***
С веселым, жизненным взглядом, он сгодился бы в друзья кому угодно, но также он был настолько бестолков и податлив, что многих это выводило из себя. Единственное, что привлекало Рихарда в его лице так это чертов вздернутый носик, мелькающий каждый день перед глазами. Беда в том, что теперь, когда он оказался по другую сторону забора, ему не было с кем об этом поговорить. Рих воспринимал это только как иронию судьбы, и не больше. Ему казалось, что вся беда именно в подростковом возрасте, был бы у него гардероб получше, удалось бы ему на время уехать из городка, тогда он бы мог начать встречаться и с девушкой, а не уводить себя в блестящие голубые мысли. — Цвен, извини, там к тебе пришли, может спустишься? — с радостным выражением лица произнесла сестра, приоткрывая дверь комнаты. — Если это Тилль то скажи, что меня нет, — для парня Линдеманн казался настоящей занозой в заднице, или даже грыжой в боку. — Эмм…это не Тилль, думаю ты будешь рад, — обронила Мелания, входя уже в комнату. — Кто бы это ни был, меня нет. Я занят, мне нужен плакат, — выговорил Рих с отстраненностью и безразличием. — Господи, тебе не плакат, а Пауль нужен, — она принужденно улыбнулась. — И он ждёт тебя внизу. Юноша держал в руках зажженную спичку над оборотной стороной открытки, которую хотел сжечь, ведь она была от Кристен и парень не желал держать у себя такие вещи. Но услышав, драгоценное имя, он подымает брови от удивления, открывает рот, и не замечает, как спичка просто сгорает, обжигая его пальцы. В голове кружат мысли. — Ауууч, — нервы срабатывают первым делом, — Ты уверена в этом? — всё еще погруженный во тьму, Рихард не позволит радоваться себе, если не будет уверен в правдоподобности сказаного. Мелания и Гордон частенько любили поприкалываться над ним, это может быть не исключение. — Оуу, прости, я, наверное, забыла, как выглядит твой друг, который у нас чуть ли не каждый день здесь зависал и трепал нервы нашей мамаше, — фразы воспринимаются, как хорошо поставленный психологический эксперимент. — Что за вопросы? Конечно, я уверена. — Меня нет, — Рихард сомневается во всем и ему очень не просто представить себе, что в его доме вновь оказался давний друг. — Чёрт, ты всегда такой кретин? Или это у вас игра такая, гм? — Мелания со злостью поджимает губы, ожидая ответа. Рих молчит, не понимая, что та имеет ввиду. — Стою здесь, как идиотка, ни спасибо, ни пожалуйста, разбирайтесь сами! — она с грохотом закрывает дверь. От раскаленной сестры в комнате остаются куски тяжелого воздуха от чего Рих испускает безмолвный выдох и шепотом произносит «дура», закрывая лицо рукой. Кажется, что сомнения длятся невыносимо долго, словно последние капли крови выталкивает болевой гейзер. Здесь, в своей комнате, он по-прежнему одинок, отрезанный ломоть, изгой. Дверь комнаты вновь скрипит. Рихард понимает, что сейчас он вывозит губы в слюне и пене, его ноздри будут раздуваться в гневе, а голос станет хриплым и надтреснутым. — Чего тебе ещё? Я же сказал, что меня нет, — и в этот же самый час юноша оборачивается. В эту же самую минуту прилизанный малый, одетый в аккуратный шерстяной свитер, застывает на пороге его комнаты. Он пышет здоровьем, одет с иголочки, невозмутим, надменен, ну, просто шик-блеск. — Кмх, привет, — это большее, что он слышал от него в последнее время. — Привет, — неужели, Пауль пришел провоцировать беспорядки в его голове и вызывать злобу? — Твоя сестра сказала, что тебя нет, но она была такой злой… — Хайко улыбнулся, распространяя непринужденность, — и я сразу понял, что ты у себя. Цвен уже раздумывает, как будет приводить аргументы, как разговаривать, с каким выражением, но что-то не дает ему перешагнуть и сказать хотя бы какую-то оборванную фразу. — Я могу войти? — Пауль просто мастер смущать людские умы. — Зачем ты пришел? — парень пытается подать картину полного самообладания, учтивого, невозмутимого безразличия. — Рих… — Хайко задумчиво смотрит вниз, совершенно неравнодушный ко всему, что происходит, к тому, что он сейчас говорит, — я хочу помириться. Прости меня, пожалуйста, за то, что оставил тебя, за то, что не откликался в школе и вообще за всё. Это было глупо с моей стороны. Цвен понимает и умеет пользоваться властью над другими, он может смутить или шантажировать. И эта его способность позволяет ему смотреть на остальных пренебрежительно и высокомерно, как он и делает с братом и сестрой, матерью и отчимом. Но не сегодня, не сейчас и не с Паулем. — Скажи, кмх, ты это из-за того, что я тебе подарок принес? Или… — тяжелый вздох, — просто я хочу знать, пришёл бы ты, если бы я не дал о себе знать. — Конечно пришёл бы. Я давно хотел, но думал, что ты всё ещё сердишься и не хочешь со мной общаться. Мне стыдно говорить, но мне взбрело в голову проверить тебя насколько ты воспримешь мою дружбу с Шнайдером. Если не подойдешь — не желаешь мириться, если подойдешь — ты хочешь этого, — в этот момент он свободен более, чем когда-либо, независим более, чем когда-либо. И он признается себе, что чувствует себя олухом. «А я не подошел к тебе» — Рихард пугается: как могла забрести ему в голову такая мысль, что он не желает с ним мириться? — Пауль, ты меня прости… я знаю, что виноват, это я всё натворил и заскандалил на пустом месте. Мне было очень тяжело, не подумай что это оправдание… — теперь, только что, ему открылось: внутри него живет еще кто-то, там прячется знающий его досконально, и этот некто побуждает его теперь покончить с этим всем. — Мы снова будем друзьями, как раньше? — самое желанное требование неотложности, от юноши ждали поступка немедленного, сразу же, не теряя времени даром. — Думаю, да… я постараюсь всё исправить, — это никак не укладывалось в голове Рихарда: признавая за этой мыслью и привлекательность, и соблазнительность, он тем не менее чисто по-человечески не до конца верил, что всё может быть, как раньше, ведь теперь он чувствует нечто большее, ещё неуверенную и колебленную опору новых, недавно открытых ощущений. — Я помогу тебе, мы будем вместе возобновлять, — Пауль заулыбался, желание вернуть друга жгло и освещало ему дорогу. — Знаешь, мне было трудно без тебя, Кристоф думал, что ржаной хлеб черный, потому что туда добавляют краситель. — О, господи, — закрыл глаза Цвен и рассмеялся. — Думаю нам есть, что обсудить. Например, твой подарок, — Пауль шагнул в комнату, толкая плечом друга. — Сначала заключим договор, что мы никогда не будем больше ссориться, — освобожденная душа воссияла над ним.***
Он обратил Круспе вспять, сделал одиночество сладким на вкус, он словно сок давил из тех виноградных гроздьев переживаний, что как гирлянды увешали костяк Рихардового «я». Он вновь вызвал к жизни мальчишку, бегущего с улыбкой по улицам, катающегося на роликах и смеющегося до потери сознания. Мальчишку. Не юношу. Мальчишку, падающий в объятия Пауля при каждой встрече. «Почему он так пристально всматривался в меня, когда я рассказывал о Кристен? Он ревнует?» Потрясающую озаренность того лица Цвен не смог забыть. «Мне кажется, теперь я понял, что это значило. Я полюбился ему. Я запустил это бесконечное прядение и плетение. И удивления в его взгляде было ничуть не меньше, чем любви и восхищения.» — именно на такой мысли Рих словил себя уже через три месяца после их примерения. Каждый день наполнялся чем-то особенным. Вот они ранней весной лежат на только появившейся траве и луна несется над ними по облакам. Но еще до этого они сидели, прижавшись друг к другу, в школьном автобусе, и Пауль рассказывал о своей мечте: помыть ноги в Тихом океане и пописать со скалы. «Я только что написал это? Может быть, из-за него, из-за той самой неопределенности.» — Рихард глядел на лист бумаги с очень необъяснимым выражением лица. * «Я сломаю тебя раз, я уже имею на то план, подожди только, сейчас, я перекрою в ванной кран. Ты не сможешь тогда уйти, и сейчас не можешь, твой мир рухнет, и ты такой растерянный и мокрый, может, крикнешь: «Боже, Боже, Боже!» » Все равно что пытаться удержать пар, дымку под водой. Сдирание слой за слоем темноты во тьме кромешной. Впрочем, чуть жутковато, но это не пугает Рихарда, он явно понял, что влюбился. Влюбился в друга. С беспощадной честностью он вынужден был признать этот факт, что в нескольких случаях эти чудом добытые в самый нужный момент чувства играют решающую роль. Он понимал, что это, наверное, просто ужасно — в таком юном возрасте чувствовать, как каждая венка твоего сердца связана невидимими цепями с сердцем другого человека. Более того с сердцем друга, с которым вместе ходил на горшок и учился играть в домино, с сердцем парня в конце концов. Там столько всего запутанного, извилистого, нуждающегося. Там же все болит. Это как определение истерии в книжке «Чрезмерная проницаемость психической оболочки в виде любви». Но Рихард собирался бухнуться в этот крутой водоворот. Закрыв глаза, погрузиться в другой, светлый, поток, ощутить, как струи тянутся и тянутся как серебряные нити. Он принял решение: « Я скажу ему о своих чувствах, как только мне исполнится шестнадцать.»***
— Святые угодники, Рих, что ты делаешь? — лучезарная, невесомая улыбка, которая все ширится, как гало вокруг солнца, а потом исчезает бесследно, как только он приближается к месту. — Наказание, — уныло шепчет Цвен, не отвлекаясь от занятия. Опускающееся на западе жаркое солнце греет сердца, озаряет разум, воспламеняет души. И ночью сохранится его тепло, оно будет сочиться из-под выгнутого горизонта, бросая вызов ночному холоду. Но только сейчас Рихард, сам сочиться, заливаясь потом от жары, выгибая спину, чтобы загнать лопату в землю. — Ну и что же ты сделал? — усмехнулся Хайко. Он всегда был таким живым. Даже сверхъестественно живым. — Поругался с отчимом, — на лбу у парня выступила испарина, воротничок футболки взмок. — Очень серьезно. — У тебя каждый раз серьезно, — Пауль пытался понять причину происходящей с ним драмы. — И теперь тебе нужно вскопать всё… это? — он бестолково махнул рукой вокруг, обезумевший от величины сада, где работал приятель. — Ага, — трагически усмехнулся тот и вспотел еще сильнее. — Он совершенно сумасшедший, твой отчим, — скривился Хайко, глядя на зачаровующее тело. — Давай я помогу? Где вторая лопата? Там, в кладовке? — он уже двинулся идти за ней. — Стой. Нельзя, — струящееся шипение слов, выходящее из тонких бескровных губ, — Запретил, чтобы кто-то помогал. — Ну, он же не узнает, — огромное сочувствие к страдальцу побуждало Пауля к помощи. — Он смотрит в окно, — унылый образ Рихарда ассоциировался у Хайко с тоскующим заключенным, и это было смешно, поэтому он не сдержал смех и довольно громко чмыхнул. — Чего ты ржешь? — усмехнулся Цвен, глядя, как приятель держит руку возле рта, сдерживая смех. — Нет-нет, ничего, прости, — пытался успокоиться Пауль, — Значит, кмх, нельзя помогать? — также он искал глазами главного виновного всех мучений друга. Рих лишь кивнул в ответ, продолжая вскапывать землю. — Чёрта с два я дам этому куску дерьма угробить тебя, — грустная растерянная улыбка появляется на лице Хирше в поисках хоть какой-то идеи, чтобы приятелю было легче. — Я буду твоим теньком! — Пауль становится напротив солнца, немного приподнимает руки, заступая таким образом свет, чтобы на Рихарда не попадал ни один луч. — Ну, рассказывай, что конкретно ты натворил? Круспе растрогался до глубины души. «Я буду твоим теньком.» — звенело в ушах, как: «Я люблю тебя, люблю всей душой и телом. » И хоть Пауль ничуть не похож на женщину мечты, не похож на то идеальное создание, которое Рих вообразил себе еще мальчишкой. Ничто не соответствует в нем тому, что являлось Цвену из глубины души. Он для него — всё. И солнышко, и тень, и звездочка, блять. — Он порвал мой плакат с «Kiss», когда я вернулся в комнату были одни лоскутки, ну я и закатал истерику, разревелся, склеил, повесил снова, наорал на него и вот, — он проглотил обиду, которая душила его до полной гибели. — Нормально хоть склеил? — съязвил Пауль, двигаясь вслед за Рихардом, продолжая искать нужный ракурс для затмения. — Ни у кого там глаз не кривой? — Смотреть можно, — лучезарно улыбнулся Цвен, вытирая пот с висков. Круспе и ни на что не надеялся, ничего не ждал от него. Он существует, и ему этого хватает вполне. Но, да… Рих часто прибегал домой и, спрятавшись где-нибудь, громко молился о будущем ростке жизни с ним.***
Рихард хотел его, он был нужен ему, он жить без него не мог. Он не слышал от Пауля ни «да», ни «нет» по той простой причине, что у него не хватало духу задать ему откровенный вопрос. Цвену вот-вот должно было исполниться шестнадцать, они оба были школьниками, и окончание школы предстояло на будущий год. Как мог юноша твоих лет, на которого ты постоянно пялишься и киваешь головой, стать парнем, необходимым для твоей жизни? Как можно мечтать об отношениях, не переступив еще порога настоящей жизни? Это было бы неправильным решением, чертовски неправильным. Но, что это за мысли, если Рихард хотел этого, и его так и неудовлетворенное желание превратилось в рану, все расширенную рану, ставшую наконец зияющей пропастью. Жизнь шла, и он пытался совать в эту дыру все, что мог, лишь бы только ее заткнуть. Заткнуть гребаную любовь и дождаться нужного времени. В один день они лежали в постели под пуховым стеганым одеялом, решая какую-то задачку с геометрии, тесно прижимались друг к другу, ушедшие от собственных проблем, и родителей. Толком и не знали, почему согласились на это, их колотила лихорадка новой дружбы, и оба чувствовали себя виновными, оба совершили преступления, затеяв великую авантюру друг против друга. Рих поступал так неосознанно, цеплялся за Пауля с таким отчаянием, что, когда вспоминал, слезы наворачивались на глаза: «Он, наверное, мне нужнее, чем я ему.» По пути домой Круспе рассчитывал время таким образом: в два часа он с Паулем где-нибудь заморит червячка, потом полчаса дороги домой. Пригласит его, они поболтают о новой учительнице фрау Мюллер и потом, когда тот будет собираться уже уходить… Рих признается ему. Теперь ему пришлось обзавестись привычкой — каждый вечер переодеваться, готовясь к этому плану. Все пункты с легкостью выполнялись, но с последним были огромные проблемы. — Пауль, я, кмх, должен тебе кое-что сказать, — наклонившись, словно он пытался что-то сказать по секрету. — М? Что? — Хайко улыбнулся ему одной из тех чертовых улыбок, в которых всего намешано: и дружелюбие, и искренность, и смущение. — Я хотел бы… кмх, сказать… — Рихарду стало страшно. С подобными ситуациями он справляться не умел. Ему было бы проще прочитать книгу в пятьсот страниц за одну ночь или не моргать на протяжении двух минут. — Рих, я это понял, говори в чём дело, — встрепенулся Пауль и подхватил тон друга. — Я… я, кмх…— Круспе решил и в самом деле идти напрямик. Проткнуть его одним решительным выпадом, а там положиться на свою находчивость. — Господи, давай смелей, я всё выдержу. Если ты, конечно, не грохнул человека и тебе нужна помощь, чтобы закопать его на заднем дворе, — рассмеялся Пауль, поедая соленый крекер. — Нет, не грохнул, — заулыбался тот и остановился перевести дух, инстинктивно касаясь рукой подбородка. — Влюбился? — Хайко как-то странно взглянул на Цвена, что-то пробормотал себе под нос, а потом продолжил уверенно и властно: — Я видел, как на тебя Кристен поглядывает. — Да, поглядывает. Не в этом деле. Я хотел предложить сходить тебе на футбол в следующую субботу, ты не против? — Круспе опустил глаза и крепко сжал свою ладонь железными пальцами, морщась всем лицом. Хайко внимательно оглядел юношу всего и рассмеялся: — Кмх, ты меня ещё спрашиваешь? Конечно, пойду! — Ну, вот и отлично, — парень разжал свои пальцы, и поспешил отдернуть руку. Кисть совсем онемела. Рих не ненавидел себя за чертову трусливость, и понимал какой странной тайной окружает он Пауля. Парню явно хотелось облегчить душу и рассказать. Как обычно, он кружил вокруг да около, и никак не мог связать концы с концами.***
И вот в мечтах о богатом признании Круспе не спеша побрел домой, там он вдруг обнаружил две тетрадки, оставленные Паулем на каминной полке. Его комната пуста, родителей, как всегда, не было. Гордон и Мелания уже давно покоряют университет. Цвен опустился на стул и рассмеялся. «Почему я ничего не рассказал ему? Почему я так боюсь? Он ведь тоже, наверняка что-то чувствует ко мне. Интересно, помнит ли он наши уроки «поцелуев»? Господи, я ведь бы сейчас всё отдал за такую возможность.» Парень спустился по лестнице и через несколько шагов оказался в большой комнате с необычно ярким, слепящим освещением. Там сушилось белье, вдоль одной из стен тянулась скамья. На полпути он вернулся и взял телефон, его, как будто пол руку толкнуло изменить своё решение. Усадившись на скамью, Рих почесал затылок и начал писать смс. Он весь затрепетал от волнения, увидев, что Пауль сейчас в онлайне. Стоило только подумать о том, что ждет впереди, как его тело вздрагивало, оживало, прорастало зерном, прибавляло дюйм за дюймом, раздвигало тяжкие глыбы. В самой сердцевине. В самом эпицентре души. «Пауль, ты мне нравишься, я люблю тебя» — едва он успел отправить это сообщение, юноша притянул к себе экран телефона и поцеловал его, дабы всё прошло успешно. Затем нажал кнопку «отправить». Внезапно взгляд Рихарда стал каким-то диким, он подобрал ноги к себе, стиснул зубы, и в следующее мгновение уже наблюдал, что сообщение прочитано и Пауль пишет ответ. Удары сердца становились невыносимо частыми и громкими. « Это шутка такая? » — Рих уверен, что за этими словами он ещё и закатился добрым, жизнерадостным смехом, порой так действующим ему на нервы. Тем не менее, ответ не испугал его. « А ты как думаешь? » — и вот перед ним сейчас откроется всё. Рих ощущает, что нервничает ещё больше. Слишком сильное признание. Снова, то самое. «Прочитано» и «набирает сообщение». — Давай… давай, мать твою, пиши быстрее, — шепчет Рих, болезненно глядя на экран. Его уже тошнит, внутренности, казалось готовы вырваться наружу, особенно сердце, которое стучит уже где-то под горлом. « Рих, прости, но я не люблю тебя.» — больше ничего не можешь чувствовать в этот момент. Только об одном думаешь: как бы уберечься самому. Не спеша юноша перечитывает написанное от начала до конца, и слезы выступают у него на глазах. Он решает закрыть позорное признание. «Оуу, Паульхен, извини, это у Мелании шутки такие. Она взяла мой телефон и сейчас я убью её.» — теперь Рихарду не хочется делать всякие глупости, вроде этого, подвиги совершать, в мелочах копаться, заниматься своими чувстами. Это конец. Такие сообщения прячут в ящик, хранят, как детский локон, как первый выпавший молочный зуб, берегут, словно залог выполнения обещанного. Вот откуда у нас душевная боль. Мы — слабые затоптанные ростки, которые в неверии в собственные силы, беспощадно отречутся от своих намерений, которые даже неспособны выразить самую проникновенную правду. Мы убиваем в себе лучшие порывы…***
Горькие рыдания изматывали юношу, вызывая у него головную боль, утрату аппетита, потерю в весе, общую вялость. Как сухой жар, ситуация по-прежнему горела на его розово-красном лице. Неприятное трясение головы, которое началось у него из-за ещё одного инцидента тоже не проходило, нападая на него и во время ходьбы, и при разговорах, и даже дома, среди цветущей вишни, где он размышлял о комплексе необыкновенных своих переживаний. — Это правда, что тебе нравится Ханна? — новость, которую Рихард случайно узнал от Тилля. Непреодолимая брезгливость держит его вдали от сферы личной жизни Пауля, где самое преклонение перед этим уже целое страдание. — Ну, да, — уж это было возмутительной наглостью со стороны недомерка. Он вновь ничего не сказал об этом Рихарду. — Ты же говорил, что она сухарик, — все это он воспринял с особой горечью сам обиженный: он взволнованно принялся теребить ткань рубашки. — Нет, я не говорил такого, по-моему это Тилль, — разговор об этом оказывался для него несколько скользкой почвой. Рихард мог описать Ханну в нескольких словах: «Плоска доска и два соска». Она вечно была в платье, похожем на халат одеянии из белого крепа, стянутом вокруг талии шнурком. Худые руки, острые локти, соломенный волос, а «псевдо» девичья грудь постоянно просвечивалась под платьем так, что казалось, под ним на ней ничего нет. — Ты её любишь? — произнес Цвен сквозь зубы, быстро прижав язык к небу. — Думаю, что да. Мы, кмх, уже встречались пару раз, прости, что не сказал. Я не хотел рассказывать никому, чтобы не сглазить, — слова от которых Рихарда ещё больше покоробило. Получалось так, что в то время, как парень заливался слезами и не выходил на улицу, отбрасывая предложение Пауля пойти куда-нибудь, Хайко тем временем гулял с подружкой. — Она же истеричка, придурошная стерва, она бросит тебя, ты же видишь это, — юношей начала руководить бешеная ревность и чудовищная обида. Даже сложно выбрать, какое чувство овладело им сильнее. — Ничего она не такая, прекрати говорить о ней глупости, она милая девушка, — всполошился Пауль, гневно поглядывая на приятеля. — Милая? Ха-ха! Он уже перетрахалась с половиной класса и… — Рих, заткнись! — Пауль, поджав губы даже хлопнул по столу от гнева. — Это не твоё дело. Мы не будем это обсуждать. Столовая создавала некую иллюзию спокойствия. Только она, а не разум, внушал Рихарду добрые мысли. Внутри у парня всё горело, ему хотелось взять свою тарелку и швырнуть прямо в лицо Хирше, а потом, разыскать ту суку, Ханну, и плюнуть в гребаную щеку, наверняка, уже целованную Паулем. — Ох, извините, герр Хирше, я уже и забыл, что все советы друга вы запихали себе глубоко в задницу! —в памяти своей Рихард сохраняет верность смерти их любви, но в сердце он не собирается хранить это убеждение. — Прекрати, ты ведешь себя, как ребенок! Тебе бы тоже следует кого-то найти, а не дрочить ночами. — Это значит, что ты задрался дрочить и решил найти эту шлюху, чтобы успокоить своего дружка?! — Это значит, что ты придурок, Рихард! Полный придурок! Круспе всё думал о том, каким смешным и жалким будет выглядеть его возвращение, после этого разговора. Он представлял себе, как прокрадывается в подвал, отыскивает себе уголок и свертывается там калачиком один-одинешенек. Вползти в дом Пауля, как собака с поджатым хвостом. Он решил, что больше никогда в жизни не станет досаждать ему сценами ревности, он будет благодарить за любые крохи, которые кинут. Даже, если они захотят захотят заняться любовью в его присутствии, он не будет возражать. « Я буду добрым. Я буду хранить Пауля, пусть он живет счастливо.» Рихарду трудно далось освобождение от уз ненависти, обиды, какой-то зависти, что его опутывали, клонили к земле, однако стимул, который заключался в том, чтобы у Хайко действительно всё было хорошо, оказался сильнее. Он пролежал на кровати какие-нибудь десять минут или чуть-чуть дольше и успел сочинить несколько теплых строк, в которых он извинился за своё поведение. Это будет лучшим вариантом, чтобы они остались хотя бы друзьями. Но сколько отчаянно-смелых мыслей, так же быстро возникло в его голове. Ибо дважды его грезы любви и сочинительство принимали такой оборот, что он оживал: один раз от ужаса, второй — от радости. Продолжение их дружбы носило все тот же жизнерадостный характер: эсэмэски, сообщавшие о различных этапах удачливых отношений Пауля, встречи, которые приносили Рихарду хоть какое-то утешение, выполнения домашних заданий, другие развлечения. Для Хайко всё это выглядело смешно и дико. Казалось, не было на свете человека счастливее, человека, чье существо и желания полнее слились бы с этой особой формою жизни. С каким-то стыдливым упоением он пытался рассказать Рихарду о ночи проведенной с Ханной, но Круспе всё время убегал, ссылаясь на разные причины. А главной причиной этого служила довольно ужасная новость, которую Цвен сам случайно обнаружил. Юноша догадывался, что раз Пауль встречается с девушкой то соответственно и должен жить половой жизнью, но мысль о том, что Хайко лежит рядом с кем-то в одной постели, казалась ему немыслимой. «Он не такой. Я… я знаю Пауля. Наверное, знаю. Может быть знал.» В актовом зале школы, где учителя проводили репетиции, парни зависали постоянно, их брали, чтобы играть сценки или быть ведущими для какого-то мероприятия. Почему-то в тот день Рихард решил, что всё нормально, жизнь налаживается, он смирился со всем, и даже вновь начал верить в светлое будущее. Хайко стоял к Рихарду спиной, разговаривая с их одноклассником — Томасом, юноша заметил, что один карман на рюкзаке Пауля не застегнут и решил приколоться — запихать туда фантики и обертки. Цвен потянул за молнию и тихонько раскрыл карман, пробуя всунуть туда бумажки. Всё удачно получилось, но когда Рих двинул рукой назад, то оттуда вынырнул разорванный знакомый квадратик, на дне кармана оказались ещё такие и ещё два нераспакованых презерватива. Эта находка больно ударила по Рихарду. Вечером его комната задыхалась от беззвучного кашля и тихих всхлипываний, и, конечно, на столике рядом с кроватью стояла его фотография с Паулем, где им по восемь лет и они держат в руках маленькую рыбку.***
Рих был, как говорится, «влюблен по уши», но не в радостном смысле этого слова, ибо это была любовь запретная, неразумная, о ней не споешь мирной равнинной песенки. Он был жестоко влюблен и потому оказался зависимым, покорным, страдающим и подчиненным, но все же нашел в себе силы поддерживать связь с Паулем. Из-за всех переживаний, волнений юноша начал курить, тщательно скрывая этот факт от родителей и даже от Хирше. Ему хотелось тоже иметь свои секреты. Правда он сталкивался с враждебной неприязнью Ханны к нему. Казалось, девушка специально наговаривает на него, чтобы Хайко меньше общался с Цвеном. И они мстили друг другу тем, что обменивались взглядами, а потом, якобы в отчаянье, возводили взоры к небу, пытаясь вызвать на это и Пауля, однако он уклонялся. Хайко начал зависать на вечеринках, употреблять алкоголь, меньше появляться в школе и его способ жизни катился в задницу. Рихард же наоборот, пытаясь заглушить чувства, активно занимался спортом. Сегодня парни договорились встретиться, но к девяти часам вечера Пауль успел уже набухаться и алкоголь, по-хозяйски обосновался в его организме, поэтому Хирше пришлось надолго запереться в ванной. Блевал он дальше, чем видел. Он должен был прийти к Цвену, но стало предельно ясно, что никуда он не пойдет. — Рих, ты можешь прийти ко мне? Мне ужасно плохо, — с трудом сказал Пауль, промокая лицо влажным полотенцем и прислоняя телефон к уху. — Тебе принести что-то? — такие фразы уже стали довольно обыденными. Хайко не первый раз звонил и просил о помощи. — Что-нибудь от тошноты и головной боли, — промычал Пауль, чувствуя, как его снова мутит. — Хорошо. Что ещё? — тяжело выдохнул юноша. Он немного задолбался спасать его каждый раз, потому что в таких ситуациях, Хайко должен был звонить дорогой Ханне, а не ему. — Ещё бы я хотел умереть, — простонал Пауль и, оттолкнув телефон, снова рухнул на колени перед унитазом. Рих попятился к выходу из дома, запер за собою дверь, прихватив нужные медикаменты. Пройдя несколько метров, он оказался уже у Пауля дома, застав его с сомкнутыми веками и бледным лицом. — Живой? — присел Круспе рядом. — Лучше бы сдох, — Хайко уставился на потолок, нервно сглатывая. Видно последние минуты у него здесь были очень веселые. — Держи, наркоман чертов, — Рих нащупал ладонь друга и вручил таблетки. — А я пойду. — Ты не останешься со мной? — в нем таилась сила, несмотря на не такое уж и могучее телосложение. — А с чего мне оставаться? Звони Ханне, пусть она тебя, засранца, выхаживает, я здесь при чём? — для Круспе мир уже давно был черно-белым. Пауль убивал не только себя, но и его. — Опять ты за старое, — улыбнулся Хайко, рассеяно глядя на приятеля. — Знаешь, я давно хотел тебе сказать. Ты, уродский гаденыш, всю жизнь мне испортил, это из-за тебя всё. — Я испортил?! — воскликнул Рихард, поднимаясь с дивана. — Это я испортил? Да ты посмотри на себя, ты пиво сосешь круглосуточно, таскаешься со своей долбанутой подружкой, уроки прогуливаешь, превратился в кусок дерьма! И ты считаешь, что это я виноват? Ха-ха-ха! Аплодисменты! — Круспе похлопал в ладоши. — Да! Это ты виноват! Я других людей, кроме тебя не знал, возился с тобой постоянно, защищал, нас даже в школе дразнили «слиплись, как два пельменя», и что я взамен получил? Ни-че-го! — Ты получил друга! Друга, который сейчас пришёл к тебе, потому что ты нажрался! Где же твои остальные, гм? Пока ты здесь лежишь и умираешь, другие решают свои проблемы и твоя сука Ханна тоже, потому что ты им нахрен не сдался! — Вот об этом я и говорю! Ты постоянно упрекаешь меня, будто я тебе что-то сделал. Унижаешь мой выбор и Ханну, презираешь всё, что я делаю. — Чего ж ты мне звонишь тогда, если я такой плохой? — с невозмутимым видом заявил Рихард. — По той же причине, что и ты сюда приходишь! Чувство долга! Долга перед сраной дружбой, которая мне к хуям не нужна! Она травит меня! — уточнил Пауль, глядя в глаза своему собеседнику. — Ах, вот в чём дело! Ну, так чего же ты, бедный, так мучаешься? Всё тогда, с этого момента мы никто друг другу! — пуская дым из носа, крикнул Рихард. — Алилуйя, я смогу нормально жить! — привстал Хайко, поднося ладони вверх. Голос Цвена сломался, как тонкая веточка: — Надеюсь, ты счастлив, урод… Хотя Рихарду хотелось ответить на это: «И я знаю тебя, знаю, сколько мне пришлось из-за тебя испытать обманов и унижений».***
Круспе понимает, что наделал, сворачивая всю жизнь с одной дороги на другую. Если бы он мог где-то остановиться в разговоре и пробиться по выбранному пути до конца, как удалась бы ему жизнь. Но он выбрал это. Ему и вправду надоели эти обиды, эти чувства, бесконечные рыдания. Он устал. Так должно было случиться. Так будет легче. Можно сказать, что он не виделся с Паулем больше четырех месяцев, не считая случайных пересечений в школе. Долгая пауза в его жизни. Потом наконец одна идея выплыла наружу. Эксперимент, грандиозный эксперимент. И осуществить его, наверное, стоило. Рих улыбнулся, увидев темноволосую Кристен, на первый взгляд не так уж дико это выглядит. По правде говоря, он и сам думал об этом, но всерьез такую идею не воспринимал. А тут вдруг ухватился за нее. Решение принято! Он будет с ней встречаться! Так и началось. Вскоре у него побывало уже семь или восемь свиданий. И как будто он остался доволен своими усилиями. По крайней мере девушка, каждый раз сверкала, целуя его в щечку на прощание. Он пробовал прикинуться непонимающим, когда Кристен явно намекала ему на интим: живо плюхалась на кровать, нетерпеливо ерзала. Но Круспе был неумолим, ему казалось, что он просто инструмент в руках девицы. « Главный здесь ты, а не я. Я лишь помогаю тебе… Ну вот… теперь устраивайся поудобнее, расслабься…» — шептала Кристен, затаскивая его на постель. Он вытянулся во всю длину, сложил руки на той горе мяса девушки, что называлась животом. Лицо побледнело, пастозный, нездоровый цвет кожи, как у человека, который только что выбрался из сортира, где он чуть Богу душу не отдал. А Рих не мог, не хотел. Одним словом, он должен был сотворить нечто, а вот как раз этим он никогда в своей жизни не занимался, и было ясно, что сама мысль об этом ужасала его. И оттого он ерзал на кровати, скребся, ворочался с боку на бок, тер глаза, откашливался, отфыркивался, позевывал и, наконец, как будто решился: открыл рот, набрал воздуху и прильнул к губам Кристен. После этого он не испытывал ни малейшей робости, неловкости, ощущения непривычности. Наоборот, решившись заняться сексом, он полностью входил в нее, и тут же ему стало ясно, что достаточно лишь готовности к этому, не более. Как бы то ни было, в трудах и муках, он сумел более или менее доставить себе и Кристен удовольствие. Закончив, он некоторое время вопрошающе смотрел на неё, явно ожидая ее комментариев, какого-нибудь знака одобрения или порицания. Не дождавшись, Рих поцеловал её и крепко обнял, засыпая уже наконец-то не один. Но эти отношения не изменили его несчастье по существу. Оно изменило его внешне, вытащив на поверхность то, что существовало в латентном состоянии. Потенциально самовлюбленный, эгоистичный юноша, которому не хватало внимания, явился теперь во плоти и крови. Он мог смотреть на себя каждый день в зеркало и видеть, что он с собой сделал. Он мог смотреть в глаза своей матери и видеть отвращение, которое он внушает другим. Наедине с собой он понимал, что козыри его на исходе. Вечно прятать свою душу за дымовой завесой он не сможет.***
— Добрый день, это Рихард? — «человеческое нечто» всегда поддерживает своих дряхлых родителей. Но теперь видно с этим идиотом что-то случилось, раз на мобильный Круспе звонила его мамаша. — Да, добрый день, это я, — не раз парню хотелось схватить топор и прикончить Хайко, который на этой недели звонил уже раз десять. — Это мама Пауля, — неотвратимая драма звучит в её голосе. — Да, я узнал вас, фрау Хирше. Что-то случилось? — сочувственный скулеж у женщины вызывает тревогу. — Господи… — она тяжко вздыхает — Пауль попал в больницу, и ему… — Что? Что с ним случилось? — Рих считает, что он должен помочь, раз тот не может помочь сам себе. — У него пищевое отравление или что-то вроде того. Он хочет, чтобы ты приехал, я не знаю зачем, просто попросил позвонить тебе. Если ты занят, я передам ему, не хочу утруждать, — непринужденно продолжала женщина. — Я приеду, фрау Хирше. Какая больница? — Рих чувствовал вызов и был совершенно готов принять его. Женщина продиктовала адрес и положила трубку. Это была опасная, непривычная и трудная игра. И Цвен с удивлением почувствовал, что в его отношении к нему появилось что-то новое: ему невыносимо жалко его. Он не мог постичь, почему Пауль вынуждает открыть свои карты.***