По ту сторону небес. Воскресение

Каждый длинный гудок неприятно отдавался беспомощностью. Карина нажала красную кнопку, но тут же пришло сообщение: «Я на совещании. Освобожусь минут через двадцать». После тягостного ожидания в трубке без приветствия раздалось решительное: - Жалуйтесь! Выслушав подругу, Стамбровская велела: - Дуйте на Зыбицкую, я подтянусь. Пятничное гудение ещё не заполонило брусчатые проходы между чистенько восстановленными историческими домиками, фигуры не заслоняли тепло и лениво блестящую реку, и в баре тоже было малолюдно. Зыбицкая выступала логичным пунктом в маршруте дня. Во-первых, достаточно всего лишь перейти мост, чтобы оказаться на самой тусовочной улице города, во-вторых, где снимать стресс, если не там? Хотя Герман еле притрагивался к мутно-золотистому пиву с привкусом цитруса и липовой пыльцы. - Ну, глянь на меня, мне же сколько надо, чтоб захмелеть? – меланхолично шутил он. – Во-первых, вредно, во-вторых, дорого, так что... - Так что давайте перейдём к сути, - заявила Алеся, отставляя высокий бокал, источающий аромат дикого луга (здесь тоже знали толк в зельях). Поначалу все трое ещё придавали встрече вид непринуждённости, даже заказали новомодную закуску – жареных сверчков. Герман не удержался и проворчал, что в войну поедание насекомых выглядело б логично, а нынче превратилось в экзотическую прихоть. Хотя кто б говорил: авиаторы всегда были элитой, и в его полку никогда не переводилась нормальная еда вроде ветчины или овощей. Во-вторых, он сам же уплетал странное лакомство за обе щеки, зачёрпывая щёпотью и отложив непонятные деревянные палочки – но не забывал излагать подробности. - Вот это да! Льдистые глаза Стамбровской восхищённо сияли, как в погожий февральский день. Им вторили отблески ненужных стильных очков. И её научный азарт тоже не раздражал: Герман успел подробнее рассказать Карине о голосе в голове, и она тоже пришла в восторг, по первоначалу необъяснимый. Итак, загадочная Рита, велениям которой он подчинился у Тростенца. Простонародные верования сообщали, что на левом плече у человека сидит чёрт, а на правом ангел-хранитель, но ангелы бесполы, однако оберегающий дух Фалька принял образ женщины. Прагматические современные понятия твердили о подозрении на шизофрению. Но всё оказалось и проще, и сложнее. Карина открыла Википедию и зачитала с телефона: - Речевой информатор, в авиации предназначена для речевых сообщений, подсказок или команд-предписаний экипажу в сложных или критических ситуациях. В широко распространённой, но старой отечественной системе РИ-65Б, устанавливаемой на большинстве летательных аппаратов СССР и РФ, речевые сообщения выдаются женским голосом, за что система получила от пилотов прозвище «Рита»... Очередное подтверждение, что в новом мире Герман знал всё и одновременно ничего. Хотя и то, и другое было преувеличением: в Карининой голове умещалось не так уж мало – и всё это перекочевало к нему с выпитым зельем после ритуала по транслокации на Военном кладбище, а активировалось пока непостижимым образом. Алеся вполне ожидаемо была впечатлена тем, с каким непредсказуемым остроумием работает её «прошивка» у человека с выраженным призванием. И всё-таки было не до шуток. - Но ведь ты объяснишь нам, что, чёрт подери, произошло? – нетерпеливо воскликнула Карина. - Да. В принципе, дело довольно ясное. Поздра... кхм. Осёкшись, Алеся смущённо поправила очки. - Хотела сказать: поздравляю, товарищи, - проворчала она, - теперь у нас полный паритет – за этим столом сидят три человека с выраженными паранормальными способностями. - А обычным человеком мне быть не суждено? – вспыхнул Фальк. – Если безумие и болезнь – это сверхспособность, нельзя ли как-нибудь без этого? Его передёрнуло от одних лишь слов о необычных «талантах». Уж как их ему за Чертой навязывали и какой ценой... - Нет, у тебя другой случай, - отрезала Алеся. - Это не безумие. Это повышенная чувствительность к энергетике. В данном случае – к той, что связана с военными преступлениями. За полчаса до встречи, отойдя от шока, Карина кричала на Германа шёпотом, не смея вцепиться в ворот куртки, но отчаянно сжимая кулаки: - Гера, какого хера?! Почему тебя понесло на место лагеря смерти, и именно туда?! - Я не знаю. Это всё, что он мог сказать. Сел он в первый попавшийся автобус, и непостижимым образом вляпался в историю - историю второй мировой. Тем временем, Герман тяжело вздохнул. Он прицелился в серёдки линз на Алесином лице. - Ну и что? Меня теперь постоянно будет так лихорадить? Ведь тут же на каждом шагу мертвецы. Как и везде, наверное. Но я считаю несправедливым страдать за то, к чему я непричастен, так же, как и моя Германия. – Он подчеркнул слово «моя», говоря о параллельной вселенной, и сумрачно прибавил: - Если только ничего не произошло уже после моей гибели. Стамбровская покачала головой. - Нет. Великая война была последней в Европе – последней в своём роде. После неё лишь мелкие локальные стычки с немедленным вмешательством Лиги наций. М-да, хоть где-то эта организация оказалась жизнеспособной... В общем, то, что с тобой творится – аномалия. Магия крови, о которой столько болтали в своё время, не то, чтобы выдумка, но её действие гораздо слабее. То, что ты немец, не должно влиять подобным образом. Это похоже на компьютерный вирус, то есть на вмешательство некой чужеродной программы... - Вирус? Значит, всё-таки болезнь, - горько усмехнулся Фальк. - Значит, будем лечить. - Алеся попыталась придать голосу твёрдость. – А для этого проведём первичную диагностику. «Думай, Леся, думай...». - Для начала надо посмотреть вашу ауру. - Аура? Что-то знакомое, вроде бы сияние вокруг головы у святых? - наморщил лоб Герман. - Я у себя что-то ни сияния, ни святости не наблюдаю. «Самокритично», - усмехнулась Алеся. - Во-первых, это то, да не то. В современной магической науке аурой называют совокупность энергетических излучений, формирующих биополе живого организма. Если по-простому, проявление души и духа. И оно действительно имеет вид сияния, но люди без соответствующих способностей и навыков не могут его видеть без специальных приборов. Ну, а я как раз могу, - скромно подытожила она. - Что для этого нужно? - Да ничего особенного, просто сосредоточиться... В Алесин стул впечаталась сумкой какая-то девица из шумно чирикающей компании и вместо извинений просто шустро протолкалась дальше. Стамбровская с ядовитым вздохом закатила глаза. - Как вы понимаете, товарищи, для этого нам лучше покинуть заведение. Становится суетно. На улице начинало смеркаться. За время беседы успела налететь и унестись гроза, и теперь ноздри щекотал запах озона. До площади Победы направились по набережной и какое-то время наблюдали, как за верхушку далёкой радиовышки цепляются подбитые дирижабли рваных туч. Пройдя под Полицейским мостом – ни Карина, ни уж тем более Герман понятия не имели, как он называется, это с ноткой гордости сообщила Алеся - они свернули в парк, подальше от велосипедистов, самокатчиков, скейтеров и любых других движущихся субъектов. На полпути, у фонтана, Фальк нетерпеливо спросил: - Ну так что, майор, будете смотреть или нет? - Я уже, - просто призналась Стамбровская. Всю дорогу она не переставала сыпать интересными фактами и легендами из истории города, подтверждая, что у каждого места своя энергетика. Это она делала, чтобы её друзья отвлеклись и расслабились, а их аура находилась бы в наиболее спокойном состоянии – но всё это время Алеся украдкой сканировала их обоих изучающим взглядом. Для разминки она последовала старому правилу: «Начни с себя» - для виду посмотрела на часы и увидела вокруг своей руки изумрудное сияние химического, нагловатого оттенка, временами переходящее в более спокойную берлинскую лазурь. Карину незримо окружали флюиды, одновременно напоминающие облако сирени и алюминиевые отсветы самолётных крыльев: светло-фиолетовый перетекал в серовато-белый. Когда Стамбровская переключила внутренний сканер на Фалька, то на полминуты зависла в разговоре. Вышло удачно: у неё из головы якобы вылетела некая дата. На самом деле она мысленно произнесла: «Мать честная, вот это экземпляр...». Аура Германа полыхала багрянцем. У поверхности тела кровавый оттенок был ярче, а чем дальше, тем больше уходил в угольную черноту. И эта тёмная субстанция была плотной, самостоятельной, живой. «Прям какая-то «Криминальная Россия», - мысленно хмыкнула Стамбровская, вспоминая заставку передачи из детства. Она постоянно решала, что последний раз не переключает канал с «этим ужасом», но в итоге всё равно замирала перед телевизором, как ослеплённый оленёнок перед несущейся фурой. И всё-таки «криминала» в ауре Германа не было. За время учёбы и работы Алесе довелось просканировать свечение десятков, сотен человек – но сейчас она видела не загрязнение, разрывы или язвы, что часто обнаруживались у преступников. Также ничто не говорило о присутствии паразита-лярвы. ...Ей давным-давно въелись в память слова из какой-то песни: «lumière rouge, lumière noir» (1). И долгое время думалось, что это смелый, необычный образ - но, при всём уважении к оригинальности, либо есть поток фотонов, либо он отсутствует. Либо свет, либо темнота. Со временем (и с мистическим опытом) пришлось подкорректировать свою систему представлений о мире. В том числе поменять суждение о словах, что по дикой случайности затесались в безумную, расслабленную композицию в стиле лаунж – надо же, lumiere noir... Но в реальной жизни она подобного явления не наблюдала. А сейчас это был именно чёрный свет. И как раз когда в уме прокрутились все эти мысли, Герман резко обернулся к ней с вопросом. Будто от прикосновения. Знала бы Стамбровская, как он реагирует на некоторые физические раздражители. Но Карина до сих пор не рассказала о происшествии за ужином. Стыдливое опасение сменилось угрызениями совести, но она лихорадочно успокаивала себя: «Потом, потом, пока что и так инфы достаточно... А может... это всё как-то связано, спутано в один клубок?». И она слушала Алесю, замирая в нервном ожидании. После первого описания не выдержала и негромко перебила: - Леся, представляешь, ты у меня всегда ассоциировалась именно с этим оттенком. Я даже удивлялась, почему ты его не носишь. - Ну вот, а кто плакался на бездарность? Видишь суть. Но во всём нужна сноровка, закалка, тренировка. - То есть, видению можно научиться? – вклинился Фальк. - Конечно. - А меня, чисто теоретически, взялись бы поднатаскать? - Любого одарённого обучить можно, однако стоит ли? – неожиданно без улыбки отозвалась Алеся и, сухо кашлянув, дала понять, что продолжает. После её рассказа Карина и Герман переглянулись. Невольно приходило на ум природное влечение к определённым цветам – и нельзя было не вспомнить красно-чёрный истребитель. Но, пропустив всю лирику, Фальк с вызывающим смехом глянул на Алесю: - Значит, я вроде не болен, а просто сам по себе с изъяном и вообще, кхм, нехороший человек? И стоило устраивать гадания для констатации факта? - Майор, мы тут вообще-то не шутки шутить собрались, - оборвала Стамбровская. Однако сделала это беззлобно: ей было понятно, что в Германе говорит разочарование. Тут бы справиться с собственным. Ведь диагностика ничего конкретного не выявила. Алеся глубоко вздохнула: - Давайте разбираться по порядку. Во-первых, Герман, ты не «нехороший», а просто тёмный. - Это не одно и то же? - Нет. А теперь отступление: многие писатели-фантасты неплохие визионеры. Они прилично так раскладывают по полочкам схему мироздания, но в лёгкой и увлекательной форме. У нас тоже такой есть. Так вот, он разделяет людей на обычных и иных – владеющих паранормальными способностями. В свою очередь, иные делятся на светлых и тёмных. Насколько помню, у этого писателя дихотомия «альтруизм – эгоизм», но на деле всё несколько по-другому. Условный свет и условная тьма – это просто тип преобладающего энергоинформационного метаболизма. Алеся испытывала некоторую неловкость, говоря с непосвящёнными на привычном ей языке – но по глазам её друзей читалось понимание, хотя бы интуитивное. - Ну... если грубо, это как среди животных: хищники и травоядные, - добавила Стамбровская с лёгкой досадой. – Однако подавляющее большинство людей всеядны, но здесь ключевое слово – «преобладающий». Кому-то для катарсиса необходимо ухаживать за ранеными в госпитале, а кому-то – ранить и убивать в бою. Я понятно объясняю? Её друзья снова бегло обменялись взглядами: куда ещё яснее. - Так вот, товарищи, Герман – тёмный иной, - подытожила Алеся. - А я? – тихо спросила Карина. - Ты светлая. - А ты? - Я чернушка, - засмеялась Стамбровская. - Наверное, даже не станем спрашивать, почему мы вместе, - смущённо проговорила Карина. - Ну вот и молодцы, - пожала плечами Алеся. – Потому что «противоположности притягиваются», и довольно часто, а у людей всё сложнее, чем у животных, особенно в области тонких материй. Впереди замаячила крутая лестница Захарьевского моста. Троица проследовала к нему и поднялась наверх в молчании. - И всё-таки ты не дала ответа на вопрос, - задумчиво, но настойчиво сказал Фальк, с лёгким усилием заглушая шум проносящихся машин. – Те места, где мне стало худо, относятся к тёмным, так? - Ну да. - Но разве тьма нападает на тьму?! - Как правило нет. Но вот ты немец – а мог бы ты утверждать, что встанешь горой за любого другого немца, каким бы человеком он ни был и что б ни творил? За вообще любого? - Бред какой, конечно же, нет! – возмутился Фальк. – Если человек негодяй, то... - Во-от! – перебила Алеся, торжествующе подняв палец. – Вот именно. Жизнь сложная штука. В том числе поэтому нельзя утверждать, что светлые делают исключительно добро, а тёмные исключительно зло. Но... Она замолчала. Она отчаянно колебалась, потому что её гипотезы ещё даже не оформились, клубились облаками неясной субстанции, темнели провалами, поглощающими любые фотоны, обладающими ещё большей разрушительной силой, чем пресловутые участки пространства, где просто-напросто отсутствовал поток световых частиц... - Что «но»? – требовательно поторопил Герман. Она очень не хотела пугать. Тем более, что пока даже не знала, чего именно следует бояться, как нарисовать фоторобот врага. Но разве не выглядела пугающей другая версия, которую она и собиралась скормить молодому орлу, когда-то клевавшему кровавую пищу? Что ж. Пока стоит разбираться и пускать в дело то, что понятнее. - Майор, дай подумать минуты две, - попросила Алеся. Герман с неудовольствием вздохнул. Карина легонько ткнула его в плечо: не все такие шустрые, а дело сложное, потерпи. Она-то привыкла, что Стамбровская иногда замолкает и уносится в какой-то далёкий космос. Для того, чтобы потом озвучить поразительную идею или просто извиниться за временное «отсутствие» и непринуждённо продолжить разговор. А у Алеси мысли унеслись совсем не в ту степь. Она скользнула глазами по любимому своему зданию: ампирному дому, где синели медальоны с голубками. В нём находилась «нехорошая» квартира, где жил Ли Харви Освальд, убийца Кеннеди – американец-идеалист, перебравшийся в Советский Союз. Ему было суждено несколько лет прожить в Минске, разочароваться и вернуться на родину – а там, достигнув величайшей глубины отчаяния, неустроенности и ощущения себя ничтожеством, прикончить президента США. Геростратова слава. А интересная игра имён: Герострат и Герман. С этого бы тоже сталось что-нибудь поджечь. Хорошо бы ту конструктивистскую коробку на площади Независимости, где сидят прикормленные дармоеды. Алеся зло ухмыльнулась и прищурилась. Да что там, у Фалька душа революционера, он способен и на большее, хоть и утверждает, что хочет мира. С интересной личностью они спутались, она и Карина. Если вернуться к Освальду... Между нынешним немцем и давешним американцем намечалось непрошеное созвучие – да-да, скидка на неблагоприятное развитие событий, и всё-таки. Эмиграция Освальда тоже стала своеобразным государственным проектом, Ли Харви тоже погнался за мечтой, жарко попросил - и был в итоге услышан, и дождался помощи, был обеспечен всем необходимым и даже сверх того, получая на радиотехническом заводе впятеро больше простого рабочего. Однако это не спасло его ни от подавленности, ни от разочарования. Он оставался пришельцем, человеком из другого мира. Фальку это вроде не грозило: он был слишком твёрд и целеустремлён. Минск десятых нынешнего века мог предложить гораздо больше, чем Минск шестидесятых века прошлого - не придётся скучать и жаловаться на отсутствие развлечений. Особенно человеку, который о тяготах передовой имел воспоминания свежие, а о комфорте и неге довольно смутные. Идеологическая обработка? Она топорна и беспомощна. Любой здравомыслящий человек отгородится и просто будет жить свою маленькую, но значимую жизнь. Да и с Кариной Корбут отношения обещали быть более гармоничными, чем с Мариной Прусаковой. Хотя, Господи, окстись, Алеся, прошло всего несколько дней... Её раздумья были прерваны. - Леся? Карина тронула её за плечо. - Да, - рассеянно отозвалась Стамбровская, - я хотела вас вот о чём расспросить, майор: как складывались у вас отношения с Небесными властями на последнем этапе? Герман презрительно фыркнул: - Складывались? Они никогда не складывались. - И всё-таки расскажи, что происходило. Конкретно перед твоим появлением здесь. - После Франкфурта, - вставила Карина. Фальк неприязненно повёл плечом. И всё-таки заговорил. Он был взят под стражу почти сразу после возвращения. Три фигуры в серебристо-голубых мундирах уже маячили у входа в ангар. Офицер, стоящий в центре, был Фальку уже знаком. - Я полагаю, вам известна причина нашего появления? – прохладно осведомился он. - Так точно. Он прекрасно понимал, на каком счету находится, причём с самого начала. Спорить не было смысла. Поэтому он молча проследовал к автомобилю, темнеющему гробовой чернотой, и не проронил ни слова на пути к Дворцу правосудия. Это здание позднероманского стиля находилось на одной из центральных площадей, на некотором возвышении, и больше напоминало не собственно дворец, а тёмную крепость. От него расходились в разные стороны кварталы с узкими улицами, дворами-колодцами и домами, что напоминали нависающие отвесные скалы, изукрашенные причудливыми геологическими образованиями – их стиль относился к высокой готике, а камень стен был так же чёрен. Казалось, прилегающие районы одним своим видом должны были настроить на особый лад любого, кого волей судеб занесёт в эти места. Германа провели не в главный зал, где изначально проходило слушанье дела. Сначала петляли по запутанному сумрачному коридору. Затем его ввели в боковой кабинет, тоже полутёмный, большой и одновременно тесный из-за многочисленных дубовых перегородок и стоящих повсюду фолиантов на неизвестных языках. За обширным столом неприязненно щурился клерк. Его Герман запомнил. Тот самый усталый церковный чинуша по фамилии Шмитце. Он брезгливо выдохнул: - Герман Отто Фальк, видим, вы не справляетесь. Он скрестил руки на груди, наплевав на дышащих в затылок вплотную конвоиров. - Ваше дело в некотором роде уникально, причём в любом отношении. Шмитце выразительно приподнял бровь. - Вам как герою была предоставлена также уникальная возможность, а именно: получить новый чин, да не то, что воинский – ангельский. Однако для этого нужно потрудиться. Благодать не даётся просто так. Вы же не хотите смирить свою гордыню и приложить усилия. Вы упорствуете во грехе и не желаете расти над собой. Не желаете расставаться со своими человеческими, слишком человеческими привязанностями, страстями, желаниями, мерками, самомнением. Герман смотрел на него с выражением туповатой наглости и выжидания – маска, которую он часто примерял перед начальством. - И именно поэтому вы предприняли акт возмутительного нарушения порядка, да что там, почти мятежа. Очевидно, мы переоценили вашу душу и силу вашего стремления к Свету. «Ой ли?» - скривился Фальк. - И поэтому мой вердикт на суде досадная ошибка? Меня следовало отправить в Ад? Ведь я же новый Люцифер? Он тысячу раз видел перед собой такие чернильные души и издевался над ними неприкрыто, потому что знал о размахе геральдических крыльев и изгибе усов за своей спиной – а где теперь тот государь император, что при личной встрече порой осыпал оскорблениями, но неизменно его защищал? Теперь чинуша за просторным столом слишком хорошо считал его мысли и снисходительно протянул: - Вот я же говорил, что вы трудно учитесь, все эти ваши примитивные понятия – «Рай», «Ад»... Мы не пользуемся здесь такими терминами. Но раз вы завели речь о наказаниях и о вердикте... Что ж, ваша защита хорошо поработала, в связи с чем было решено, что вы были достаточно наказаны уже при жизни. Всем, что произошло. Но главным образом... – Чиновник криво ухмыльнулся углом сухого рта. - ...тем, что несмотря на все ваши заслуги, все ваши маниакальные усилия, все инициативы, даже ваше исключительное привилегированное положение никак не помогли тёмному делу прошедшей войны. Эти слова из чужого рта ударили его волной. Герману стоило труда сглотнуть и стоять прямо, отменяя приказ мозга о том, чтобы прямо в помещении рассыпаться горящими обломками. Кто-то из конвоиров что-то почувствовал, и до Фалька смутно дошёл хлопок по плечу. Он чуть было по-звериному не огрызнулся, но усилием воли всё так же застыл. Но Шмитце всё видел. Чёртова зараза. Иначе с чего б его самодовольный тон? - И всё-таки все здесь верят, что вы подлежите исправлению. Более того, что у вас великое будущее. Именно поэтому сейчас вы отправитесь в колонию, чтобы переосмыслить всё, с вами происходящее. Это место, предназначенное для размышлений. Какой же гадостной и масленой была его улыбка. Герман с хмурой покорностью садился в чёрный автомобиль. Нарушение дисциплины, подумаешь. Он за свои лётные проделки чаще других сидел на гауптвахте. И вообще, что с ним сделают за желание повидаться с любимой? Да и разве это преступление? Оказалось, что колония предназначена конкретно для военных. Но напоминала она не только казарму, но ещё и монастырь – как по архитектуре, так и по атмосфере. Его поселили в тесную голую келью с грязно-белыми стенами. Конфисковали все награды, что ему было позволено носить здесь после жизни. Отобрали и сам мундир благородного цвета фельдграу. Вместо него выдали грубые сапоги пехотного образца и грязно-серую гимнастёрку. Такая одежда вполне годилась для физической работы. Послушники (именно этим противным словом называли здешних заключённых) трудились на земле. При жизни Герман очень любил растения, мальчишкой вечно бегал в ботанический сад, а потом был известен тем, что вечно совал полевые цветы в петлицу – но здесь он возненавидел всю эту зелень. Прежде всего потому, что ничего у него толком не росло, сколько б он ни старался и ни тщился – разве это не было аллегорией всей его жизни? Распорядок был плотным и весьма своеобразным. Главными составляющими были бессмысленная солдатская муштра и практики религиозного толка – в пропорции один к трём. Если первое Германа просто бесило, то второе – изматывало и погружало в уныние. Большую часть времени занимали мессы со стоянием на коленях, дидактические лекции, а ещё семинары с «разбором полётов», как называл это Фальк. Разбирались, естественно, поступки послушников при жизни и в Ином Мире – это напоминало что-то вроде товарищеского суда «понарошку» под надзором здешнего служителя, причём за ответы снимались и начислялись баллы. У каждого здесь был свой счёт, показывающий, насколько человек далёк от «искупления». Учитывалось любое действие, любой чих – в том числе минусовые баллы и штрафы полагались за сквернословие. От этого Герману хотелось выть: он привык к крепким словечкам при жизни, а уж тут не выражаться было просто невозможно. Герман пытался узнать, когда удастся выйти. Ответ был очень неопределённым и довольно-таки угнетающим. И, пожалуй, унизительным: «Пока не покаетесь». Герман похолодел. С учётом здешних временных мерок, да и всех прочих нюансов, включая его собственный характер, он мог бы оставаться тут целую вечность. Ему нужно было днями изучать сшитые грубыми нитками, напечатанные на плохой бумаге талмуды философских текстов нравоучительного характера. Едва он прочитывал одну папку – ему приносили новую. По этим материалам приходилось потом сдавать что-то вроде зачётов и контрольных. И ладно бы это была просто зубрёжка – хуже всего были «душеспасительные беседы», во время которых из него вытаскивали клещами: каково его настроение? изменилось ли отношение? что глаголет его совесть? насколько он далёк от смирения? Иными словами, становится он на путь истинный или нет. Каждодневные «интеррогации» проходили в голом и пустом сводчатом зале, архитектурой напоминавшем внутренность разграбленной лютеранской кирхи, а мёртвенной белизной – операционную. Там его и терзали служители - по два часа кряду, рассевшись напротив него полукругом за кафедрами, как семеро чёрных грачей. После многочисленных бесед главный из них, который обычно лидировал в этом перекрёстном допросе, с деланно скорбными интонациями произнёс: - Очень жаль, Фальк, но ваш прогресс очень слаб, можно сказать, ничтожен. Вы ни за что не хотите пересматривать своё мнение по духовным и моральным вопросам. Посовещавшись, мы пришли к выводу, в чём кроется причина: вы просто не понимаете своего истинного положения и не цените ни исключительного к вам отношения, ни того, что имеете. Но всё познаётся в сравнении. С этого дня мы вводим в ваш курс исправления назидательные картины... С этого момента его существование наполнилось ужасом. Мессы, зубрёжка, построения – всё теперь казалось сказкой по сравнению с тем, что он видел и переживал в тот промежуток, что здесь условно считался ночью. Он снова и снова проживал все самые страшные моменты своей жизни. И, сколько б ни повторялись отдельные эпизоды, как душевная, так и физическая боль была так же остра и всепоглощающа каждый раз, как в первый. Все относительно лёгкие ранения и связанная с ними тревога. Плен и полное «смирение гордыни» в виде превращения в невменяемый окровавленный кусок перемороженного в карцере фарша. Наконец, бомбардировка аэродрома у французского города и ранение тяжёлое, падение в пучину беспомощности, разъедающей веру в саму возможность полёта когда-то в будущем, даже в то, что он когда-то станет обычным, нормальным, даже полностью земным человеком, а не орущим, мечущимся, мокрым от выделений бесполезным мясным сгустком боли... Герман понял, что этим его пробуют переломить и подчинить своей воле. Если называть вещи своими именами, то стоило признать: его пытали. Но Фальк твёрдо решил, что, скорее, сойдёт с ума, но не покорится – и продолжит искать способы побега. Какой-то выход должен был найтись. Главное было душой не сдаваться. Однажды ему даже удалось вместо погружения в сон совершить нырок в другое измерение и – о, чудо, – пробить брешь в Черте, как он делал раньше – и вырваться к Карине на Военном кладбище. Там его и скрутили. Так, что он день не мог толком подняться из-за побоев. Но ему грозило и более суровое наказание, и его в тот же день повели на допрос. Однако по пути туда произошло нечто необъяснимое. В пещерно-сером коридоре на пути конвоя внезапно загорелся кровавым светом портал. Герман, недолго думая, двинул в челюсть одному солдату, второму – и бросился в пылающее марево. Его поглотило, изломало и чуть не вывернуло наизнанку сумасшедшим астральным вихрем – а потом вышвырнуло в чёрную тьму, на могильную землю... - Так я и оказался здесь. Девушки вздрогнули, сбрасывая оцепенение – быть может, ещё и потому, что на знакомых зданиях неожиданно вспыхнула подсветка. Долго же они шли. Фальк оказался удивительно многословен, методично выливая всё, что накипело. Он незаметно для себя совсем сбавил шаг, сбросил тягу до нуля и застыл посреди улицы гранитной статуей, будто по завершении рассказа у него кончилось топливо. Его спутницы, невольно синхронизируясь, тоже остановились. Карина сжимала в ладони ключи так, что они впивались зубчиками в кожу, давно перестав приятно холодить. Алеся, сдвинув брови и поджав полные губы, сосредоточенно протирала очки краем шарфа. Водрузив их обратно на нос, она вскинула ясные глаза на Германа: - И как ты думаешь, кто заправляет Небесной канцелярией? Кто с тобой проделывал всё, о чём ты сообщил? Несмотря на фонарные отсветы, тени на лице Фалька легли глубже. Сквозь сжатые зубы он процедил: - Светлые. - Вот то-то и оно. Следующая догадка одновременно прошила током его и Карину. Они сделали рывок, будто хотели броситься бежать, но тут же снова замерли как вкопанные и, как по команде, резко обернулись к Алесе и в один голос выпалили: - То есть, ты хочешь сказать, что?.. Они... Выдержав их ошалевшие взгляды, Стамбровская медленно проговорила, подбирая слова: - Нет, ребята, я не хотела вас пугать. Герман, то, что власти Иного мира имеют на тебя зуб – это очевидно. А то, что они якобы способны достать тебя здесь – совсем не очевидно. Небесная канцелярия имеет прямую, безоговорочную власть только над теми, кто перешёл за Черту. А ты... Ты теперь – живой. Так что здесь, по идее, совсем не их юрисдикция. - По идее, - мрачно уронила Карина. - Я всего лишь пытаюсь быть объективной и не делать голословных утверждений, - всё так же, почти по складам, повторила Стамбровская. – Случай нашего Германа исключительно редкий... - Но не единственный! – перебил Фальк. – Неужели они за всю Вечность не изобрели мер противодействия?.. Все трое погрузились в вязкое молчание. Вечерний город кипел, шумел, звенел, сверкал огнями, людской поток с недовольным шарканьем и обрывками повышенных голосов обтекал их, застывших на тротуаре, и не сразу они сообразили отойти в сторону. И Алесю, и Германа, и Карину только сейчас плитой придавило осознание, что было ими предпринято, против кого и против чего они осмелились выступить. Стамбровская глубоко вдохнула, закрыв глаза, и еле удержалась от того, чтоб снова не схватиться за очки. - Повторяю: у тамошних чиновников нет власти для того, чтобы напрямую воздействовать на людей в нашем мире, по эту сторону Черты. К тому же, в Вечности время течёт совсем по-другому, гораздо, гораздо медленнее. Кроме того, не хочу обидеть светлых, но им зачастую свойственно самодовольство и святая уверенность и в собственной правоте, и в собственных силах, а это ведёт к расслабленности... Фальк ухмыльнулся. Он припомнил, как мучительно за Чертой тянулось время, обволакивая и обездвиживая, как густеющая смола. А равно вспомнил то, как долго водил всех за нос. - Короче, шанс того, что сюда заявится кто-то с Той Стороны, ничтожно мал. Алеся всё-таки нервно ткнула в переносицу очков, не посмев сказать: «стремится к нулю». Но Герман приободрился: - Короче, мои состояния вряд ли связаны с тем, что кто-то из-за Черты решил испортить мне жизнь? - Вряд ли, - собравшись с духом, подтвердила Алеся. - Но тогда с чем? – снова вступила Карина. Стамбровская уже с десяток раз за вечер твердила себе заветное: «Думай, Леся», и только потому не помешкала с ответом: - Вероятно, с тем, что Герман всё-таки не обычный человек и в другом смысле - не просто живой, а воскрешённый. Даже клиническая смерть не проходит бесследно. А что говорить о том, кто побывал за Чертой, а потом переместился обратно и воплотился в новом теле? Возможны любые последствия. Карина тут же вспомнила о шрамах от ранений и поморщилась. - Так что же всё-таки делать? – негромко спросил Герман. - Пока ничего, - шумно выдохнула Алеся. – Наблюдать, собирать информацию – это задача ваша. А затем анализировать – это задача моя. Ну, и по возможности держаться подальше от опасных зон. - Попробуем, - криво усмехнулся Фальк. После комканого прощания они с Кариной побрели домой с ногами, налитыми свинцом, гудящими от напряжения головами и камнем в груди – потому что вопросов всё равно оставалось больше, чем ответов.