Забери меня с пати, если сможешь

— Подъём! — Глеб по щелчку возвращает меня назад из царства Морфея. Судя по грохоту, он открыл дверь с ноги и зашёл в комнату с громким криком. — Офтань, — сквозь прижатую к лицу подушку забурчала я, ещё больше прижимаясь к ней.       Глеб быстрыми шагами настежь открыл дверь балкона, и холодный, утренний воздух сразу ударил по мне. — Подъём, я сказал! — ещё строже закричал он, резко, моментально стянув с меня лёгкое, белое одеяльце, — нам на урок сёрфинга. — Сам и иди, — продолжала недовольствовать я, пытаясь нащупать одеяло, не открывая глаз, — у меня колени до сих пор болят. Я не пойду. — Ничего, потерпишь, — фыркнул он, и я получила удар по голове другой подушкой, — вставай, я сказал!       Пожалуйста, пусть сейчас из ниоткуда появится молния и ударит его по башке, пусть на него упадёт метеорит, пусть потолок обрушится ему на голову. Всё, что угодно, лишь бы он заткнул рот, ибо сейчас мне не важно, что я лежу перед ним в трусах, мне не важно, что я сонная, помятая и со слюной в уголке губ. МНЕ. ПРОСТО. НУЖНО. ПОСПАТЬ.       Но кто бы сомневался. Он опять в выигрыше. Я, ахая от кипящего недовольства внутри, встала и, громко топая ногами, отправилась в ванную, слыша за спиной злобный голос. — Завтрак на столе! У тебя ровно десять минут!       После чистки зубов, я вошла в душ, где простояла буквально минут пять. Я беру ещё одно полотенце с полки ванной и, обмотавшись, спокойной, пофигистической походкой иду в сторону кухни. Сидеть в этой грёбаной столовой я не собиралась, да ещё и есть тут не хватало. На завтрак салат, мясо и фрукты. Я, схватив поднос, выхожу к бассейну, около которого пару диванчиков. Я ставлю поднос у спинки и плюхаюсь на живот. Под еле прикрывающим полотенцем ничего, но мне сегодня с утра почему-то на всё предельно насрать. Я просто спокойно ем, слушая прекрасные звуки природы вокруг. Видимо, я столько настрадалась, что одним прекрасным утром слёз и эмоций попросту не осталось. — Ты ешь, как улитка! — фу. Опять это бурчание за спиной. Даже во дворе нашёл, заноза. — Я уже говорила, что ты можешь хоть на край земли без меня уйти? — фальшиво-задумчиво спросила я, хмурясь, хотя лицо моё он не видел. Только... ай, не важно. — А одеться никак, да? — голос приближался, но это не заставило меня даже вздрогнуть, — я с тобой вообще-то разговариваю.       Глеб упёрся одним локтём в спинку дивана, смотря на меня сверху вниз своими демоническими глазами. Оооой, как страшно. — Ой, да что ты прицепился с утра пораньше?! — фыркнула я, съедая свой цезарь, — я не собираюсь тут с тобой веселиться, если ты не понял. Ты мне надоел! Смотри, весь остров твой, иди и, если можно, возвращайся через дня так четыре. А лучше сразу в аэропорт приезжай.       Какая беззаботность в голосе, Маш. А ведь ты знаешь, что стоит ему приблизиться к тебе на шаг, ты сознание от страха потеряешь. Уже забыла, как выла и просила шанс всё исправить. Как же убого выглядит это путешествие, да и жизнь в целом. — Ебать ты оборзела, — будто сказав это самому себе, усмехнулся он, — даю тебе пять минут, если не хочешь ехать в полотенце.       И всё. Ему не надо было кричать, не надо было меня бить. Его тона было достаточно, чтобы я вспомнила, кто я внутри этих стен. Он, схватив одну клубнику, спокойно удалился. — Дебил, — под нос отозвалась я, при этом ещё и морщась.       Аппетит пропал напрочь. Я встала и пошла в свою комнату, чтобы одеться. И опять та же дорога в сёрф-школу. Стоило уроку начаться, как я поняла, что это намного лучше, чем валяться в кровати. На этот раз у меня получалось всё гораздо лучше. Я поймала две волны! Две! А потом моя радость испарилась, когда я узнала, что этот мерзавец поймал пять. Ну почему ему всегда всё даётся так легко!       Ой, хотя не важно.       После урока колени и ладони были ещё краснее и болели сильнее. Но было так весело, хотя я и пыталась это скрыть, когда чувствовала на себе глаза Глеба. Мы шли по улицам, где люди в лавочках продавали всякие вещи. Вокруг был шум рынка, и это создавало свою атмосферу. Я смотрела на украшения, на одежду, сумки и на людей. Они все такие разные, интересные и красивые.       Я задержалась около сувенирной лавки, смотря на разные безделушки, камушки и ракушки. Смуглая, загорелая продавщица сразу улыбнулась мне, но потом отвлеклась, видимо, на другого человека. — Это тебе.       Я на автомате быстро повернулась на знакомый голос. Глеб протянул мне руку. Между его пальцев висел браслет. Он был из красной нити, но посередине была мелкая, красивая пальма из металла. Потом я увидела, что он купил себе точно такой же, а пока я рассматривала свой подарок, он надел свой. — Красиво, — я будто бы и не заметила, что сказала это вслух. Поняла, когда Глеб улыбнулся. Непривычно даже.       Дальше мы ходили, и уже начался отдел продуктов. Глеб прекрасно знал, что я ему готовить не собиралась, так что заказывал еду, но всё-таки было интересно смотреть на здешнюю еду. — На, попробуй.       Опять раздался голос сзади, и я повернулась. Глеб сразу дал мне в руки большой, жёлтый шар, сверху которого торчала трубочка. Это какой-то фрукт? Овощ? Никогда ничего подобного не видела, но обхватила трубочку губами. Я почувствовала сладкую воду во рту. Не знаю что это, но это вкусно. Я, выпивая, пошла дальше, осматриваясь. — Эй, а мне?! — услышала я голос Голубина с протестом. — Купи себе, этот мой, — огрызнулась я, снова положив трубочку в рот.       Глеб фыркнул и продолжил шагать. Он был сзади, и мы будто не были вместе. Он не боялся, что я убегу, ведь бежать-то некуда, но в то же время, я показывала, что это ему придётся за мной ходить, если не хочет потерять в толпе. Браслет не хотелось впихивать в карман белых шортиков, и я, устав держать его в руке и боясь потерять, надела.       Видимо, Глеб понял, что я уже устала. Мы зашли в маленькое кафе, чтобы попить кофе и отдохнуть. А есть я отказалась. Глебу это не очень понравилось, но он не показал этого, чтобы я увидела, что на меня ему всё равно. Ну да, с чего бы ему беспокоиться. Господи, как же я устала от этих догадок и мыслей в голове. На небе всё ещё не было ни одного облака или тучки, и это безусловно поднимало настроение. Глеб достал телефон и начал листать ленту и, видимо, отвечать на многочисленные сообщения. Слова от обиды вырвались из губ без моего ведома. — Может всё-таки отдашь мне мой телефон?       Глеб не поднимал глаза от телефона, он то печатал, то усмехался над чем-то там, другой рукой притягивая к пухлым губам чашку кофе. Я, что есть сил, закатила глаза и, откинувшись на спинку стула, скрестила уже загорелые руки, громко вздыхая. — Хватит, — промямлил он, — а то лопнешь. — Больной кретин, — тихо, колко, по делу.       Дальше я молчала. Наверное, с Наташей своей переписывается. Ох, как они друг друга стоят! Дааа! Оба дебилы и пустышки! Что я здесь делаю?! Я этого всего не заслужила! Ууу, как бесит!       Я посмотрела на то, как сжала в кулаке салфетку. Так. Надо взять себя в руки. Сделав глубокий вдох, я посмотрела на улицу, на людей, а потом на берег вдали. Всё хорошо. Всё в порядке. Ты справишься. — Ладно, — услышала я Глеба, что вдруг встал на ноги, — поехали домой.       Это не мой дом, ублюдок — хотелось выплюнуть ему в лицо, но я податливо встала на ноги, следуя за ним. Вошли мы в виллу через полчаса. Закат уже был близок. Я не планировала скрыться в «своей» комнате, на сей раз я вышла во двор, решив наконец-то осмотреться. Я прошла по дорожке, сложенной из круглых камней. В конце тропинки меня ждал уютный гамак на самом краю. Когда я легла, мне показалось, что я у самого обрыва, а дальше бесконечный океан, отражающий розовый закат. Ветра почти не было. Я закрыла глаза, радуясь, что Глеб до сих пор не подходит ко мне. Где-то сзади я услышала, как включился душ. Немного подумав о проекции дома, я поняла, что одна ванная находится как раз в этой стороне. Хорошо, пускай примет душ, пускай разговаривает со своей девушкой, пускай поёт и танцует, но только пусть забудет обо мне хотя бы до завтра.       Хотела бы я быть здесь с Кириллом. Он бы нежно меня целовал, и мы мило бы засыпали. Хотела бы я быть здесь с Ди. Мы опять почувствовали бы себя сёстрами. Хотела бы я быть здесь с семьёй, они бы вспомнили о моём существовании, и мы вновь почувствовали бы себя семьёй. Но я здесь с ним...       Воспоминания о нашем детстве вновь лезут в голову. Я даже невольно улыбаюсь, вспоминая некоторые моменты. Потом открываю глаза, понимая, что солнце скрылось уже совсем. Шум душа давно исчез. Я поднимаю руку вверх и смотрю на простенький браслет на руке. Музыка волн дурманит меня. Я закрываю глаза, отдаваясь сну.       Тишина.       Спокойствие. — Замёрзнешь же.       Я слышу этот голос, параллельно чувствуя, что болтаюсь на его руках. Я чувствую, как щекой прижата к тёплой груди. Я слышу его голос, теряясь в пространстве. Сколько я спала не помню совсем. Да и спала ли вообще? А может я сплю до сих пор. Но он близко. Одна рука держит за спину, другая под коленями. Я легка для него, как пушинка.       Когда спина чувствует мягкость кровати и подушки, я понимаю, что эти чувства как никогда реальны. Я чуть открываю глаза, то ли желая, то ли боясь, что его рядом не окажется. Но он здесь. Осторожно положив меня, он посмотрел на мой беспомощный вид, а потом сам рухнул рядом. Я скользила сонными глазами по потолку, по шторам кровати, под кожей чувствуя дыхание Глеба. Сон как рукой сняло, но при этом осталось странное опьянение, мешающее дышать полной грудью. — Маш... — его осторожный шёпот, и я вздрагиваю каждым сантиметром тела. Дыхание учащается, слух обостряется. Ну же, скажи что-нибудь, — почему это случилось с нами?       Нет. О, Господи, нет. Молчи! Не разбивай мне сердце, напоминая, что оно у меня есть! Не заставляй меня ронять слёзы, которые и так высохли с большим трудом! Молчи и уйди. — Неужели... это твой интернат... нас так разделил...       Я молчу, пытаясь не сдать своё сбитое дыхание, от которого всё пылает в груди, но я уверена, что он слышит даже моё сердце в ночной тишине. Я молчу, и, наверное, ему и не нужно моих ответов. Ему нужно просто сказать всё, даже если я сплю. Даже если умираю... — Почему... почему с ним?..       Твою мать. Лучше режь настоящим ножом, а не своим голосом и тоской в словах. Нет, Глеб, тебя стоит бояться. Ты не умеешь чувствовать, ты не умеешь грустить. Ты лживый и бесчувственный. Нельзя попасть в капкан твоих слов. Нельзя. — Мне... — я не узнаю собственный голос в гробовой тишине. Свой разбитый и вялый голос, — просто нужен был человек, который был бы рядом.       О, да! Я сказала это! Я сказала это самой себе! Я сказала это ему, чувствуя, как камень упал с плеч. Я призналась. Призналась, что поцелуи эти с ним были слабостью, что признания и проведённое время были лишь жалкой попыткой заполнить причиняющую боль пустоту. Попыткой разозлить и показать, что я тоже могу быть счастливой. Жалкая, трусливая, лживая девчонка. — Ты его любишь?..       Так тихо. Так мирно. Так больно.       Ну же! Где твоя гордость?! Выплюнь ему в лицо о том, что жизнь отдашь за своего парня! Скажи, что счастлива, когда он улыбается! Скажи, что жизнь свою без него не представляешь! Скажи, что хочешь, чтобы сейчас вместо него было он! Скажи!       Ну скажи же, ну...       Почему молчишь-то?.. Больно, да?       Его колени и руки расставлены по разным сторонам от меня. Он в одну секунду нависает сверху, и моё воображение рисует продолжение его силуэта. Очертания ночи лишь рисуют мне его фигуру, волосы, почти достающие до моего лица. — Почему ты плачешь? — говорит он, стирая пальцами влагу со щёк. Да... я плачу.       Я не вижу того, как он наклоняется ко мне. Понимаю это, когда волосы его прилипают к моим мокрым щекам. Губы его нежно касаются моих, и я податливо закрываю глаза, медленно пуская новые слёзы. Его руки не спеша залезают под лёгкую майку. Я приподнимаюсь, давая снять её с меня. Это всё неправильно. Это всё неправильно. И об этом говорят мои руки, что упираются в его голый торс, кажется, обжигаясь касанием. — Не сопротивляйся, — шепчет он через поцелуй, — ты же знаешь, что будет дальше. Я не хочу делать тебе больно.       Это всё неправильно. Об этом говорят мои руки, но не губы... но не тело... и не сердце.       Шорты куда-то за майкой. Глеб кусает меня за шею, цепляясь за лифчик. Я задыхаюсь. Помоги мне, я задыхаюсь. — Обе-щай... — еле дыша, прошу я, глотая слёзы, — обещай, что после Бали ты меня не тронешь.       Это ты просишь? Или гордость твоя? Или совесть? Или желание оправдаться и быть жертвой в любом случае? — Обещаю, — шепчет он, освобождая тело от последней одежды.       Его язык проникает внутрь опять в нежном, но горячем поцелуе. Пальцы мерят каждый сантиметр моего тела, гуляя от шеи до талии. Но душа уходит в пятки, когда они тихо опускаются ниже. Касаются нежной кожи, тихо массируя и заставляя выгибаться. Кусая губы, еле сдерживаясь, чтобы не попросить большего, я обнимаю его шею, прижимаясь к сильным плечам. Он то грубо, то нежно. Ещё касание, и я достигну пика, но этого почему-то не происходит. Внизу влажнее, стон придержать труднее с каждой секундой. Его палец проникает в меня, потом второй... — А-мх! — затыкает меня своим ртом, прибавляя ещё один, и я закрываю глаза, уговаривая себя расслабиться. — Тише, — то ли угрожает, то ли просит он, отстраняясь, и я готова попросить его вернуться.       Но я слышу шум ремня. Он избавляется от брюк и, быстро обвивая мою талию, меняет нас местами. Его рука давит мне на затылок, заставляя наклониться к его губам. Они уже опухли от поцелуев. Другая рука приподнимает меня, и я током ощущаю головку внизу. Тихо. Ниже. Вдох. Выдох.       Его дыхание сбивается. Он во мне. Я, выгибаясь, оставляю где-то в воздухе свой пошлый стон, мысленно прося прощение у себя за это. Он двигает мной. Я быстро поднимаюсь и медленно опускаюсь, царапая его грудь. И я чувствую это тепло внизу живота вновь. Я облизываю свои губы, кусаю их, откидывая голову назад. Мне хорошо. Мне плохо. Прекрасно. Ужасно. — Да... — выдыхает Глеб, сжимая мою талию, — вот так...       Как это «вот так»? Вот так грязно? Вот так несправедливо? Но я забиваю, когда оказываюсь вновь на спине. Глеб вдалбливается в меня, хватая запястья и прижимая их к кровати. Он сходит с ума. И я, пожалуй, схожу с ним тоже. Я так близко. Я так... — Г-глеб! — зову я, и перед глазами взрываются фейерверки. Я кричу его имя, а потом тело расслабляется. — Ещё... — шёпот со стоном. Его шёпот с его стоном, — скажи моё имя ещё.       Мария, почему ты медлишь? Ты же всё равно скажешь. Ты же хорошая девочка. — Глеб... — последние силы уходят на его имя. Я отдаю будто последнюю частичку себя.       Ещё один толчок. Глеб выходит из меня и изливается на мои бёдра и живот.       Он медленно сползает на спину, и я слышу лишь наше громкое дыхание.       А что дальше? — Прости, — шепчет он хрипло, — я опять не сдержался.       Как же мне паршиво. От себя. От удовольствия, которое мучает сильнее, чем физическая боль в прошлый раз. Как же всё это убивает меня. Что происходит? Что я делаю?       Я поворачиваюсь на бок, чтобы не выдать свои новые слёзы. Но я знаю, что он их чувствует. Я лишь ощущаю, как он накрывает меня одеялом.       А потом сон, который служит способом убежать от реальности.