По ту сторону небес. Воскресение

Разъехались раздолбанные обрезиненные двери. Свет в вагоне окрашивал немногочисленные смурные лица в цвета залежалой газетной вырезки. Тронулись. Давно не мытые стёкла отсекали внешний мир, превращая его в сплошной чернильный фон для чахлых отражений вагонной внутренности. Они гипнотизировали и тревожили одновременно: иллюзия безопасности, домик на колёсах, но кто знает, что сейчас крадётся вслед за электричкой, скользит по крыше, спускается к освещённому окну?.. Карина отвернулась от него. На жёстких лавках было полно свободных мест, но она не забилась под уже привычный тёплый бок. Она села так, что два майора, Фальк и Стамбровская, оказались напротив, и заговорила первая: - Послушайте. У меня уже такое – было. В другой обстановке, но по ощущениям похоже до чёртиков. Герман поглядел вопросительно, Алеся – смутно припоминая. Карина почти обрадовалась: вот, она должна помнить, надо всего лишь повторить рассказ... Это произошло в той хрущёвке в Зелёном Луге июньским субботним утром. Зачёт по шведскому поставили автоматом, и Карина проснулась в привычное время лишь для того, чтобы сладко потянуться, глянуть на часы и с блаженным вздохом отметить, что никуда не надо. Ей накрепко врезалось в память дикое сочетание подробностей. Время шесть сорок семь. Яркие солнечные лучи сквозь узорчатый тюль и блики, блики: на старых обоях, на лакированной поверхности стола-книги, на одеяле, простынях. Свет бессовестно расплескался везде, в том числе на рассыпанной по подушке каштановой гриве Насти. Накануне она пришла в гости и заночевала на дряхлой раскладушке (Карине почему-то везло на этот предмет мебели в съёмных квартирах). Настя сквозь сон чихнула, поворочалась на скрипучем походном ложе и снова уютно затихла. Карина решила последовать её примеру: экзамены не за горами, когда ещё отоспишься? Для порядка она всё же встала, сходила в ванную, глотнула воды на кухне и лишь затем умостилась обратно. И тут - началось. Потом разум суетливо шерстил базу данных и подсовывал ответ: «сонный паралич». Но это нельзя было списать на отключающийся мозг и рассинхрон с телом. Она поклясться могла, что оставалась в ясном сознании, когда улеглась на живот, обняв подушку, и закрыла глаза. Под веками словно засветился экран – на нём она видела себя, смятую постель и... нет, не видела, но чувствовала, знала, что по складкам одеяла от изножья к изголовью движется Нечто. Карина подумала, что падает в дурацкий сон. Она избрала страусиную тактику. Игнорировать – тогда, может, само исчезнет? Но оно не исчезало. Оно настойчиво ползло выше. Невидимое, бесформенное, эфирное. Бесплотное. Ровно до тех пор, пока прозрачным слизнем не наползло ей на спину. Карину объял ужас. В буквальном смысле. Ужасом как раз и было Нечто. Оно обхватило её двумя протуберанцами-отростками, как обнимает подошедший сзади человек. ...Её действительно так обнимали, сейчас наяву, а перед этим в мечтах, а в то время мечты у неё разгорались в полную силу. И Карина – сокрытие фактов от следствия – не запнувшись, но ощутив холодок под ложечкой, сейчас, в электричке, пропустила это сравнение. Алеся слушала, не моргая и не отводя взгляда. Уголок её поджатого рта слегка дёрнулся, и новая волна холода мягко обдала Каринины плечи. Возможно, Стамбровская помнила прошлые сравнения и отметила пропуск. Но оставалось лишь гадать об этом. Карина облизнула запёкшиеся губы и продолжила рассказ. Она не зря тогда ухватилась за объяснение в виде сонного паралича. Ведь она, хоть убей, не могла двинуться. Тут бы забиться, вскочить... да хотя бы открыть глаза! Не получалось. Вдруг от отчаяния сверкнуло в мыслях: прочесть «Отче наш», быстро. Слова путались в голове неподъёмными якорными цепями, она продиралась чуть не по слогам через короткий давно заученный текст, как через проволочные заграждения под ураганным огнём, когда каждая секунда как последняя. До сих пор не было уверенности, что помогла именно молитва. Настолько это было беспомощно и жалко. Но неизвестное Нечто – отступило: в какой-то момент оно растворилось, выключилось. Карина разлепила свинцом налитые веки и подскочила на постели, как живая рыба на раскалённой сковородке. Солнце по-прежнему затопляло комнату. Безмятежно сопела Настя, даже не шевельнувшись. В открытую форточку врывался громкий птичий щебет. Под окном прошаркал дворник. Задыхаясь, Карина упала обратно на постель. Подтянула к себе телефон – время шесть пятьдесят две. А казалось, что борьба заняла вечность. Господи, какую только свинью не подложит человеку мозг. Особенно от переутомления. Мелькнула слабая мысль о том, что она грубо шлёпнула на своё самочувствие жёлтый ярлык «нормально», но психика уже буквально вопила о необходимости отдыха. Вот таким вот извращённым способом. Тревожность, чёрт бы её побрал. И зря она отмахивалась от Настиных советов сходить к врачу. Так значит, отдых... Она старательно вытянулась под одеялом, снова закрыв глаза. На этот раз на спине (повторно подставить её врагу? – держите карман шире). Не удалось пролежать и минуты. Прямо над ней и сквозь неё пронёсся вихрь. Он был невидим, но Карине во власти синестезии показалось, что он фиолетово-чёрный. Ещё он был живой и злобный: упущенная добыча, досада, бессильный гнев – и сквозняк через клетки, будто в желании содрать с неё кожу или выгрызть верхний слой эфирного тела, снести, стесать его, как наждачкой – уши заложило, мозг опять взорвался паникой. Но через считанные секунды всё было кончено. Карина снова взвилась, как ужаленная, отбрасывая одеяло. В распахнутые глаза сквозь тюль всё так же издевательски жарило солнце. Дрожащей рукой она опять нашарила телефон. Время шесть пятьдесят четыре. Ни о каком сне не могло уже быть и речи. Весь день прошёл в муторном недоумении и дрожи. Что считать более диким? Утренний кошмар или всё последующее - чаепитие на крошечной кухне, прогулку по Ботаническому саду и фильм в Доме кино? Карина изо всех сил пыталась отвлечься, перечеркнуть. И снова не получалось никуда сдвинуться от этого кошмара. Какое-то время после она балансировала между упорством расследования и тщательным сохранением самообладания. Нигде не находилось ответа на сокровенный вопрос: что это было? Лярва, порча, проклятие на квартире – мимо. Особенно последнее, ведь прожила же она там до этого два года совершенно спокойно? Больше стандартных «страшилок» её взбесило объяснение одного знакомого практика. - О, ничего ужасного! Наоборот, я тебя поздравляю! - С чем? – сухо выдавила Карина, опешив от такого энтузиазма. - Ну как же?! Это, можно сказать, инициация, - вдохновенно вещал собеседник, - скачок в духовном развитии, прекрасный знак и чудесный опыт... По кислому, тяжёлому Карининому молчанию можно было догадаться, что у неё другое мнение. И гуру снисходительно прибавил: - Да, непривычно, но ничего ужасного. Это был всего лишь астральный ветер. За это беспечное «всего лишь» Карина была готова швырнуть в него первый попавшийся предмет. Конечно, она этого не сделала – хотя бы потому, что консультация проходила по телефону. Она тогда так и не докопалась до правды. Но надолго рассталась с сожалениями, что ей не даются мистические опыты – если они связаны с «таким», то было бы, о чём жалеть. И копаться в «этой теме» больше не тянуло. И отмывать зеркала, и наносить на них охранные знаки по чьему-то там ещё совету она не стала. В том числе от внезапного осознания: только в детских байках ужас происходит на чёрной-чёрной улице в чёрном-чёрном доме, а на часах обязательно полночь. Хтони плевать. По большому счёту, абсолютно плевать на погоду, обстановку, время суток, чьё-то присутствие. Если суждено – тебя накроет. Догонит. Найдёт. Стоит лишь оказаться не в том месте и не в то время, на пересечении неведомых энергетических потоков. ...Как это и произошло – что тогда, что сегодня на кладбище. Об этом Карина промолчала. Просто потому, что её чуть не снёс какой-то шальной «опоздун» с тяжеленным рюкзаком наперевес: до станции Минск-Пассажирский ехать было ровно девять минут, и рассказ пришлось оканчивать уже на платформе. - Короче, до сих пор ничего не ясно. Я даже подумала, что это душа хозяйки квартиры, но тогда вопрос, а где она пропадала все эти два года и что ей так резко понадобилось, - на ходу развела руками Карина и подытожила: - Как-то так. Они вырулили к колонне сквозь людской поток, и Алеся проворчала: - Ещё одна версия, с ума сойти. И теперь ведь реально непонятно, за кем из вас пришли. - Кто пришёл-то хоть? – сумрачно проронил Фальк. - Да есть предположения. - Предлагаю их перебрать в обстановке поприятнее. Не знаю, как вы, а я бы что-нибудь сожрал. Прозвучало весьма красноречиво и решительно. Но притом вполне резонно. Обе девушки попытались припомнить, когда ели в последний раз, и оказалось, часов пять назад, а то и больше. Карина так вообще удивлялась самообладанию Германа. Она прикинула обстановку и отмела вариант дозаправки на ходу в виде подтухших вокзальных беляшей и заскорузлых блинчиков. - Простите, что не уследила, но дома ничего нет. «Голден Кофе» на Богдановича, дотерпишь? - оглянулась она на Германа. - Погнали, - покладисто пожал плечами тот. Через полчаса он был посвящён в «полуночники» - так себя когда-то именовали Карина и Алеся, заседая в любимой «стекляшке». Казалось бы, всё было, как прежде: поздний вечер, хорошая кухня и приятный интерьер, загадочные темы. Но в воздухе висело напряжение, и его не мог растворить даже всегдашний обволакивающий джаз. Карина уже принялась суетливо набрасывать в голове некий small talk (1) о старых временах и о посиделках после тренинга на «Горизонте». Алеся начала бубнить о фирменных кофейных напитках. Но у Германа оказался свой взгляд на «разбивание льда». - Хотя сначала лучше разобраться с основными блюдами... - А ещё лучше с основным вопросом, - оборвал он, выразительно припечатав ладонью по столу. – Что это была за огневая струя? И какого чёрта ты вообще пустила в ход тяжёлую артиллерию? - Гера, - укоризненно шепнула Карина, скосив глаза. - А что сразу «Гера», - усмехнулся он, даже не глядя в её сторону, - недосказанность портит аппетит сильнее резкости. Ну? Стамбровская чуть помешкала. В голове вертелась избитая фраза о близости к провалу. Но теперь какая разница? И так придётся рассказать больше, чем планировалось. Да признайся уже хоть себе, Леся, у тебя мало что планировалось, когда ты кидалась очертя голову в проект. Она заговорила, стараясь придать лицу ироническую непроницаемость: - Итак, сегодня вам довелось лицезреть эксклюзив, штучки прямиком из сказок. Короче, то, что вы видели – это стихийная магия. И то, что скармливают людям в масс-культуре, основано на реальных фактах. Да и гороскопы не врут. У каждого мага своя стихия, у меня лично как раз таки огонь. Я могла бы прочитать лекцию о том, как это влияет на профессиональные характеристики и всякую личностную лабуду, но соль в том, что влияет довольно опосредованно. По крайней мере, на современном эволюционном этапе, назовём это так. И в чистом виде проявляется не у всех. - Значит, у избранных? - подхватил Герман. – Так вы у нас вундеркинд, майор. Сказать, что я под впечатлением – ничего не сказать! Даже жаль, что вы не курите, это могло бы выглядеть вдвойне эффектно. Но раз уж я, этакий солдафон, нарушил томность атмосферы – может, вы тогда прибавите ей романтизма? С этими словами он заграбастал увесистый круглобокий подсвечник и, как яблоко, протянул Алесе. Та словно с тупым недоумением уставилась на толстую свечу с длинным фитилём. Через пару мучительных секунд она подняла мрачный, злой взгляд на собеседника и выдавила: - Не могу. - Это отчего же? Карина уже покусывала губы. Германов тон старинного злословия слишком напоминал ей наводящие вопросы гопников. - Может, не желаете? - Не могу, - зло повторила Алеся и, побледнев, как от зубной боли, проговорила: – Стихийная магия у меня проявляется только на фоне предельного стресса. - Ах вот оно что, - воскликнул Герман, нарочито аккуратно водружая подсвечник обратно на середину стола. И резюмировал: - Тогда задача ясна: определить, какой первозданный ужас заставил майора Инквизиции настолько обосраться. В сердцах Карина незаметно пнула его под столом в лодыжку, помня, что на ногах у Фалька всё равно берцы. Вполне ожидаемо, он и бровью не повёл, хотя подобрался, как на совещании. Стамбровская сухо отозвалась: - Ну что ж, можно и так сказать. - Мы-то просто не успели испугаться, - пробормотала Карина. - Потому что вообще не успели среагировать... Алеся кивнула с принуждённой благодарностью. Выручила официантка, порхнувшая к их столику почтовым голубем с меню наперевес. И свечу зажгла тоже она. Рассеянно листая плотные матовые страницы, Алеся констатировала, что день не задался. Напрашивалось сравнение с перегрузкой сервера. Хотя в сбое не было её личной вины, казалось, что само мироздание ставит палки в колёса. И всё вызывало досаду. Алеся опять мысленно поблагодарила Карину за то, что та отвлекла Фалька разговорами о том, как они завтра поедут смотреть приготовленное им гнёздышко, как будут перетаскивать пожитки с Партизанского. При упоминании Карининого бывшего Герман недружелюбно оживился, и Алеся лишь злорадно подумала: чем бы дитя не тешилось, лишь бы к ней сейчас не приставало. Как ни странно, ей хотелось сполна погрузиться в свою досаду, посидеть неподвижно, молча, и мысленно побрюзжать. Этим Стамбровская и занялась в ожидании заказа, механически копошась в телефоне. Вот удобно же было начальству орудовать сразу двумя лозунгами. С одной стороны, незаменимых людей нет, с другой стороны, кадры решают всё. Особенно пикантно звучит, когда в органах продолжают аукаться последствия чистки. Хотя с другой стороны – располагай Инквизиция целой плеядой магов, разве досталась бы ей главная роль в проекте «Валькнут»? Но сейчас почётная миссия не радовала: к проблемам Алеся была морально готова – но оказалось тяжко параллельно выдерживать преподавательскую нагрузку, которую снимать с неё не очень-то спешили. Именно из-за этого она до сих пор не отправилась в Германию с полковником Курловичем для подтверждения подлинности «объекта». Да, слово бездушное. Она уже успела по-своему привязаться за столь короткий срок и проникнуться некими дружескими чувствами. Но никто не отменял предостережения: «Всё не то, чем кажется». Вот и сегодняшний сценарий казался ей гладким и чётким. Предполагалось, что они с коллегой, старшим лейтенантом Альдоной Дзержинской, примут первый зачёт у курсантов, которых Алеся так тщательно отбирала во время тренингов. Вместо этого – непонятное стечение обстоятельств, обратившее проверенное, безопасное место в зону аномальной активности и пустившее коту под хвост учебный план... А причина этой активности сидит перед ней и уже уплетает утку с овощами так, будто вообще ни при делах, а кроме тарелки, в мире сейчас ничего не существует. Стамбровская с лёгким удивлением поймала себя на том, что её снова электрически покалывает злость. Удобно было списать это на резкую активацию скоблящего чувства голода. Официантка шныряла кругом, а нести заказанные тальятелле не спешила – хотя, поймав выразительный взгляд, с виноватым «сейчас-сейчас» умчалась в кухню. Словно завороженная, Стамбровская наблюдала, как ест Фальк: с идеально прямой спиной, аккуратно, но быстро, как человек, не любящий отвлекаться от дел, пусть даже на такую приятную необходимость, как трапеза. И всё же он делал это с явным удовольствием: уже знакомым образом напряжённость осанки смягчалась, как и выражение лица, а на щеках проступил лёгкий румянец. Любо-дорого глядеть. Вот Карина как раз и глядела украдкой – с тенью тошнотворного умиления. Алеся сама не понимала, почему исходит желчью. Но что-то было не так. Продуманная игра глубокой коричневости и золотых световых бликов интерьера, «кондитерское» звучание очередной джазовой штучки, всё казалось вывернутым на сто восемьдесят и вместо уюта нагоняло дискомфорт. Раздражала и обстановка, и публика – особенно эти чистенькие бровастые модницы с глянцевыми губками. Чёрт подери, нет. Всё-таки её раздражал вполне конкретный посетитель. Майор Фальк. Это от него исходило странное излучение. Хотя сейчас он ничего особенного не делал и ничем не отличался от прочих людей. Казалось бы, выглядит и ведёт себя безукоризненно, как любой нормальный... Два вопроса, госпожа учёная: насколько нормальный и насколько человек? Аналитический механизм услужливо отщёлкнул: эффект зловещей долины (2). Она лишь про себя хмыкнула, наконец-то намотала на вилку спасительную лапшицу с горячей паутиной сыра и отправила в рот. Алеся старалась по примеру Германа сосредоточиться на еде. В том числе не замечать, что он тоже пару раз стрельнул глазами в её сторону. А ощущалось это, как рубиновая точка лазерного прицела меж бровей – как бы он ни старался придать своему взгляду непринуждённое, невесомое скольжение. Вот уж опять лезет на ум это выражение: тяжёлый человек... «Если вообще человек», - опять настойчиво пискнул внутренний зуммер. Да что ж ты будешь делать. «Которого ты сюда и притащила, умница». Стамбровская почти с ожесточением вонзила вилку в путаницу итальянских тестяных кишок. Герман сканировал лицо Стамбровской с неким сочувственным узнаванием. Возможно, это сочувствие тоже выводило из себя. А она сейчас напоминала ему человека, не просто вдохнувшего жгучий дурман всемогущества и белой, как папское одеяние, уверенности в собственной безошибочности. Она выглядела так, будто наглоталась балтийского чая, а по прошествии затянутого прилива сил и наглости экстаз повернулся реверсом: опустошением, подавленностью, растерянностью. И тут оставалось два выхода. Первый – залить в себя очередную порцию адского топлива, чтобы продолжать в том же духе, страшась, что если остановишь безумный бег – упадёшь. Второй – смириться с возвращением в нелицеприятную реальность, перейти в обычный режим и, размышляя трезво, разгребать то, что наворотил во время дикой пляски в маске небожителя. Герман не зря прославился своей железной волей и умением сохранять равновесие при выполнении самоубийственных манёвров. Потому что он практически всегда – почти до самого конца – выбирал второе. Но у Стамбровской в принципе не было выбора. Справедливости ради, у них у всех. Оставалось «работать с тем, что есть». И всё-таки солдатская мудрость Германа пришлась ко двору: с ощущением сытости отступала нервозность, а проблемы уже не казались нерешаемыми. Удивительная магия. Рабочая, хоть и простая, как три копейки. Наваждение на время схлынуло. - Ну так что, давайте прикинем, что мы имеем, - произнесла Стамбровская и вынула из кармана небольшой блокнот и ручку. Вырвав лист, она написала четыре слова: «портал – душа – стражи – тварь» - последние три ниже первого. Белый квадратик лёг на середину стола, рядом с зеркальным шаром подсвечника. - Итак, идём по порядку и начинаем с главного. Стамбровская указала на слово «портал» и снова слегка зависла: очевидно, у неё всё ещё прогружалась структура рассуждений. - Ты не зря упомянула о так называемом астральном ветре... Огонёк свечи, как нарочно, покачнулся, и Карина поёжилась. После того случая её передёргивало от самого термина и всех однокоренных. Некоторые знатоки сознательно не практиковали астрал, потому что сунулись туда и просто-напросто испугались увиденного. И решили, что им это нахрен не сдалось. Ей хватило одного лишь задевания по касательной, чтоб заиметь представление, что и кто там водится. И теперь её взгляд невольно скользнул на слово «твари». - Если потянуло сквозняком, - продолжала Алеся, - значит, где-то открыто окно или дверь. Другое дело, что просто так они на тонком уровне практически не открываются. - Короче, у нас разгерметизация, - подытожил Фальк. «Надо же, умные слова выучил», - про себя усмехнулась Алеся, хотя вслух произнесла: - А ты на лету хватаешь. - На лету хватать – работа моя, - усмехнулся он. – Была. Когда-то. - Ну вот и молодец. А теперь надо разобраться, что у нас за гости. Прошу внимания к волшебной бумажке. Как видите по схеме, портал я вынесла отдельно, это отправная точка рассуждений. Что граница нарушена, сомнений нет. Теперь о нарушителях, по порядку. Начнём с твоей версии, Карина. А именно – чья-то душа. Вопрос, чья же душенька могла навести такого шороху. Это явно кто-то незаурядный и, похоже, неслучайный. «Раз уж говорим начистоту и раз я заявила насчёт любых версий, извини, сокол. Да и ты, подруга». Теперь Алеся навела свой прицел на Фалька. - И причина этой «неслучайности» - ты, Герман. Я уверена почти на сто процентов. По части паранормальных явлений именно ты у нас в зоне риска, потому что как бы ни хотелось верить и надеяться и мне, и Карине, что ты теперь «просто человек» и живёшь наконец-то обычную, нормальную человеческую жизнь. Но она началась не самым нормальным и штатным образом. И свойства у тебя далеки от обычных человеческих, твоя чувствительность к энергиям смерти из той же серии. Ты пришёл из-за Черты и вполне мог утянуть за собой нечто ещё. Итак, она ему теперь отвечала, это была пусть не ракета, но за пулемётную очередь сошло вполне. И у Германа не было пространства для манёвра. - Ты же не станешь отрицать очевидного? Проверка попадания. - Отнюдь, - исподлобья глянул Герман. Есть. - Но я без понятия, кто мог бы сесть мне на хвост. - На хвост, – вслед за ним повторила Карина, – это ты хорошо выразился. Обычно так говорят о противниках. Так может... Она несмело помешкала. Но разговор переходил из плоскости допроса в плоскость расследования, и Алеся сама была этому откровенно рада, так что глянула ободряюще. Осмелев, Карина закончила: - Никто не может быть хорошим для всех, а ты тем более, и даже я это всегда сознавала – да, Алеся, прикинь? – не удержалась она от выпада. - И я больше, чем уверена, что были те, кто и после смерти тебя не простил и хотел бы свести счёты. Ты ведь даже сам заявлял, что на Небесном суде легко отделался – помнишь, что рассказывал в Чёрном лесу? Ещё одна очередь. Но вроде бы мимо. - Намекаешь на Мика Мэннока? - Да. Стамбровская ухмыльнулась, не то нервически, не то хулигански. Ей тоже была знакома история о смертельной вражде двух асов. - Думаешь, он мог за мной увязаться? Герман пожал плечами с деланным равнодушием. Серые Каринины глаза обычно напоминали ручьевую воду с искорками солнца, но сейчас в них заблестел металл. - Если бы меня прикончили семнадцатью ножевыми, то я бы по-любому хотела достать убийцу. Снова знакомая сцена: Франкфурт, кафе «Майнгольд», всего каких-то пару месяцев назад. Тогда Карина рассуждала по-иному. Алеся бегло глянула на подругу, и в её взгляде мелькнуло что-то вроде уважения. - Даже если б он получил пожизненное, - упрямо продолжила Карина. - А уж тем более, если бы был оправдан. - И что б ты сделала при встрече? – с вызовом парировал Герман. Карина потупилась, гася стальные отблески, но негромко произнесла: - Лично я – не знаю. Но Мэннок такой же тёмный, как ты. Даже если с ним проводили «воспитательную работу» после жизни, думаю, не более успешно, чем с тобой. Что он творил в твоём мире, я не знаю, но даже в нашем был не сахар. Он как-то добил на земле немца, его спросили, зачем, так он ответил: «The swine are better dead» (3). Снова откидываясь на стуле, Герман растянул губы в нехорошей улыбке: - Богачи иногда ездят на охоту в колонии за тридевять земель, а Микки решил сигануть в другой мир поохотиться на кабана? Так, получается? Ну и прекрасно. Он думает, я его не посеку? Так я его посеку. Не опять, а снова. Медленный, почти вкрадчивый голос Фалька сквозил смесью ожесточения и предвкушения. Кончиками пальцев он легонько оглаживал серебристую ручку столового ножа. И от этого жеста, который раньше мог бы показаться «художественным», становилось не по себе. - Майор, ты здесь, кажется, не для того, чтобы ввязываться в уголовщину, - холодно проронила Алеся. Фальк послушно пригасил хищный огонёк в глазах, но бросил: - А что вы предлагаете? - Подождать, пока цель хотя бы появится в поле зрения. А разбираться с ней сообща. Прошли уже времена одиночных дуэлей, если что. Герману пришлось проглотить эту шпильку. Молчание нарушила Карина. Досадуя на собственную нервозность, она ткнула во второе слово: «стражи» - и в упор посмотрела на Стамбровскую: - А если цель слишком грозная? Ты говорила, что Небесные чины не властны над живыми, заявляла, что «шанс ничтожно мал», - передразнила Карина. – Но это всё с твоих слов, а на Военное кладбище ведь припёрлись! И меня, живую, огрели так, что я чуть руки не лишилась! Где гарантии?! Алеся лишь глухо процедила: - Стопроцентных нет. Хотя прошу заметить, я тогда сама употребила слово «шанс», а о «гарантиях» и о «ста процентах» речи не было. Карина порывисто вздохнула, плеснув себе воды из графина, и сделала огромный глоток, чуть не подавившись. Её можно было понять. И Алеся не перебивала, когда она разразилась отчаянной скороговоркой: - Господи, и я всё-таки не понимаю, не принимаю, ну почему они не могут по принципу «живи и дай жить другим», чего они к нам лезут? Да, в конце концов, почему они так обращались с Германом за Чертой? Пускай не палачи, но... какие-то эксплуататоры, честное слово. Да вообще... Эсэсовцы! Натуральные, как есть. Сверхчеловека они хотели сделать. Ну конечно, сейчас беситься будут, что ценное сырьё упустили! Тьфу! Я б никогда не подумала, что то, что имеет отношение к небу, раю, да как угодно назовите, может быть таким отвратительным. Она допила воду и глухо стукнула стаканом по столу. - Ты уже забыла, Карин, - покачал головой Фальк, вдруг ставя ударение в имени на первый слог, - что моё прежнее место пребывания – никакой не рай, а чистилище, и что небо может быть опасным. Карина глубоко вздохнула и ожесточённо сцепила пальцы в замок. Алеся с неожиданным ядом произнесла: - Это всё потому, что там у власти светлые. Ну конечно, они лучше знают, как надо и как правильно. У столика возникла официантка, о существовании которой все трое уже успели позабыть, и принялась собирать посуду. Во время этих манипуляций царило напряжённое молчание. Девушка, как почувствовав, что мешает, ретировалась, лишь обронив с любезной улыбкой, что скоро принесёт кофе. Стамбровская, глядя вдаль, на аляповатый фотоколлаж на стене, пожевала своими полными губами, будто в предвкушении десерта, и размеренно заговорила: - Теории мироустройства есть разные, и священных текстов на эту тему существует очень много. Но я думаю, вам уже понятно – та, что нам всем знакома с детства, со всеми её ключевыми образами, в буквальном своём виде, как описано, практически не проявляется. Например, то же существование за Чертой. Его форма зависит от культурного кода и опыта человека при жизни. Нечто подобное описано у буддистов. Так вот, уже очевидно, для некого майора имперских ВВС по имени Герман Отто Фальк существование после жизни будет похоже на уже виденное и испытанное, и повторится всё, как встарь – люди в форме, служба и... неприятности с властями. - И какова цель этого? – негромко спросил Герман. - Мой ответ будет неоригинален – смысл определённо есть, но нам, на нашей позиции, постичь его не дано. Мы можем действовать только в рамках собственного понимания, и это тоже часть великого эксперимента. - Ясно, - хмыкнул Фальк и снова припечатал ладонью по столу в знак того, что иного не ожидал, а в дебри философии вдаваться не настроен. И всё-таки прибавил: - Но я считаю, раз мы наделены свободной волей, то действовать в рамках этого самого понимания мы имеем полное право. - Да, - просто кивнула Алеся, в этот раз – без всякого ёрничества. – Но и за последствия решений несём ответственность. - Так давай уже к последствиям, раз нам их разгребать. А именно, к пункту три. - Фальк помахал в воздухе Алесиной бумажкой, где нерассмотренным оставалось только третье слово. – В конце концов, любопытно, с чего это ты меня тварью назвала, за какие такие заслуги? Тут Герман осёкся и злорадно хохотнул: - Нет, я, конечно, понимаю, за какие именно, но и ты ведь не пилот Антанты, чтобы с ходу меня честить! - О нет, - улыбнулась Стамбровская, - напоминаю, что Великое княжество Литовское во время Великой войны было союзником Германской империи. - Ты ещё что-то говорила про светлых, - перебила Карина, - это к делу вообще относится? - А как же! Потерпите, ещё совсем немного теории. Так вот, Свет и Тьма. Они не тождественны добру и злу в обыденном понимании. Критерии, скорее, порядок и хаос. Свет – это идеальный порядок, и естественно, что кто его нарушает, попадает под раздачу вне зависимости от нашего наивного «что такое хорошо, что такое плохо». Ясное дело, нам кажется, что вояка, потрёпанный в боях, заслуживает счастья. Но счастье – это категория субъективная, эмоциональная, а благо, или польза – рациональная... - Какая-то классификация в духе джедаев и ситхов, - чуть слышно, себе под нос пробормотала Карина, придвигая к себе принесённый латте. - То есть, рациональность – это примета светлых, а тёмные, что, безголовые какие-то, получается? – скептически осведомился Герман, поддевая чашечку с чернейшим эспрессо. - Да нет же, не так! Я всего лишь хотела сказать, что Тьма многим людям кажется привлекательнее, потому что манит свободой, там шире рамки допустимого. Но вообще-то... вот вы, майор, Гегеля читали? - Мужественно пытался – не одолел, - признался Фальк. - Но первый закон-то знаете? - Единство и борьба противоположностей? - Именно. Так вот, Свет и Тьма – это как полюса положительный и отрицательный, Северный и Южный, как статика и динамика, одно без другого не существует, и на том стоит мироздание. Но есть ещё и третья переменная. - И какая же? - Бездна. Тут бы мигнуть лампам в помещении, углубиться теням, огоньку свечи колыхнуться под зловещим сквозняком с душком прели – но ничего этого не произошло. По-прежнему пахло кофе и выпечкой, плыли томные переливы саксофона, двигались стулья, звучали голоса. Но Карина и Герман настороженно застыли и напряглись. Фальк проговорил сквозь зубы: - Я слышал это слово на суде. Мне им угрожали. Точнее, ставили в известность, что моя душа вполне может отправиться прямиком туда. - Угроза здесь неспроста. В каком-то смысле это отдельная категория, но в каком-то – степень, следующая за Тьмой. Абсолютный хаос и абсолютное разрушение. У Тьмы всё-таки есть своя структура, пусть и более подвижная, это переходная ступень. А Бездна – это... Ну, пожалуй, что-то вроде чёрной дыры. - То есть, абсолютное ничто? Алеся озадаченно подпёрла голову рукой, припоминая физику и астрономию. Она усомнилась в том, что подобрала верное сравнение. Наконец, она раздумчиво проговорила: - Скорее, абсолютное «непонятно, что». Но власть Бездны означает конец нашего привычного мира. - Значит, конец пришёл бы. - Вероятно. Хотя Бездна – это всё-таки не совсем небытие. В ней и рядом с ней как раз и обитают разные твари, в разной степени непредсказуемые, но однозначно опасные. Иногда они являются в наш мир. Их обычно и называют нечистью. Подобное притягивает подобное, поэтому мотыльком привлекает свет, а тварей из Бездны эманации Тьмы как наиболее родственной стихии. - Ясно, - угрюмо и с какой-то горечью проворчал Герман, - всё, значит, из-за меня. Стамбровская сняла очки и стала тщательно протирать, будто хотела рассмотреть его получше. Она отметила, что злость её куда-то делась, осталась, разве что, озабоченность. И усталость. Алеся крепко потёрла переносицу: - «Из-за меня», «из-за меня»... Что обвинениями бросаться? Эта ситуация – наша общая ответственность, если кто ещё не понял. В метафизическом смысле мы, конечно, наломали дров, но при транслокации это неизбежно, так что одно остаётся – попробовать сложить их в аккуратные штабеля, как будто так и надо. Стамбровская надела очки, а Фальк, пожав плечами, решительно вонзил вилку в принесённый штрудель – будто давая знак, что всё понятно и тема исчерпана. Его примеру последовали и девушки. Так они и оканчивали свой поздний ужин, притихнув и лишь изредка обмениваясь незначительными репликами. Алеся отзывалась односложно и рассеянно. Бывало, ещё в школе, когда она сердито металась в поисках потерянной вещи, мама увещевала: «Леся, вот ты психуешь, а толку? Лучше остановись на пять минут и подумай». Сегодня как раз и настало время для заветной «пятиминутки», и она явно была не последней. А сейчас Алеся снова ушла в себя, уцепившись за нить своей же последней фразы. «Значит, ломка дров неизбежна», - сардонически думала она, заедая горечь своих выводов мороженым. Ей пришлось гораздо внимательней изучить материалы на рабочей флешке. И картина складывалась не радужная. Теперь Стамбровской было стыдно за когдатошнюю романтическую восторженность и невежество – а заодно и за недавнее тщеславие. Когда она впервые услышала о транслокации, то подумала, что случай с оживлением Барбары Радзивилл исторически последняя попытка. Естественно, оказалась неправа. Слишком уж соблазнительной была процедура, глупо было бы думать, что никто не пробовал провести её после. Просто случай Сигизмунда и Барбары считался хрестоматийным – потому что выступал предостережением для всех, кому вздумается заняться некромантией. Естественно, он был больше всего известен на землях Великого Княжества, в Европе были свои примеры. А поводы предупреждать имелись. Какое-то время Алесю преследовало странное чувство, и теперь она сообразила, на что оно похоже: на сдачу одного из тех экзаменов, что становятся мрачной легендой факультета. Полтораста вопросов, преподаватель крутого несговорчивого нрава, страшилки о «заваленных» студентах и чуть ли не отчислениях, угроза уж по крайней мере утраты стипендии. В числе неизбежных условий – времени в обрез и силы на исходе. Но кроме того – шпаргалки, щедро оставленные сердобольными старшекурсниками. В итоге остаётся надеяться на них, и всё-таки – только шанс и никаких гарантий, потому что и требования, и настроение грозного препода весьма изменчивы... Ей неоднократно встречались упоминания о том, что с течением времени в практику транслокации закрадывались искажения. С каждым столетием, чуть ли не десятилетием, требовались всё новые ухищрения. Технология видоизменялась. Её постоянно приходилось частично восстанавливать, частично изобретать заново, поскольку изменялся энергетический фон Земли, человеческой цивилизации, отдельных наций (причём в каждом из миров), менялась аура и энергетика людей, их культура. В чём-то каждое последующее поколение магов становилось сильнее, но в чём-то – что происходило чаще – оказывалось очевидно слабее своих предков. Не зря существует убеждение, что древние были гораздо талантливее и умнее нас и владели секретами, которые могут быть сейчас механически воспроизведены, однако эффект получится вовсе не тот. Поначалу нетерпеливую исследовательницу мучил вопрос: и что, неужели в последние пару веков никому не удавалось добиться желаемого результата? Ответом служило и «да», и «нет». Разумеется, удавалось – но с большими издержками. Хотя эксцессы, что происходили с оживлёнными людьми или с теми, кто их окружал, списывались на совсем иные обстоятельства. В житейском плане - на естественные заболевания и психические расстройства, несчастные случаи. В магическом плане – на порчу, проклятия, одержимость. Дополнительной неприятностью могли быть непрошенные тёмные визитёры, просочившиеся в портал. Об этом и говорил во время второго доклада генерал Можейко. Порой здесь возникало ещё больше проблем. Именно поэтому практика транслокации приобретала всё более маргинальный характер, пока почти повсеместно не была запрещена законодательно под страхом смерти или тюрьмы. Но в любом правиле существуют исключения – особенно если стоит вопрос об особом могуществе. Так что естественное исключение как раз и составили исследования под эгидой силовых ведомств. Но к ним приступили не ранее второй половины девятнадцатого века. Расцвет попыток транслокации пришёлся на Великую войну. В итоге энергетический фон Европы значительно дестабилизировался. В числе последствий были необъяснимые и жуткие случаи, которые могли быть и не связаны с ходом военных действий и попытками воскрешения как таковыми, но свидетельствовали о том, что в мире слишком много расплодилось «черноты», слишком много открылось порталов, из которых тянет щупальца Бездна... Их потом приходилось специально запечатывать и уничтожать, обезвреживая места наибольшей аномальной активности. Алеся не нашла этих материалов на флешке, но с изумлением увидела россыпь ссылок на засекреченные международные соглашения и протоколы по зачистке и урегулированию. Именно поэтому благоприятных мест осталось не так много. По иронии, их оказывалось больше на Алесиной родине, там, где она сейчас и находилась – в месте с меньшей магической проводимостью. Зато имелись преимущества по части маскировки и стабильности среды. Как раз по тем же соображениям именно в здешнем Франкфурте проводилась эта секретная конференция, с которой и началась для Алеси вся эпопея. «Ох уж этот город на Майне, - подумала она, прихлёбывая остывший кофе, - сколько всего в нём сошлось...». И становилось не таким уж удивительным, почему ещё, кроме всего прочего, Стамбровская показалась хорошим кандидатом. Ведь желательно было, чтобы исполнитель был магом-странником, способным переместиться в другой мир к месту ритуала. Круг претендентов ограничивался. Конечно, он не замыкался на кадрах Инквизиции. Но в силу опасности экспериментов, огромной ответственности и кабальных условий работы многие маги, не находящиеся в структуре Министерства госбезопасности, отказывались сотрудничать. И это несмотря на неприятные последствия в обычной жизни вроде лишения магической лицензии или затруднений при приёме на работу. Стамбровская усмехнулась, разглядывая кофейные разводы на фарфоре. Что тут гадать, если бы да кабы? Этого «если бы», то есть выбора, у неё практически не было... Ей было известно, что последний эксперимент проводился лет пятнадцать назад и окончился неудачно. Но материалов о нём она не обнаружила. По датам изменения файлов на флешке она догадалась, что они были аккуратно и тщательно удалены. По весьма банальной и очень логичной причине – чтобы не расхолаживать. А теперь ей нужно было по Станиславскому отыгрывать бравую исполнительность перед начальством и непоколебимую уверенность перед Германом и Кариной. - Эй, майор. Она вздрогнула. - Мне кажется, вы почти спите. Очнувшись, Алеся обнаружила, что сидит, сгорбленно наклонившись над столом и подперев разгорячённый лоб рукой – и невидящим взглядом таращится на бурое дно чашки. Сколько времени она провела в такой позе? Но возле подсвечника с вялым, полудохлым огонёчком в глубине уже стояла открытая шкатулка с белой лентой чека. Она даже не слышала, как кто-то из двоих – то ли Карина, то ли Герман – попросил счёт. Но оба сейчас поглядывали на неё вопросительно и несколько озабоченно. - Ты как, нормально? – спросила Карина. - Да. Ерунда, просто умоталась. - Тут умотаешься, - проворчал Фальк. - Пошли-ка, товарищи, на метро, ещё успеваем... Стамбровская прищурилась на чек и полезла за кошельком. Бумажку со схемой механическим движением смела со столешницы и пристроила между купюр. - Какое ещё метро, Лесь? Нам же на Козлова. - Чёрт. Точно. Совсем процессор перегрелся... - Лучше на трамвае, он ещё тоже должен ходить. - Да ладно, трамвай, ждать ещё – марш пешком! Что так, что этак двадцать четыре минуты. - Ну, Гера, всё-то ты знаешь. - А что я, по-вашему, зря карты читать учился? Домой направились по Машерова, вдоль трамвайных путей, ещё в кафе будто отрепетировав беспечность для выхода на ночные улицы, чтоб не нарушать энергетического баланса. Ночная синь, расцвеченная огнями фар, пахла асфальтом и терпкими тополёвыми почками. Минск не спешил затихать: на радостях от потепления горожане пока несмело, но таки принарядились и высыпали на улицы для променада, а в честь пятницы по домам не торопились. В воздухе обманчиво витали нечитаемые тёплые ноты, словно обещание: летом будет ещё лучше. Казалось, что и слепоглухое Козыревское кладбище, и Минск-Южный со своим подколодным товарняком остались в другой стране или другом измерении, как и то, что там вылезло. Казалось бы, что здесь могло пойти не так, в этом медленно хорошеющем городе? Проходя мимо корпусов «Горизонта», откуда сочилась богемная толпа, небось, с артхаусного кинопоказа, Карина вспомнила Нику: интересно, живя то в благочинном Кёнигсберге, то в пряничной Риге, откуда она черпала жуткие сюжеты для своих грязно-чёрных рассказов? Мысли забегали вперёд, и Карина снова вспоминала Настю, которой успела написать и почти договориться о помощи с переездом. Та постоянно нахваливала свой Заводской район, напирая на то, как он изменился до полной утраты маргинальности. Тем не менее, однажды вечером она вышла кого-то встретить у метро и там же, на входе на Партизанскую, увидела бездыханное тело какого-то мужика. Рядом стояли двое ментов. Под головой лежащего лаковым озером растекалась кровь. Хотя, казалось бы, "что могло пойти не так?". О чём думали Алеся и Герман, определить было сложно. Стамбровская, кажется, истратила весь заряд, и его теперь было недостаточно для мыслительной активности, так что она прямо на ходу погрузилась в полусонную медитацию. Лицо Фалька было не таким измученным, но столь же непроницаемым. Несложно было догадаться, что подобную же маску, симпатично-сосредоточенную, но пустую, он порой надевал раньше перед начальством. Но, несомненно, всех троих объединяла сейчас одна, пусть и невысказанная, мысль: утро вечера мудренее.