Peccata capitalia

К Громову они подъехали к вечеру. Он окопался в загородном доме недалеко от Петербурга, адрес послал Инквизиции, хотя и неохотно согласился, пришлось настаивать… Наблюдая за Яном, рычащим в телефон, Корак захотел спрятаться куда-нибудь или просто прижать к голове уши, как это сделал беспокойный Джек. Когда они подъехали — стремительно, но не нарушая правил, — стало очевидно, что Громов вытащил откуда-то мрачного вида наемников, которые стояли на подходе к дому. — Решение выехать из Петербурга правильное, — признал Ян, почесав затылок. — Там слишком много воды, до любого жилого квартала можно добраться через реку. Здесь вода есть ближе к северу, но от нее придется идти пешком… Он припарковался, вышел из машины, покрутился на заросшей густой зеленой травой лужайке, ободрительно кивнул несколько не собранному Кораку, а потом вернулся и взял из багажника пистолет-пулемет «Хеклер-Кох», свистнул Джеку, призывая его поторапливаться. Дом Громова стоял в отдалении от дачного поселка, но Ян, с тоской поглядывая на высокий забор, лишь развел руками: — Уверен, даже если мы все проверим, окажется, что Громову повезло. Вот был свободный участок в том месте, где он и хотел, и денег у него оказалось достаточно: продажи растут. Все законно… А Громов ради этого убивает. С досадой фыркнув, Ян решительно направился к нему, и наемники у ворот напряглись, подались вперед; он первым подлетел — может, боялся, что сам Корак натворит дел. Охранники были родом из Ада — дюжие демоны, в вопросе грубой силы Громов явно доверял им больше, чем обычным людям. — Ян Войцек-Зарницкий, капитан Инквизиции, отойдите, — цыкнул Ян. — Лучше следите за периметром, что толку торчать на главном входе — думаете, мавка станет ломиться в ворота? Ей легче проскользнуть через забор. С изумлением Корак наблюдал, как здоровый демон с бронзовой кожей и мощными рогами пятится от злого до чертиков Яна, кажущегося тонким мальчишкой по сравнению с этим воякой. Тихо гавкнул Джек, отирая ноги хозяина. Уставившись на него, демон что-то сдавленно выговорил и торопливо кивнул. И посторонился. Корак шумно сглотнул слюну, с поднятой бровью наблюдая, как Ян тащит с собой трехкилограммовый немецкий пистолет-пулемет. На секунду подумал, что, верно, тоже отошел бы с дороги худосочного парнишки, в чьих старых глазах плескалась сама Бездна. Падший озирался, пытался оценить обстановку, прощупать ауры вокруг. По старой привычке окинул взглядом наемников, но не нашел их интересными, поспешил за Яном, проводя пальцем по холодной коже пустых ножен. Все тело его было напряжено, будто деревянное, но Корак старался взять себя в руки и хотя бы не выдавать эмоции перед напарником. — Ты зря с таким сомнением глядишь на огнестрел: очереди заговоренных пуль никакая нечисть не выдержит, — пояснил Ян, остановился, чтобы медленно вдохнуть и выдохнуть. — Части меня хочется поприветствовать ей Громова — все-таки слова Влада меня задели. Это не мавка, это мой собственный гнев, — сознался он, глядя на трясущиеся руки, — и мне даже страшно, что я способен так ненавидеть. Но я начинаю ее, мертвячку, понимать, а это в нашей работе — последнее дело. Он замолк, едва вышел Громов. Тот одет был лучше, чем в прошлый раз, когда они беседовали: дорогой черный костюм, отливающий в синеву, без единой пылинки, сам при галстуке. Однако лицо его казалось еще больше изможденным; могло прийти в голову, что Громов не спал вовсе в эти ночи, прислушиваясь к глухим шорохам и боясь уловить мавку. Тихие шаги ее босых бледных ножек. Вероятно, так и было. Оглядев их обоих и вьющегося рядом Джека, Громов не смог скрыть презрения: слишком устал, чтобы носить маски. — Ваше присутствие не обязательно, — наконец вымолвил он. — У меня все под контролем. Это существо не пройдет через наемников, а если это и случится… Что ж, мне не хочется жить, — вдруг выдохнул он. — Не после смерти сына. Наверное, именно он был главным моим богатством… — И все-таки мы настаиваем, — железно проговорил Ян. — Вы подозреваетесь в убийстве Виктории Вечеровой, вашей секретарши. И я прослежу, чтобы ничто не помешало вас арестовать. — Вы? — выдавил Громов, смерив взглядом Яна. Усмехнулся. Представляя, каким взглядом ответит Громову Ян, Корак поежился. Затем расплылся в нехорошей улыбке, обнажив зубы, глянул на человека, с трудом сдерживая злой гортанный смех. — Макошь, ты — великая, Матерь многоликая! Матушка, ты — родная, хлебом плодородная! Вещего Велеса силой исполнена, чрево родящее, тайной наполнено! — рыкнул как-то на выдохе, наклонил голову, приближаясь, тихо спросил: — Ну, вот из чрева вашей матушки и родилось! Хорошо стало? Довольны, батюшка, детищем своим? Надеюсь, что довольны! Дрогнул. Громов все-таки дрогнул, совсем мелко — если бы Корак так не вперился в него взглядом, ни за что бы не заметил. Ошалело оглянулся Ян, какой-то дико смущенный — кажется, в этом мире подобное называлось испанским стыдом. Но Громов задышал чаще, пока Корак читал простенький заговор, почерпнутый из книжки Влада; Алексей Романович побледнел, словно у него передавило горло пеньковой веревкой. Однако жизнь научила его не вестись на провокации, потому лицо Громова скривилось: — Защищать меня послали ребенка и безумца. Славно работает Инквизиция — уверен, ваши обвинения тоже строятся на одних домыслах. Советую подобрать что-нибудь получше, потому что у меня хороший адвокат. — Развернувшись, Громов запер двери за их спинами, а потом пошел дальше по обширному холлу, продвигаясь в глубину дома. — Идемте, если хотите. Но я советую разворачиваться и уезжать, пока эта дрянь не явилась. Зарычал Джек. Негромко, вздыбившись, он клокотал на Громова: псу вовсе не нравилось, когда кто-то так говорит с его хозяином. Ничуть не обиженный Ян мирно похлопал его по холке, шепнул что-то на архидемонском. Успокоившись, Джек первым потрусил за Громовым, держась так, чтобы вцепиться в него в случае чего. — Чего ради его злить? — шикнул Ян на Корака. — Громов в ловушке, он и сам понимает, что ничего не в порядке, что наемники вряд ли справятся. На что способен зверь в отчаянии? А если бы он накинулся на нас?.. Они шли, замечая крепкие двери, которые Громов, впрочем, не потрудился закрыть. Похоже, внутренне он готов был погибнуть здесь, даже костюм парадный надел — прямо в гроб. А на них он нападал скорее по привычке… — Где ваша жена? — спросил Ян. — Инквизиция согласна обеспечить ей убежище, пока мы не поймем, что мавка ей не угрожает… — Она улетела в Москву прямым рейсом, — спокойно ответил Громов. — Как бы там ни было, я и правда люблю свою семью… Любил. И хочу, чтобы она оказалась в безопасности. Она здесь вовсе не при чем… Я ведь сказал, мы справляемся! — Я так не думаю, — перебил Ян. — Мне интересно, за кого вы, Алексей Романович, меня принимаете. Сдается мне, вы ненамного меня старше, на каких-нибудь пять лет? И вы никогда прежде не сталкивались с дикой нечистью — вы привыкли, что магия послушна и удобна, что подчиняется каждому желанию! Заигрались! Будто бы стало холоднее. Громов поежился, обеспокоенно бросив взгляд влево вверх — на висевший на стене кондиционер. — Эту силу невозможно подчинить! Сначала она осыпает вас дарами, но рано или поздно вы надоедаете ей, как въедливая вошь — собаке, и она выгрызает вас, безжалостно щелкая зубами! Вы знаете, что у Макошь два лика, Громов? — Мара… — охнул Громов, заглянув ему в глаза. — Нет — это не мое имя. Кое-кто вчера пытался отгадать, — усмехнулся Ян, довольный впечатлением. — Мара идет за вами, Мара — это та девочка, напитанная гневом десятков таких же, как она. Испуганных, ненавидящих! Она — сущность Судьбы! Какова была вероятность, что выродится мавка? Что девушка не погибнет на алтаре, захлебнется перерезанным горлом? Это она сыграла против вас, вас покарала та же магия, которая подарила этот дом! И теперь Громов попятился, хватая ртом воздух. Зазвонил телефон, и он панически выхватил его, поглядел на экран и сбросил звонок, словно его самого хватило. Коротко, зловеще взвыл Джек. — Мы не пришли спасать вас, Леша, — на секунду Корак почувствовал, как вскипело нечто в душе; взгляд Громова метался. Ян обратился стальным инквизитором, а сам Рак наверняка перестал быть похожим на человека за двадцать пять, в нем будто взыграло что-то, определившее возраст с точностью до тысячи. — Мы пришли исправлять чужие ошибки, избавить бедную девочку от гнета силы, проклятия, что не она на себя навлекла. В моем мире нет Инквизиции, которая так поступает. Маг платит за свои ошибки кровью. Кровью всех, кто был ему дорог. Своей кровью. И никто не может этот долг выплатить. Кто звонил? — Начальник охраны, — подтвердил очевидное Громов. Словно в этом ответе было все его спасение. — Эта бедная девочка, — ядовито повторил Ян, — здесь… Они замолчали, прислушались. Ночь была удивительно тиха — все-таки это была уже ночь, а не синий, густой вечер, который Корак видел в окно ревущего автомобиля проносящимся мимо. Вдалеке что-то грохнуло. Выстрелы — целая очередь. Железный лязг — врезалось в забор. Снова зазвонил телефон, но Громов, оказавшийся в кабинете, в большой комнате с мягким ковром, тяжелым столом и обширной библиотекой, кинулся к картине, сдернул ее, зарылся в сейф, распахнувшийся от прикосновения. Одной рукой он держал пистолет, другой схватился за галстук, содрал его, стиснул деревянный амулет, что-то шепча… Нечто врезалось во входные двери. Один раз, другой… Вспомнив хрупкую девушку, Корак поежился: это она с таким упорством, с такой силой билась, стараясь выцарапать добычу. Гнев… ядреный, острый гнев заливал изнанку. Кто-то еще стрелял там, снаружи, но мавка прорвалась сквозь наемников, не стала тратить на них время — обещание расправы заслоняло все прочее, ее волокло к Громову… На изнанке они связаны были нитью, толстой, как канат, кроваво-красной, дрожащей и дребезжащей. Двери не выдержали. Ненадолго снова стихло, она шла по коридору неспешно, неотвратимо. Корак увидел тень, медленно приближающуюся, белое пятно… Громов выстрелил, но промазал, конечно, сильно скосил, и Ян зашипел на него, боясь, как бы он сдуру не попал в них. Сам спокойно поднял пистолет-пулемет, прицелился. На пробу выстрелил — коротко плюнул огнем. Мавка стремительно кинулась вбок, извернулась. И мощным скачком оказалась ближе. Корак выкинул руку и позвал — вышептал себе под нос — давно знакомое имя. Со свистом легкий бастард собрался из мельчайших частичек тьмы; ойкнул где-то сбоку Ян, и Корак понял, почему. Падший озирался быстро, глаза его панически метались из стороны в сторону, он чувствовал себя очень некомфортно с длинным мечом в замкнутом пространстве. Действовать приходилось нестандартно, Корак понятия не имел, что делать с нежитью. И никто из них не знал. Быстрое движение правой рукой — пробил пот. Стилизованный под старину массивный деревянный шкаф обрушился на мавку, которая даже не почтила Корака взглядом. Падший надеялся выбить хоть немного времени, с досадой кинул отлично легшую в руку вазу прямиком в окно. Что-то пробормотал, и стекло осыпалось окончательно; Корак не стал ничего говорить, надеясь на сообразительность товарищей по несчастью… Выбиралась мавка быстро, откапывалась из-под книг. Выскочила — теперь она глядела на Корака, глядела мутно и яростно; вспомнилось: на фотографии у нее были глаза-васильки, яркие, девичьи — эти разливались болотными омутами, топко, вязко. Руки ее дрожали, скрюченные пальцы оканчивались мощными когтями… Отступая к окну, Громов снова вскинул пистолет, но Ян коротко пролаял приказ, и Джек подпрыгнул, вцепляясь ему в рукав и клоня оружие к земле. Заорал Громов, хотя умный пес вряд ли вонзился зубами. И мавка окончательно очнулась, заклекотала что-то, зарычала и побежала. Отпихнув Корака к окну (подоконник перемахнулся легко), выскочил под когти Ян, вовремя ухнул вниз — замах руки пронесся над головой; отлетел, отвлекая мавку, вился, подсчитывая, выгадывая, когда она откроется. Раздумывал он не зря: разума у болотной девчонки было немного, не умела она планировать — кидалась, ревя раненым зверем. За их пляской страшно было следить. Ян уловил мгновение, врезал ей прикладом по скуле — кажется, выбил кость, раздался хруст, хряск, и мавка отлетела прочь, мотая кудлатой головой, нечесаными лохмами. Поднялась ломко, упрямо стремясь за Громовым. Ян стрелял. Раз, другой — промазал первый, срезал наискось во второй. Все равно было мало. Целил уже не в грудь; попал в колено. Боли мавка не ощутила, но припала на правую ногу, не так ловко отскакивая. Она не умела думать, но тело ломалось — у Корака пробилось ликование. Он замер по ту сторону дома, на улице, завороженно следя за ними, не зная, как вмешаться и чем помочь. Пара пуль завязла в животе мавки. Хищно оскалясь, Ян уж надеялся ее добить, но спусковой крючок сухо щелкнул, он вскрикнул с досады, теряя время, и побежал сам — от стальных когтей, взмахнувших у самого его лица. Мавка прыгнула на него в развороте — Корак видел ее голую спину. Без кожи и без мышц, обнажающую каскад ребер, неживое спокойное сердце — на ней порвалась рубаха. На лужайку за окном, благо, ухоженную, красивую, просторную, Ян вылетел неловко, свалился, пропахав черные борозды, куда-то к кустам. Правую руку жал к себе, на светлой рубашке видно было черную кровь. Застонал, пытаясь подняться, выцарапал себе нож из чехла, нетвердо шатнулся — опереться не на что было. Громов метался, но забор был из жести, высокий, не перепрыгнуть. Сиганула в сад и мавка, вновь оказавшись перед Кораком. — Взять! — хрипло каркнул Ян. Стремительная тень взлетела из ночной темноты — и врезалась не в мавку, а в Громова, оттаскивая его прочь, к рядку яблонь. Джек прыгал и щелкал зубами, не позволяя перепуганному человеку сбежать, как пастушья собака. Корак, приземлившийся куда мягче, отпустил меч, и тот остался висеть в воздухе. Здесь была свобода. Огненная окружность с вкраплениями угольных частичек послушно выросла из движений одной руки Корака. Он резко выкинул в нее пальцы другой, будто бросил соли в воду. Вихрь цвета грозовой тучи прошел через кольцо, зажегся, ударил мертвячку в открытую спину. Падший собрался было рвануть к Джеку, отрезая мавке путь, но никогда нельзя терять бдительность. Корак не успел заметить, что и произошло; поток плавящегося воздуха ударил в грудь, и лишь стена дома остановила полет Корака. Обжег кожу пятиконечный амулет, подавляя огненную часть собственного заклинания. Сперло дыхание, и сами собой после удара раскрылись куцые крылья. Не хватало воздуха даже на мат, Корак зарычал тем, что осталось, попытался отлепить себя от кирпичной кладки. С досадой он осознавал, что не умеет сражаться с Яном, так, как они всегда проделывали с Войцеком, понимая с полуслова; что не выучил условных знаков и с трудом разбирает отрывистое шипение на архидемонском. Перезарядив «Хеклер-Кох», Ян отступал, неловко держа пистолет-пулемет одной рукой. Но он заставил мавку подергаться, отпрыгивая от временно беспомощного Корака, льня к земле. Она напоминала дикого зверя больше, чем они, больше, чем Джек, прижавший вниз Громова — тот затих, дрожал, уткнувшись в траву. Мавка чуяла его, и гнев ее распалялся все сильнее. Ее тело ослабевало, но гнев рос. Корак не сомневался, что именно пересилит. Он видел: Ян хочет измотать ее, изранить, вытянуть силы, чтобы она более не могла ни прыгнуть, ни инстинктивно перенаправить магию… Но смог бы он? Успел?.. Нож в раненой руке Яна вспыхнул дымно, чадил мраком. Сногсшибательная, давящая аура мавки действовала и на него, не позволяя залатать раны, встряхнуться, снова свежим кинуться в бой. Яна еще шатало, как пьяного, стрелял он косо — но стрелял, держа дистанцию. Иногда сек ее по ногам, словно осокой. Судьба миловала мавку: Корак знал, что Ян легко перебил бы ей оба колена. Но вероятность искажалась. И все же по тонким бледным ногам бежали змейки царапин. Корак пересекся взглядом с Яном. На мгновение. Они оба знали: едва пистолет-пулемет прекратит плеваться жалящими мавку зачарованными пулями, она тут же подлетит к нему, распашет поперек, а после прорвется к Громову. Корак подсобрался, но боялся сбить Яна, столпиться, лезть под направленные черт-те как выстрелы. На изнанке густо было намазано красным, захлебывающимся гневом. Тонкая, но не менее опасная сила чувствовалась едва-едва, дрожащей леской металась рядом. Корак задыхался и видел только нож в неестественно вывернутой руке Яна — и как он мог стискивать пальцы добела… Обернувшись к нему, Ян незаметно кивнул. Он верно подсчитал: кончилась обойма. Времени ставить новую не было, и Ян побежал мавке наперерез, увернулся от когтей, оказавшись за спиной молниеносно, врезал ей по затылку, откинул бесполезный пистолет-пулемет, перетек в рукопашную стойку. Первый удар он заблокировал, чудом изогнувшись. Сила мавки распахнула запертые двери, пробила и блок. Ян рухнул, не успел закрыться, и она плашмя отмахнула рукой ему по лицу. Он отлетел и затих, замер, и вдалеке бешено заревел Джек, и злясь, и плача. Ян не двигался. Пахло холодным мраком. Упрямый инквизитор не мог погибнуть так нелепо, однако… Нож с серповидным лезвием, сочившимся темнотой, оказался у Корака под ногами. Корак кипел. Совсем не следя за чистотой заклинаний, резким движением правой руки поднял Яна, положив на воздух, как на перину, через узкий портал отправил его в дом, дальше от этого сумасшедшего вихря гнева. Вытащить, спасти… Родные крылья не похвалили Корака за необдуманные действия: в голову ударило, вскружило — заволокла все пелена. Он старательно прожигал взглядом мавку, между пальцев играли искорки, летали небольшие бураны. Он знал: глаза разлились животной чернотой — почти как у нее. Корак наступал, с каждым шагом нанося удар сильнее и сильнее. Вскинул руки — взорвалось, вырвало из земли пень, оставленный и забытый хозяином участка. Он подлетел в воздух, вспыхнул и упал, тлеющий. Корак не чувствовал мавку, не видел ее магическим чутьем, не мог нащупать ауру потому, что она слишком совпадала с его собственной. Аурой гнева, обиды и горечи. Он пробулькал что-то в сторону нечисти, будто не знал, что она нема. Бросал какой-то одному ему понятный вызов. И мавка отозвалась. Даже не она, а древняя великая сила, что дергала ей, что вела беспомощную девочку — страшное оружие в руках магии. Нечто прокатилось по изнанке, от чего волосы встали дыбом. Прочесало по нервам, закололо в груди, в лопатках. Ненадолго мавка отвлеклась от Громова, сочтя Корака главной угрозой, препятствием. На худом, некогда красивом личике не было жалости. Скула выламывалась, обнажала кость, обвисала стесанная кожа. Белая рубаха расцветилась темными пятнами. Выражение было страшно. Сила толкнула Корака, вдарила. Когти мавки были близко, опалило на изнанке, и он на миг потерялся, разорвавшись между обоими мирами, грозившими ему гибелью. Когти впились в бок, оцарапали, продрав густую магию. Словно смахивая паутину, мазнуло по лицу… Корак взревел, как не может реветь ни человек, ни демон. Давно забытый вкус на прокушенных губах, давно ушедшее в небытие животное чувство… На единственную секунду Корак смог подумать о том, что происходит, и он решил, что вернулся в прошлое. Тот темный период жизни, когда Тьма вела его по пути наибольшего насилия, когда он каждодневно упивался страданиями. Если не своими, то кого-то другого. Перед ним явственно встали те, кому он причинял боль. И откуда-то далеко, из иного мира, а может, из потайных уголков души, во все стороны ударила эта тьма. Мешаясь с вязкими запахами пота, крови и гнева. Почернели выступающие на сильных руках вены. Носом пошла кровь. Красная, черная. Соленая и кислая, капающая, текущая по губам и подбородку. Корак ударил по воздуху хвостом, тяжелые бараньи рога, проросшие через голову, тянули вниз, и он смотрел на противника исподлобья. Обнаглев, потеряв себя от жажды крови, Корак кинулся на мавку голыми руками, будто можно было забить ее до смерти. Пытался то ли крикнуть ей в лицо как можно громче что-то неприличное, похабное, то ли поцеловать, высасывая силы, пользуясь самой древней из известных ему магий. Вокруг Корака бесновалась магия, бешено билась в истерике тонна энергии. Пульсировала, кружилась и ревела, пытаясь найти себе место. Повторяла каждое движение Падшего, воя, плача. Он потерял способность мыслить, Крылья разрывали лопатки, от избытка магии вспыхнули перья, обнажая черные кости. Если бы Корак мог посчитать, во сколько раз превысил дозволенный ему порог, стало бы страшно, сковало тело и в горле встал ком. Вместо этого он лишь полыхал факелом, кричал. Кричал от боли, от упоения. Где-то полыхало живое, настоящее пламя. Позади. Вокруг. И в нем — тоже. Поначалу мавка попятилась, будто признавая в нем нечто более жуткое, чем она. Потом разозлилась еще больше. Распахнула пасть, обнажая острые зубы, как у русалок, завопила, оглушая, вгоняя в уши ножи. Она налетела грудью на Корака, пытаясь повалить его, лязгая пастью — мечтала впиться в шею. Они сцепились, вертясь. Дрожали земля под ногами и изнанка. Мавка ломилась на него, как бронепоезд. Задела плечо, цапнула по бедру когтями. Попыталась отловить за гибкий хвост. Кошкой визжа, метила в глаза — он чудом не попался. Корак засвистел, языком нащупал щель в щеке, ударил еще несколько раз, полоснул по глазам хвостом. Острая боль неожиданно вернула его в сознание, Падший прекратил попытки подлезть к ее спине, перекопать внутренности. В три движения отполз назад, прижал подбородок к груди, защищая шею, подставляя рога, будто это могло спасти от когтей и зубов. Третья сила, спокойная и тихая, безбрежный океан энергии плескался так близко, что Кораку показалось, что он умирает. Падший протянул руку, накрыл холодный серповидный нож, не так давно оставленный хозяином. Клинок все еще лежал возле него. Корак вновь позвал, шепнул ругательство. Надолго зависший в воздухе бастард со свистом влетел в мавку, рассыпался, но ненадолго ошеломил нечисть, не готовую к неожиданному удару в обнаженную спину. Кораку хватило времени, чтобы подтянуть к себе нож, сжать его что есть силы. Когда все померкло, Корак точно знал, где он. Бездна обволакивала, тащила в ласковые женские объятья. Корак был сильный маг. Корак был маг, который затаскивал жертв в жалкую пародию Бездны, в Восьмой мир — там, в своем Кареоне. Корак знал, что нужно делать, чтобы не остаться здесь навсегда. Ему было все равно, остановилось ли время или мавка в клочья разодрала его уродливое тело, опаленное светом солнц. Ему было все равно, остановилось ли время или мавка сожрала Громова, раскидала по лужайке его внутренности, счастливая от возмездия. Первое, о чем Корак забеспокоился: в порядке ли его друг Джек, не добралась ли мавка до инквизитора, потерявшего сознание. Корак знал, что нужно думать о том, что держит тебя в мире. Он хотел было вспомнить Кареон, но упал куда-то глубже в Бездну, не в силах противостоять сладким ее песням. Но дернулся, встрепенулся, вспомнив залитый светом Рай, корзинку с клюквой и пословицу, через много лет всплывшую в памяти Кары, наложившуюся на пропаганду демонов. «Чем ярче свет — тем гуще тьма». Запахло черным кофе. И Корак улыбнулся, понимая, что это значит. Сначала Бездна запротивилась, рыкнула, но Падший рявкнул в ответ, его не устраивал такой тон. Потом Бездна матерински его приласкала, прижала к себе, убаюкивая. Но Корак не знал такого обращения. Когда Бездна перестала обращать на него внимание, успокоилась после падения камня на водную гладь, они признали друг друга равными. Чем больше пылил Корак, срывая барьеры волшебства, игнорируя в плетении малейшую защиту от обратного эффекта, теряя разум, тем больше питалась мавка, переходя все дозволенные границы, разрывая изнанку. Корак открыл глаза, мавка прыгнула сверху, сжав его бока бедрами, и Падший даже не понял, откуда в хрупкой, когда-то красивой девочке столько веса, силы. Но больше не было в Кораке ни капли злости. Он вдарил коротко. Даже не по девушке: рассек воздух, рубанул пространство, чувствуя, как разливается тепло по мышцам. Но и этого хватило, чтобы мавка отпрянула, визжа. Она не понимала — разума ей не доставало понять, почему Корак смог остановиться, совладать с собой. И почему она на подобное не способна. И все же она готова была сражаться дальше, пока один из них не упадет упокоенным. С сомнением мавка глядела на нож, словно что-то человечье завозилось в ней. Бледную кожу расчертили темные порезы, на плече клочьями висела кожа, губы она разгрызла сама, пытаясь укусить Корака. Крови больше не было. Она давно была мертва и, может быть, эта девочка, Виктория, не мавка в объятиях Мары, желала покоя. Потому и не оторвала Кораку голову, и дала шанс ударить. Корак почти заплакал, осознав, как похожа его задача сейчас на выбор, легший на его плечи много лет назад. Принести покой страдающей, пусть в этот раз она и не была для него самым близким человеком во всех мирах. И не было у них больше драки, Корак рывком поднялся на ноги. Небольшой участок земли, где они сцепились с минуту назад, оказался выжжен. В метрах от эпицентра пожухла трава и яблоньки склонили ветки, плача, как ивы. Спиралью борозды влачились по земле. Корак покачал головой неодобрительно, засвистел. — Как много херни мы натворили, — повел плечами, боль отозвалась в позвоночнике и ребрах. — Даже если ты не слышишь… покойся с миром, ты свободна! Корак метнулся так быстро, что и сам удивился. Ударил, не дрогнув, вогнал лезвие под грудь, не боясь, что мавка зацепит перед смертью. В руке было не то оружие, что позволяет ответить. Мавка мелко дрогнула, затряслась, а потом обмякла и осела. Ноги ее подломились, она беззвучно упала и замерла так, глядя болотными глазами в небо. Не рассыпалась, не рассеялась, а просто умерла — наконец так, как и должна была еще весной. Медленно утихал смерч на изнанке. Корак медлил: торопиться было некуда, Джек надежно держал Громова и рычал ему на ухо. Девочка лежала неподвижно, маленькая и хрупкая. Что-то заскрежетало, забилось на изнанке, и Корак резко обернулся, перехватывая нож, но это в неаккуратном, топорном разломе пространства возник Влад. В кулаке он еще сжимал быстро тухнущий амулет, который небрежно отбросил в траву. Одетый в гвардейский мундир, лохматый и будто бы запыленный, срывающий дыхание, он бешено оглядел Корака, проплешины на траве, наткнулся на тело девочки, на Громова и потряс головой. Выдавил: «Ща, подожди» и рванул в сторону дома, лихо перемахивая в окно через клыками торчащие обломки стекла. Минут через пять Корак увидел его снова; очнувшийся Ян пытался идти сам, неимоверно рискуя свалиться носом в землю. Кое-как опираясь на Влада, рукой он зажимал щеку — между пальцев текло черное. Ян отчаянно отплевывался и старался не кривиться от боли. От Влада, пытающегося подлезть с лечебным амулетом, он как-то стыдливо отмахивался, не позволяя ему отодрать руку и взглянуть на царапины. — Кость не задело, залечится, — кое-как выговорил Ян. — Иди вон, Кораку помоги, его больше потрепало… Влад ругался, размахивал у него перед носом амулетом, полыхающим золотом, а потом все-таки переспорил, надел ему на шею шнурок. Царапины пересекли щеку — отпечаток пятерни мавки, глубокие, что зубы можно было проглядеть сквозь рваную щеку. Затягивались: чадил мрак, Ян все отворачивался. Корак старался не глядеть, как там Войцек мурлычет над чужими ранами, и совсем не ожидал, что он налетит и на него, стискивая в болезненных объятиях и прижимая к себе. — Мне говорил, значит, не помирать, а против мавки в одиночку полез! — зарычал Влад. — Да я сам тебя загрызу! Ах ты уебище! Один я могу оторвать тебе морду! Запомни! Только посмотрите на него! Ни на минуту нельзя оставить, обязательно найду вас побитыми. Ладно Рак, но ты, инквизиторство, мог бы подумать головой! — Я думал, — пробормотал Ян, давясь кровью. Влада, казалось, нисколько не смущали ни рога, ни перекошенный оскал Корака; он не замечал, что пачкается в чужой крови. Зато умело позволял раненому опираться, что-то колдуя над царапинами. Ненадолго неверному сознанию Корака показалось, что Влад сам сплетает магию, но то были какие-то амулеты. Вдалеке Джек заплясал, завыл и погнал Громова к ним, готовый броситься, если тот рискнет сбежать. Корак вылез из объятий Влада, пошел навстречу Алексею Романовичу и Джеку, болезненно щурясь. — Будь моя воля, вы бы отправились следом. Но смерть — это не наказание, это спокойствие. Именем Святой Инквизиции, гражданин Громов, вы арестованы по подозрению убийстве. Вы имеете право хранить молчание, ваш адвокат может присутствовать на допросе. Если у вас его нет, вам предоставят услуги государственного адвоката. Несколько раз за речь Корак присвистывал, даже немного бесился из-за этого. Затем чуть нагнулся, и на ниточке повисла слюна вперемешку с кровью. — Капитан Войцек-Зарницкий, рядовой Войцек, мавка больше не желает смерти этому гражданину. Яну оставалось вытащить из кармана наручники, протянуть их Владу, чтобы тот скрутил Громова. Он не сопротивлялся, глядел широко распахнутыми глазами. Косился на мавку, точно боялся, что она вскочит и кинется, и на Корака, будто он вмиг показался ему страшнее заложной покойницы. Молчал, ничего не отвечая; жизнь его рухнула за каких-то несколько месяцев. Привалившись к стене, Ян закурил, хотя расцарапанные губы толком не зажили. Коротко сжимая связной амулет, Влад вызывал Инквизицию, а потом с облегчением выдохнул, уселся на траве под окном, где земля не была взрыта. Провел рукой по вихрам. — Кажется, мы поругались с маркизом с Пятого круга, — заметил Влад. — Он прям орал, когда я вскочил и исчез с Совета прямо посреди его речи. — Ну и ладно, — очень устало отмахнулся Ян. Повернулся к Кораку: — Ты молодец. Хорошо справился. Не думал в Инквизиции остаться? — Променял! — картинно ахнул Влад, хватаясь за сердце. — На этого хвостатого! Родного напарника! Поверить не могу, какую змею я пригрел на груди! Ян осторожно стукнул его свободной рукой, тускло улыбаясь. Пошатнулся — Влад, охнув, кинулся его поддерживать. Совсем диким, непонимающим взглядом их окинул Громов, но инквизиторам, казалось, было на него наплевать. Тяжелый гнев, сдавливавший грудь, со смертью мавки иссяк — или в тот миг, когда Влад защелкнул наручники. Может быть, то и была их хваленая справедливость. — У кого рога больше, тот и главный! — гордо заявил Корак, приблизился и протянул Яну нож. — Хорошая штука, в любое путешествие надо с собой брать… а вот с крыльями, и правда, все не так весело, м-да… Не глядя, Ян сунул нож в чехол, пожал плечами. — Не помогут лечебные заклинания? — неуверенно предложил он. — Ничего, придумаем что-нибудь, надо у гвардейских лекарей спросить. И у Кары: она наверняка больше в этом понимает. Вдалеке прогрохотал еще один портал, послышался громкий вой сирен. Инквизиция вовсе не собиралась скрываться, а в эффектных появлениях они знали толк, и Кораку даже приятно стало, что все эти незнакомые люди и нелюди дежурили вдалеке в Петербурге, готовые сорваться на помощь. Нетвердо ступающего Громова конвоировал Джек, чрезвычайно гордый этой ответственной ролью, прямо-таки лучащийся. Он-то и вытолкал арестованного прямо в руки Аннушке. Чуть отстав, шли Корак и Войцеки, причем Влад поддерживал обоих раненых, умело мечась между ними и следя, чтобы никого не заносило. Похлопывая Корака по плечу, он выклянчил у Тины еще один посильнее амулет для него, шкодливо потрогал рога, будто бы мстил за вчерашний ужин. От их лечебной магии стало куда теплее, словно кто-то закутал Корака в пуховое одеяло. Они послали за мавкой — Викторией — Сашку и еще пару дежурных, но ее на разворошенной поляне не нашли. Навь все же забрала свое, и никто не посмел с ней спорить.

***

Следующий день подкрался на мягких лапах. Ян писал отчеты и тихо вздыхал, вспоминая битву с мавкой и стыдясь своей неловкости, случайного ранения. Часто касался поджившей щеки, на которой не осталось даже шрамов. Но все-таки он помнил влажные следы удара и собственный всколыхнувшийся страх. Дальше забота была не их, дело торопливо закрывали, Громов томился в СИЗО, пока его хваленый адвокат штурмовал кабинет Ирмы. Но Рубежов охотно давал показания, перепуганный, так до конца и не осознавший, что мавки больше нет… Ян ничуть им не сочувствовал. Он знал: гибель для них — освобождение, побег. Люди попадали в Ад; у них начиналась новая жизнь, и едва ли она стала бы праведной. Но оказаться ничем после лет торжеств — да, это подкосило бы Громова и прочих культистов, воздало по заслугам. Как бы там ни было, Ян был доволен доведенным до конца делом. И тем, что жертвы наконец отомщены — не озверевшей магией, а человеческим правосудием. День был светлый, легкий. Конец июля в этом году выдался теплый и медовый, пахнущий летом, и даже недавние помрачения ничуть не портили настроение. Они с Владом привыкли вставать рано, потому Ян застал тот стеклянный, чистый утренний час, когда солнце еще не начало припекать, а осветило двор. И стал работать над отчетом, осыпаемый тысячей и одной шуткой Влада про трудоголизм. Корак долго валялся на выделенной ему раскладушке, спал беспробудно — Ян по себе знал, как изматывает Бездна, вытягивает все жилы. Рядом вертелся Джек, который хотел растолкать Рака и поиграть, но они его оттащили. Влад тоже кружил, улыбаясь и косясь на Корака, примериваясь к свисающему хвосту… — Может, подергать его? — шепотом предложил он. — А что! Он меня за рога трогал, а мне, значит, нельзя? Ты, инквизиторство, у нас за справедливость — так вот тебе, все честно. Мы семья! Почему я не могу потискать брата за хвост, скажи мне! — Хвост — это личное, — твердо заявил Ян, оберегая Корака от покушений. — Не приставай, устал ведь… Не знаю, что бы я без Рака делал, пришлось бы худо, — он замолчал и все-таки выдавил, когда они отошли в сторону, чтобы не потревожить Корака: — Я виноват, очень виноват! Нужно было осторожнее… Оставил его одного справляться! Я не должен был сваливать на Корака сражение. Не оправдал доверие… — Что ты, ты сделал все, как и нужно! — отмахнулся Влад. — Если б ты не измотал мавку, она порвала бы Рака на десяток маленьких наглых Падших… И мир бы этого не вынес! — Ему было больно… — опустошенно пробормотал Ян. — Я не хотел, чтобы это свалилось на Корака. Должен был его уберечь. — Ты почувствовал?.. — содрогнувшись, уточнил Влад. — Не совсем. Но, слыша чей-то вопль, легко догадаешься, что человек страдает. Я был без сознания, но ощущал, как мучается Бездна. — Нельзя вечно кого-то защищать, — вздохнул Влад. — Не думаешь, что кое с чем надо справиться самому? Ему нужно было переступить через это. Разве для нас отчаяние не было началом… чего-то? — Ты прав, — кивнул Ян. — Но в следующий раз я буду вдвое осторожнее. — Невозможно быть ответственным за всех людей и нелюдей сразу, — поучительно напомнил Влад и как будто бы задумался — правда ли Ян не может этого?.. — Я знаю. Но хотя бы за семью… Я не допущу, чтобы из-за моей слабости кто-то погибал. Они тихо убрались на кухню, где Влад варил ароматный кофе и подкручивал старенький магнитофон, пританцовывая под «Маяка» Сплина и ликующе улыбаясь, такой беззаботный и радостный. На душе Яна было тяжелее, дело попалось тревожное; он вчера долго не мог забыться сном, все видел неживой взгляд мавки… Но дома стиралось — за привычной «бумажной» работой, следующей за самой захватывающей битвой, за светом в окно, за мирной трескотней Влада… — Ян, инквизиторство! — позвал он, пощелкав пальцами перед лицом. — Не висни, кофе остывает! А, кстати, я успел договориться кое с кем насчет банкетного зала — ну, если ты еще не забыл… Стыдно признавать, но Ян правда завертелся и напрочь выкинул из головы все мирное, счастливое, что было в его жизни, полностью отдаваясь делу. Он неловко потянулся, отвлекаясь от планшета. — Неужели нельзя тихо расписаться? — И пойти дальше работать? Свадьба твоей мечты, я так понимаю. Нет уж… Еще и Рака позову шафером, чтобы весело! — пригрозил Влад. Затявкал Джек, вприпрыжку кидаясь к проему, в котором замаячил Корак. С улыбкой помахав ему, Влад поставил на стол вторую кружку кофе. На плите зашипела сковорода; на ней он на скорую руку готовил блинчики, и Влад кинулся переворачивать, чтобы не пригорели. Румяные, солнечные блины планировали на тарелку как по волшебству — но никакой настоящей магии, увы, в том не было. К столу бочком приближался Джек. — Доброутро! — неразборчиво заявил Влад, который на правах повара захапал себе первый блинчик и чуть не обжегся. — Как ты? — прожевав, он вздохнул серьезнее: — Я чувствую, тебя тут не удержать. Но на блины останься! Я старался! — Ты уезжаешь? — изумленно, расстроенно переспросил Ян. — А мы так хорошо сработались… Корак потрепал Джека по холке, пригубил кофе, поднял на них красные глаза. Что ни на есть человеческие, покрасневшие то ли от аллергии, то ли от того, что всю ночь Корак их тер. Проморгался по-детски, будто никто не видит его, когда глаза закрыты. — Уезжаю. Сначала — к птичке, затем — по делам, а после — в дорогу. Чтобы обдумать, зачем ты есть, нельзя найти ничего лучше дороги. Я наглотался, нажрался гнева вчера. Так много, что, я думал, покинувшая меня тьма нашла выход наружу. Крылья — одни из чувствительнейших вещей того мира, — он и сам не заметил, что не сказал «нашего». — Кареониты, камни такие, могут оставить их далеко позади, но я в лучшие годы насчитал во всем Кареоне меньше двух десятков таковых… Он ненадолго замолчал, уставившись в окно. — Очень хочу поскорее вернуться, очень скучаю, хотя еще даже не обулся. Джек притерся к нему, забыв о еде, и не хотел отпускать, тихо поскуливая. — Кара будет рада! — просиял Влад. — А ты возвращайся, Корак. Можешь в любой час, даже самый темный, стучаться в дверь этой квартирки, мы откроем. И, возможно, накормим. Он помолчал, о чем-то размышляя. Яну казалось, что Влад тщетно пытается спрятать все за шуткой, однако у него что-то не получается, не сходится. И он плюнул. Сказал, глядя открыто: — Мы семья, Рак. Если тебе нужно время прийти в себя, пережить что-то, мы понимаем; мы сами странники, хотя наши дороги редко простираются за границы этого мира. Даже в Петербурге можно найти тысячи троп и еще больше — ответов. Взвешивай их аккуратно. И помни, что у тебя есть дом.