По ту сторону небес. Воскресение

Алеся торопливо рылась в сумке. Хорошо, что оставила её в прихожей – иначе было бы сложно скрыть суету. Напряжение не отпускало. Кто бы мог подумать, что у Фалька такая тяжёлая аура? Нет, ну, она, конечно, читала – харизма, крутой нрав и всё такое, но одно дело книги, другое дело реальность. Да где же инструменты... За пару минут до этого Герман сидел, уже расслабленно облокотившись о стол, но всё так же не выпуская её из поля зрения. Поигрывая пустым бокалом в руке, он усмехнулся с лёгким вызовом: - Ну что, и где же документ? - Какой? - Который кровью подписывать. Алеся незаметно закусила губу: её пронзила шальная мысль. - Одну минутку. Она с деланной вальяжностью прошагала из кухни. На обратном пути нахлынула досада: ну вот, поддалась на провокацию! Но было уже поздно. Карина удивлённо вздёрнула брови: Стамбровская аккуратно примостила между бокалом и рыбным блюдцем небольшой несессер. - А бумага? - Позже! С договором успеется. А вот кровь ваша мне нужна – для медицинского анализа. - Вон как? Кровь я предпочитаю проливать чужую, но для науки могу пожертвовать и свою, - осклабился Герман. - Так уж и «пожертвовать»! Всего несколько капель, - усмехнулась Алеся. – Давайте руку. Левую. Лишняя посуда уже была убрана - Герман поддёрнул обшлаг цвета фельдграу и широким жестом простёр руку через столешницу. Одобрительно кивнув, Алеся готовилась. Она была совсем не уверена, что делает всё правильно, но надела маску невозмутимости. Карина следила за её размеренными движениями со смущением и скрытым недовольством. «Да эти двое сразу спелись», - между делом подумала она. Хотя тут же себя одёрнула: а разве это плохо? У Стамбровской по носу и верхней губе пробегал холодок, когда она дотрагивалась до Фалька: придерживала кисть, зажимала палец и протирала его спиртом. Рука у Германа была крупная, но не лишённая изящества, с вытянутой ладонью и пальцами. Белая тонкая кожа была тепла. Скарификатор коротко клюнул её, и на подушечке пальца живо впспухла рубиновая капля. Когда кровь побежала по стеклянному стволу пипетки, все трое неотрывно смотрели. Герман отмечал, что в его время таких инструментов и методов не было. Алеся отмеривала количество материала. Когда она бережно переливала кровь из пипетки в пробирку, Карина подумала, что происходящее словно кадры из любимого Алесиного фильма «Последняя сказка Риты», а сама она как главная героиня – смерть, принявшая облик красивой медсестры. У неё даже волосы и макияж были такие же. Алеся напомнила Ренату Литвинову и тогда, когда прощалась. От утомления она говорила рассеянно и слегка нараспев, отведя Карину в сторону. - Ты, это, сообщи, если увидишь что-то необычное. - Что именно? - Ну, не знаю, что-то в телесной оболочке, мало ли... - Пф! Хвост или копыта? Рогов вроде нет. Стамбровская тут же закатила глаза: от неё не укрылось, что подруга чуть поморщилась. - Карина, я тебе повторяю, это же искусственно воссозданная органическая система... не зародившаяся натуральным образом – ну, конечно, зародившаяся в своё время... Она сделала замысловатый жест рукой. - Ладно. Сообщу. - Ага. Звоните, пишите. Многовато было чудес для одного дня. И всё-таки Стамбровская отрабатывала роль до конца: вышла не через дверь, а эффектно растворилась в пространстве, шагнув в висящее на стене прихожей зеркало. Край неба над крышами домов зеленовато цвёл, как пятидневный ушиб. На помощь пришли плотные старорежимные портьеры. Карина неподвижно замерла в крахмальном гнезде постели, и глаза слипались, несмотря на свет ночника. «Как в новый год... хотя почему «как?»...» Мысли путались. Лёгкое, тонкое тело налилось свинцом. И всё-таки она хотела дождаться Германа. Чтобы сказать «спокойной ночи»? Но уже ведь утро... Оранжевато-коричневое марево под закрытыми веками начинало темнеть. Но они непроизвольно вздрогнули, и свет снова прорезался, когда одеяло зашевелилось, а матрас плавно прогнулся – Фальк осторожно устраивался рядом. Карина слабо встрепенулась. Но её шеи коснулись мягкие губы, и возле уха раздался еле слышный шёпот: - Schlaf, mein Schatz... (1) Она лишь подалась затылком чуть назад, чтобы ощутить, как Герман зарывается носом в её волосы, обдавая тихим, тёплым дыханием – его любимый жест. И её - тоже. Странно, но она не припоминала, чтобы так делал кто-то ещё. Ночник погас, и комната погрузилась в зыбкий синий сумрак. Герман аккуратно обнял Карину и притянул к себе, так что она всей поверхностью спины и бёдер чувствовала его сильное, тяжёлое тело. Карина уютно подогнула ноги, и теперь казалось, будто она сидит у Фалька на коленях. И пока что тяжесть и тепло вовсе не мешали. Они казались очень приятными и какими-то хорошими, правильными. Чувство было вроде бы знакомое по прошлой, да и нынешней жизни, но всё равно непривычное и особенное. Со смутным волнением Карина отметила, что Герман обнажён. Они с Алесей как-то упустили момент с одеждой, и в шкафу стоял собранный впопыхах объёмистый мешок, но пижамы там не оказалось. Да и была ли она нужна? Карина беспокойно зашевелилась, и Герман деликатно выпустил её из объятий с полувопросительным: «М-м?». Она стянула тонкую сорочку и сбросила на пол. И с досадой поняла, что на большее её не хватит. Хотелось отпраздновать воссоединение не только беседами и посиделками, но сил не оставалось. Пожалуй, Фальк это тоже понимал. Он одобрительно погладил Карину по плечу, длинно провёл ладонью по её боку и бедру, коснулся плоского живота и маленькой груди, ещё несколько раз поцеловал в шею и в то место, где пробивался нежный персиковый пушок на верху спины. Но его движения были спокойными, баюкающими, хоть он и прижал к себе Карину чуть теснее. Им было некуда торопиться. Впереди был выходной, а по большому счёту – вся жизнь... Внезапно уже сквозь сон Карина вспомнила, как прыгала с парашютом. Один-единственный раз, в тандеме. Конечно, тогда - адреналиновый выплеск, а сейчас вязкий покой – никакого сравнения. Но от прошедшего дня у неё оставалось то же самое ощущение, как после приземления: «Что это было?!». Сплошное ошеломление и радость от того, что всё свершилось. И тело тоже ватное. И ещё кое-что: доверие. Хотя теперь инструктором предстояло выступать как раз таки ей... Казалось, она должна была отключиться, как разряженная, провалиться в черноту. Но сон оказался чутким, и новые обрывки мыслей и ощущений невесомо планировали, как пёрышки, и ложились одно к одному. Карина почему-то стеснялась рисовать Германа без одежды. Но в то же время представляла его до мельчайших подробностей. И сейчас сонно и счастливо понимала, что угадала – тело у него было удивительно гладкое на ощупь, как у профессионального пловца. А кожа белая. Молочная, с чётким рисунком голубых вен. Карина просто знала это. Они оба не раз выныривали из глубокого омута сна и меняли позу. Герман через какое-то время выпустил Карину из объятий, чтобы дать ей дышать свободнее, только до смешного деликатно уткнулся лбом в её висок. Тогда она сама примостилась у Германа под боком, положив руку на его широкую грудь. Чуть поколебавшись, забросила поверх его бедра ещё и ногу. Фальк пошевелился и что-то промурлыкал во сне. Потом он лёг на бок и снова накрыл Карину рукой, умостив ладонь на её худенькой лопатке, а она прильнула и прижалась лбом к его мягкой шее. Ох уж эта нежная, чуть пухлая, шея... Карина иногда могла так разволноваться, представляя, как снимает орден, расстёгивает воротник и осыпает её поцелуями... Но пока что усталость брала своё. Время текло медленно. Мир был поставлен на паузу. И, проснувшись в неизвестный час, всё ещё в истоме и тумане, Карина лишь подумала, как же здорово с Германом спать. Лежать рядом. Забыться и копить новые силы в покойной темноте. Нежиться в дрёме. Касаться его. Слышать дыхание. Снова уплывать в черноту и возвращаться – и видеть, что он здесь. И снова погружаться в полную беспечность и бессознательность. Когда Карина была маленькая, то её, конечно, не миновали взрослые разговоры, и она слышала выражение, что кто-то с кем-то «спит». Со временем до неё дошёл истинный смысл. Но поначалу она так и представляла, что два человека ложатся в одну кровать, накрываются одеялом и, пожелав друг другу спокойной ночи, вместе отбывают в царство Морфея. И она по своей детской простоте считала, что очень даже понимает, почему это обсуждается вполголоса и с заговорщицким видом. Ведь ночевать в одной постели – это дело очень деликатное и интимное, разве нет? Да и про совместимость ей тоже казалось понятно. А вдруг этот кто-то, с кем ты спишь, храпит? А вдруг ворочается? Или дует тебе в ухо? Или вскакивает постоянно? Очень тонкая вещь. А уже повзрослев, Карина поняла, что была недалека от истины. Ведь близость – это не только моменты острого физического удовольствия, а нечто большее. В том числе и собственно сон. И ей теперь казалось, что ни с кем ночью не было так уютно, как с Германом. Казалось, что каждый участок их тел создан так, чтобы идеально совпадать во время объятий и прикосновений. И это тоже было на удивление хорошо и правильно. Когда полумрак в комнате стал уже окончательно дневным, и даже сквозь портьеры угадывалось несмелое весеннее солнце, Карина окончательно проснулась и вгляделась в лицо Германа со странным, щемящим и затаённым восхищением. «Эти брови... они обязательно выгорят на солнце и будут слегка золотиться по краям», - вдруг подумала она. Как художник, рисовавший только по памяти, Карина словно заново открывала для себя живую натуру, и смотрела, и не могла насмотреться. И под её взглядом Фальк открыл глаза и посмотрел с оттенком победной радости. Снова они думали об одном и том же: «Получилось!». «Да, случилось всё, что нужно», - молча просияла Карина. «Нет, не всё», - многозначительно и озорно усмехнулся Герман. И она опять поняла его без слов и была совершенно согласна. Фальк начал покрывать её лицо, шею и острые ключицы лёгкими поцелуями с трепетным придыханием, но с каждым разом его губы становились всё горячее, а касания плотнее и дольше. Карина ощущала, как по спине бежит зыбкая, сладкая дрожь, и запрокидывала голову, чуть дыша. Она сознавала, что он красив, и она желала бы с таким же оттенком нежного почтения выразить восхищение его красотой – но теперь ей хотелось другого, хотелось обладания, и она нетерпеливо сжимала его тело, порой впиваясь ногтями в плечо, в спину, в бок, не глядя, но зная, что на мраморной тонкой коже остаются мелкие полукруглые следы. Да, ей нравилось его тело. Крупное, сильное, с упругими налитыми мышцами, но без лишней сухости, роскошное, статное... Разумеется, все эти слова для описания вряд ли пришли бы ей тогда на ум. Она могла лишь чувствовать и желать. И Герман ей вторил, и ей нравилось, как его пальцы вдавливаются, настойчиво и крепко скользят по всем контурам, выступам и впадинам, как учащается его дыхание, как поцелуи превращаются в лёгкие укусы. Их прикосновения становились всё более смелыми и жадными. Они сцепились, а лихорадочные поцелуи уже напоминали фехтование. Сердце колотилось, дух захватывало, и внутри всё дрожало, как при сближении и лобовой атаке в воздушном бою. Но эта схватка имела целью единение. И они оба краткое время будто искали, как так прижаться, чтобы слиться, раствориться друг в друге, но ответ был ясен, и Карина только жарко шепнула Герману на ухо: «Возьми...». И она в отчаянии разметалась, а он навис на ней хищной птицей - и, наконец, волнами, толчками наступало разрешение от сладкой, но невыносимой муки, от тянущих горячих судорог в низу живота, и их вздохи и стоны смешались – и самый протяжный прозвучал одновременно. И оба повалились на простыни, оглушённые, едва не со звоном в ушах, как после контузии, обессиленные, пьяные от блаженства. Кровь шумела. Сердце выстукивало молотом в висках. Они оба, не глядя, медленно нащупали руки друг друга среди скомканной, ещё недавно свежей, ткани – и, сцепив пальцы, замерли. Герману казалось, что контуры тела подрагивают, как обшивка самолёта после опасного манёвра на пределе. Карина тоже застыла как-то очень сосредоточенно. И опередила его с другим сравнением: повернув к нему зардевшееся лицо в тонкой испарине, пролепетала: - Мы сейчас как раненые на ничейной земле... - Ничего, - улыбнулся Герман, - будем жить... И она усмехнулась в ответ. И отбросила ложное смущение оттого, что ей так навязчиво лезли в голову военные аллегории. Уж теперь за свои «милитаристские» интересы не было нужды извиняться. Всё ещё не хотелось выбираться из постели. Герман и Карина снова угнездились под одеялом, накрывшись чуть не с головой, и с тихим смехом шептали друг другу нежности - на трёх языках, чтобы слов с лихвой хватило. И всё-таки их запас был не безграничен. В конце концов, Карина, прижимаясь и гладя Фалька по лицу, просто на все лады склоняла его имя: - Герман... Гера, Герочка... Геруся... Ну, чего ты смеёшься? - Да так, непривычно. - Не нравится? - Не знаю. Пожалуй, нравится. Только странно пока что. - Чего? - На немецком моё имя такое почти воздушное – Hermann, а по-русски как будто гвозди забиваешь – Герман. А у тебя всё равно нежно получается. Особенно с этими, как их? - Суффиксами, - невольно хихикнула Карина: вот уж не думала она, что в постели когда-то заговорит о лингвистических терминах. - Ну да, с ними. Он снова вдохнул аромат её волос. - Ох, ты моё небочко... небушко... Боже, как это по-русски? Я хотел сказать: mein Himmel (2), - окончательно смутившись, проворчал Герман, ласково пожимая Каринино плечо. - Ой, как это по-твоему! - Карина растроганно чмокнула Германа в нос и объявила: - А ты тогда моя большая птичка! Силы к ним не просто вернулись, а будто прибавились многократно, и доказательством тому была весёлость. Они полежали ещё буквально полминуты, и Фальк осведомился: - Ну что, госпожа главнокомандующий, может, пора и честь знать? - Да уж, пора вставать. Нас ждут великие дела! - Например, завтрак? – подмигнул Герман. - В точку! – рассмеялась Карина. Она выскользнула из постели, тонкая как статуэтка, подбежала к окну, и торжественно распахнула шторы – впустив белёсое солнце и благоразумно отпрянув обратно в глубь комнаты. Герман столь же широким, картинным жестом отбросил одеяло и потянулся за наброшенным на подлокотник кресла длинным бордовым халатом (он в запас «обмундирования» таки вошёл). Но рука его замерла в сантиметре от цели: Фальк наткнулся на странный, встревоженный взгляд. - Что такое? Нагая Каринина фигура вдруг утратила всю ладность. Теперь казалось, что ей холодно от сквозняка. Жалко топорщась углами, она скованно подошла почти на цыпочках. - Я вот тебя хотела спросить, что это такое, - тихо выговорила она и, поколебавшись, коснулась его плеча. Массивную дельтовидную мышцу прочерчивала вдавленная, будто выгрызенная, мутная линия. - И это. Она опустила глаза чуть ниже. Герман нахмурился. Он почувствовал себя, как под прицелом. Решительно встав, он натянул лежащие на кресле трусы и набросил халат, не запахивая. Небрежно кивнув на плечо, ровно произнёс: - Ну, я тебе рассказывал о схватке с Миком Мэнноком. Это его работа. Мы ведь после посадки палили друг в друга из пистолетов, в один миг я думал, что он уже расстрелял все патроны. Ну, и кинулся на этого британского ублюдка. А у него, как назло, остался ещё патрон. Вот он меня и зацепил. Правда, это ему не помогло, - нехорошо ухмыльнулся Герман. Он выставил вперёд правую ногу и коснулся другой отметины, с внешней стороны повыше колена. - Это – сувенир из Италии, - терпеливо продолжал он. – Чёрт меня дёрнул тогда переться вместе с Муссолини на тот митинг... Все тогда чересчур как-то раздухарились. Да в том числе и я, что греха таить. Но мятеж поднимать не собирались. И радиостанцию захватывать тоже. Хотя с какой стати нас выступить не пускали? Мы вообще пришли с мирной целью, это уже потом, пардон, мордобитие началось и стрельба. Ладно, считаем, легко отделался... Звучало это, что называется, «эпично». Надо же, в параллельном мире тоже есть Муссолини – и что у него там за взгляды, может, он вообще красный? А как это Герман с ним спутался? Как его вообще занесло в Италию? Что за мятеж? Карина лишь абстрактно помечала для себя эти вопросы как любопытные. Всё вытеснял безотчётный стыд. И как она ничего не заметила на ощупь? Дорвалась, называется... С видимым неудовольствием Фальк оглядел и другой шрам на той же ноге – длинный, с внутренней стороны бедра. - Ну, это осколочное. С той бомбёжки под Нанси, - скупо бросил он, словно резко забыв, что Карина многого не помнит, даже понятия не имеет. – Что ж, отделался тоже легко. Не сдох, и на том спасибо. Он угрюмо замолчал на пару мгновений. Затем несколько смягчился, небрежно тронув тонкую, длинную белую линию, что начиналась на левом боку и заходила на живот: - Это та идиотская дуэль в кадетском корпусе, из-за которой меня чуть не выгнали. И чего я так взъелся тогда? Происхождение, вишь, недостаточно знатное, липовый титул – я и взбесился. Какая чушь. А даже если бы мой противник был прав? Почёт ведь не по родословной как таковой, а по делам и заслугам. Но вот тогда я был просто одержим, хотел непременно с аристократами водиться... Дурак был малолетний, что и говорить, - самокритично пожал плечами Герман. Наконец, он вздохнул и перевёл взгляд туда, куда сначала посмотрела Карина. Под правой ключицей и слева, чуть ниже рёбер, красовались два круглых шрама от пуль. - А вот это, - снова нахмурился Герман, - по-видимому, то, отчего я и попал на тот свет. - Так... А ну-ка повернись. Карина, одолевая не то стеснение, не то опаску, отвела в сторону и подняла полу халата. Присмотрелась, сверилась - точно. Она вспомнила отцовские рассказы о медицинских интересностях. Не лишённый лекторского самолюбования, Виктор Сергеевич рассказывал и увлечённо, и увлекательно. В том числе – про огнестрел. Это была не его специальность, но Карина тогда как раз зачитывалась военными книгами и хотела всё знать предметно. Она даже просила раздобыть пособия с жуткими иллюстрациями. Отец ворчал, но в итоге приносил. И теперь она понимала, что рубцы на месте входных и выходных отверстий у Фалька – такие, как в учебниках. К тому же, Карина всегда была гуманитарием, но по геометрии приносила домой отличные оценки – и тем самым вытягивала хромающую алгебру. А секрет был в пространственном воображении. Пока остальные мучились, она сразу представляла, какая прямая куда идёт и с чем пересекается. Сейчас она представила Германа статуей и мысленно провела через его туловище две прямые в заданных точках. Перед ней была классическая картина сквозного ранения. - По ощущениям, я в полном порядке, - произнёс Герман, нарушив затянувшееся молчание. Предвидя следующий вопрос, он добавил: - В Ином мире у меня ничего этого не было. Карина зябко потёрла плечи, будто опомнившись. Она медленно принялась одеваться и на ходу проговорила: - Алеся вчера о таком предупреждала. Меня. Мол, надо сообщить о каких-то... если будут... - Физических отклонениях? – невозмутимо подсказал Герман. - М-да. О них. Карина готова была сама себя отругать за эту зажатость, но осадок оставался. - Возможно, придётся сделать рентгеновский снимок. Герман понимающе кивнул. Но тут же вопросительно приподнял бровь: Карина всё ещё смотрела на него, но отчаянно мялась. - Ну что? - Ты же понимаешь, что раз теперь нужно обо всём докладывать, то и обычные снимки необходимы. Короче... придётся мне тебя сфотографировать, - сумрачно выдохнула Карина. - Вот уж не подумал бы, что в этой жизни ты не любительница фотографического хобби! – пошутил Герман. - В прошлом ты постоянно таскала с собой «Лейку». И дома, и на фронте – обожала её только чуть меньше, чем краски и холсты. В общем, ладно. Если для дела нужно – валяй. Оставалось со вздохом повиноваться - Карина неохотно взяла телефон и переключила на камеру. - Как мне встать? Халат-то снять, я полагаю? Кстати! - вдруг оживился Герман. Карина встрепенулась. Но он всего лишь оттянул резинку трусов и удовлетворённо заявил: - Очень удобное исподнее. Мне нравится. Карина фыркнула. И тут же снова посерьёзнела, не переставая прицеливаться и снимать повреждения общими и крупными планами. Конечно, ей не терпелось сфотографировать Германа на современный телефон, но она явно не предполагала, что первые фото будут именно такими. Она окончила и напряжённо просматривала снимки. Её вывел из раздумий решительный голос Фалька: - Пока что могу утверждать следующее: очевидный вред моему организму будет лишь в одном случае – если он не позавтракает. Поэтому предлагаю направиться в кухню. Знаешь, оно ведь так всегда: как поешь, то сразу не так страшно жить, верно? Карина снова ответила фырканьем, но на этот раз вполне жизнеутверждающим. Скоро в кухне уже раздавался гул и клёкот чайника.