***
В день Честного Корочуна по дворам ходили ряженые: парни — девками, девки — парнями. Наденут на лица берестяные личины с рогами, возьмут крепкие весские короба, да пойдут по домам приговаривать. В те дни делали «подарочки» почтенным людям озорные юнцы: кому сани на крышу втащат, али коровам в хлеву всем попарно хвосты свяжут. Да что там, сам Рагнар Кожаные штаны не чурался в юности таких забав. — Вот, гляди! — достал он коробочку с порошком. - Щепотку в огонь просыплешь — до утра не прокашляешься, очей не протрешь. Харальд с непонятной радостью согласился. Замятню, как и многие, он не жаловал и решил после сегодняшнего ему насолить.***
Подобравшись к ограде в потемках, невидимые шалуны сговаривались. — Ты котом покричи, — велел Искра. — Я на клеть, потом через сени, и на крышу, загодя разведывал. — А пёс не кинется? — Видел? Как начал носить, ни один не кидается! В потемках было ничего не видать, и Харальду пришлось поднести его руку к лицу.На ней была полоска, сотканная из собачьей шерсти. Кивнул. Видел бы сейчас своего единственного сына Твердята Пенёк! Всё не по нраву были ему забавы да воинские потехи.То-то тятька обрадовался, когда сын начал водить дружбу с княжичем датским да поднимать голову от чужеземных грамоток и разминать рученьки-ноженьки. Но не ведал, что в той дружбе Искра был верховодом. — Шшш! — Харальд проворно схватил его за плечо. — Это что? Ты слышишь? Из-за забора послышался то ли жалобный стон, то ли плач. — Пёс наверно. Привязали его, вот и скулит. — А рычит кто тогда? Парни испугались. Мало ли что может произойти в ночь Корочуна, темную, сумежную, ни старому, ни новому году не принадлежащую? Вдруг убийство какое свершилось, или зверь невиданный из тёмного леса пожаловал, распростёр свои когти стальные? Были ведь разбойники, выкапывавшие сокровища из похоронных курганов. Не страшно им было ночью на буевище. А может и тут какой разбойник при пожаловал? Датчанин полез к забору искать щелку. Мало того, что забор был плотно сколочен, так ещё и завален мокрым снегом, через который не было видно. Нашел-таки дыру, но в ней был виден лишь свет костра, а больше ничего. Харальд сперва разогнул спину, а потом вытянулся на носках, глядя через забор. Искра, хоть ростом был и невелик, но тоже высунулся. Как это, от друга отстать? …Факел, светивший Замятне по дороге домой, не погас единственно потому, что рядом с ним лежала небольшая кучка бересты, вот она и занялась от огня.При этом маленьком костерке можно было рассмотреть, что делалось во дворе. А там совершалось вроде как продолжение Смагиного танца, от которого ещё толком не остыла их плоть. Но каким же страшным оказалось то продолжение!.. Овчина, кутавшая заморскую девку от сырого зимнего холода, мокла в луже талой воды. Смага лежала на деревянных мостках, протянувшихся от калитки к крыльцу, словно вмерзшая в суковатые горбыли. Она была разломанная, разбитая, вбитая в мостки. И голая. Не по пояс, как в дружиной избе, а совсем. Лишь на ноге болтался обрывок шелка от шаровар. Нагие руки и ноги рабыни светились в отблесках костра, выхватывая из темноты то руку, то ногу. Но тело, совсем недавно мчащееся во вдохновенном полёте дива и красоты, теперь корчилось на земле, мучительно выгибаясь в жалком усилии, пытаясь столкнуть с себя непосильную ношу. Ни любви, ни страсти не было слышно в стонах и плаче, слышимых сквозь рык терзаемого её существа. Замятня поднимался и опускался с такой бешеной злобой, словно хотел разорвать на куски, сгрызть зубами неизвестно чем повинившуюся рабыню.И это насилие, что он совершал над ней, так резко отличалось от того, что сулил дразнящий танец Лейлы-Смаги, словно куча помоев от благоуханного яства, которому место на княжеском пиру…