По ту сторону небес. Воскресение

Вечер дышал сыростью. Фосфорически блестели лужи и влажный асфальт. Потоки прохожих поредели, но лампы подсветки ещё упорно лизали фасады. Одинокий трамвай с тихим дребезгом плавно разворачивался на треугольной площади. Из ларца кинотеатра вытекла тонкая струйка народу и рассосалась на улице и во дворах. Там, с обратной стороны домов, будто в плоских чашах, плескалась темнота. Её разбавляли фонари у подъездов, но на контрасте воздух казался ещё непроглядней, как всегда после дождя. Эта влажность навевала предвкушение и мысли о том, что невидимые соки уже наполняют летаргические ветви. Но она же внушала и тревожность. Карина машинально сунула руки в карманы, отгоняя предчувствие неизбежной грязи и холодной вязкости. Сказано: никаких перчаток. Что поделать, регламент есть регламент. Ему она подчинялась истово, ведь от её прилежности немало зависел исход дела. Всю неделю Карининой обязанностью было только есть, спать и принимать лекарства. Устав от тягостных раздумий, она отрешённо соблюдала режим. С работы не звонили. Паша тоже молчал. Последнее отзывалось лёгким злорадством. Кончики пальцев до сих пор иногда немели, но подвижность в руке восстановилась, а боль притихла и напоминала мышечную усталость. По сравнению с недавним состоянием самочувствие казалось сказочным, если не считать нервозности. Глаза скользили по стоящим рядком машинам, по уходящему вдаль Войсковому переулку, но главным образом по стенам и чёрному ходу ведомственного здания. Наконец-то, дверь распахнулась. Круглая лампа на миг облила жухлой рыжестью чёрный плащ. Фигура поспешно вырвалась из светового пятна и через ровный сумрак направилась к Карине. - Ну что, как себя чувствуешь? - Как пастор Шлаг, - пробормотала она. - Ну-ну, ты себя недооцениваешь, - усмехнулась Алеся. – Так, который час? Надо бы подкрепиться. Неизвестно, сколько всё займёт. А ты ещё и донор. - Это да, - согласно кивнула Карина. «На базу» возвращаться не хотелось. Но почти все местные кафе, как назло, уже закрылись. Оставался лишь немецкий погребок недалеко от университета. Туда они и направились. Помолчав, Карина осторожно заговорила: - Слушай, прости, если лезу не в своё дело, но как твоё место службы соотносится с... ну, ты понимаешь... - Я уже говорила, наши интересы не ограничены только одним миром, - отозвалась Алеся, не сбавляя шага, - так что здесь мы иногда берём кое-какую информацию. - И что, дают? - Пускай бы попробовали не дать, - фыркнула Алеся. Принадлежностью к Инквизиции она гордилась, как иные гордятся дворянским титулом. А вот к органам родной республики, очевидно, не питала особого почтения. Тем приятнее было обнаружить в их рядах и завербовать ещё одного недовольного – только что она заполучила материалы на молодого юриста из числа своих курсантов. «Непростой, но перспективный», - в который раз подумала она. Это относилось и к другому объекту – к тому, ради которого всё затевалось в этот вечер. Карина была посвящена в истинные мотивы предприятия – не только во время рассказа об Андропове, но и позже, во время разговора за завтраком. Она лелеяла в себе и признательность за откровенность, и чувство причастности, но не могла отделаться от муторного смятения. Оно усилилось, когда девушки вошли в заведение. Тёмное дерево балок и мебели под старину напоминало о той пивной во Франкфурте, где Карина села набрасывать портрет и, оторвав глаза от листа, впервые увидела Германа. Сердцебиение против воли участилось. Карина машинально тронула ногой аккуратный прямоугольный пакет, поставленный рядом. Круг замыкался. Снова. Стамбровская внимательно посмотрела поверх очков и негромко, размеренно произнесла: - Всё будет хорошо. Карина натянуто улыбнулась. Подошедшей официантке в баварском костюме она заказала айнтопф, прикинув, что ничего серьёзнее всё равно не лезет в горло. Девушка зацокала в направлении кухни, и она сдавленно проговорила: - Однако в тысяча пятьсот пятьдесят втором вышло совсем не хорошо?.. - Да. Но помни, что ты круче Сигизмунда. Важна не только сила чувства, но и дар. А он у тебя есть. Поэтому в том, что некая паненка Корбут затыкает за пояс короля Польши, никакого противоречия, - ободрила Алеся. – Тебе уже удалось больше, чем ему. - Ну-у... Пожалуй. - Вот и успокойся. Давай решать проблемы по мере их поступления. Опять оставалось повиноваться. Карина кивнула с деланным спокойствием. Когда принесли суп, она лишь бессознательно отметила, что он и вкусен, и наварист. Пожалуй, ей даже понравилось. Алеся украдкой бросала одобрительные взгляды, но Карина ела быстро не потому, что проснулся аппетит, а сугубо от нервов. Официанты тоже проявляли торопливость в последний час перед закрытием, и она ощутила безотчётное облегчение, когда они с Алесей наконец-то расплатились и вышли. Снова приходилось балансировать между расчётом и действием наугад, строгими инструкциями и неясными ощущениями на грани суеверия. Они направлялись к месту извилистыми закоулками, но все их Карина изучила вдоль и поперёк. Когда переходили трамвайные пути, сразу вспомнились уроки белорусской литературы: улица носила имя Змитрока Бядули. Карине врезался в память рассказ этого писателя о крестьянском мальчике, который за неимением красок расписал пасхальные яйца собственной кровью. Причём нарисовал на них отца, погибшего на войне. На той самой, что называлась империалистической. А разве она по жизни не занималась почти тем же самым?.. «Сегодня так точно», - сумрачно подумала Карина и поудобней перехватила прямоугольник в крафтовой бумаге. Да, иногда приходится жертвовать самым дорогим – ради большего. Главный вход оставался сбоку. Они в молчании поднимались по Берестянской, куда Карина еле выбралась после стычки с потусторонними офицерами – не прошло ещё и недели, и по спине зазмеился холодок. Свернули. Слева сквозь паутину чёрных ветвей выглядывала пряничная церковь, нарядная, как мёртвая царевна. Справа застыли в неказистом строю двухэтажки-бараки, взятые в плен хищными зарослями мальвы и щупальцами дикого винограда. Ненароком думалось о жильцах: и как им, нормально рядом с покойниками? Хотя есть ли у них выбор? А может, они сами превращаются в нежить, когда движение затихает, и повсюду разлит тифозный оранжевый свет фонарей? Он спорил со сгустками тьмы, затаившимися через дорогу, среди могил. Карина сжалась и вздохнула. Она всё-таки никогда в полной мере не разделяла Алесину страсть к кладбищенским прогулкам. Та, тем временем, замедлила шаг и таинственным голосом процитировала, кайфуя от поставленного прононса: «The street lamp shadow poured into the alley, like a shot out of a mystery romance flick. No sound but the paper trash dancing in the city smoke...» . Как же, как же, нуарное начало её любимой свинговой композиции. Взгляд упал под ноги: там и в самом деле шуршали обрывки растерзанной газеты. - Ну что? Пора за дело, - тихо скомандовала Стамбровская и занесла ногу над низкой оградой. Уличное освещение осталось за спиной, и будто упал невидимый занавес. Карина мимоходом отметила, что ощущает опаску не мистического, а вполне прозаичного толка: все захоронения, кроме послевоенных солдатских, носили отпечаток хаоса – не ровен час налететь на что-то. Но Алеся привычно скользила в толще темноты без фонарика, словно субмарина. Они медленно протискивались вниз, мимо поржавевших оград, голых крестов и обелисков со звездой. Рядом показался мемориал белорусским классикам – Янке Купале и Якубу Коласу. - Куда сейчас? - Направо. Там вояк больше. Родственность энергий, догадалась Карина. Вслух она переспросила: - А ничего, что сторож?.. Она бывала тут всего пару раз, но помнила об одноэтажном угловом строении наверху. - Сторожами сюда устраиваются не для того, чтоб ночью шастать. Хотя так-то ты права. Но это уже на месте. Не дрейфь, идём. Глаза привыкли к неверным отсветам, и Карина молча двинулась за подругой. Позади осталась статуя советского воина с ППШ наперевес, а в стороне, под голыми деревьями уже темнели массивные офицерские надгробия. Подойдя к одному из них, Стамбровская посветила телефоном, замерцали золотистые буквы и лавровые ветви: - Майор, значит. Прекрасно, совсем как Фальк. «Да и я тоже», - с удовольствием отметила Алеся: совпадения смотрелись красиво. Она помедлила, прислушиваясь, и через несколько секунд уверенно подытожила: - Да, подходит. Работаем здесь. Она поставила свою вместительную сумку на сырую землю. Рядом Карина осторожно пристроила пакет, прислонив к соседней ограде. - А теперь? - Замри на минутку. Беглым движением размяв пальцы, Алеся вскинула руки и с невнятным шёпотом начала чертить вокруг Карины замысловатые фигуры, будто наносила невидимое покрытие. На кончиках пальцев у неё светились васильковые искры, а в воздухе мелькали и гасли полупрозрачные трассы. - Формула незаметности, - объяснила Стамбровская. – Если тихо, то нас здесь как будто и нет. Понимающе кивнув, Карина подумала, что в обычных условиях наверняка обходится без эффектов. Алеся «включила» их для демонстрации. «А вдруг и заклятия на самом деле нет, и всё это лишь фокусы?» - дрогнула она. Но тут же устыдилась. Чёрт, ну только не сомнения! Только не слабина. Так недолго до провала. Может, и её предшественник в глубине души не верил в успех затеи? И именно поэтому она пошла прахом – в самом что ни на есть буквальном смысле? Слава Богу, Алеся не стращала её подобным образом. А просто делала дело. А если даже приврала насчёт невидимости, спасибо ей за заботу о душевном спокойствии. Тем временем, Стамбровская повторила магическую процедуру для себя, а затем, не переставая делать знаки, начала обходить могилу по периметру. Это стоило определённого труда: на Военном кладбище царила теснота. Оно казалось, да и было, совсем небольшим, и Карине бросилось в глаза, что блики от колдовских манипуляций перекликаются своим оттенком с подсветкой здания, видневшегося вдали. Раньше Карине нравился нарядный вид вечернего Минска, но сегодня ей делалось почти дурно при взгляде на мертвенно светящиеся дома на улице Козлова. Особенно раздражала сталинка в центре: почему-то не белая, а тёмно, пронзительно синюшная. Это напоминало об ультрамариновом свете в общественных туалетах – специальном, чтобы наркоманам было сложно найти вену. К счастью, сегодня вечером лампа в кухне светила жёлто и тепло. Но это не прибавляло уюта, как обычно. Квартира превратилась в штаб, а кухня – в подобие лаборатории и медицинского кабинета одновременно. Восприятие времени тоже изменилось. До полуночи тогда было далеко, но чувствовалось, что пошёл обратный отсчёт. Карина чувствовала себя странновато, затягивая жгут на руке, сжимая и разжимая кулак. Но Стамбровская внушала спокойствие, даром что был на ней не белый халат, а глухой чёрный китель. Выверенными движениями, стараясь не выдавать, что делает всё впервые, она протёрла Карине бледную кожу в районе локтевого сгиба спиртовой салфеткой и ввела туда полую иглу. Карина вздрогнула – внутренне, ведь она всеми силами старалась замереть не шевелясь. Она завороженно смотрела, как невыносимо медленно игла лезет под кожу, как Алеся подставляет пробирку, как тёмная кровь стремительно бросается на прозрачные стенки. Словно во сне, помогла зажать место ввода тампоном, закрепить его бинтом и проговорила: - Больше не надо? - Нет, пока всё. Значит, «пока». Ну ладно. Карина старалась не думать о том, что будет после, уже на месте, и следила за дальнейшими действиями. Они оказались вполне увлекательными, не хуже, чем в фильмах по книгам Роулинг. Хотя вместо медного котла была обычная эмалированная кастрюля, а вместо холщовых мешочков герметичные зиплоки: оттуда Стамбровская доставала некие растения и клала на дно. Затем настал черёд камней. Все они выглядели крупными. Карина изумилась, видя, как Алеся непринуждённо их кидает на травяную подстилку. Увидев очередные два, один венозного, другой артериального оттенка, она не удержалась: - Лесь, а это что у тебя за камни? Стамбровская повертела их на свету: - Это гранат, это рубин. И они тут же приземлились в кастрюлю. В том, что камни настоящие, сомневаться не приходилось. Оставалось лишь гадать об их стоимости. Наконец, пришло время для жидкостей. Алеся достала нечто вроде планшета, а оттуда – несколько цветных пробирок, в том числе две прозрачных. - Это случайно не живая и мёртвая вода? – осведомилась Карина. - Они самые! Да ты всё на лету хватаешь, - улыбнулась Алеся. – Но, как видишь, ингредиентов больше, процедура-то посложнее будет. Кастрюля уже стояла на огне. Подогретую воду по очереди окрашивали магические реактивы. В последнюю очередь была добавлена кровь. Послышался тихий шипящий клёкот, как при вскипании электрочайника. Вода полыхнула маковым багрянцем, а над поверхностью мелькнула миниатюрная зарница. - Готово, - шёпотом объявила Алеся и выключила газ. - Теперь должно остыть и часа четыре настояться. Строгого времени приёма нет, но должно быть выпито в первые сутки после операции. Карина привычно кивнула. Когда Стамбровская ушла по делам, она убрала зелье в холодильник. Теперь, перелитое в стеклянную бутылку из-под «боржоми», оно лежало у Карины в сумке. «Только б реально пригодилось!» - мысленно взмолилась она и поёжилась: не то от сомнений, не то от сыроватого дуновения. Немудрено было сжаться: вообще-то ночь стояла тихая, и порыв ветра казался посторонним. Карина вздрогнула и еле слышно ойкнула. - Чего? – насторожилась Алеся и обернулась. Но взгляд её утонул в темноте. Она едва окончила чертить защиту, исчезла последняя синяя искра – и тут, как нарочно, на улицах погас свет. Стамбровская успокоенно пробормотала: - А, вон оно что. Посмотрев на часы, она проронила: - Уж полночь близится, а Германа всё нет. Это была лишь присказка: только теперь они и начинали действовать, ведь самое благоприятное время наступало как раз с полуночи - и до четырёх утра. Сейчас было около двенадцати – именно в это время выключалась иллюминация. - Ты помнишь, что нужно делать? – неожиданно строго спросила Алеся и полезла в сумку. Она словно прочитала мысли... - Помню! - сглотнув, отозвалась Карина и заверила: – Я готова. Морально и физически. - Это хорошо бы. Не хватало мне ещё и тебя опять воскрешать. Но уж извини, как положено по инструкции... С этим бормотанием Алеся наклонилась к сумке, вынула два тёмных пузырька и, светя телефоном, принялась придирчиво сличать этикетки. Один из них протянула Карине: - Пей. Послушно, как во сне, она взяла пузырёк и залпом проглотила состав, поморщившись от горьковатого вкуса. По всем слизистым пошло резкое мятное покалывание. - Язык онемел? Карина закивала. Жидкость ползла к желудку, обдавая леденящим жжением изнутри груди. Когда оно достигло цели, ощущения резко исчезли. - Отлично, минут десять-пятнадцать, и ничего не почувствуешь. А пока что помогай. Опустившись на колено, Алеся снова залезла в сумку и достала пучок тонких церковных свечей. - Держи. Она протянула Карине серебряный инструмент вроде лопатки и вынула из сумки такой же. Им Алеся выкопала миниатюрную ямку, поставила туда хрупкую восковую палочку, бережно утрамбовала с боков. Карина последовала её примеру. «Хорошо, что хоть копаем неглубоко», - иронично отметила она. Даже в пору сильного увлечения мистикой у неё не возникало желания практиковать ведьмовские ритуалы, даже самые невинные. А уж тем более, глухой ночью ковыряться в кладбищенской земле. Плотная, сбитая влагой почва отходила жёсткими комками. Сверху её покрывал скользкий слой тонкого мха и грязевая плёнка. Карина, сжав зубы, старалась не обращать внимания на то, что тлен забивается под ногти. Тринадцать свечей широко выстроились по очертанию могилы: шесть по бокам, одна в изголовье. Инструменты были вытерты и убраны. - Ну что, где наша жертва? – бодро осведомилась Алеся. Шутка покоробила, но Карина без лишних слов взяла пакет и, невольно вздрагивая от гремящего шуршания, разорвала обёртку. Бумага упала на землю мятыми потрохами. Стамбровская снова посветила телефоном. - Хорошо-то как. Вот что значит школа, - вздохнула она с лёгкой завистью. Карина держала в руках портрет Германа. - Даже жалко как-то, - задумчиво проронила Алеся. Ещё б было не жалко. Работа над картиной запомнилась азартом и стремительностью. Этот отчаянный зуд был знаком и в то же время непривычен. Обычно смесь внезапной тоски и жажды выливалась в комикс или скетч. А тогда – за пару месяцев до Франкфурта – Карина кинулась добывать холст и подновлять запас акрила. Едва приехав домой, засела за портрет. С отвычки тревожилась – не запороть бы – но глаза боятся, а руки делают. Она на несколько часов выпала из реальности. Когда вернулась, уже было понятно: в окружении мятых туб, разнокалиберных кистей и пятнистой ветоши на тесном столе лежит лучшее, что она когда-либо создавала. Карина тогда забыла, что она в этом доме лицо, ответственное за все квитанции, ложки-поварёшки, свой и чужой гардероб и прочую бытовуху. Забыла и то, как дёргается от посторонних звуков и присутствия. Когда Паша вошёл и с порога начал бухтеть об очередной пропаже под самым носом, до неё не сразу дошло, что этот шум за спиной – человеческая речь. - Да ты меня слушаешь или нет?! Она запоздало обернулась, торопливо споласкивая кисть. - Ой, опять свою немчуру рисуешь, - скривился Паша. Она тогда что-то ответила. Рассеянное, бесцветным тоном. Где лежит искомое, так и не вспомнила: «Не знаю, покопайся в шкафчике». Паша ушёл рассерженным. Странно. А у них вообще были приятные моменты? Когда-то давно, в прошлой жизни. Иначе на три года её бы не хватило. Очевидно, были... Но сейчас упорно вспоминались только стычки и разногласия в процессе неуклюжей – и, как выяснилось, ненужной – притирки («На что я рассчитывала?»). Вспоминались тупые штуки, обидные замечания и нотации с «козьей мордой». И, конечно же, то, как Паша бросил её на полу в полубессознательном состоянии, брезгливо, как пьяную бомжиху. Как до такого дошло?.. «Да какая разница», - одёрнула себя Карина и сунула Алесе портрет. Стамбровская вообще была далека от раздумий: - Так, давай упаковку. Клади на середину, можешь ещё газет добавить. Карина сооружала на земле комковатое бумажное ложе и всё равно не могла отделаться от воспоминаний: ведь сначала её сюжеты вызывали интерес, это потом Паша начал ревновать. Но теперь у неё поводов было не меньше – конечно, если женский голос и чья-то фигура в коридоре не померещились ей в бреду. Она пристроила картину на газетах и, с ожесточением прикусив губу, подумала: «Ага, вот сейчас-то ты был бы рад-радёшенек!». Потому что в следующий миг Алеся достала зажигалку и поднесла к бумаге. Пламя занялось очень споро. Жёлтой неровной полосой оно облизало низ груди, добралось до многочисленных орденов, затем языки обрамили лицо и синий крест «За заслуги». Невольно стало не по себе, когда огонь добрался до лица. Карина отвернулась. Скоро всё было кончено. Её лучшее произведение превратилось в пепел на чужой могиле – прах к праху. Алеся аккуратно сгребла его в кучку и объявила: - Ну что ж, вот наша будущая плоть. На очереди кровь. Она начала зажигать свечи, а Карина, холодея, закатывать правый рукав. Что-то слишком много неприятностей на долю рабочей руки... - Ты ничего не почувствуешь, - донеслось в унисон мыслям. Стамбровская достала из сумки не то кинжал, не то кортик. Стремясь отогнать дурное предчувствие, Карина подумала: интересно, офицеру какого рода войск он мог бы принадлежать? Но было не до расспросов. - Нагнись, – велела Стамбровская, вынимая клинок из ножен. Подкатила предательская тошнота, сердце подползло к горлу и отдавалось там суетливыми толчками, но Карина послушно наклонилась и вытянула руку над горстью пепла. Алеся схватила её запястье, как тисками. Карина не успела опомниться – точный удар наискось рассёк кожу, и внутри всё оборвалось. Удар ощутился почти как электрический, но больно не было. Перед глазами мелькнуло марево, но Карина опять не могла отвести взгляд от крови – она пухла чёрной змеёй и срывалась вниз, маслянисто отблёскивала в тусклых отсветах мелких огоньков и сейчас казалась чем-то чужеродным. Алеся начала негромко отчитывать заклинание, пока шустрые капли прыгали на тёмный пепел. Смутно угадывалось, что это латынь. Секунды катились бесконечно. Стамбровская окончила так же резко, как начала. Когда она отпустила Каринину руку, та от растерянности чуть не пошатнулась. - Спокойно, спокойно, сейчас всё сделаем! Голос подруги слышался как будто издалека, и Карина обессилено прислонилась к ближайшей ограде. Оконечности прутьев плашмя впечатались в поясницу – это немного привело в себя. Алеся подошла со смутно белеющей тряпицей и зажала рану. С минуту она бормотала ещё какую-то формулу, затем бережно отняла испачканную марлю. Карина посмотрела на руку – бледный фон кожи прочертила жирная линия, но кровотечение остановилось. Боли по-прежнему почти не ощущалось; кто знает, может, с ней было бы лучше, тогда происходящее не казалось бы таким ненатуральным, как в кошмарах... - Понимаю, стрёмно, обычно ведь она внутри, - усмехнулась Алеся, трогая Карину за плечо. Тон её был мерным и ободрительным. – Ничего, сейчас перевяжем, день-другой, и даже следа не останется. Если и будет, совсем незаметный. Но это ведь небольшая плата? - Ага, - как во сне, кивнула Карина. Усилием воли разлепив губы, она спросила: - А что теперь? - А теперь всё, только ждать. - Долго? - Максимум до третьих петухов. Карина прыснула: уж очень комично сочетались «максимум» и «петухи». - До четырёх утра, - ворчливо исправилась Алеся. - Я столько не выстою. - Так и я тоже! В ногах правды нет. Но ты ж не думала, что я не подготовилась? Ещё при встрече бросилась в глаза огромность и старомодность Алесиной сумки – такие носили лет шесть назад. Как выяснилось, основной объём занимал термоковрик из неизвестного тонкого материала - Алеся расстелила его у ограды. Сидеть оказалось не холодно, но жестковато, и Карина долго ёрзала. Наконец, с грехом пополам умостилась, прислонившись спиной к железным прутьям. Алеся не спешила присоединяться: встав на одно колено, она совершала у могилы какие-то финальные, плохо различимые во тьме, манипуляции. Но вскоре в воздухе поплыл запах ладана – Алеся отстранилась, и Карина различила вишнёвую в неверных отсветах лампадку и тонкую струйку дымка. Наконец, Стамбровская тоже устроилась на коврике, подогнув ноги, и Карина посмотрела на неё с изумлением: та достала телефон и как ни в чём ни бывало принялась листать твиттер. Выразительные взгляды в темноте были бесполезны. Заговаривать Карина стеснялась. Покашливание тоже ничего не дало. Наконец, она поборола смущение и, старательно убирая из голоса укор, проговорила: - Ну ты даёшь, Лесь, это вообще нормально?.. - Чего, ты про это? – Стамбровская повертела в руках мобильник и показательно закатила глаза, блеснув голубыми бликами очков: - Ну, знаете ли! В древних манускриптах не запрещается! Карина только хмыкнула и покачала головой. - Да мы тут от скуки окочуримся. Я, вон, время коротаю и тебе советую... С этими словами Алеся снова глубокомысленно уткнулась в ленту новостей. Карина вздохнула – ну, и на здоровье – но со своей стороны такое поведение казалось ей кощунством. Да что там, она не смогла б сосредоточиться даже на коротенькой записи. Вместо этого она обхватила руками согнутые колени и уставилась перед собою, в никуда. Тахикардия не унималась, а зубы норовили выбить дробь; казалось бы, таращиться в пространство между могил – не лучшая идея, когда нервы на пределе. Но она ничего не видела, потому что мысли унеслись далеко, и в весьма неприятном направлении. Из головы не шла цифра: тысяча пятьсот пятьдесят два. От волнения сбиваясь, она настойчиво посчитала в уме, и судорожно сглотнула (собственная слюна показалась липкой и холодной, как смертный пот). Четыреста шестьдесят шесть лет прошло. Господи. Почти полтысячелетия. Так откуда надежда, что всё получится? «Ты круче Сигизмунда». Ну да, как же... А Алеся круче Твардовского?.. И ладно, если бы всё увенчалось успехом... Карина неоднократно слышала легенду о знаменитом призраке - Чёрной Панне Несвижа. Первый раз на школьной экскурсии по Несвижскому замку и совсем недавно – из уст Алеси. Ведь привидение появилось в замке из-за провальной попытки транслокации – которая до сего времени как раз являлась последней достоверно зафиксированной. Всё началось с запретной любви наследника польского трона, Сигизмунда, и легендарной красавицы, литвинской аристократки Барбары Радзивилл. Мать короля, Бона Сфорца, не жаловала Радзивиллов. Поэтому возлюбленные обвенчались тайно. Но когда, заняв трон, Сигизмунд на заседании сейма объявил о состоявшейся женитьбе, то наткнулся на враждебность влиятельных магнатов Речи Посполитой: они считали, что этот брак позорит королевский титул. Через полгода после своей коронации Барбара скончалась от неизвестной и страшной болезни. Умирала она в тяжких муках, вся покрытая зловонными, гноящимися язвами. Поговаривали, что это Бона Сфорца приказала своему аптекарю отравить Барбару. Король оставался с женой до последнего вздоха и поддерживал в ней жизнь, а затем сходил с ума от горя и никак не мог смириться с потерей. Он часто наведывался в Несвижский замок к братьям своей любимой, где всё напоминало ему о ней. В один из таких визитов с помощью известных алхимиков Твардовского и Мнишека Сигизмунд решил вызвать дух Барбары. У ритуала было лишь одно условие - не прикасаться к призраку, но оно оказалось для скорбящего невыполнимым... И тут начинались расхождения. В Алесином мире шла речь не о спиритическом сеансе, а о полноценной транслокации – физическом воскрешении. В любом случае, замысел потерпел фиаско. Сигизмунд бросился обнять возлюбленную, но лишь её коснулся, как раздался оглушительный взрыв, полутёмный зал с зеркалами заполнился жутким трупным запахом, и видение исчезло, а впоследствии душа Барбары так и осталась неприкаянно блуждать по замку. Карина гнала от себя непрошеные сравнения и, словно мантру, повторяла слова Алеси: «Тебе уже удалось больше, чем ему». Во все их встречи Герман почти ничем не отличался от живого человека. Даже во время недавнего прорыва и стычки с офицерами Небесного воинства он обрёл и теплоту, и плотность, причём как раз от Карининого прикосновения. Так, может, стоило надеяться на лучшее? Да, она всё ещё могла сложить два и два. Хоть галочку ставь: проверка пройдена, с логикой всё в порядке. Вот только эмоции твердили своё, и тошнотворное нервное биение под ложечкой не стихало. Карина поплотней запахнула плащ и тяжело вздохнула. - Что-то ты зависла, – тихо подала голос Алеся. – У тебя всё хорошо? - Нормально, - выдавила Карина. Это звучало неубедительно, но говорить о сомнениях не хотелось. Однако было ясно: Стамбровская не отстанет – и Карина решила задать другой вопрос, мучивший её в последнее время. - Леся, а почему ты не воскресила Ю.В.? Алеся погасила телефон и подалась к Карине: её тронуло, что та назвала Андропова свойским прозвищем – аббревиатурой от имени-отчества. - Да тут сложно. Если вкратце, этого не пожелал никто, кроме меня. Я предлагала идею начальству, но мне дали от ворот поворот. Да, он ценный кадр для Инквизиции, но он советский марксист, а у нас монархия, как-никак. Но это ещё полдела, мне кажется, такие, как он, при любом строе приживаются. Мои шефы опасались его амбиций. Никому не нужен скользкий гэбэшник, лезущий во власть, - припечатала она суровее нужного. - М-да уж. Но разве тебе не хотелось провести ритуал... чисто для себя? Алеся так громко фыркнула, что Карина устыдилась своей наивности: такие служаки, как Стамбровская, никогда целиком не принадлежат себе – неужели это не ясно? Алеся тактично промолчала, воздержавшись от комментариев. Вместо этого она мягко произнесла: - Карин, он сам не захотел. - То есть... как это? У Карины, очевидно, в голове не укладывалось, как такое возможно. А Стамбровская вспомнила один из своих визитов в Вечный Город. Она разыскала там Юрия Владимировича и битый час расписывала прелести своего проекта. Экс-председатель не перебивал её. Но его долгий, пристальный взгляд, наполненный безнадёжным скепсисом, заставил её запнуться и неловко замолчать. Деликатно положив ей руку на плечо, Андропов проговорил с невесёлой иронией: - Алеся, всего один вопрос. Как ты думаешь, почему это место зовётся Сектором Покоя? Она всё поняла... - Грустно, конечно, но ничего не попишешь. Ему там хорошо, это главное. Да и меня всё устраивает, - подытожила Стамбровская. Алеся уже заявляла, что после опасной инициации может пересекать Черту и «шастать туда-сюда сколько угодно». Так почему бы и не радоваться? Андропов был в кои-то веки свободен от страданий, связанных с физическим телом. Алеся, пусть и прихвастнула, но всё-таки могла регулярно навещать любимого наставника. В то же время она могла сохранить все свои привычки и жить в уютном уединении. Карина поймала себя на том, что завидует. Похожий вариант она как раз продумывала ещё во Франкфурте, но теперь понимала, что этого мало, безнадёжно мало. Тем тоскливее становилось с каждой минутой ожидания. Вроде со временем глаза должны были привыкнуть к темноте, но теперь она казалась ещё глуше. Не доносилось ни звука – ни шуршания шин на дороге, ни случайных шагов, ни дуновения. Настал по-настоящему мёртвый час. Свечи горели удивительно долго, медленно, невозмутимо. Но язычки уже подъели воск и подбирались к краям лунок. Тринадцать мелких, призрачных огоньков усиливали непроглядность, а терпкий запах ладана в безветрии – ощущение плотности окружающей черноты. Казалось, если бы Алесе вздумалось вынуть кинжал и полоснуть по воздуху, то он бы влажно разошёлся – интересно, как бы смотрелась субстанция... Ответ пришёл сам собой. В центре, среди умирающих огоньков, пробивался багровый свет - сначала узкими нитями, затем полосками, напоминающими лезвия. - Эй!.. Алеся встрепенулась и тут же сунула телефон в сумку. - Смотри! - И так вижу! - Так должно быть? - Вроде бы, - от волнения сквозь зубы ответила Стамбровская. Световые лезвия взмыли вверх тончайшими полупрозрачными плоскостями, кровавое сияние вырывалось, как из трещин в лаве. И Карина, и Алеся одновременно вскочили на ноги и отпрянули на несколько шагов – наткнувшись кто на что и чертыхаясь, но не отрывая взгляда от кровавого сияния. Тем временем, воздух задрожал, багрянец полыхнул ярче... Карина схватилась за пику ближней ограды. Сердце чуть не выскакивало из груди, лицо разгорелось – но не от лихорадки: их с Алесей обдала жаркая волна, мазнула по лицу плотным маревом, разливая запах гари... Беззвучная багровая вспышка взрезала темноту и схлопнулась. Вместо тьмы настало ничто. Ни звука. Полсекунды. Секунда. Две. Еле-еле, мысленно умоляя дикий пульс уняться, Карина дышала и вглядывалась перед собой, ну не могло ж её ослепить, не могла она умереть и оказаться в чёрном вакууме... В унисон её мыслям из темноты прозвучал напряжённый голос, сниженный до полушёпота: - Чёрт, да где я вообще?.. Вопрос прозвучал по-немецки.