Крис смотрит на свое мутное отражение в морской воде, а оно смотрит на него в ответ — самым печальным взглядом, будто жалеет, а вскоре расплывается, рассеивая иллюзию человеческого силуэта.
На горизонте начинают скакать дельфины, за спиной смеется детвора, а кричащие в безоблачном небе чайки, хоть и на долю секунды, но все же отвлекают парня от мыслей. Крис прикрывает глаза, вслушиваясь в непонятные для него речи морских обитателей, неумело гадая, что же они так бурно обсуждают.
Рядом, характерно постукивая тростью по небольшому деревянному порту, становится ведунья — старушка Лиен, желает доброго утра и так же, как и парень, начинает внимательно наблюдать за плеядой солнечных бликов на воде; и явно же видит что-то под ней, но рассказывать не спешит. Крису говорить не нужно было, он и так знает. Мало кто в этой деревне не был наслышан байками этой старушки.
— Кто же мы все-таки такие? — нарушает молчание хриплый женский голос. — Откуда мы пришли? Куда мы идем?..
— Кого вообще волнуют эти вопросы, Лиен?
— Тебя. — не вопрос, а утверждение. — Мы каждый день ходим на работу, смеемся, жалуемся, спим по ночам, и бегаем по утрам, если тело еще не покинули силы… Целый век пролетел, и вот — нас уже нет… Мне скоро целый век пойдет, а что же будет после смерти этой изношенной оболочки?
— Ну, по твоим легендам души стремятся туда, откуда они вышли… Почва, небо, огонь, древесная кора…
«Чанбин всегда стремился к воде.»
— Когда земная жизнь подходит к концу, душа возвращается в небо, землю, или же — море, приняв форму прекрасных существ.
«Море.»
— Типа китов и чаек?
— Мифических существ, Кристофер. Полулюдей-полуживотных.
— Кентавров и… Кто там еще есть?.. — с появлением следующей мысли из губ вырывается циничный смешок. — Русалок?
— Сейчас ты смеешься надо мной, но я уверена — сам и не раз видел их.
— Я был тогда ребенком, Лиен. — вздыхает парень. — У детей воспаленное воображение.
Старушка стучит кривым пальцем по дереву, поджимает губы и щурит глаза, вглядываясь в воду.
— Нет. Дети свободны, Кристофер — душой. Точно так же, как и свободны
избранные души; те, кто обретет вторую жизнь, после смерти их смертного тела… Весь этот контроль в современном мире нескончаемых бетонных джунглях, наполненных пылью и ненавистью, где каждая душа не имеет возможности развиться за рамки человеческой оболочки… Эти оковы — массивные и сокрушительные, строгие и бескомпромиссные. Из них выбраться возможно только… Смертью. — стоит слову этому покинуть иссохшие уста старухи, как все вокруг будто замирает: Дельфины уплывают за горизонт, чайки скрываются из виду, а бескрайнее море впадает в пугающий в своей тишине и лживой спокойности штиль. Крис звучно сглатывает. — Но это лишь один из множества исходов — уйти насильственно, не в свое время. Я вот доживу до ста лет, и меня заберут.
— Кто заберет?.. — очень хочется выпалить саркастическое
«Карета скорой помощи?»; не для того, чтобы пошутить неудачно и выдавить неудобный смешок, а успокоить немного собственные нервы.
— Стая рыб, спускающаяся с небес… — как бы абсурдно сказанное не звучало, старая даже бровью не повела; и парень поджал губы, ежась от уверенности в ее голосе. — Они зовут меня каждую ночь, ждут… Их голоса пробуждают воспоминания…
— Молодости?..
— Нет. — мотает она головой. — Воспоминания о временах, когда земля была еще молода, когда ее покрывали зеленые свежие леса и бескрайний чистый океан, в котором жили древнейшие рыбы — первые воплощения человеческих душ. — взор прищуренных очей устремляется прямо на парня. — Вот почему особенных людей так манит океан.
Нам предстоит вернуться к нему, после смерти, когда мы обретем вечную свободу.
«Нам?»
— И… — пытается собраться он с мыслями. — Как выглядят эти… Рыбы? Эта стая с небес?
Старуха смеется коротко и сипло.
Большинство жителей деревни бранили ее сумасшедшей ведьмой. Уж больно сильно она любила говорить загадками и вешать всем вокруг лапшу на уши. Лишь малая часть сельчан твердо верила в ее правду, разделяла это неординарное мировоззрение —
иной мир, который после смерти, существует; и эта вторая жизнь дарована всевышнем не каждому, лишь избранным.
Утопия, коротко говоря.
Крис старался относиться к ней, как можно снисходительней. Нет, он не верил в эти байки — даже если те самые события из детства кажутся реальными… Реальней его самого, порой. Придумал, вероятнее всего. Дети — те еще выдумщики.
— Не так ли?
— А- Что?
— Ох. — вздыхает Лиен устало и поправляет платок на голове. — Опять не слушаешь других, Кристофер.
«Опять никого, кроме себя, не слушаешь.»
— Прости, я задумался… Что ты спросила?
— Русалки, которых ты видел — у них были ракушки в волосах и поросший водорослями длинный, искрящийся на солнце хвост? И говорили они так прекрасно, так завораживающе, с продолговатой «с», будто человеческая речь им чужда?
Крис задумывается (вспоминает?).
— Насчет речи я не- Я-я не помню. Ничего.
А глаза бегают от подводного камушка до проплывающей под гладью воды рыбкой, паникуя. Помнит он. Слишком отчетливо все помнит — слишком ярко для невинного порыва детской фантазии.
— Помнишь все-таки. Очень ярко помнишь, будто было это вчера.
— Я не- Нет. То есть-
— Понимаю, Кристофер, понимаю. Такое не забывается, я же знаю… — Крису неприятно. Не нравится, что старая вновь вешает ему эту липкую лапшу на уши. Бред все это — какие русалки, какая жизнь после смерти? Все это… Неправда.
Хочется уйти.
Что он и делает — опять убегает, как последний трус, но как тут по другому? Со старой говорить толком нельзя, она живет только своей абсурдной верой в фантастический мир. Бред.
Уже на пороге дома, на прощание, в спину ему кидают многозначительное:
— Океан открывается не каждому,
Чан.
Дверь захлопывается с характерным грохотом.
Лиен последний раз вглядывается в солнечную сеть поверх воды, улыбается и кивает, уходит вглубь села, оставляя Криса и его кровоточащие раны один на один — в домике у моря.
øøø
«Океан открывается не каждому.»
Правда ведь. Чтобы тебе открылась неизведанная сторона этого мира, нужно открыть душу потаенному, иначе никогда не дотянешься к непостижимому. Океан доверяет только тем, кто доверяет ему.
Крис идет вдоль берега, проходит острые скалы и шаркает по прохладным галькам, садится на одинокую скамью, скинув шлепки, позволяя ласковым волнам щекотать кожу. Ветра пролетают сквозь ворот широкой рубашки и впитываются в кожу, проходят сквозь все тело, даруя приятную и такую родную прохладу.
Люди не свободны на земле. Но разве это запрещает им жить, как в последний день? Без масок, скрывающих их настоящих, без лейблов и без страхов? Как жаль, что Крис уже умер. Его лучшая часть умерла вместе с Чанбином. А тело умирает изо дня в день; и момент этот растягивается на бесконечность. Никогда не попадет он в
иной мир, хоть и к океану душу всегда тянуло.
Душа.
Смешно.
Она вообще реальна?
Если да — от крисовой вообще что-то осталось? Не потонула ли она в черных водах, тем роковым днем?
От всей этой чепухи и неопределенности болит голова. Нет, Крис не верит в другой мир — никто из его знакомых, даже мечтатель Джисон, в него не верит.
Значит ли это, что его нет?
С каких же пор Крис плывет по общему течению — и верит в то, во что верит слепое большинство?
øøø
Крис закрывает дверь и швыряет кроссовки в сторону, стаскивает с себя футболку и валится на кровать, утыкаясь лицом в подушку. В комнате тихо. За окном солнце медленно приближается к горизонту.
Большую часть времени он проводит в одиночестве, пока за дверью кипит жизнь. Все равно в деревне он никого толком не знает, да и не особо горит желанием завязывать новые знакомства. А у Джисона работа, вперемешку с универом.
День закончится, как и большинство других — спокойно, без каких-либо именитых событий, которые станут текстом, оставленным на белоснежной бумаге толстого дневника; которые будут пересказанными бессонными ночами, после второй, а может — третьей бутылки соджу. Сейчас одна наполовину полная (скорее наполовину пустая) стоит на столике, за которым, сгорбившись, сидит уставший парень, борясь с дремотой. И куда только он запихнул сигареты?
Курить неподалеку от домика ночью, распластавшись на скамейке и не оглядываясь по сторонам, в страхе быть обнаруженным, за эту неделю стало традицией. Смешно, немного. На самом же деле всем все равно — в городе, в деревне, у моря — всем без разницы на него и то, что он делает. Парень сам себя накручивает.
По небу плывут унылые серые тучи, подстать паршивому настроению. Скучно, тоскливо — в городе тоже, но разница в том, что в бетонных джунглях хотя бы было полное забытье в алкоголе и травке, хоть какое-то веселье и громкие биты музыки, толпа потных и возбужденных тел в сигаретном тумане. Хочется обкуриться и хорошенько потрахаться.
Крис не чувствовал себя лучше там. Не стал счастливее, приехав сюда. Все так заебало, что даже ощущение вечной тревоги куда-то улетучилось.
Блондин сидит на крыльце, каждым миллиметром кожи ощущая холодный морской бриз, грозящий перерасти в бушующий ветер. И скуку. Дикую скуку.
Человеком быть невероятно тоскливо.
— Крис, уже поздно, ты идешь?
Голос у Джисона звонкий, громкий… Уже такой надоедающий, что хочется наорать в ответ — и психануть, уехать на неделю раньше запланированного.
Глупо. Очень глупо.
Никто же не виноват, тем более — Джисон, который правильный очень, так великодушно о нем заботящийся. Кто же тогда виноват?
