По ту сторону небес. Воскресение

Есть ситуации из разряда неизбежных, но морально подготовиться к ним почти нельзя. Заявление Германа застало Карину врасплох. Она не знала, что ответить. Но уж очень тягостная тишина повисла. Снова – образ отказавшего мотора, не хватало зловещего свиста ветра в ушах. Секунда, другая. Думай, думай, Карин, решай, что сказать. Тщательно подбирая слова, она произнесла: - До этого «хоть когда-нибудь» ещё дожить надо. А вообще, сложно это, c наскоку не разобраться. Но мы уж вместе постараемся? Её осенило, и она прибавила, не дожидаясь ответа: - Вообще, предлагаю начать с того, чтобы заправиться, а то без топлива даже полёт мысли невозможен. - Вот это я понимаю, дело говоришь, – повеселел Фальк. Она с облегчением усмехнулась: так, выровняться всё-таки удалось. Встав и одевшись, Карина прошагала в ванную, затем в кухню. Герман принялся за утреннюю гимнастику, не спеша разгоняя ритм сердца и ток крови в упругих мышцах. Вчера он очень обрадовался, обнаружив на балконе монументальные старые гири с рыжеватыми подпалинами и тонкими хлопьями ржавчины. До него их явно давно никто не страгивал с места, и они продавили в линолеуме ямки, как валуны в земле. Фальк их старательно вычистил, а потом подумал, что неплохо бы и выкрасить. Карина тоже была довольна находкой: она заметила, как Герман умиротворённо светлеет лицом после физической нагрузки. И сейчас забрезжила надежда, что его тоска отступит хоть на время, а ей перепадёт передышка и возможность всё обдумать. Вот только легко сказать. Карина терялась в этом «всём» и попросту не знала, с какой стороны подступиться. Механически помешивая овсянку, нарезая туда яблоки, посыпая скромный завтрак корицей, она тревожно улавливала, как нарастает чувство беспомощности. Всю неделю Карина пыталась «отключить голову», «быть в моменте» и наслаждаться им, как твердили модные методички по психологическому благополучию. А на самом деле опасливо пыталась отсрочить миг, когда встанут неизбежные вопросы. Пребывание Фалька в новом мире составляло всего ничего, можно было иронически хмыкнуть, что он «бежит впереди паровоза» и вообще «неслабо замахнулся». Но что толку ему пенять? С самого начала было известно, кого именно они с Алесей воскрешают. И то, что они придумали легенду и прикинули возможные амплуа, казалось первыми небрежными штрихами. А ведь реально требовалось гораздо больше: вписать аса Великой войны в картину под названием «мирная жизнь двадцать первого века». Может, у Инквизиции имелись какие-то свои виды, из туманных намёков Стамбровской вполне можно было состряпать подобные выводы. Однозначно Алеся утверждала лишь одно: главная работа Германа сейчас – адаптация. Но его душа явно протестовала против пассивной роли испытуемого и против того, что «честно трудится» одна Карина. Ему требовалось заниматься делом. И дело у него было вполне определённое. В ночь ритуала Алеся, зная о неугомонной натуре майора Фалька, уже начала его осторожно настраивать и упомянула, что для полной притирки к реальности ему вполне может потребоваться что-то вроде «gap year». Она так и не смогла найти ничего лучше этого выражения. Герман сдержанно осведомился: - Что означает сей любопытный англицизм? - Это промежуточный год между окончанием школы и началом учёбы в университете, - с готовностью пояснила Стамбровская. – Правда, это принято не везде, в основном на Западе. Считается, что влияет благотворно. Юноши и девушки в это время путешествуют, присматриваются, определяются, чем им хочется заниматься в жизни. Одним словом, ищут себя. - Ah so. Хотя я-то себя нашёл, - проговорил Герман. Так и хотелось шутливо прибавить: «и причём не на помойке». Но его тон не располагал к остротам. Он не мог не понимать, что сто лет развития просто так не выкинешь из истории отрасли, которой он раньше принадлежал душой и телом. Так что хочешь, не хочешь, а на повторные поиски всё равно предстоит отправиться. Когда Герман пришёл на кухню, он и правда выглядел спокойным, но отнюдь не беспечным. Есть он начал в молчании, и Карина на сей раз не осмеливалась его нарушить. Казалось, их обоих оглушило огромностью поднятой темы. Разбрызгивая блики на всех поверхностях, в окно било отчаянное майское солнце, в синей вышине не виднелось ни облачка. «Мне бы в небо». Как же подходили Герману эти слова. Карина перевела на него взгляд. Да уж, с его присутствием кухня выглядела вовсе крошечной. Его место на поле или в воздухе, и точка, но не в клетке, которой казалась квартирка. Быть может, на него и правда давили стены, уж очень невесело он ковырял овсянку. Карина не выдержала и наигранно продекламировала: - «Сижу за решёткой в темнице сырой, вскормлённый в неволе орёл молодой»... - Не смешно, - буркнул Фальк. Возможно, не стоило шутить насчёт лишения свободы, как показывал недавний инцидент – и она смутилась, но постаралась не подать виду: - Да уж очень ты угрюмый. - Законом не запрещено. А вообще, неправда, просто размышляю. - Так, может, поделишься мыслями? Потянув время, он встал к раковине мыть плошки из-под каши. Быстро управившись, водрузил их на сушилку – керамика аккуратно стукнула о металл, как каблуки офицерских сапог при уставном приветствии – и лишь тогда развернулся к Карине, решительно вытирая руки. И начал заход издалека: - Насчёт полётов я, конечно, горячусь. Признаюсь сразу, представления о современной авиации у меня довольно смутные и бессистемные. Он даже замер, будто перебирая не только слова, но все свои познания и пытаясь отделить, где его собственные, а где перешедшие от Карины через «жидкую флэшку». - Очевидно, всё устроено гораздо сложнее, чем в моё время. Все мои прежние знания сейчас и гроша ломаного не стоят. Хотя это дело наживное. Но ведь дело далеко не только в знаниях. Отсюда все мои «как-то» и «если». Но мне очень хочется хотя бы попытаться сделать шаг в нужном направлении. Ведь я с самого первого момента здесь раздумывал, что мне необходимо чем-то заняться. Это вопрос хотя б душевного спокойствия и чести. Я пытался прикинуть, куда мог бы приткнуться. И, конечно, за неделю этого не сообразишь, а может, даже и за год. «Уж если я и за десять лет не сообразила...» - Но пока что мои выводы неутешительны. По сути, что я умею, точней, умел? Летать. Воевать. По мере сил передавать свой опыт другим. – При этих словах он чуть заметно приосанился – очевидно, считал эту область своей прошлой жизни значимой и довольно успешной. – Но всё это не имеет отношения к настоящему. А здесь – стоит признать, я мало на что гожусь. - Герман. Карина глянула исподлобья с тихой укоризной. Голос его по-прежнему звучал бесстрастно, но невольно коробили такие самоуничижительные слова. - Ну, к примеру, переводчик из меня аховый. - Так не переводами едиными... - А чем? – насмешливо перебил Герман. – Красивыми глазами? Карина устало потёрла переносицу: - С тобой положительно невозможно разговаривать. Вообще-то, подобная беседа была у них не первой. Вечерами Фальк уже заводил речь о работе. Правда, пока самой частой была одна: Карина велела ему принять ту или иную позу и взахлёб рисовала с натуры, уводя серьёзный разговор в сторону и очень нехотя возвращаясь. Но ведь на самом деле получалось гораздо лучше, чем, как раньше, «из головы». Поначалу Герман смущался, но чувствовал себя польщённым, совсем как при первом их знакомстве. И тут Карина как-то на радостях ненароком сболтнула, что арты с ним пользуются большим успехом и приносят неплохие деньги, особенно если заказчик зарубежный. Фальк моментально помрачнел и не удержался от резкости (которую ещё значительно смягчил): - Лицом торговать – это, конечно, здорово, но хотелось бы думать, что я ещё на что-нибудь сгожусь. Карину кольнула досада, но она отшутилась: - Ага, а как провиант у интендантов на фото с автографом выменивать? Она читала, что майор Фальк проделывал ровно то же, что барон фон Рихтгофен. - Это другое, - с непривычной сухостью отозвался Герман. Ей стало обидно, но и возражений не находилось. Он тогда был при деле, а остроумная затея со снимками – игра на людском тщеславии – была лишь следствием. И, вспоминая некоторые свои фантазии, Карина устыдилась. Иногда ей приятно было представить, что из Фалька получилась бы сногсшибательная модель. Но подходящий для начала карьеры возраст был позади. Да майор бы и не согласился на всякие истязания в погоне за идеально сухощавой фигурой. И и не мог он к этому серьёзно относиться. Так же, как очевидно, к актёрству. Именно из-за этого у него в своё время вышла размолвка со второй его возлюбленной, кинозвездой Хенни Штреземан. Знаменитая актриса загорелась идеей пропагандистского фильма о немецких ВВС, и там бравый герой должен был сыграть самого себя. Вначале он заинтересовался, но вскоре заявил, что ему некогда заниматься баловством, и он принесёт гораздо больше пользы Родине, красуясь в учебном классе перед молодыми лётчиками, преподавая им технику воздушного боя, а не на экране перед зрителями синематографа. Притом он довольно самолюбиво противился тому, чтоб на его роль подбирали актёра. В общем, он забраковал инициативу на корню, и это внесло свою лепту в его разногласия с Хенни. А она соглашалась с теми, кто считал, что при его-то славе стоило бы больше беречь себя и не рвать постоянно жилы. Но этого он себе позволить не мог. И эта неуёмность теперь грозила привести ко взрыву, рано или поздно. Возвращаясь к праздным размышлениям, Карина понимала, что аргументов против – просто масса, да хотя б необходимость специального образования. Это же перечёркивало легковесно произнесённое Алесей: «историк». Тем более, хотя их родные миры во многом повторяли друг друга, но многие факты кардинально различались. Что ж, история бывает альтернативной. Тогда, быть может, писатель? Опять же, неуёмный ас оставил после себя множество записок. Какие-то сделались программными произведениями и учебными тезисами, как Dicta Boelke. Были и воспоминания по горячим следам, которые они – то есть Герман и Карин Фальк – вместе переработали в сборник фронтовых рассказов. Но это тогда – а сейчас? Вдохновению не прикажешь. И много ли вообще этим заработаешь? К тому же, что-то подсказывало, что у Фалька по нынешним временам получился бы не бестселлер, а «неформат». Но если уж брать «словесность», у него имелся один однозначный козырь. На очередной осторожный вопрос Карина воскликнула: - Ты не волнуйся, ты тут первое время - да и вообще в любое время, - ни за что не пропадёшь, с твоим-то знанием языков! - «Языков»? Чересчур лестное мнение. - А давай посчитаем: немецкий, русский, английский, французский, шведский... - Последние три – сразу мимо. Английский и французский на уровне «владеть специальной лексикой» и «допросить пленного», а шведский – на уровне «признаться в любви». От последних слов Карина невольно зарделась. - Да брось ты, прибедняешься. - Ладно, чаехлёбский я знаю весьма прилично, - проворчал Герман. - И очень здорово, он тебе сейчас буквально везде пригодится. – Она проигнорировала очередной показательный вздох. – Но соль не в этом. Немецкий, вот что супер. Он тоже очень востребован. Спецов с немецким просто с руками отрывают, а ты ещё и носитель языка! - Сбавь-ка обороты, ты сказала: «спецов». А в какой области? - Ну... Вдохновенно размышляя вслух, она пока не состыковала картину рынка труда по данным привычного сайта - и весьма нестандартного Фалька. Представить его «белым воротничком» в некой фирме было трудно. Разве что подсластить пилюлю и уподобить такую работу военной службе, но... Нет. Даже с лютыми натяжками – однозначно нет. Носители ценились в преподавании. Но у него точно не хватило бы терпения. Одно дело – открывать тайны мастерства младшим боевым товарищам с горящими глазами. Совсем другое – проговаривать дурацкие диалоги с теми, кто ни бе ни ме на твоём родном языке и зубрить с ними правила. Хуже всего, ведь ему и самому пришлось бы их зубрить. Но он явно был из тех учеников, что пишут правильно, но на вопрос учителя: «Почему?», замирают со смесью растерянности и возмущения: «Да почём я знаю, в книге так читал, потому и запомнил!». А ещё и некие новшества, нормы и допуски, на которые он будет смотреть как баран на новые ворота. Нет, языковые курсы – не его. - Как насчёт переводов? Можешь хоть сейчас попробовать, я как раз взяла халтурку. Он утвердительно кивнул. В том числе, был рад помочь отбиться – она ведь взяла, она опять герой трудового фронта, а он что же? Между делом спросил, сколько этим можно заработать. Прилично, ответила Карина – но опять-таки очень оптимистически, как если бы все соглашались на её ставку, а заказы шли чередой. Но попытка не пытка. Да ещё материал попался благодатный, статьи для туристического портала – лексика не медицинская, не программерская, общая. Карине нравилось, что им с Германом необязательно постоянно разговаривать, подстраиваться со своим занятиями, создавать напряжение неотрывности. Но находиться рядом, в одной комнате, было приятно. И она устроилась в кресле с книгой. Но вскоре не выдержала. - Гер, я тебя прошу, аккуратнее. Ты мне ноутбук разбомбишь. - То есть? Возможно, она устала, возможно, не поймала ещё синхронизацию с манерой автора, но сосредоточиться было так же трудно, как удержаться от иронии: - Ты печатаешь рукой. - А как надо, ногой? – недоуменно хмыкнул Герман. - Надо – пальцами, - воздевая очи к люстре, протяжно вздохнула Карина. - А ты от плеча лупишь. Очевидно, майор Фальк привык печатать на машинке, и обращение с чувствительной компьютерной техникой в его исполнении казалось просто зверским. Он покорно вздохнул и возобновил работу, умеряя пыл. Когда Карина взялась за редактуру, результат был далёк от совершенства. То, что она увидела, один из её заказчиков называл: «Не перевод, а песня с припевом» (в случае Германа - «Песнь о Нибелунгах», иронично подумала Карина). Как ни крути, а русский не был для Фалька родным. К тому же, сказывалась разница в эпохах. Притом, что в устной речи ещё куда ни шло, а в письменной масса неестественных и устаревших оборотов. Ей пришлось убить остаток вечера на то, чтобы причесать большие массивы, переведённые споро, но неумело. Затем она принялась терпеливо растолковывать ошибки, но довольно скоро Фальк её прервал: - Можешь не продолжать, я вижу, что это никуда не годится. Карина смутилась. Ей бы очень хотелось возразить, подбодрить и продолжать объяснения, но она была вынуждена кивнуть и проговорить: - Увы, в таком виде – да. Она слишком хорошо помнила свои первые попытки устроиться внештатным сотрудником в бюро переводов – пришлось, стиснув зубы, пережить с десяток отказов. Её, «терпели» от недели до месяца, а потом отфутболивали. Никто не желал с ней возиться и учить: всем был нужен готовый натасканный сотрудник, а не способный отличник. Да-да, всем подавай двадцатилетнего трудоголика с десятилетним стажем. Эту-то попытку ей и попомнил Герман. В конце концов, на переводчиков учат, но и там на старуху бывает проруха, а ведь Фалька не учил никто. Потом Карина спохватилась: а почему она воспринимает его исключительно как гуманитария? Есть же и другие пути. Или нет? Ну что его, в самом деле, тоже на курсы тестировщиков пихать? Были, конечно, и другие профессии, что очень перекликались с наклонностями и фактурой Германа, но в семье Корбут они явно не относились к числу уважаемых. «Вышибала в стрипушнике». А может, в супермаркете. Ну-ну. Она снова отчаянно смущалась. Казалось бы, к чему оглядываться на чьи-то представления, но Карине ужасно хотелось ввести Германа в семью, пусть нескоро, со временем. Как бы там ни было, отдаление не значит отчуждения. Последние дни это доказали. И ей не хотелось очутиться в том же положении, что в пять лет, когда она притащила котёнка с улицы и умоляющим голоском упрашивала: «Мам, можно мы его оставим?». Тогда Марина Александровна была непреклонна, и аргументы, связанные со здоровьем, били любые карты – а как сейчас гарантировать, что Фальк не вызовет у неё аллергии? Конечно, всегда был выбор. И Карина его сделала. Но очень не хотелось, чтобы он звучал как объявление войны. Карина честно и усердно старалась настроиться на безмятежный лад, но слишком уж её точили тревоги и сомнения, пусть она и отмахивалась. Потому и сказала в сердцах: - С тобой положительно невозможно разговаривать. По крайней мере, в таком тоне. - Всё с моим тоном в порядке. Просто нужно смотреть правде в лицо. Ты довольно пренебрежительно отзывалась о вашей системе, но в то же время – без образования не устроиться никуда. «В приличное место – точно», - автоматически договорила она. Какое презрительное слово – «корочка», но она тоже имеет вес на собеседованиях. Образование у Германа было. Но весьма специфическое – военное. Да ещё на век устаревшее. - Говоришь, «формальность», а какие дипломы ни подмахивай, всё это не то. Мне нужно выучиться на самом деле. С одной стороны, я не могу вечно жить на подачки, с другой стороны, не могу заниматься чем попало. Надо решить, чему именно стоит отдать время, солидный его кусок. Старшие классы, суматошная агитация, рваньё на части между олимпиадами и педагогами, репетиторы, допзанятия – подготовка к централизованному тестированию, на которое шли, как на заклание. Воспоминание подкатило к горлу холодной тошнотой. Карина нервно сглотнула и пробормотала: - Тот ещё вопрос... - Ещё какой. И он вызывает панику, когда человеку лет пятнадцать от роду. Но мне-то уже вдвое больше, слава Богу. Или не «слава Богу». Потому что в отрочестве ошибка кажется трагедией, но вообще-то ещё есть запас в несколько лет. Хотя тогда мы это не признаём и лишь потом соображаем. Так вот, у меня этого запаса нет. И я хочу пойти ва-банк. Хотя бы сделать попытку. Надеюсь, я не слишком опоздал. «На сотню лет». Но Карина промолчала. - Я знал одного офицера, весьма достойного, его звали Якоб Вольфф. Он выучился летать в сорок шесть. И ничего, командовал 26-й эскадрильей во время войны. Но... - Герман смущённо примолк. - Сейчас ведь мир. А когда я жил, авиация была изначально хобби, спортом, только потом уже боевой и исследовательской силой. Теперь всё иначе. Я помню, как сам ратовал за создание авиационных училищ и за то, чтобы люди готовились к небу с юности. А что, если старикам здесь не место? Даже не знаю. Карина задумалась: она и сама в точности не знала. Её увлечение лежало исключительно в романтической, а не практической плоскости. Правда, когда-то, пока искра не начала гаснуть, запорошённая бытом и разочарованием, она ещё не замкнулась на теме первой мировой, интересовалась и современностью. И ей попадались истории людей, что расправили крылья уже после тридцати. Причины тому были самые разные, да хотя бы разруха девяностых и связанная с этим невозможность выучиться. Приходилось перебиваться так и сяк и ждать до лучших времён. Но Фальку ждать было некогда. - Это неправда, Гер. Учиться никогда не поздно. Я тебе и примеры найду. Обещание было самонадеянным, но она многое отдала бы за то, как неуловимо смягчилось его лицо. - Буду признателен. Он сдержанно кивнул и рассеянно уставился в окно. Холодная синь по-прежнему сияла и манила, а стены, казалось, так же давили на него. Герман не выдержал и произнёс: - Слушай, а ты не против пройтись? На ходу лучше думается. А ещё надо что-то порешать со снабжением. И вправду, они вчера были слишком удручены видом местного магазина, чтобы всерьёз закупиться. Хорошо, что тётя Зоя не совсем забросила квартиру, и тут ещё нашлись запасы круп («И спичек, как на случай войны», - подумала Карина). Хорошо, что в начале улицы обнаружился киоск со свежими фруктами – там Карина и притормозила после прогулки, и купила яблоки из какой-то ассоциативной сентиментальности: яблочное вино, Франкфурт, Герман – его уроженец, и так далее. Вот только овсянка с яблоками ему, видно, не зашла. Карина отмечала, что место жительства шикарное, центровое, но вместе с тем «дурацкое». Точно, надо осваиваться с доставкой. Единственный приличный супермаркет был на другой станции метро, причём по прямой недалеко, но пешком идти – сущая морока. Тут бы крылья за спиной, как на её рисунках. Но Герман захотел прогуляться, даже будучи в курсе всего этого непотребства. Кажется, Карина до этого никогда не бывала на Красноармейской, даже когда они с Алесей мотались туда-сюда, исследуя город с пытливостью приезжих. И вчера этого не было, но теперь улица вызвала неуютное чувство. Снова приходило на ум сравнение с недоработанной компьютерной игрой. Прохожие казались багом, их будто не предполагалось на этой локации. Люди шагали торопливо, так, будто стремились поскорей покинуть это место и оказаться в другом, более понятном. «Здесь птицы не поют, деревья не растут». Деревья-то исправно выстроились вдоль желтоватых малоэтажных сталинок, но царило удивительное безлюдье, такое, что сами дома – в одном из которых они теперь жили – казались бутафорией, так же, как сиротливые машины, припаркованные на обочинах. Слева громоздился заводской забор с ромбовидным рельефом, и его глухость не скрашивалась даже свежими рдеющими плакатами ко Дню Победы. Карина слегка похолодела: Герман очень пытливо скользил по ним глазами. Каких бы знаний он от неё ни поднабрался магическим образом, но другое дело – восприятие, и ясно было, что придётся ещё очень многое объяснять и столкнуться с довольно бурными реакциями. Алеся удружила и уже назавтра после ритуала снабдила их историческими книгами, Карине скинула файлы, а Фальку вручила несколько бумажных томов. Он таскал их с собой, выходя в город, вечерами листал и хмурился. И ничего пока не говорил. Возможная гроза только надвигалась. Она же бегло просмотрела материалы и испытала жгучую досаду. Тот мир, в котором теперь жила Алеся, должен был лучше подойти Фальку. А быть может, и ей. Он казался гармоничнее с точки зрения консерватора. И дело было не только в монархическом укладе, он-то был всего лишь следствием иных процессов и закономерностей. После Великой войны Германия была обессилена, но не втоптана в грязь, и, зализывая раны, она ещё могла говорить с прочими державами на равных, и не родилось в конвульсиях той тёмной силы, что привела к новому мировому противостоянию и впоследствии очернила целую нацию – к которой Герман принадлежал и не принадлежал одновременно. Ещё Карина заметила не то, чтобы кардинальную, но всё-таки разницу в техническом развитии. Возможно, тому способствовала затяжная семилетняя война, ведь во время конфликтов прогресс всегда подхлёстывается. Но собственные работы теперь казались ей дремучими – она рисовала Фальку «альбатрос» или «фоккер», но выяснилось, что к концу войны что у немцев, что у Антанты самолёты были на уровне привычных ей по родному миру двадцатых годов, а то и начала тридцатых... Герман помалкивал и смотрел на карту. Им нужно было на соседнюю улицу Пулихова, затем через мост и до железнодорожной станции Минск-Восточный – в стороне от неё и находился магазин. Они свернули в узкий проход между очередными бетонными заборами с облупившейся побелкой и неряшливыми каракулями. За колючей проволокой справа и слева раскинулись в летаргическом сне полузаброшенные заводские территории. В уме само собою вспыхнуло выражение: «in the middle of nowhere». Правильное значение было «в глуши» или «у чёрта на куличках», но Карине казалось, что их нынешнее положение лучше всего передаётся самым топорным, буквальным переводом: посреди «нигде». Наконец, Герман без вступления произнёс: - Помнишь, мы летели над Майном и видели тот большой самолёт? - Помню. И тебе он так понравился? - Не то слово. Потрясающая мощь, - мечтательно произнёс Фальк. - Очевидно, всё, на чём я летал до этого, и рядом не стояло. Даже здоровенная «гота», на которую я выучился в восемнадцатом году... - Стоп, ты летал на «готе»? - Да. Наверное, ты подзабыла. Ну, как сказать, летал. Участвовал в испытаниях, потом – несколько боевых заданий. Правда, это был чистый эксперимент, я тогда решил, что у меня к этой махине душа не лежит. Невольно вспоминались записки Рихтгофена: «У меня никогда не было большого энтузиазма в отношении этих гигантских самолётов. Я нахожу их ужасными, неспортивными, скучными и неуклюжими». Карина несколько растерялась. - Тогда я тебя не понимаю. Современный лайнер ведь махина похуже «готы», - усмехнулась она. – Там не пофигуряешь, как на «альбатросе», да и на современном истребителе. Герман с невольной досадой: - Можно подумать, я только этим и одержим. Карин, пойми: тогда мне жгуче хотелось драться, притом в излюбленной манере. Но с начала войны, с пятнадцатого года, я многое испробовал. Был и наблюдателем, и корректировщиком артиллерийского огня, и летал на штурмовки, помогая пехотинцам, но решил, что больше проку от меня именно в истребительной авиации. Но времена меняются, и люди тоже. Вот, казалось бы, сто лет мне не сдалась та «гота», и боевую специализацию я тоже менять не собирался. Но я просто хотел всё разузнать, разведать, прочувствовать. Мне было важно понять не понаслышке, что за машина этот тяжёлый бомбардировщик, как она себя ведёт и в чём тонкости её применения... Карина невольно вскинула на него взгляд и почти залюбовалась. Вот только Герман этого не заметил. Он глядел не на неё, а перед собой, сосредоточенно нахмурившись. Он рассуждал не просто как воин – но как военачальник. Бог его знает, какую роль он себе прочил в будущем, в годы после войны. Но его педантическая жадная пытливость, пожалуй, превосходила по зрелости и размаху охотничий азарт Красного Барона. - А в последние годы, - продолжал Герман, - я думал и о мире. Сама понимаешь, человек устаёт. И мне тоже осточертело биться головой о стену, грызться за сантиметры ничейной земли и ничейного воздуха. Я знал, что буду стоять до конца и всех вести за собой. Но всё чаще задумывался: неужели авиация может служить лишь истреблению и смерти? А что, если самолёт будет нести на борту не бомбы, но людей, и почту, и полезные грузы? А какое раздолье для географических исследований и открытий! Я знал, что всё это будет. И надеялся дожить. Но тогда не удалось. А теперь, возможно, да? Он улыбнулся с полутенью лукавства и надежды. - Полёт есть полёт. Это в любом случае и наука, и поэзия. Особенно теперь, с нынешним прогрессом и сложностью техники. Вообще, мне случалось – по счастью, редко – встречать мальчишек лет этак девятнадцати-двадцати, которые думали: вот, мы, истребители – белая кость, а остальные так себе, плебеи. В моём полку такие не задерживались, - жёстко прибавил майор Фальк. – Каких бы надежд ни подавали, а я их терпеть не мог. Если нос дерёшь и не имеешь уважения к профессии в целом – так, может, и делать тебе там нечего? Спорный вопрос. Своё дело делай, как надо – это главное. Но разве благородство человеческое не важно? В общем, я этих заносчивых юнцов просто спроваживал от греха подальше да с глаз долой – чтоб не срываться на них лишний раз. Пускай другие терпят их аристократический норов, не побоюсь этого слова, развращённый. А к прусским добродетелям относится скромность. Жаль, если кто-то этого не понимает. Карина не ожидала, что он так разойдётся, и с настороженным восхищением увидела, как спина его выпрямилась, как палка, а кулаки незаметно сжались. - В общем, ласточка, к чёрту гусарство. Всё это дела давно минувших дней. Я хочу приносить настоящую пользу и служить Небу так, как теперь вернее служится. Мне лишь хотелось бы верить, что я действительно способен пилотировать такую прекрасную птицу, как та, что мы видели над Майном. Мне сложно сейчас оценить свой ум. Но ты как думаешь? Герман произнёс это будто мимоходом. А Карину опять кольнула его неуверенность. Хотя вслед за уколом в душу хлынула теплота. Ей вдруг вспомнился одноклассник – Вадик Полуян. Чем-то он напоминал Германа, хотя лишь поверхностно, и невольное сравнение отдалось в щеках стыдливым жаром. Тоже оглобля под два метра, тоже белобрысый и голубоглазый. Но глаза стеклянные, все черты грубые, как из дерева тёсанные. Классический троечник. Пошлые шуточки, хриплый противный смех, дёрганые движения, физра – любимый предмет, остальное по боку. Она даже не представляла, куда такой дурной жеребец может приткнуться после школы. Да где б ни оказался, лишь бы подальше от неё. Лишь бы не обдавал своим конским хохотом после очередной сальности и не задирал юбку на переменах. Через год после выпуска Карина с долей мазохизма решила прогуляться по страничкам одноклассников в соцсетях. И каков был культурный шок, когда она увидела Вадика на аватарке в синей форме и разлапистой фуражке – он поступил в Белорусскую государственную академию авиации. «Как, почему, зачем?!». Карина просто щёлкнула на стрелочку «Назад». Она терялась в догадках, но сомневалась в том, что ей в самом деле хочется узнать ответы на внезапные вопросы. Ей просто не хотелось это видеть. В то же время раскаивалась за такое странное «оскорбление чувств верующих». Но в ней всё кричало: «Ну, куда, куда?! Вадечка, ты ж тупой!». Ей казалось, что плюнули в лицо не только ей. По прошествии ещё нескольких лет тоже вздумалось полистать аккаунты. Она зашла на страницу Полуяна и увидела заматеревшего мужика в кожанке на берегу какой-то речки, прочитала справа от фото: «Институт бизнеса БГУ», сличила годы – так, значит, не задалось. И вздохнула с облегчением, хотя понимала, что это некрасиво – радоваться чужим неудачам. А вот теперь ас из асов Германской империи сомневается в своём уме и способностях. Даже притом, что сравнить самолёт Великой войны и современный тяжелый лайнер – это как сравнить велосипед и автомобиль, и это в лучшем случае. А ведь наглость – второе счастье, попробовал же этот «полу-умный» Полуян попасть пальцем в небо, так почему Герман должен быть хуже него?! Карина постаралась произнести без приторной бодрости, но твёрдо: - Я думаю, ты со всем способен справиться, пусть и не сразу. - Наверное, мне нужно начать с лёгкого самолёта. Они ведь тоже отличаются от мне привычных. - Верно мыслишь. Насколько я знаю, так это и происходит, учёба, то есть. - Но с чего начать? Где и как у вас тут учат? - Обещаю разузнать. В самое ближайшее время. Она произнесла это скрепя сердце. Возможно, Герман что-то уловил, потому что лицо его осталось таким же напряжённым. - Хорошо. А что это стоит? Вероятно, много. Прости, Карин... На скулах его от досады слегка заиграли желваки. - Послушай, если уж мы говорим о моём главном деле и службе – по итогу-то жалованье приличное? - Я и это уточню. Наверняка, щёки у неё пошли болезненными пятнами – как же хотелось дать ему все ответы сразу, обнадёжить и ободрить, а накрывало лишь чувством собственной некомпетентности. Карина слишком давно уже отошла от темы. Да и к чему ей были знания о современности, если она любила мёртвого героя, погибшего около сотни лет назад? Но теперь он был жив. И хотел жить достойно. - Да уж, ничего не выходит решить с ходу. Хотя, чего стоило ожидать? Наверное, и насчёт «подачек» я погорячился. Вероятно, раз уж мы так тесно повязаны теперь с разведкой и пресловутыми покровителями, то придётся выбивать стипендию, - криво усмехнулся Фальк. - Вероятно, - эхом отозвалась Карина. – Но это мы, опять же, ещё обсудим. В уме всплыли события четырёхлетней давности в Украине и бесподобная Джен Псаки, представительница Госдепа США, которая спровоцировала немало колкостей своей ненаходчивостью и в ответ журналистам попугайски твердила: «Я это уточню». Впереди замаячили длинные жёлтые тела автобусов на стоянке, выгнутые прозрачные крыши над станцией метро. Раздался сигнал приближающегося состава. Он напоминал пронзительный крик неизвестной птицы, истончался и таял в воздухе. В какой-то мере он и напоминал вечный зов, что начал терзать Германа так скоро после прибытия. Пусть относительно негромкий, он напоминал о неумолимости. И об опасности в том случае, если его проигнорируют.