По ту сторону небес. Воскресение

- Ну, как тебе здесь? - Прекрасно. - Мне тоже нравится, - эхом отозвалась Карина и обратила взгляд к реке. Вечерами это место нельзя было назвать тихим, здесь всё двигалось и мчалось, и казалось, людей на набережной ненамного меньше, чем обычно возле Майна. Но они с Фальком отошли в сторону от велодорожки и умостились на каменных ступенях, что спускались к самой воде. Там Карина присела на куртку, предусмотрительно постеленную Германом. Она достала блокнот для эскизов, но почти тут же велела себе спрятать его обратно. Опять лихорадочная деятельность, попытка занять руки – но зачем? После событий этого дня самым естественным было не пытаться ничего запечатлеть, а просто смотреть, как медленно гаснущий день окрашивает освещённые участки воды, травы и плакучих ив мягкими, богатыми тонами – янтарём и медью. Зато тени наконец-то спокойно, прохладно голубели, и к ним не примешивалась обманчивая коричневость, возникающая, может, оттого, что кровь в глазах просвечивается солнечными лучами. Можно было остановиться, просто посидеть рядом и вместе помолчать. На счастье, Настины опасения насчёт машины не оправдались, и они сразу рванули на Козлова, чтобы забрать оставшиеся вещи – пусть и пришлось потом кое-что утрамбовывать. С Алесиной служебной квартирой Карина уже успела сродниться. Она привыкла к тиканью часов на кухне и звуку воды из кранов, запомнила, где в шкафу какая посуда, а где «пакет с пакетами». Она вовремя поливала чудовищные советские растения и запомнила наизусть расположение просторных комнат, где советский стиль представал всё же не в отталкивающем, а в ностальгически-облагороженном обличии. Но ничего не поделаешь, пора и честь знать. Примерно так же, бывало, ощущался последний день в отеле, если поездка была удачной. Да хоть в том же Франкфурте. Закрадывалось некое щемящее чувство, когда Карина занималась нехитрыми сборами. Она медлила и не раз застывала, покусывая губы и глядя в пространство. - Ну же, выше нос, - подбодрил Герман, - как-никак, мы друзья – перелётные птицы! Она не могла не улыбнуться очередной цитате, всплывшей будто из ниоткуда. С другой стороны, в её возрасте многие уже обзавелись и собственным гнездом, а что же она? Опять всё те же вопросы. Хотя обстоятельства редко совпадают с человеческими представлениями и хотениями: вот Фальк, например, вообще почти не знал иной жизни, кроме кочевой. Может, для его душевного спокойствия оно и к лучшему. По крайней мере, пока. Герман вырвал листок из опрятного скромного ежедневника. Он купил его почти сразу после «десантирования», как Алеся теперь иронично называла транслокацию. Особого смысла в этой книжице для записей не виделось, ведь пока было нечего планировать. Вероятно, это стало данью привычке. Как и то, что сейчас он выводил летящим, но разборчивым почерком благодарственную записку, хотя мог бы позвонить Стамбровской или набрать сообщение в мессенджере. Точно. Надо было с ней связаться, а то вчера по пути домой – теперь ещё страннее звучало, «домой» - Карина только мельком упомянула, что жильё уже найдено. «Совсем голова кругом». И сообщить, куда именно переезжают, она удосужилась только сейчас. - Ничего себе, красавцы! Нереальная удача, вот это я понимаю, локация! – горячо воскликнула Алеся. - Э... спасибо, конечно. Бурные восторги слегка озадачили. Мало того, что обратная сторона медали - пресловутой близости от центра – была уже известна. Но Алеся с её нынешним положением имела возможность при необходимости выбить себе почти любую «элитарность» по щучьему чекистскому велению, и вряд ли её так уже впечатлял поверхностный шик адресов. - Товарищ, активнее мозгами шевельни. Ты про деда-то хоть помнишь? - Причём тут моя семья? – пробормотала Карина. - Дед, который камень, - снисходительно вздохнула Алеся: когда ей хотелось, чтобы кто-то разделил с ней игры разума, она бывала нетерпелива. – Священный. Из капища на берегу Свислочи. Ну? - А-а, вот ты про что! - Ото ж. А семья, кстати, очень даже причём. Ты ж говорила, что тебе эту квартирку мама подогнала? А хозяева – кто-то из родственников? - Ну да, всё так. - Вот видишь. Вы искали место Силы, а оно само вас нашло. Тут бы порассуждать о красноречивых совпадениях, но я, как обычно, в цейтноте, надо со вчерашним происшествием разбираться. Так что просто ещё раз поздравляю. - Спасибо. За всё, - с чувством прибавила Карина. - Рада стараться, - как всегда, коротко и полушутливо откликнулась Стамбровская. - А ключи в почтовый ящик кинете. На том и распрощались. Затем наконец-то проследовали к пункту назначения и выгрузились на Красноармейской. Новая обстановка навевала лёгкую растерянность. По идее, почти что предписывалось быть довольной – но, как в состоянии внезапной невесомости и парения, Карина пока не могла понять, что чувствует. К тому же, вроде следовало приниматься за разбор вещей, но было неловко сразу выпроваживать Настю – мол, мавр сделал своё дело, мавр может уйти. А та, как нарочно, сказала: - Что ж, ребят, пока обустраивайтесь. Потом, может, на новоселье пригласите. Они с Фальком помешкали: ни о каком нарочном праздновании просто не думалось. Но Герман нашёлся: - Да мы как-то не собирались отмечать с помпой. Но вместе прогуляться по окрестностям, где-нибудь посидеть – это было бы отлично. Я слышал, тут рядом улица Октябрьская – «самая богемная», как пишут: и стенные росписи там, и кафе, и выставки. Представляете, я полгорода облазил, а туда так и не заглянул. - Даже удивительно. - А одному неинтересно. - Я только за, - подхватила Настя. - Давайте глянем, что сейчас в «Цехе» показывают. Обожаю всё такое концептуальное и всратое! - Насть! – привычно прыснула Карина. Та перехватила взгляд нового товарища, и они хулигански засмеялись. А Герман подытожил: - Идею поддерживаю. В конце концов, то, что мне привычно – да тот же Кандинский или Боччони - это... Ну да, прошлый век, - проронил он с задумчивостью, понятной лишь Карине. – Мало ли, чего я не соображаю в этой жизни. Так что будет чудно, если как-нибудь прочитаешь лекцию о глубоком символическом значении современного всратого искусства. Ох уж эти провокации. Карина усмехнулась и неожиданно для самой себя выпалила: - Да хоть сейчас! - Ты серьёзно? - Более, чем. Только блузки мнущиеся подостаю, расправлю. А так, с бытовухой всегда успеется. Фальк вопросительно посмотрел на девушек: - Вы, вообще, как? Не устали? Настя мотнула головой: мол, а мне-то что, я всего лишь на машине туда-сюда проехалась. Карина снова глянула с вызовом. Вопрос, по сути, был адресован лично ей. Вот только раньше стоило заботиться о её тонкой нервной натуре. Притом, что изначальные сегодняшние планы Германа, как выяснялось, подобной заботы не предполагали. С одной стороны, тут бы сесть за пустой стол в кухне, подперев голову руками, а то и, не раздеваясь, улечься на кровать в пока чужой спальне и замереть на полчаса, а потом, собрав волю в кулак, приняться за вялый, но тщательный разбор пакетов и коробок. С другой стороны, хотелось чем-то забить недавние впечатления, перекрыть их новым слоем – и Карина ощутила, как у неё появляется второе дыхание. Поэтому она решительно заявила: - Я лично – не устала. Так что погнали. Можно сначала в «Цех», потом в «Дэпо». Это заведение так называется, там потрясающие блины, - пояснила она для Фалька. - Просто раньше здесь находилось трамвайное депо, отсюда и название. Когда они с Алесей лишь осваивали это место, ещё даже вроде бы ходил – пусть и раз в год по обещанию – трамвай под номером два. В ту пору едва открылось первое кафе с претензией на богемность, а хипстеры в пустоте старинной заводской улицы шарахались от идущих со смены работяг, ощущая свою чужеродность. Но со временем всё изменилось. Октябрьская связывалась в мыслях уже не с промышленностью, а с культурой – смелыми инициативами, новыми веяниями. Грянул белорусско-бразильский фестиваль граффитистов – и краснокирпичные фабричные здания столетней давности пышно расцвели современными росписями. Открывались галереи, бары и магазины. Одним из первых тот самый военторг, в котором Фальк и обрёл свой более-менее удобоваримый облик, сменив двубортный кайзеровский китель на мешковатый и практичный бундесверовский, а хромовые сапоги на берцы. Тогда они с Кариной торопились и не стали задерживаться на Октябрьской, а сейчас навёрстывали упущенное. Пространство выставки действительно размещалось в огромном покинутом цеху. Опоры и частые тёмные перекрытия напоминали скелет доисторического животного, а потолок тонул в прозрачном сероватом сумраке. Толпа разношёрстной публики, просочившейся в утробу индустриального здания, казалась негустой, но оживлённой, и перетекала ручейком по ходу осмотра экспозиции. Сама концепция привела Германа в восхищение, он одобрительно качнул головой и досадливо пробормотал себе под нос: - Как тут здорово и как жаль, что с «Ангаром» тогда не задалось... - С чем-чем? Это Настя, как назло, расслышала. - Да с выставкой молодых независимых художников. Карина чуть не споткнулась от неожиданности: «Это то, о чём я думаю?». - Предполагалось собрать картины на авиационную тематику, стилем от академизма до авангарда, а выставить в старом заводском ангаре. А всё, чтобы приблизить дела небесные к народу, показать красоту лётного дела, завлечь, может... Карина окончательно напряглась. - Но так всё на бумаге и осталось. С другой стороны, момент был неподходящий для искусства, Великая война, как-никак... - Отечественная? – брякнула Настя. – Ой, бл*, сорян. Она уже успела позабыть о том, что Герман немец. - Первая мировая, - сквозь зубы процедила Карина. - А-а. Герман незаметно тронул её за запястье и подмигнул: всё под контролем. Карина так же украдкой закатила глаза – как пилот-инструктор при виде неоправданного лихачества. Ей было известно, о чём он обтекаемо рассказывал. Об идее патриотической передовой выставки кратко упоминалось в когда-то читанных материалах о Фальке (так и тянуло по-инквизиторски сказать: «на Фалька»). Он и был автором идеи, и одно время с ней носился, мечтательно рассуждал в беседах с близкими, но скоро охладел. Майор Фальк не хотел отдавать устроение сего мероприятия на полный откуп посторонним, но решил, что и ему хоть сколько-то участвовать – попросту некогда, а прославлению отечественных ВВС гораздо лучше послужат фронтовые победы. И тогда всё это тронуло, но сейчас Карина понервничала: вот не смог же с темы соскочить, хорошо ещё, без дат обошёлся. Настя, конечно, не историк, но, услышав про двадцать первый год, явно бы удивилась. Рассеянно посматривая по сторонам, Карина походя отметила, что рискованный момент, скорее, не рассердил, а взбодрил. Зато таким эффектом не обладали развешанные кругом абстрактные полотна. Взгляд Германа тоже скользил по ним со смесью внимания и недоумения, будто искал цель на сером фоне сплошной облачности и не находил её. Такое же озадаченное лицо было и у Насти. Наконец, Герман с сомнением произнёс: - Карин, что-то ты ничего не комментируешь. - Боюсь, потому, что нечего. - То есть то, что я ничего не чувствую, это нормально? - Неловко говорить, но тоже боюсь, что да. - Мне эти картины не нравятся не потому, что они беспредметные, - с нажимом проговорил Фальк, - а потому что они не вызывают никаких переживаний. Ну, допустим, формы – где стерильные, где небрежные – и что? - И ассоциаций никаких, и даже поугорать не над чем, - вставила Настя. - Так точно! Где чувство, ритм? Где, хотя б загадочная, идея? Смысл? - Похоже, смысл – это повыёживаться. Настя даже припечатала кулаком по ладони. - А называется это – формализм в искусстве, - более деликатно подытожила Карина. – Короче, не очень удачно мы попали. Они пробирались обратно к выходу, а Герман настойчиво бубнил: - И всё-таки не могу понять, когда я видел картины русских супрематистов и итальянских кубистов, то у меня возникали и мысли, и эмоции, а здесь – пустота. Почему? - Боюсь, совсем подробно не объясню, это надо теоретические изыскания Малевича поднимать... - Я много слышал о его трудах, но так и не прочёл, как и Гегеля, - виновато пожал плечами майор Фальк. – Всё недосуг было. - Да я даже не уверена, что тебе это надо, - отмахнулась Карина, - потому что ощущения у тебя верные, ты соображаешь, где правда, а где шелуха. А работы тут пустые, потому что ясно: ни глубокой теоретической подготовки, ни интуитивного чувства, просто подражание модной форме, и не более. А в результате всё, как Настя сказала. В общем, ребят, пойдёмте лучше муралы смотреть, там картинки поинтересней будут. С точки зрения содержания в том числе. Они долго бродили, обсуждали и фотографировали. Октябрьская сама по себе могла считаться галереей под открытым небом. Дольше всего рассматривали росписи из числа самых первых. - И как называется сие творение? – спросил Герман, по привычке расставив ноги, задрав голову и рассматривая мурал бразильского художника: прихотливое сочетание беглых волнистых линий, чёрно-белого и цветного, жирафов, людей и роз. Особенно его заинтересовала примечательная парочка – проследив за его взглядом, Карина ответила: - Да вроде так и называется: «Любовь Фриды и Ван Гога». - Но ведь они не могли встречаться в реальности. - Технически и исторически – нет. Но чего только не случается в этой самой реальности? Карина не заметила, что при ответе расплылась в улыбке чуть не до ушей. Настя понимающе, дружелюбно хмыкнула и полезла в карман за сигаретами. Германа больше зацепили картины, посвящённые белорусской мифологии. Старец, играющий на гуслях и создающий вокруг себя новые волшебные объекты. Священная гора под громадным солнцем, которую люди в национальных одеждах обступили в ритуальном хороводе. Наконец, пожилая крестьянская пара, наколдовавшая новую галактику над общим домом, который из-за стилизации имел миниатюрные пропорции и помещался посредине (и в который было дивно вписано окно реального здания). - Вот это - весьма хорошо и символично, - с удовольствием произнёс Фальк, фотографируя арт-объекты так же тщательно, как когда-то неприятельские военные, но теперь с совсем иным настроем. Вот тут-то Карина и поделилась городской легендой, о которой ей недавно напомнила Алеся. В одну из «этнографических вылазок» они выбрались в Музей валунов в Уручье – уникальный, исключительно ценный в научном смысле, и так далее; но для них обеих хвалебные строчки из интернета зачастую выглядели бледно – важно было то, что стоит за ними. Но зачастую этого не понять, пока вживую не увидишь. И тогда Карина опешила. Она пристально рассматривала слепленное в один комплекс нагромождение камней, фланирующих по дорожкам жителей микрорайона, потрёпанных мужичков со шкаликами на скамейке, и не знала, что ей чувствовать. У неё определённо были некие ожидания. Но чего? Некого волшебства? Трепета из-за того, что столько природных сокровищ собраны на одной территории и своими излучениями якобы должны усиливать звучание друг друга, сливаясь в некую энергетическую симфонию? Увы. Другого слова и не подобрать. Карина ещё больше смутилась, видя кривую усмешку Алеси. Но выражение Стамбровской напоминало торжество. Она осведомилась: - Ну, и как тебе? - Даже не знаю. Оно какое-то всё... попсовое. Карина чувствовала себя почти обманутой и почти несчастной. - Вот, - ядовито проговорила Алеся. - Это называется «профанация». Потому что сакральные артефакты должны оставаться на своих местах, а не образовывать коллекционную свалку по чьей-то прихоти. Накатывала грусть. Хотя понятны были и аргументы учёных и властей, начавших сооружение музея в восьмидесятых годах, и аргументы неоязычников и мистиков. - Давай хоть Деда найдём, - проговорила Алеся. Этот валун когда-то принадлежал тому месту, что они обе считали знаковым для себя, отходив на несколько выступлений то Арбениной, то Сургановой в концертном зале «Минск» неподалёку от уже несуществующего адреса. Теперь здесь находился ресторан «Старое русло», а сотню лет назад улица Лодочная и, за забором дома номер два, – капище. Белорусы ох как нескоро отказывались от своих древних верований. На святом месте покоился сам полукруглый камень, возвышался древний дуб и стоял крест, увешанный вышитыми рушниками. Ещё был помост, и часть его подходила к Деду, который также прозывался Старцем, а другая нависала над водой Свислочи, опираясь на вбитые в дно столбы. Помост служил для проведения ритуала знахарю-жрецу, обитающему в доме. Священный огонь разводился не на камне, а на кострище поблизости, где сжигали потроха овец, коз, свиней и петухов, приносимых в жертву. Люди приходили просить о самых разных нуждах, но самыми частыми были здоровье и замужество. Когда Карина говорила о последнем, по щекам её неожиданно разлился тонкий жар. Её спутники вряд ли это заметили, но голоса их прозвучали с уважительной приглушённостью. - В общем, хорошее место, - сказал Фальк. - Да уж. Казалось бы, ну, район, да и район, и чё, а везде своя история, смыслы, вот и места бывают или поганые, или хорошие. Так что, ребят, я за вас рада. Вскоре они направились в кафе. Интерьером и атмосферой оно напоминало столовку, кишащую жизнерадостными студентами, воздух был пропитан соблазнительным съедобным духом и колыхался от галдежа, стука кухонной утвари и выкликов по именам («Катерина, заберите ваши блинчики! Сергей, возьмите ваш чай!»). Но и шум, и скученность сполна окупались вкусом сытных блинов с затейливой добротной начинкой, причём каждый вид носил не название, а номер, как трамвайный маршрут. - Что будем пить? А, например, вижу сидр, - отметил Герман с ноткой ностальгии. – Это, конечно, не Apfelwein, но за неимением... - Ты уж прости, но не лучшего! – со смешком перебила Карина. – Я этот ваш напиток так и не распробовала. Да и вообще, яблочное вино пьют на берегах Майна, а мы сейчас, на минуточку, на Свислочи. Так что предлагаю медовуху. На том и порешили. И сошлись во мнении, что лучше есть не внутри, а во дворике – как и всё здесь, краснокирпичном и расписном. - Подымем стаканы, содвинем их разом! - провозгласила Настя. - Да здравствуют музы, да здравствует разум! – не растерялся Герман. - О! Вот это я понимаю, культурная интеграция! - Prosit! Хмель от прозрачной, липово светящейся медовухи почти не ощущался, зато луговой аромат навевал предчувствие близкого лета. Это впечатление усиливалось ясным небом над головой и ласковым солнечным теплом – в кои-то веки. Кажется, день начинал-таки выравниваться. И предстоящие хлопоты гнездования тоже не страшили. Но всё-таки несколько озадачивали. Притом, что Карина не лукавила, говоря своё решительное «нравится» во время новой вечерней прогулки. После разбора вещей, а затем отдыха её снова потянуло на улицу: пусть и недалеко, но без общего воодушевления она вряд ли нашла бы в себе энергию куда-то выходить. Тем не менее, были «свои моменты», как всегда уклончиво выражалась её мать, Марина Александровна. Повторялась знакомая история: никакой фотографии не передать реального впечатления. Интерьер был по-хорошему усреднённым: ни безумного хайтека, ни «цыганского барокко», ни «бабушатника» по принципу «и так сойдёт», ни тошнотной смеси из всего перечисленного. Скорее, старая добрая классика с сочетанием светлых стен и тёмной дубовой мебели. Однако теперь стало ясно, почему тётя Зоя предпочитала жить в квартире дяди Игоря в Уручье. И мимолётно колола совесть: из-за расположения и опрятного свежего ремонта за это жильё полагалось просить минимум в два раза больше, это Карине чисто по-родственному сказочно скостили цену. Но оставалось лишь радоваться своей привычке не копить барахло и мучиться неловкостью перед Фальком. Когда он вошёл, то, казалось, заполнил собой всё пространство. Ему определённо нужен был именно, что просторный ангар, а не скупой набор комнат-коробчонок, где предполагалось не жить, а «ютиться». Разбирая вещи уже в спальне, он сдерживался, но ещё раньше заметил Каринино расстройство. Герман положил руку ей на плечо, чмокнул в щёку и ободрительно произнёс: - Ничего, в тесноте, да не в обиде! Это ведь тоже временно, да и я не планирую сидеть в четырёх стенах. А мне бы только кровать и пищу. - Ну, уж это будет, - слабо улыбнулась Карина. - Насчёт пищи – неплохо бы закупиться. Но пока предлагаю проверить кровать. С этими словами Герман блаженно растянулся поверх покрывала и набросил на себя лёгкий пушистый плед, вытащенный из шкафа. Предложение было слишком заманчивым, особенно с учётом утреннего недосыпа. Очень скоро Карина уже дремала, приткнувшись к Фальку. Она проснулась с бодрым деловитым настроением и радостным осознанием, что день, как всегда в последнее время, по насыщенности потянет на неделю, но ещё не кончился. В кухонных шкафчиках обнаружился изрядный запас специй, сахара и круп, и всё-таки им стоило отправиться за «провиантом», как выразился Фальк. И снова выходили на первый план сомнительные прелести житья в историческом центре. В начале улицы находился один захудалый гастроном с ироничным названием «Старажытны» (1): с битой плиткой на полу и всепроникающей затхлостью, где мешались запахи дешёвого китайского пластика и несвежего мяса. Ассортимент тоже не радовал. Самое необходимое раздобыть удалось, но так и виделось, что если захочется купить что-то приличное, придётся то ли осваивать доставку, то ли тащить издали, о чём Карина и сообщила. - Ничего страшного, - успокоил Герман, - это я беру на себя. В конце концов, кто должен быть добытчиком? Он осёкся, поняв, как неудачна его шутка. И от Карины это не укрылось. Обратный путь к дому они проделали в молчании. Только пошутили, что приличная кофейня на Красноармейской тоже одна, и то нарисованная. На их доме красовалась одна из тех компактных росписей, что недавно начали создавать облик нового творческого Минска: высокая стойка, а за ней невозмутимый бородатый бариста в фартуке, протягивающий стаканчик кофе. На грифельной доске позади него по-белорусски было начерчено кофейное меню, притом цены исчислялись тысячами рублей, ещё до деноминации. Фальк это тоже заметил и спросил о несоответствии. Карина объяснила и с трудом удержалась от аналогий с Веймарской республикой: во-первых, неуместно, во-вторых, ей почему-то хотелось оберегать Германа от травматических воспоминаний, хотя они были неизбежными. Да хотя бы то, как Настя сказала, что теперь всё равно удобно ездить в гости, «по Тростенецкой – пятнадцать минут», и от слова «Тростенец» у майора Фалька дёрнулась бровь и сжались зубы. Но на значке форменной одежды бариста было написано не имя, а лозунг: «Keep calm» (2). Вот уж действительно. Спокойствие, только спокойствие. Карина в своё время много читала о восточной практике дзена. И в ту пору, и сейчас понимала, что это - не её. Покой нам только снится. Она сознавала это и тогда, сидя на ступенях у воды. Свислочь в это время зацветала, и медленное течение проносило бухлые растительные комья, похожие на рвоту. Оставалось дождаться, когда это кончится, и знание этого успокаивало. Зато кряквы вывели птенцов, и утята гордо рассекали водную гладь вслед за мамочками, как курсанты за командирами и наставниками на параде. Всюду жизнь. Карина устало склонила голову на плечо Германа. Он расценил это как обращение. - М-м? - Даже не знаю. Но нет, вроде... хочу прочитать тебе одно стихотворение. - Давай. Ей всегда претило то, что обретало популярность и широко обсуждалось, в том числе мода одногруппниц на Бродского и их восторженное придыхание и коллекционирование фоточек. Но она скрепя сердце ознакомилась и в итоге нашла то, что сейчас хотела прочесть Герману. И вечный бой. Покой нам только снится. И пусть ничто не потревожит сны. Седая ночь, и дремлющие птицы качаются от синей тишины. И вечный бой. Атаки на рассвете. И пули, разучившиеся петь, кричали нам, что есть еще Бессмертье… …А мы хотели просто уцелеть. Простите нас. Мы до конца кипели, и мир воспринимали, как бруствер. Сердца рвались, метались и храпели, как лошади, попав под артобстрел. …Скажите… там… чтоб больше не будили. Пускай ничто не потревожит сны. …Что из того, что мы не победили, что из того, что не вернулись мы?.. Когда она окончила читать, почти раскаялась в своей затее. Но было уже поздно. Майор Фальк молчал. Долго. Потом уже привычным жестом потёрся щекой о Каринины волосы и тихо произнёс: - Пойдём домой.