.

      Так что его разговор с этим человеком, пока мы шли, я даже не слушала. Просто смотрела вокруг. Мы зашли во двор, где стояли доски для сёрфинга. Ко мне подошла женщина. Я последовала за ней. Мне дали костюм, а потом доску. С Глебом мы встретились на пляже. Но, как оказалось, просто встать на эту доску и поймать волну, как профессионал, не получится (кто бы мог подумать). Около 1,5 часов была теория, и казалось, что прошла вечность, пока это закончилось. А потом мы начали практику. Я падала, наверное, раз пятьдесят, а у этого дьявола всё получалось, как всегда. Он гораздо раньше сумел встать на ноги, пока я с визгом падала с доски в воду. Ещё и ржал надо мной, гадина.       Мне хотелось прыгать от счастья, когда у меня в первый раз получилось встать на ноги и продержаться долгое время. Когда урок был закончен, наши колени были очень красными, они болели немножко, но я улыбалась. Весело это, оказывается. По крайней мере, я не могу не признать, что мне это помогло забыться. — Ты вообще ничего не умеешь! — громко говорил мне Глеб после урока, пытаясь перекрикнуть шум волн. — Нет, у меня получалось! — Это всё из-за того, что ты не ела! — мы по песку отдалялись от берега, поднимаясь к уютному ресторанчику, — закат здесь встретим. Пошли.       Деться мне некуда. Я закатываю красные от солёной воды глаза и следую за Глебом. Мы выходим на веранду ресторана, занимая самый близкий к панорамному окну столик. Я смотрю, как солнце медленно уходит. Небо фиолетово-розовое, а солнце с каждой минутой всё больше превращается в оранжевое пятно. Всю эту палитру цветов отображает море, и я невольно улыбаюсь, понимая, что это, наверное, самый красивый закат из всех, что я видела. — Хватит смотреть, — тихо замечает Глеб, — ешь, давай. Я тебе скорую вызывать не собираюсь, когда ты начнёшь подыхать от голодовки, которую ты мне устроила.       Сволочь. Всю малину мне ещё с детства портил. Кретин.       Я посмотрела на морепродукты на столе, начала есть, но молчать и оставаться в долгу у меня не было в планах. — Уж лучше умру, чем буду знать, что ты мне помог, — с фальшивой улыбкой зашипела я, кладя в рот креветку.       Наш разговор — это один большой комок пассивной агрессии. Если бы нас слушали иностранцы, они бы не поняли, что мы готовы погрызть друг другу глотки, ведь говорили довольно тихо, да и улыбались, хоть и ядовито и сквозь зубы.       Когда с ужином было покончено, я почувствовала, как мне хорошо от того, что я наелась. Глеб отошёл на пару минут, а я в это время смотрела на пляж, где уже было пусто. На улице почти полностью стемнело. Глеб подошёл и сказал, что нам пора. Мы вернулись в виллу. Поднявшись сразу на второй этаж, я поспешила пойти в комнату. — Тебе понравилось?       Услышала я сзади, но решила уйти и не ответить. Однако план потерпел крах, Глеб не грубо взял меня за локоть, развернул к себе и повторил. — Тебе понравилось? — уже более резко. Его голос предупреждал, что когда он что-то спрашивает, он должен получить ответ. — Да, — тихо промямлила я, не смея поднимать глаза. — Хорошо, — он успокоился, но не отпускал мою руку, от чего я стояла, таращась на наши ноги, — ты как? — его голос был приправлен некой осторожностью.       Я уже не побоялась. Резко подняла взгляд, где вспыхнула обида и злоба. — Не делай вид, что тебе есть дело до меня, — грубо ответила я, — запомни раз и навсегда — я видела твоё истинное лицо, — его пальцы сжались, и это можно было считать предупреждением, но я не замолкла, — и я знаю, какой ты на самом деле. — Это ты виновата, что с тобой это всё случилось, — зашипел Глеб в ответ, пытаясь своим взглядом проникнуть мне в душу. — Ты говоришь, что я виновата, но ты сам знаешь, что я этого всего не заслужила. Ты парень не глупый, ты отлично понимаешь, что у меня не было особого выбора. Я даже попросила маму и папу больше не общаться с вами, но знаешь, что она мне ответила? — я грустно и разочарованно усмехнулась, вспоминая тот разговор, — она сказала, что я с дуба рухнула. Что я сошла с ума, раз прошу её о таком. Сначала меня мучала совесть, потому что ты, как-никак, друг детства, но потом нет, ведь... знаешь... я увиделась с Лизой.       Глеба словно облили холодной водой. Он с интересом и с ужасной злостью посмотрел на меня, ожидая продолжения. — У неё не совсем всё в порядке было. Из-за меня у неё началась паническая атака. Если честно, я в глубине души надеялась, что она будет рада мне, но оказалось, что она во всём винит меня, — Глеб вскинул брови, явно удивившись, — она сказала, что я могла помочь. Знаешь, я с ней согласна. Если я и заслужила всё, что ты со мной сделал, то только из-за того, что я подумала, что ситуация с Лизой не такая ужасная. Я считаю это всё бумерангом жизни, — я поднялась на носочки и, словно голодная гиена, вцепилась в Глеба взглядом, излучая коварство и ехидство, — но помни, друг мой, бумеранг этот и до тебя дойдёт.       Наверное, он сейчас меня убёт. Возможно, изобьёт. Но я смотрю на него и вижу слабость. — Иди в свою комнату, Маш. Просто уходи.       И я ухожу, оставляя день позади.