По ту сторону небес. Воскресение

Карина неподвижно нахохлилась на сиденье поезда и рассеянно глядела то в одну точку перед собой, то по сторонам. Внутренность вагона, люди, проносящиеся пейзажи казались схематичным, ничто не задерживало взгляд. Состав мягко затормозил. После характерного мелодичного сигнала немецкий голос аккуратно отрезал: «Messe» (1). Она встрепенулась. Но не для того, чтоб кинуться к выходу. Её внезапно укололо, как холодной иглой. Карина не понимала, что именно сейчас тускнеет, обстановка или впечатления? Она замечала такое раньше, возвращаясь с концертов в одиночку. Гул музыки и зала вдруг делался нереально далёким и заставлял сомневаться: было или не было? Даже тогда это было чувство не из приятных. Теперь стало не по себе. Бетонная эстакада, нумерованные короба выставочного комплекса, шевелящаяся поездная толпа – всё выдавливало из сознания встречу с Германом и полёт на «альбатросе». Но после концертов оставались напоминания - смазанные фото и шумные видео. Карина вытащила телефон. В галерее рядком серели панорамы города с высоты птичьего полёта. Фалька она не фотографировала. Боялась, что на снимках будет пустота или размытое пятно? Или что телефон заглючит и сбросится до заводских настроек? Подобные страшилки вечно вливали в уши в «зловещих» туристических местах. Но нет. Она попросту об этом не подумала. «Ну что ж, сама виновата». Карина сошла на главном вокзале и направилась в хостел. По пути она снова подумала, и не раз, как было бы здорово хоть на время отключить и мысли, и переживания. Они атаковали со всех сторон, сталкивались и разрывали. Сначала она боялась, что поездка пройдёт впустую, в итоге происшествий хватило на полгода вперёд. Фиксация на них сулила тоску, забытьё казалось пугающим и недопустимым. Ситуация была из серии «казнить нельзя помиловать». К тому же, задуманное было исполнено, но теперь предстояло разгребать последствия. Карина напоминала себе дышать поглубже. Она поймала себя на том, что ненароком то и дело задерживает дыхание, как перед прыжком в ледяную воду. Она пришла в хостел и первым делом увернула в сумку сменную одежду. Затем почти немедленно легла спать, как солдат перед выступлением в поход. Она б и не раздевалась, но всё же пыталась сохранить хоть видимость нормальности. Поэтому укуталась в одеяло, как в саван, чтоб отключиться от существования с кучей сопровождающих проблем. Карина проснулась за пять минут до будильника и вырубила его с угрюмым облегчением. Состояние было разбитое, но и в сон не клонило. Аэроэкспресс домчал за пятнадцать минут. Для неприятных звонков было рано, однако телефон даже в руки брать не хотелось, и Карина бродила туда-сюда по залам и переходам, бесцельно глазея по сторонам. По-хорошему, не мешало поесть. Тут и там зазывно светились островки кафешек. Их приторный медовый свет казался противным, как химический усилитель вкуса. Карина застыла возле одной из витрин. В животе крутило, как перед экзаменом. Такое бывало не раз, но особенно часто перед сдачей немецкого. У них вела университетская ветеранша: вздорная обрюзглая старуха с мочальным облаком седых кудрей, пронзительным голосом и ядовито крашенным безгубым ртом. Пересдачи и низкие отметки сыпались как из рога изобилия, не говоря уж о криках и унизительных замечаниях. Кто-то рыдал, кто-то строчил жалобы, кто-то безропотно зубрил до блеска, как Карина, - а проклинали все. И все, в том числе она, долгое время обходили стороной фирменный хлебозаводовский магазин на площади Победы. И это несмотря на сказочные запахи и богатейший ассортимент. А всё потому, что мегера носила фамилию Каравай – а магазин назывался так же. Карина умудрилась пронести свою любовь к немецкому через годы как будто бы вопреки – несмотря на Каравайшу. Так разве теперь не справится – не сможет сохранить в душе самое дорогое, что вынесла из «экспедиции»? Карина отвернулась от разложенных перед глазами брецелей и булочек и вздохнула с облегчением. В самолёте она по-новому, задумчиво оглядывала внутренность салона, кусок крыла за окном, и вспоминала деревянную обшивку «альбатроса» и торчащий пулемёт, за который зацепилась курткой... Эти воспоминания больше пригодились бы дома. Там магия окончательно пропала. В Минске распогодилось. Небо отблёскивало в жидком коричневом зеркале луж. Но это лишь оттеняло и по-весеннему обильную, безобразную грязноту обочин, и снулую запоздалую голь деревьев, и сходство дохлых снеговых комьев тут и там с раскисшей, замаранной ватой. Город встречал Карину простудной неряшливостью больного. Срочно отыскать нарядную кофейню, забиться туда и попытаться урвать суррогат уюта - так бы она сделала раньше. Но сейчас Карина вышла у станции метро Восток и сразу села на сорок первый автобус. По пути ей подумалось, что сигать в порталы – плёвый экзистенциальный опыт. Другое дело битый час ехать по Филимонова, Радиальной и Ваупшасова. От самих этих названий веяло неживым. Но не мертвечиной, а неодушевлённостью: бетон заборов, вышки ЛЭП, сиротливые промышленные объекты в отдалении – пустота, пустота, пустота. Так, будто в компьютерной игре ты забрёл куда-то слишком далеко. Следующая локация отличалась более тщательной рисовкой, хотя не большей жизнерадостностью. Внешне девятая поликлиника выглядела получше, чем большинство подобных учреждений, но внутри почти ничем не отличалась: тот же сумрак одинаковых коридоров и насморочная сутолока. Слегка поколебавшись, Карина сделала котячьи глазки и упросила гардеробную тётку оставить за стойкой дорожные пожитки. Затем распечатала в автомате талон, сходила за карточкой в регистратуру и отправилась отбывать ожидание в очереди у терапевта. Как человек, привыкший дома проводить лишь поздние вечера, она редко выкладывала из сумки деньги и документы. Больничный листок лежал в потёртой прозрачной папке вместе с распечатками из поездки и счетами за коммуналку. Часы показывали десять. Так что решение было спонтанным, но вроде как логичным, хотя выглядело чистым мазохизмом. Карина убеждала себя, что хочет поскорей отдать кредит за изящную авантюру и «закрыть вопрос». Но стоило признать: ей просто ужасно хотелось отложить момент появления на квартире (она окончательно разучилась говорить: «дома»). Нет лучшего способа потянуть время, чем застрять в поликлинике. Но становилось всё неуютнее. Давила теснота коридора, шарканье чужих ног и нависание тел, как в метро, мелькание белых халатов, хлопанье дверей, шевеление и покашливание очереди. Кто-то подходил бочком, настороженно обращался к полувраждебному истомлённому сборищу у дверей кабинета – и отходил от греха подальше. Впрочем, и без ссор не обошлось, куда ж без них. Раньше они бы позабавили, но теперь Карине было гадко. Она снова стала мимоходом сравнивать, как «у нас», а как «у них», снова её мысли понеслись на запад. Но она вспомнила, что в Швеции, на летних курсах, девочка из их группы провела в очереди к травматологу пять часов, когда подвернула ногу. Нигде правды нет. А в Скандинавии вообще, чем лечиться, так проще или не болеть, или сразу сыграть в ящик. Железное сиденье лавки казалось всё жёстче. Внутренности закручивались в узел: то ли от подступившего голода, то ли от напряжения. Но избавление наконец-то пришло – сразу с двух сторон. Сначала завибрировал телефон. Карина медленно скользнула по нему глазами и решительно нажала зелёную кнопку. - Ты где? Пашин голос в трубке дышал инеем. - В поликлинике. Закрываю больничный, - так же размеренно произнесла Карина. - Вот как. Новая порция «морозной свежести». - Ты ничего не хочешь мне объяснить? Карина криво усмехнулась. Ответ был очевиден. - Алло?! - Не знаю, о чём ты, но если есть вопросы – пожалуйста, хотя сейчас я в очереди, может, лучше дома? Она так старательно играла непринуждённость, что почти ощущала Пашин переход от стужи к закипанию на том конце провода. Из кабинета выбрался плотный краснолицый дед в затрапезной кофте. - Ты, это, извини, мне уже надо заходить... Она поднялась с места и, нажав отбой, юркнула за дверь. Дело кончилось быстро, ей надавали серых бумажек для сдачи анализов и отправили восвояси. Теперь можно было ехать на Партизанский. «С нечистой совестью», - сыронизировала Карина. На подходе к дому её трясло. Мышцы вибрировали чужеродными тугими зарядами. В горле спирало. Ну вот к чему это, к чему?! – бить? бежать? Кого и куда? Карине было муторно. Оставались лишь тоска и отвращение. И подъезд, и лифт, и знакомая простёганная дверь. За ней стоял Паша. Рядом валялись два разбухших мусорных пакета. Очевидно, он собирался выставить их в тамбур, но при звуках ключа в замочной скважине бросил их и застыл со скрещёнными на груди руками. Лохматый блондинистый чуб свесился, прикрыв оправу очков. Стёкла должны были воинственно поблёскивать, но в прихожей было темно. Карина механически протянула руку и щёлкнула выключателем. - Явилась, - прошипел Паша. Она освободила плечи от сумок. Дрожь от этого усилилась. - Ну да, а что? – бесцветно отозвалась Карина. - А то, что ни в какое Молодечно ты не ездила! – угрожающе произнёс Паша. - В какой. - Что? - Молодечно – мужской род, - ледяным тоном проронила Карина. Она остолбенела от собственной дерзости. Паша тоже – на секунду. - Слышь ты, лингвистка х*ева! – взорвался он. – Ты нарываешься! Он шагнул вперёд, Карина отступила и уткнулась спиной в дверь. «Нарываюсь на что?» - мелькнуло в голове. - Ваще охренела?! Карина понимала: её действительно чёрт за язык дёрнул. - Ты компостируешь мне мозги, тут ваще идёшь вразнос и припираешься такая на умняке, ещё и издеваешься?! Паша шагнул ближе, Карина молча сжалась, руки дёрнулись к лицу – но он вдруг отпрянул назад, как от змеи. И только фыркнул: - Шугаешься, значит, есть, чего? Когда у них случались ссоры в прошлом, Паша говорил, что иногда ему хочется ударить Карину чем-нибудь тяжёлым. Интересно, а сейчас он... - Сучка, - выплюнул Паша, тыкая в переносицу очков. Этот жест вполне мог предвещать исполнение угрозы; Карина медленно, выравнивая голос, проговорила: - Так. Может, перестанешь меня оскорблять, и... - Я ещё и не начинал! – фыркнул он. - ...и всё-таки нормально мне скажешь, в чём дело? Звучало беспомощно. Но остроумие иссякло. Да и было ли нужно? Паша смерил её пристальным взглядом: - Ты прикалываешься? Может, он и проигрывал в уме предстоящий диалог, но при виде Карины от возмущения зависал. - Хорошо, с чего ты взял, что я не была дома? - Виктор Сергеич за компом приходил, - многозначительно выдал Паша. В грудь будто толкнули. Паша уже третий месяц мучил этот старый ноутбук, всё ждал каких-то запчастей из Китая. Когда закончится ремонт, когда и как её отец будет забирать компьютер – это Карина не могла предугадать, да и появление его в Минске было неожиданным. Отпуск? Командировка? Всё смешалось в голове. Да она и смутно представляла себе его планы и рутину, так уж повелось. - Прикинь, я такой спрашиваю, а как там Карина, дома ей лучше или нет, а Виктор Сергеич такой смотрит на меня, как на дебила... Под солнечным сплетением снова скрутился ком. Родители почти не вмешивались в их личную жизнь, но тут маячили неизбежные объяснения. Ещё кольнуло то, что Паша говорил не «твой отец», а – Виктор Сергеич: уже определил себе союзника, ну-ну. Было ясно, что отпираться смысла нет. Но и что сказать, Карина не знала. - Ну, и чего молчишь? Алиби сочиняешь? Один вариант мимо, я звонил этой твоей Насте, - скривился Паша, – она говорит, ты у неё не ночевала. Раньше уже было несколько раз, когда оба доходили до белого каления. Тогда они разбегались по углам - остыть. Карина пару-тройку раз ночевала у своей давней приятельницы Насти. Она работала на скорой помощи и жила в соседней хрущёвке. Паша недолюбливал Настю – очевидно, за то, что та при каждой встрече его подкалывала, - и это было взаимно. - Мне нечего сказать, - пожала плечами Карина. Тогда Пашу прорвало обвинительными речами. Что ж, хотя бы рукоприкладство отменялось. Карина бочком отступила в комнату и достала из сумки вещи, не спуская с него глаз. Паша тоже не отходил. Он проговорил около часа без остановки и вывалил все претензии, накопленные за три года. Оказалось, внешняя рассеянность обманчива, а память у него хорошая – на всё, что Карина делала не так. Он припомнил ей все расхождения во взглядах, и якобы растраты, и слова, сказанные в запале, и не те знакомства, и «богемность», и вообще всё, что он квалифицировал как «дурь». Естественно, не обошёл вниманием её поездки в одиночку. Естественно, уцепился за недомогания – «лживые манипуляции». Под огонь попали и увлечения, и все по сути нейтральные вещи, которые сейчас выглядели необъяснимо противными. Казалось, Паша уже и не знает, что придумать, чтобы вымостить русло своей злости. - Ты всегда была непонятной, - наконец, бросил он, - а сейчас окончательно *бнулась. Паша произнёс ключевое слово. «Непонятная». Да, сбегать в неизвестном направлении после спора о какой-то книжке - безумие. По-хорошему, все их разногласия можно было разложить по полочкам, и увидеть, как они мелочны, и полюбовно уладить. Но они скопились снежным комом. И до Паши дошло, что даже в лучшие моменты отношений доступ на некую сокровенную территорию был ему закрыт как чужаку. И поэтому по-хорошему – уже не хотелось. В привычной белой комнате с низкой тахтой и чужими шкафами Карина смотрелась посторонним предметом. Её отсутствие длилось два дня, а казалось, что лет десять – и сейчас оно продолжалось. Оно читалось во всём облике и придавало ей сходство с картонной фигурой возле кинотеатра – эту картонку так и хотелось пнуть или опрокинуть. Вместо этого Паша с напором повторил: - Ты всегда врала мне! Речь шла не об изменах, и обоим это было ясно. Карина нехотя пробормотала: - Да я и себе врала. - И? Наверное, Паша ждал, что она начнёт возмущаться, оправдываться, кричать, да что угодно – только не стоять истуканом с холодными глазами. - Мне это надоело. - Мне тоже, - подхватил Паша, - и поэтому... - И поэтому я ухожу, - объявила Карина. Она подошла к шкафу и начала выкладывать вещи в знак того, что разговор окончен. Её парень, теперь уже бывший, с полминуты молча наблюдал за процессом. Затем медленно вышел из комнаты - не забыв как следует шваркнуть дверью.