По ту сторону небес. Воскресение

Лифт упорно не хотел ехать. Фальк застыл памятником самому себе в затхлой темени подъезда и сверлил взглядом железные створки. Карина с усердием, достойным лучшего применения, терзала телефон, бездумно переключая папки и вкладки. С момента расставания (а вообще-то, бегства, если называть вещи своими именами), они с Пашей разговаривали, а не переписывались, буквально считанные разы. Точнее, два. Первый раз назавтра после того утра, когда Фальк символическим образом вышвырнул из окна уродский фикус. До этого Паша всю неделю молчал. Сначала думалось о симметричном облегчении в виде накатившего равнодушия. Но потом показалось, что он копил и лелеял агрессию. Причём явно присовокупил и ту, что отложилась мутным осадком за все три года. Наконец, всё это «добро» было тщательно собрано, предварительно взболтано и щедрым ушатом вылито на голову Карине, когда она сняла трубку. Она не перебивала. Лишь в новокаиновом онемении эмоций поглядывала на часы и вела тупой механический подсчёт минут и звучащих в её адрес эпитетов. Они оказались многочисленны и разнообразны. Самым популярным стал «больная», как вариант, «на всю голову». Также - «припадочная», «неадекватная», «е**нутая». После того вечера, когда он бросил её умирать на полу, обозвав «бухой тварью», уже мало что впечатляло. Когда помойный ливень ярости иссяк, Паша наткнулся на тишину. Шумно переведя дух, он начал дёргано пинговать алёканьем и какими-то полуугрожающими, полупросительными фразами. Он даже не знал, что хотел услышать и хотел ли вообще. Чего он ждал? Извинений? Оправданий? Встречного потока оскорблений? Да чего бы то ни было. Его что угодно устроило бы, только не глухое молчание. Он понимал, что главное сделано и выплеснуто. Но, парадоксально, почти боялся разрыва соединения: что Карина просто возьмёт и бросит трубку. Хотя как раз это стало бы логичным. Причём несколько долгих минут назад. Но это ощущалось почти нестерпимым унижением: очередное и традиционное исчезновение с радаров как финальный плевок в лицо. «Грёбаный стелс», - мысленно выругался Паша, глотая вскипевшую слюну и незаметно для себя переходя на язык той, что в эту секунду ненавидел. Да, он обнаружил в себе нежданную способность к мощному чувству, которое раньше считал сугубо книжным. А ведь когда-то... В этом прошлом «когда-то» соединение с сервером под названием «Карина Корбут» тоже всегда было неустойчивым. Именно от этого осознания он и впал в бессильное бешенство. А Карина, в свою очередь, - в нежданную ошеломляющую задумчивость. Её редко так самозабвенно гнобили. Но в те малочисленные разы она задыхалась от боли, а сейчас унижения соскальзывали и стекали с неё, как вода. К тому же, раньше отдавалось ударом под дых чувство жгучей несправедливости. А теперь - кого угодно могли бы, но её - совсем не удивили определения, припасённые напоследок: «неблагодарная сучка» и «лицемерная шлюха». Дикой смотрелась форма, но не содержание. Ведь когда-то Паша её действительно любил. Так, как было предусмотрено его техническими характеристиками – как мог, как умел, но искренне. Добросовестно. Так, что считал их отношения ценностью, которую необходимо спасти и, разумеется, сохранить – как нужную программу. Почистить от багов, довести до ума, и... Вот только это оказалась неспособна оценить Карина. Потому что ценности у неё были другие. Какие-то непонятные, неизъяснимые. Она и сама не могла их чётко сформулировать. По крайней мере, не впадая в беллетристические пошлости. И поэтому прикусывала язык. И молчала. И – притворялась. Естественно, во благо. Но нельзя было не заметить, что она постоянно тоскует. Разумеется, о чём-то несбыточном, для чего галиот с алыми парусами или истребитель с алыми крыльями могли стать лишь очень схематичным символом. О чём-то, о чём современной практичной девушке, которой она всегда стремилась то ли быть, то ли казаться, тосковать не положено (потому что все эти загадочные переживания из-за своей неописуемости могли быть сведены к вердикту: «с жиру бесится»). И поэтому она это делала максимально незаметно, деликатно. И, как всякий добропорядочный человек, не обделённый маломальским талантом, старательно сублимировала это в творчестве. Так, что до каких-то пор и пределов Пашу это полностью устраивало. Но предел оказался перейдён, и тогда «понеслась п**да по кочкам» (хотя какие там кочки на взлётной полосе?). Паша с мазохистским злорадством смаковал это грязное выражение, потому что был уверен в двух вещах: что эфирная Каринина тоска нашла самое что ни на есть банальное, пошлое физиологическое воплощение – и что это неким образом связано с её полётами во Франкфурт. Конечно, он сгорал от любопытства. И, конечно, понимал, что она не снизойдёт до объяснений. Поэтому, когда она изволила заговорить – удивительно мягким и почти сожалеющим тоном, - в вопросы он не стал вдаваться. Карине пришлось за волосы себя вытаскивать из болота флэшбэков. И собственный голос прозвучал для неё устало и искусственно: - Паша, и так ясно, что между нами – всё. Так для чего звонишь? Чего хочешь? Вот прям щас? - Чтоб ты окончательно вымелась из моей жизни. Шмотьё своё вычищай из квартиры и проваливай. Эта зацикленность казалась странной, излишне драматичной: невыносимость напоминаний, как же. Да дверь закрой и в ту комнату не ходи. Хотя она знала, Пашу иногда «заедает», и он вцепляется в какую-то мелочь. - Уже провалила. А так да, вычищу. Вчера ж говорено. - «Говорено». А ты сделай, и ускоряйся давай. - А то что? - А то транты твои с балкона полетят. По щекам хлестнуло жаром, и почему-то резче, чем во время ругни. Лихорадочно соображала: ноутбук и планшет забрала, уже минус потеря, одежду самую ходовую тоже. Из значительного оставались книги, краски, холсты и папки с рисунками. Вот их показательно выбросить – можно. В первую секунду перед глазами встала картинка: девятиэтажка на Партизанском, а на чахлом газоне пёстрая россыпь. Раскуроченные тома на русском и иностранном, надломанные подрамники, веер изрисованных листов, нетронутых и подплывших от влаги, сверху посыпка из кистей и разномастных тюбиков. И вот за гаджеты почему-то было бы не так обидно. Хотя стоили они больше, чем баснословный акрил и все колонковые кисточки, вместе взятые. Во вторую секунду Карина презрительно спохватилась: нет уж, кишка тонка. Да и сам же он терпеть не мог «все эти жесты». Хотя сейчас-то чёрт его знает. - Давай так, – выговорила она, - условно дней десять, я в это время ищу квартиру... - Семь. Семь дней. - Ладно, семь. В любом случае всё заберу. Накануне свяжемся. Он положил трубку, не удостоив ответом. Молчание как знак согласия. И вот накануне переезда они снова созвонились. - Я там тебе помог немного, - буркнул Паша. – В магазе внизу коробок взял. Опять заскребло внутри. Значит, он рылся в её вещах и распихал кое-как. Всё, лишь бы избавиться. - Они там в комнате стоят. Вот. Так всё-таки не рылся. - Хорошо. Спасибо. - Комплект свой не забудь, а то ты можешь. - Не беспокойся, напоминалочку поставлю. Карина шагнула в лифт, сжимая связку ключей, как для обороны. Преодолеть надо было два рубежа, тамбур и входную дверь. И там, и там – свои тонкости. Она приноровилась управляться со своими дешёвыми дубликатами, но сейчас ощутила себя домушником-недотёпой. Мышечная память перевернула всё внутри: Карина точно так же мучительно возилась после стычки с потусторонним не-человеком в форме, когда правая рука свисла плетью и ныла от ядовитого жжения, тело не слушалось, а сознание уплывало за пределы, откуда тяжело вернуться. Ей пришлось несколько раз вдохнуть и выдохнуть. Хотя справиться удалось до того, как Фальк предложил бы «вынести эту дверь ко всем чертям». Карина мысленно проигрывала разные варианты. Тот, где Паши не оказалось бы дома, выглядел идеальным для всех. Но нет. Щёлканье. Скрип. Прихожая. Услышав долгий замочный скрежет, Паша вышел и стоял со скрещенными руками, как в день её прилёта. «Очень зря», - мелькнуло в голове. Хотя что было бы не зря?.. Плоские подошвы всё равно противно цокнули о гулкий ламинат. За спиною чужой рукой ватно прихлопнулась дверь. Ключи Карина крепче сжала в холодной ладони – казалось, если привычно кинет их на лакированную тумбочку, лязг вызовет сход лавины. Тишина зависла, как мёртвые пылинки в рубленых солнечных лучах. Они прямоугольниками вываливались на пол из проёмов межкомнатных дверей, непривычно распахнутых. Фальк узнал его безошибочно. Он отмёл мысли о буквальном перерождении, но тип был тот же самый. Да, очки, спортивные шмотки, патлы вместо пробора – но та же мучнисто-рыжеватая белокурость и курносый финский нос, как у Павла Первого. Совпадение с именем русского императора казалось особенно забавным. Притом что смотрел на Фалька – потрясённо и с враждебностью, перетекающей в опаску – не кто иной, как Эмиль, граф Нумерс. Паша его тоже узнал. Хватило многочисленных рисунков – и хватало ума не ревновать по той простой причине, что персонаж был выдуманный. Мелькали предположения, что Карина может запасть на условно напоминающего красавчика, но это было не напоминание и не суррогат. За Карининой спиной скалой вис плакатный вояка, чьи черты так непривычно было видеть не в 2D. Именно тот, и не кто иной. - Полагаю, представления излишни? Её голос напоминал робкий звон уроненного стакана. - Верно, - ровно выговорил Фальк. Паша медленно кивнул. Карина снова вспомнила зловещий вечер: телу приходилось отдавать команды. И «ручной режим» почти оскорблял топорностью, когда она обернулась к Фальку и потянула его за рукав защитного кителя, затем кивнула в сторону своей бывшей комнаты: «Туда». Он снова среагировал неторопливо, но послушно, как тяжёлый транспортник, и проследовал в начищенных берцах в её когдатошнюю обитель. Паша предпочёл ретироваться. Затем Карина металась между шкафами, полками и коробками, выдавая сентиментальные комментарии вперемешку с инструкциями: «в этой блузке была на концерте, где с Настей познакомились», «мой первый шведский словарь», это туда, а это сюда, это вниз, это наверх, а то помнётся. Герман, словно молчаливый голем, паковал. - Так, скотч у тебя? - Ага. Он достал из кармана увесистое плоское кольцо. Перед этим, помнится, недоумевал: - Ты уверена? Не знаю, какое от меня впечатление, но я всё-таки не Эрни Удет (1). Не думаю, что нам не справиться с переездом без бутылки виски. - Герман, скотч – это клейкая лента для упаковки, - закатила глаза Карина. - А-а, - глубокомысленно протянул он. Вот и пойми, когда он реально и логично тупит, а когда всерьёз. А это было его фишкой, и он её вполне осознавал. Но сейчас это не веселило, а раздражало. Скоро с первой партией вещей было покончено. - Снеси, пожалуйста, вниз. Я пока с кухонными причиндалами разберусь. Фальк удалился с двумя коробками. Держи он их не перед собой, а за спиной, напомнил бы Ан-225 с «Бураном» (2). Карина мельком полюбовалась и обрадовалась, что спровадила его. Но тут же растерялась. С одной стороны, хотелось просто сгрести утварь и поскорее – свалить. С другой стороны, навязчивым зудом грызла незавершённость. Мнимая, подсказывал внутренний голос (по тембру почему-то очень напоминающий Алесин). Но когда Карина с предательской нерешительностью направилась в кухню, то почти обрадовалась шуму чайника. Всегда, когда Паша нервничал, но пытался это скрыть, он заваривал чай. Не обязательно выпивал его – иногда у монитора могло скопиться до трёх чашек, где остывшая коричневая жидкость подёргивалась сизой плёнкой. Трогать их категорически запрещалось. Зато собственноручно вылитый чай и вымытая посуда символизировали зарытый топор войны. Но сейчас кипение воды как раз переходило в характерный клёкот. В постыдном беспокойстве мерещилось, что переступить порог и оказаться с ним наедине – всё равно, что выброситься с парашютом. Она имела об этом лишь отвлечённое и самое туманное представление, но это был символ стресса. Однако со смутным удивлением она отметила, что ощущает... ничего. Слегка раздражало то, как неизбежно постукивала и позвякивала посуда при укладке – по контрасту с тем, как непривычно тихо и аккуратно Паша размешивал сахар. А в остальном – ноль эмоций. Нельзя было сказать, что они «стараются не смотреть друг на друга». Просто не смотрели, и всё. И тем не менее, мандраж был. Потому что в голову – кроме вопросов, а как бы половчее завернуть и разместить - снова лезли беспорядочные цитаты. Сначала гоповатый пацанский статус для соцсетей: «Пох*й – тоже чувство». Затем – строки из старого романса: «Всё, что было, всё, что ныло, Всё давным-давно уплыло...». Она обернулась на звук воды, ударившей в днище раковины. Под Карининым внезапным взглядом застыла девушка. Знакомая девушка. Таня из отдела маркетинга. Она пришла к ним в компанию с полгода назад, раньше Карины, хотя до сих пор производила впечатление «новенькой», быть может, из-за наигранной бестолковости, которой кокетничала напропалую, хлопая ресницами. Притом, что на самом-то деле это было лишним: и так внушала симпатию, а работала нормально, но полуосознанно создавала страховочный контраст. Только сейчас она не играла. Паша раздражённо повернулся в её сторону, и лишь тогда Таня додумалась привернуть кран. Бежевая домашняя толстовка, мокрые волосы, спадающие почти до попы высветленными кудрями. Понятно. Вот уж кто шагал в эту кухню, как с обреза самолётной двери. Что ж, похвальное преодоление и самонадеянность – наверное, соперница выглядела такой отстранённой, что Таня решила не скрываться. И всё-таки весьма комичное смущение. А ещё – когда Карина приезжала за самым ценным, то копошение за дверью ей совсем не показалось. Так и тянуло бросить что-то насмешливое, хотя бы элементарное: «Ну, что ты? Я тебя не съем». Но Карина сказала всего лишь: - Привет, Тань. - Привет, Рин, - пробормотала та. И, отставив помытое вчерашнее блюдце, деревянно прошагала прочь из кухни. Тихо ляпнула дверь в комнату. Карина промолчала. Опять же, и так всё было ясно. В том числе, почему Паша не названивал и не искал её. Зачем, если имеется, во-первых, запасной аэродром, во-вторых, надёжный агент: с маркетологами им, дизайнерам, полагалось контактировать постоянно и очень тесно. И это почти умиляло: да, Таня могла подтверждать, что всё с Кариной нормально – жива и на работу ходит, а что ещё нужно, чтобы наслаждаться освобождением без угрызений совести? Она-то у Паши всё-таки имелась, какая-никакая. Когда он приметил Таню и как они познакомились, было неинтересно. Хотя так и тянуло фыркнуть: надо же, какой мастер многоходовочек, и ни разу себя не выдал, но варианты, так сказать, изучал. А вариант-то выглядел неплохим. Таня наверняка умела слушать, не выдавая на каждое суждение выстраданный аргумент и не задавая лишних вопросов. И загадочными мечтаниями не страдала. Они, как раз, хорошо вписывались в общепринятое: в Тай или на Бали она вырвалась бы с радостью, судя по обилию пляжных фоток во всех соцсетях. Да и фотки были однозначно эстетичные – не то, что Карина, вся из палочек и плоскостей (хотя кое-кого это мало смущало). Залезая в шкаф и отвернувшись, Карина позволила себе улыбнуться во весь рот. Нечего было выяснять, тем паче, делить. И никто не виноват. Они с Пашей оба были люди не святые, но и не плохие – хотя и повели себя условно плохо. Но не от злобы и гнилости натуры, просто от диссонанса. Который, увы, не сразу вскрылся, и они мучили друг друга исподволь, не переставая пинать дохлую лошадь, а всё как раз из-за того, что цеплялись за то хорошее, что когда-то друг в друге разглядели и не хотели упускать. Вот только мучение даже в гомеопатических дозах на постоянной основе – это яд, который имеет свойство накапливаться и приводить к последствиям... Хорошо, что интоксикация закончилась. Карина зря сумбурно собирала речи, как коллаж из газетных обрывков. Ничего уже было не нужно. Ни ей от Паши, ни ему от неё. А единственную просьбу она и так выполняла – находилась в процессе. - Тебе помочь? Она вздрогнула. Фраза, как ни странно, типичная. Карина гадала, что в её облике заставляет людей произнести её. Но со временем научилась не искать объяснений и не смущаться – и кто-то раскладывал ей полку в поезде, кто-то подносил чемодан, кто-то подсказывал, как пройти. Паша на вводных занятиях по тестированию объяснял ей айтишные азы. Теперь сработал автоматизм, а может, снова великодушие? - Даже не знаю. Фраза, которая его всегда – не то, чтобы прямо бесила, но «подбешивала». Карина потащила спакованную коробку в коридор и на полпути озадаченно проговорила: - Ну, может, мультиварку, там, с антресолей достань, старую мою. Раньше это чудо техники очень выручало при житье на съёмных квартирах. Бороться за новую, купленную ей на деньги от какой-то халтуры, настроения не было. - И, это... мольберт, если найдёшь. Топорный и тяжёлый, годов семидесятых, отданный бабушкой, которая всю жизнь проработала в школе учительницей ИЗО и радовалась художественным наклонностям внучки. Ценность он имел исключительно сентиментальную, да и Карина уже сто лет не выбиралась на пленэры, но оставлять его здесь не хотелось. Всё равно ведь будет аккуратно выставлен к помойке вместе с чьим-то прохудившимся матрасом или щербатым унитазом. - Я пока пойду рисунки уложу и всё прочее. Паша пожал плечами. Надо думать, это означало: «Да». Или: «Так и быть» - по своему обыкновению, он навряд ли сразу кинется выполнять. Или: «Ага, естественно, рисунки...». «Не фантазируй лишнего». Карина непроизвольно стиснула зубы и поджала губы. «Неужели тебе не всё равно?». А должно бы. Комната встретила непривычной пустотой, которую лишь оттеняли ещё не собранные вещи, совсем как в общежитии, когда она уезжала домой на лето. Вот только сейчас это было навсегда. И дом предполагался другой. Но тоже временный, как гнездо перелётной птицы. А когда – свой? Постоянный, «правильный»? Многие её сверстники – уже... Какие дурацкие мысли. У всех разные стартовые возможности. А ещё их в семье трое, и своё жильё есть только у старшей Анны, и это нормально. Да, кстати, насчёт старта, сейчас Карине в буквальном смысле приходится начинать с нуля, но разве не к этому она так стремилась последнее время?.. И всё же кто бы что ни говорил насчёт бегства от реальности, но поддаться соблазну и переворошить старые папки (вместо того, чтобы скопом сложить их в блоки без лишних церемоний и перевязать лентой) – это на самом деле успокаивало. Было приятно отмечать, как растёт навык и уверенность. Ещё больше это замечалось оттого, что многие эскизы Карина безжалостно отправляла на выброс и хранила только самое удачное – и этого «удачного» насобиралось непозволительно много (но опять, не бросать же здесь?). Некоторые листы формата А3, самого комфортного, чуть заметно изменили оттенок. Кое-где слегка смазалась штриховка – был период, когда Карина очень увлекалась мягкими карандашами, потом и вовсе попробовала угольные, но закрепить работу лаком для волос не особо получалось, вопреки уверениям советчиков. Но даже слегка попорченные временем, эти вещи были ей дороги. Ведь на них прослеживались все повороты её творческого пути и – таки да, мечтаний. Когда-то она рисовала в пару своему герою других девиц, и из двух чаще всего встречающихся она могла бы наверняка определить, где Зигрид, а где Хенни – пусть в её комиксах этих героинь и звали совсем по-другому. И она их по-своему любила. Но со временем всё смелее начинала рисовать рядом с Фальком себя и всё реже показывать эти рисунки Паше. И публиковала их на тех ресурсах, о которых он попросту не знал, утратив любопытство: «А, опять твои древние лётчики...». Кстати, один из них где-то запропастился – Карина глянула на часы и встрепенулась. В целом, не было ничего плохого в просмотре старых работ, но всему своё место и время. Опять «тревожка» и учащённый пульс, видно, в аптеку всё же придётся наведаться. Карина оправдывалась тем, что беспокойству в последнее время есть причины. Да и когда их нет, вообще-то, у всех, кто испытывает подобные симптомы? Что-то говорило, что надо в кухню. И когда она вошла, то обомлела. Опять это проклятое, агрессивное солнце. На его фоне казались и размытыми, и необыкновенно тёмными две фигуры. Одна – в проёме двери – «как медное изваянье»... «Как бронзовое распятье» - другая, в проёме оконном... Пластиковые рамы будто исчезли, зрение коварно растворяло их. Растворяло, раскрывало – окно и правда было открыто. И на подоконнике в нелепой, растопыренной позе замер Паша. Карина знала, что именно должна была закричать. Слово из двух слогов, четыре буквы, сокращённое название той сущности, что сейчас хищно нависала – хоть и находилась ниже – над невинным человеком. Какие странные иллюзии. В том числе виньетка. Был такой эффект в разных фоторедакторах – затемнённые края кадра, более или менее грубо. Ещё такое бывает при положительной перегрузке на резком наборе высоты. Это знание помогало Карине с юмором относиться к собственным недомоганиям время от времени. Но тут было не до шуток. И что-то подсказывало, что дело не в давлении, хотя руки резко похолодели – тьма словно вырывалась из самой фигуры перед ней. Конечно, она всё пропустила. Пропустил момент и Паша, когда собрался с духом и залез на балконные антресоли и разгребал там завалы. Присутствие ощутилось без реплик или шума. Тяжёлый взгляд ввинтился между лопаток до зуда. Игнорировать было невозможно. И Паша против воли отвернулся от пыльного нутра шкафа, как в замедлении. В пересохшем рту вдруг возник металлический привкус. Да, снова он. Отпечатанная на хрен пойми каком 3D принтере модель Карининых «мечт». У вояки в руке была зажигалка – будто он хотел вальяжно курнуть на балконе, заявляя права на территорию. Но нет, он оставался неподвижным, стоял, опершись о косяк, с виду небрежно, но с тем же успехом мог бы оттолкнуться и кинуться. «Это какой-то сюр...». Паше было мерзко то ли от одного вида этого типа, то ли от собственного необъяснимого ужаса. Такие привыкли решать проблемы кулаками, но лицо казалось удивительно нетупым, да Карина бы, при всех своих причудах, и не выбрала бы конкретно тупого, будь у него даже эта каноничная внешность. Нет, этот солдат не ограничивался мордобоем. В нём чувствовалось нечто хуже. Притом что сейчас он ничего не делал. Просто взял его на прицел и наслаждался видимостью мишени. «Что ты здесь делаешь?». Вопрос глупый, вместе с тем логичный. Но слова застряли в горле, и почему-то Паша отступил по нижней полке ближе к оконному стеклу. - Я надеюсь, ты извинился за всё, что было? В его голосе не было даже враждебности, он звучал почти механически. - Особенно в последнее время? Солнечное сплетение заледенело. А солнечный свет лился вёдрами и ещё более плакатно высвечивал эту физиономию. «Не понимаю, о чём ты» - да, напрашивалась вот эта стандартная фраза, вполне обоснованная – с чего бы, что он должен «понимать»? Всем Пашиным действиям имелось надёжное объяснение. Но не извинение. Так думал «этот», надвигаясь. - Не за что извиняться. Мы обо всём переговорили. Как же трудно расцепливались зубы. А босые ноги скользили всё ближе к раме. Правую обдало ветром. Что он делает?! Позвать на помощь Таню? Во-первых, а что она сделает против этого амбала? Во-вторых, вряд ли услышит. В-третьих, каким же унизительным получится этот крик. Аргумент: «Я звоню в милицию»? Но он оставил телефон в комнате. А милиция работает по принципу «вот убьют, тогда и приходите». - Точно переговорили? Вот пристал, урод, какие там разговоры, Карина просто двигалась, как автомат, и прятала взгляд. «Тогда и приходите». Когда худое тело в домашних шмотках будет валяться на газоне. Вояка спрятал зажигалку и ухмыльнулся. Под тяжёлым ботинком хрустнул хлипкий балконный порожек. - Да чё ты от меня хочешь?! - Извинений. Я просто кое-что знаю. Опять в голосе эта бесцветность. Точнее, чернота, которая поглощает все цвета. Цвета... что-то из Карининого лексикона... Белизна старой балконной штукатурки была будто выкручена на максимум и слепила глаза. Ветер обдавал спину. Ещё не мокрую, но... Босая ступня приклеилась к подоконнику. Нелепые мысли, как он отлипнет, когда будет лететь вниз. Сколько? Опасное отклонение. Немного ещё, и... Что ты делаешь, чёрт?! Вот именно чёрт. Карина не зря увлекалась всякой мистикой когда-то, сама же могла поржать над этим, но в итоге... Раздался истошный крик: - Гера!.. Вояка дёрнулся, как от тока, но глаз не отвёл и сжал зубы. Паша не видел Карину за его широкой спиной и молился, чтоб это не был слуховой глюк. Секунда-другая растянулись в вечность, и в уши забивался только шум от автомобильных шин на проспекте, будто в несколько раз усиленный. И всё-таки он обернулся. И даже плечи слегка опустил. И в просвете между его фигурой и косяком двери мелькнул знакомый силуэт. Опять «сюр». «Вы призвали экзорциста». Почти утешало то, что Карине, судя по дрожанию голоса, было почти так же плохо. - А ну выйди с балкона. Между командой и фактическим действием был нехилый лаг, и всё-таки чудовище обернулось. И прозвучал сакраментальный вопрос: - Что ты тут делаешь? - Да ничего. Мы просто разговаривали. Хватает же наглости. И пошлости. Паша обмяк и неуклюже схватился за бельевые верёвки. - Гер, давай мы сами разберёмся. Карина обхватила себя руками, как на холоде, и процедила: - Рисунки уже спаковал бы лучше. Он развернулся неторопливо, и проводил Пашу всё тем же хищным прицельным взглядом, и чуть заметно ухмыльнулся с тенью сожаления – видимо, от того, что не довёл дело до конца - и с той же тяжеловесной акульей грацией скрылся в коридоре. Наконец-то можно было выдохнуть. И слезть с этой дурацкой полки – и подальше, подальше от подоконника. Пашу колотило. Постепенно возвращался нормальный контраст и оттенок окружающего визуала. Ни выедающего глаза света, ни наползающей тьмы. Самая актуальная задача – стоять ровно. Лишние мысли хотелось свернуть, но одна из них настырно выскакивала всплывающим окном. «Что это, бл**ь, было?!». Карина, видно, задавалась тем же вопросом. Её почти пошатывало, лицо мало отличалось по тону от стены на балконе. Но никакого сочувствия Паша к ней не испытывал. Да Карина и сама это соображала. Она была потеряна и просто разбита. Теперь уж точно упущен момент для серой, но необходимой фразы: «Прости и спасибо за всё». Паша смотрел на неё со смесью неприязни, опаски и отвращения. Так, словно она изгваздалась в густой вонючей слизи некого хтонического монстра и припёрлась в таком виде в приличное общество. У него аж скулы сводило, когда он выталкивал по одной свои отрывистые фразы: - Ну ты конченая. И тусовка твоя, поголовно. Не сиделось ей. Приключений на жопу себе разыскала. Только меня не втягивай! Приходя в себя, он таки повысил голос. - Я и не втягиваю, - глуховато возразила она. На скулах у неё проступили розовые пятна. Паша посмотрел на бывшую долгим взглядом, как на чужачку, проникшую в дом, словно решая, что с ней делать. Ничего особо «креативного» он не выдал: - Давай уже ускоряйся. И психа своего забирай. - Да уже на старт выруливаем, - бросила Карина и, почти по-строевому развернувшись, вышла из кухни. Об этой рисовке она слегка пожалела: координация после перенесённого шока «плавала». Карина остановилась и прислонилась к стене коридора. И об этом подосадовала тоже: учуяв пару свободных минут, мысли резво нахлынули, а из головы словно стекли вниз вязкой волной горячего киселя и изнутри обожгли грудину чувством вины. Ведь она, что называется, не предотвратила. Да, и так было ясно, что «встреча на Эльбе» - плохая идея. Хотя вряд ли ожидался мордобой или разборки, как в тупых сериалах, движ ради движа. Во-первых, конфликта изначально почти не было, а все стороны выходили квитами. Во-вторых, была надежда на офицерское самообладание Фалька. Хотя иголочкой покалывало знание о его офицерской же (точнее, солдатской) болезненной особенности – и вытекающих из неё последствий. Поэтому, когда Карина собралась с духом и хлопнула Германа по спине, то в тот же миг отпрянула, как ошпаренная. Но он не вскинулся, как бешеный, нет. Он продолжал «залипать». Будто её голос доносился, как грозовые раскаты с огромного расстояния. Будто они оба, он и Паша, находились в некой капсуле – и, зацепившись за образ, Карина поняла, что представляет её стены состоящими из субстанции той сущности, что когда-то пыталась овладеть ей в такой же погожий денёк... Всё пошло по самому дикому сценарию, который и представить было нельзя. У неё была слабая надежда, что никого не окажется дома. Или что Паша не будет отсвечивать. Да он и не особо отсвечивал. Какого хрена Фальк вообще попёрся на балкон? В комнате она застала его в идиллической позе. Присев на краешек узкой тахты, он с теплотой, почти пиететом, перебирал листы со своим изображением и будто сличал: похоже, не похоже, то настроение, не то... - Гера. - Что? Он невинно вскинул на неё глаза. Светлая радужка мерцала озёрной водой во всё тех же холодных лучах из окна. Он и так всё понял и неторопливо, до отторжения рассудительно заговорил: - Карин, я всё понимаю. Мне ещё учиться, работать. Мне незачем неприятности с полицией. Я всего лишь хотел его припугнуть. «Ну, спасибочки». Он верно считал мрачность её взгляда и продолжал оправдываться: - Ты скажешь, он не поступил с тобой, как сволочь, хоть в чём-то? Ты готова наплевать на собственное достоинство просто, чтобы быть «хорошей»? У неё находилось немало аргументов «за» и «против». «Не ведись». И она кусала губы. Действительно «конченное окружение». Бездушная гэбистка и агрессивный лётчик. Класс вообще. Другие по боку. Очередной нелицеприятный факт, по крайней мере, злободневный... - Гера, возьми ты уже этот хлам и погрузи. Я только это и прошу. Что, сложно? Без самодеятельности. И кому она это говорила? Тому, кто на гауптвахте сидел как раз за самодеятельность в воздухе, иронично. - Нет, не сложно. Просто укомплектуй хотя бы. Она пихнула рисунки в очередную коробку без разбора. - Ничего больше нет? - Ничего. Они всё в том же молчании спускались в лифте. Ключи были оставлены на полке в тамбуре. - Прости, что не сумел раньше вырваться из-за Черты. Слишком много было за этими словами, чтобы Карина в самом деле могла бы злиться и бурно возмущаться. - Прости. - Да ничего, - проговорила она. – Дело прошлое. Это подтвердил металлический отшлёп домофонной двери. Карина была рада, что этот адрес остаётся для неё позади. Когда машина вырулила со двора, потом свернула на Долгобродскую, и замелькали вокруг тёмные сосны, пришло в голову, как зацикленно всё иногда повторяется, как в матрице. Она обернулась на Германа. Неистовое майское солнце высвечивало прозрачную радужку глаза и безмятежный светлый профиль.