øøø
— Уже ночь. — безутешно произносит человек, отпаривая двери и ступая внутрь ванной комнаты. — Нам надо отнести тебя домой. Русал раздвоенным языком слизывает водопроводную воду с губ и хмурится, человек же, воспринимая это как знак недоверия, тяжело вздыхает, продолжая: — Я знаю, что ты мне не доверяешь… И я, честно сказать, не знаю, как тебя переубедить и заставить мне поверить- — Утром ты был решительней. — перебивает его темноволосый недоверчивой, как может показаться на первый взгляд, ремаркой. Человек шумно сглатывает и потирает переносицу. — Чанбин, просто дай мне отнести тебя домой, хорошо? Ни у тебя, ни у меня нет сейчас сил на очередные разногласия. Русал окидывает стоящего перед собой парня очередным нечитаемым взглядом. Грязные волосы, щетина, старое тряпье, висящее тряпками на ослабшем теле. Человеком взаправду быть тоскливо — не можешь плавать столько, сколько тебе хочется, не можешь быть свободным, в любое время играться с морскими животными; да даже с такими же, как ты людьми идти на прямой контакт порой бывает опасно. Тело твое слабое, разум еще слабей. Люди вид глупый и безвольный, хоть и с надменно поднятой головой называет народ Чанбина монстрами, существами. Мир людей, в противовес его обитателям, очень красив; завораживающе красив. Темноволосого всегда восхищала поверхность моря, играющая блестящими паутинками под палящим солнцем — то, как дуют ветра, как рождаются на небесном покрывале звезды, зеленые леса и могущественные животные — этот мир кажется волшебным и невинным. Если бы не люди. Если повезет — тебя не заметят. Если же не будешь осторожным… Неспроста лучшей защитой Чанбина было его нападение, скажем так. Люди опасные, и непонятные. В этом русал убеждается каждый раз, наблюдая именно за такими, как сейчас стоящий перед ним парень; вот только от взгляда на последнего где-то на подкорке сознания рождается что-то новое, инородное. Что-то в этом человеке не прекращало излучать ауру безысходности. Может, это та самая истинная сущность человеческой натуры, которой стыдятся, которую подавляют изо дня в день, не давая вырваться наружу. Может, это именно та человеческая слабость, которой плевать на твой социальный статус и успех. Чанбину… Жалко этого слабого человека? Возможно, но он не был бы собой, признавшись в этом насколько быстро; даже самому себе. Особенно самому себе. Главного факта это не изменяет. Он заметил невыносимую боль в глазах того, кто смотрел на него не мигая. — Тогда поторопис-сь и отнес-си меня домой. После этого Чанбин не проронил ни слова.øøø
Атмосфера безысходности переливается за края чаши с каждым тяжелым шагом крисовых тянущихся ног. От русала же веет неприятной прохладой; пробираясь под кожу та прорабатывает свой путь до самых костей. Крису так не хочется отпускать его, продолжая одному ступать по миру полному очередной лжи и нескончаемых рек лицемерия, но каждый раз, ловя себя на подобной мысли, холод чужого тела чувствуется с удвоенной силой. Это уже не его Чанбин. Этот — чужой. «Только не вздумай привязаться и к нему.» Песок здесь темно-синий, похожий на вязкую глину. Крис рассматривает его с излишним усердием, цепляет немного носками кроссовка и изредка поднимает взгляд, среди сумерек ища скалистое побережье — место, далекое от рыбаков и нежеланных глаз. Ночной ветер нещадно ворошит блондинистые волосы, а те ложатся на глаза и лоб, щекочут щеки. Понадобится бредовая фортуна, чтобы не слечь с температурой за 38. Попытки отвлечься успехом не заканчиваются. Намертво вцепившийся в плечи русал бурчит и ежится буквально от каждого шороха и неаккуратного поворота — вот так висеть на крисовой спине было явно не самой лучшей их идеей, но взять себя на руки младший не позволил, грозясь зубами оторвать от плоти кусок. Крис готов был согласиться ползти на всех четырех, лишь бы побыстрее все закончилось, лишь бы побыстрее стереть все случившееся, словно неудачный набросок простым карандашом, и никогда, никогда больше не вспоминать его родное лицо, гладкую кожу, мягкие волосы и черные, как глубоководье- — Пришли говорю! — Крис останавливает резко, хлопает глазами и осматривает место, куда сам же их и принес. Да, точно. Пришли. — Отпус-скай меня. «Отпусти его.» Звездно-лунный свет отражается в воде. Ночью океан приобретает волшебнейший цвет, словно под его тяжелой гладью светятся миллиарды ночных светлячков, вмиг улетучиваясь, стоит в воду окунуться длинному русалочьему хвосту. Секунда, и младший скрывается под ее толщей. Так быстро и стремительно, что Крис даже моргнуть не успевает. — Прощай, Чанбин… — слетевшие с уст слова подхватывает мореходный ветер, на полпути теряя свои силы и позволяя им разбиться о неласковую морскую гладь. Парень самыми кончиками пальцев выводит по ней пару кругов, чувствуя холод и без того уже промерзшей кожей, в то время, как мысли затмевает одна единственная, после той роковой ночи испорченная непоколебимым табу — Крис любит мореходный воздух, любит океан, любит море. Воду. Крис бесповоротно влюблен в нее. И если он чему то и научился за эти двадцать и лишним лет — отвергать чувства и пытаться исправить себя, «неправильного», добром не кончится; разве что нервным срывом, плавно перетекающим в беспросветную ненависть к самому себе. Исправит ли что-то это просветление — парень не уверен. Нет, скорее всего. — Откуда ты знаешь мое имя? Ему и без того известны множество истин. Придерживается ли он их? Ответ очевиден. — Эй?! Крису отчаянно хочется верить, что это всего лишь слуховая галлюцинация, но Чанбин упрямо продолжает окрикивать его, пока сердце снова не трещит по швам. Как, мать его, отпустить прошлое, если оно само крепко вцепилось тебе в ноги, продолжая тащить на самое дно? Сам не зная зачем, он поднимает взгляд, повержено смотря прямо в его персональную бездну. — Мое имя. Откуда ты его знаешь? В воздухе лишь шум морского прибоя. — Мы знали друг друга тогда? Крис сглатывает. — К-когда? — собственный голос отдается эхом в голове. — Ч-что ты имеешь в виду? Бездна начала смотреть на него в ответ. — Когда я еще был жив. Эти глаза… Такие зачаровывающие, такие родные глаза — два океана, в которых Крис добровольно тонет; и сейчас они вовсе не янтарные, и без того дикого блеска, как в доме Джисона. Разве что на несколько тонов темнее, чем обычно. — Ты знал меня до перерождения? — До- До перерождения?.. — Когда я был человеком. В глазах что-то вспыхивает, как только до старшего доходит смысл этих слов, но ни капли удивления он, почему-то, не испытывает. Может, усталость, а может… Крис кивает. Чанбин вопросительно изгибает бровь. — Да… Мы были… Знакомы. — а глаза лихорадочно пытаются убежать от скептических напротив. — Мы были… Друзьями? Блондин смеется — истерически, неестественно, словно каждый извлекающийся из него порыв разрывает грудную клетку на кусочки — и кивает. Чанбин не удивляется, от слова, совсем. Он не дурак. Все стало на свои места еще несколько часов назад. Русал прикусывает нижнюю губу и смотрит на макушку повесившего голову человека. Так нельзя, он понимает. Понимает, почему существуют негласные правила, которые он сейчас вчистую нарушает; понимает, что лишь от одной мысли про контакт с людьми у его народа в голове жирным красным горит «опасность» и «запрещено». Потому что в мире людей им вообще не следует появляться. Тем более — Чанбину, с его плохим темпераментом и вечно горячей, полной бесполезных и чреватых идей, головой. — Друзьями… — русал смакует это слово, медленно подплывает ближе к замершему человеку, и шлет непоколебимые, как сама природа, правила далеко за горизонт — протягивает перепончатую ладонь к чужому лицу и задирает небритый подбородок скользкими пальцами. — И как звали моего друга? — сокращает он расстояние между их лицами, внимательно всматриваясь в бегающие глаза человека. «Боится?» — М-меня… Меня… — Тебя, тебя, запуганная человечина. — Чан. Называй меня… Чан. — Чан… — как-то грустно приподнимаются уголки чанбиновых губ. Нет, он не растерял свою осторожность, не стал вмиг питать ко всем людям теплые чувства. Никогда не станет. Но даже в самой природе бывают аномалии — исключения, не поддающиеся логике, одним из которых и являлись эти большие, как у потерянного олененка, испуганные глаза напротив. Чуйка не подводит. — Завтра в это же время на этом же мес-сте. — он проводит пальцами по впалой жесткой щеке. — Ес-сть о чем поговорить. — и снова пропадает за толщей воды, на этот раз кинув в человека что-то на подобии улыбки. Крис пальцами проводит по щеке, где еще секунду назад была чужая ладонь. Холодная от морской воды кожа невыносимо пылает. Он встает, на ватных ногах ступает обратно в деревню, время от времени утирая выступившие у глаз слезы. Ночь холодна, но безоблачна.øøø
Камни под ногами летят в сторону, голова опрокинута и устремлена в самое небо, где сучковатые ветви деревьев путаются в тусклом ночном полотне. Прямо как вчера, за исключением, что звезд нет. Прошлое крепко держит тебя за ноги, не давая сделать ни шагу к будущему, но это еще не означает, что вперед пути нет — существуют множество вариантов отбиться от этих костлявых оков. Взять хотя бы людей, которые посвящают свою жизнь тому, чтобы вернуть равновесие в твою. Вопрос в том, готов ли ты принять их помощь. В этом и лежит разница между Крисом и тем, кто ошибки прошлого стремится больше не повторять; не говоря уже о желании двигаться вперед и жизни с белоснежно чистого листа Крис не готов отпускать прошлое. Не готов двигаться дальше. Не готов прощать себе за совершенные ошибки. И становиться лучше тоже не готов. Пускай это поставит на нем крест душевнобольного и крайне потерянного человека — Крис никогда не будет готов. Поэтому, всю предстоящую неделю — именно столько ему осталось до возвращения в город — он решил провести в компании русала по имени Чанбин; своего, когда-то, парня, кровью которого по сей день заляпаны руки. Своего бывшего, но до сих пор неисправимо любимого парня. — А ты вс-се думаешь, человечина? — служит приветствием на следующую ночь после, казалось бы, последнего прощания. — Нам вообще-то запрещено идти на прямой контакт с-с вами. — в противовес своим словам русал подплывает ближе к камню, на котором его уже второй час подряд ожидает (да, да — именно ожидает) человек, глядя в глаза напротив своими большими черными. — Запрещено кому? Тебе и?.. «Другим русалкам?» — Моему народу. Нам запрещено это. — он лениво облокачивается руками о камень, держась, чтобы неспокойные волны не унесли. — Тебя накажут? — спрашивает старший обеспокоенным голосом. — Черта с-с два. Ес-сли бы с-старейшины взаправду обращали с-свой гнев на каждого, кто нарушил то или иное правило, мне пришлос-сь бы не с-сладко. — То есть, они- Старейшины тебе ничего не сделают?.. — Пф-ф, а что они мне могут с-сделать? Убить? — и тихонько смеется, так нежно и невинно, по-родному, что где-то в груди у Криса непроизвольно начинает ныть от волнения, а рука рефлекторно тянется к чужой макушке (из-за самой шутки хочется завыть волком). — Они то мне точно ничего не с-сделают… А знаешь, кто может? — К-кто? — Крис резко отдергивает руку и приклеивает ее к шее, нервно потирая, когда черный взор устремляется на него снизу вверх. Чанбин фыркает и одним резким движением забирается на камень, устраиваясь на спине и откинувшись на обрамленные жесткой чешуей локти, словно загорая под лунным светилом. Массивный русалочий хвост завораживающе переливается от глубоко-багрового до нежно-розового. Крис, почему-то, давится воздухом, только ради того, чтобы вызвать у темноволосого очередной смешок. — Зубы у меня хоть и ос-стрые — тебя я не укушу, не бойс-ся. — С-спасибо… — голос дрожит, скорее, от неловкости, а младший заливисто смеется, оголяя те самые острые зубы. — Так кто может?.. — М-м? — Ты сказал раннее, что кто-то может тебя… Ну- Ты понял… — Убить? — Не об этом- Разве речь шла не о наказании за нарушение правил?.. — Ос-снова в том, что… Да, с-старейшини никогда не наказывают нас-с за «нарушения». — младший имитирует кавычки, а после недолгой паузы продолжает. — Правил, как таковых, у нас-с нет… Брешу, ес-сть, но они с-стары, как мир, и никто их уже не придерживаетс-ся… Ну, из молодой крови, ес-сли ты понимаешь, о чем я. — он прерывается, чтобы заглянуть внимательно слушавшему человеку в глаза, из-за чего сердце последнего пропускает на пару ударов больше положенного. — Не знаю, ос-сознаешь ли ты… Мы живем по принципу — ес-сли ос-сознано ищешь неприятноc-сти, не ожидай от других помощи, понимаешь? — Сам кашу заварил- — С-сам ее и рас-схлебывай, точно. — Чанбин смотрит на него, словно знакомы они уже десятки лет, а Крису тошно, по венам растекается нездоровая мешанина из жгучей тревоги и ласкающего трепета. — Не провоцировать с-судьбу довольно немудрено, ес-сли учес-сть то, что под этими «неприятнос-стями» подразумевается. — Это… Мир людей? — В точку. — Крис непозволительно долго задерживает взгляд на губах, растянувшихся в усмешке, а убирает лишь тогда, когда перепончатая ладонь шлепает его по бедру. — Тогда почему ты здесь со мной? — выпаливает он первое, что приходит на ум, и тут же об этом жалеет. — Вода рядом — могу уплыть- — Не надо! — повышает он голос, чем слегка пугает русала. — Я просто… Я имел в виду, что… Если наш- Человеческий мир для вас является опасностью- — У нас-с ес-сть причины чтобы так с-считать. — мрачнеет младший. — Я в этом не сомневаюсь, но почему ты- Именно со мной?.. — С-с тобой что? — Сидишь? Разговариваешь? Почему ты сейчас… Со мной? Чанбин неоднозначно пожимает плечами. — Ты прос-сто… Кажешьс-ся безобидным. В с-смысле, не таким, как другие… Лучше тех. «Безобидным?» «Лучше тех?» Как иронично, что мифическое существо, которое некоторые надменно назвали бы монстром, боится тебя меньше твоих собратьев. Хотя, какие же они собратья, если монстром для них являешься именно ты. Неправильным и неисправимым. Ошибкой. Не собратья, а лишь декорации крисовой гребаной жизни — трагедии. — Человечина? — А? Что? — Ты меня вообще с-слушаешь? — Прости, задумался… Прости меня… — голос дрогнул, а в воздухе на секунду виднеется небольшое мутное облачко, вызванное симбиозом горячего, порывистого дыхания и морозного воздуха. От незнания куда себя деть, Крис отчаянно зажмуривает глаза и отворачивается от Чанбина почти полностью, когда внезапно чувствует, как русал переплетает их пальцы, вытирая второй рукой, холодной, но мягкой, поблескивающие под луной бусинки слез, скатывающиеся с дрожащих век. — Мне вс-сегда было любопытно — каким я был в с-своей первой жизни? — придерживая за подбородок, он мягко поворачивает голову блондина к себе, заглядывая тому в лицо, а после, большим пальцем стирает пару новых соленых дорожек. И улыбается. — Каким человеком я был? Улыбается, как улыбался всегда, но только Крису, только наедине с ним. — Ты б-был… — продолжение остается несказанным, но Крис отчетливо слышит эти необходимые слова в воздухе, чувствует их сердцем. Обрамляющее их пространство окрашивается несдержанными рыданиями и шквалистым, прямо как море в ту ночь, дыханием. — Я с-скучал, Бин… Я т-так по тебе с-скучал… — Криса трясет, а слезы его, словно дикий водопад, льются на свободу; будто не ведали ее множество лет. Русал с нежной жалостью смотрит человеку прямо в глаза, хоть те и были закрыты, заглядывает в душу и понимает, без единого «но» и «что, если». Все понимает, без остатка. — Как я умер?