Die Hüllen menschenleer Scheinbar tot, mehr tot als wahr. Die Augen stumpf und kalt, Infiltriertes Menschenheer Die Zukunft aberkannt. Willkommen im Zombieland Vom Paradies verbannt, Mehr tot als wahr Dem Tod so nah. Megaherz «Zombieland».
— Чёрт тебя раздери, Зайдлиц, какого хера ты творишь? Кимбли вышел из себя до такой степени, что, схватив гомункула за костлявое плечо, прижал того к стене и, нависая над ним, зло шипел: — Ты вообще не понимаешь, какой опасности подвергаешь нас и наш план? Энви не предпринимал ни единой попытки вырваться, казалось, вся ситуация доставляет ему извращённое удовольствие. Даже когда Зольф встряхнул его так, что он больно приложился затылком о кирпичную стену, гомункул только ухмыльнулся: — Когда это ты стал таким трусом, Багровый лотос? Не узнаю я Зольфа Джея Кимбли! Куда ты, удаль прежняя, девалась, куда умчались дни лихих забав?* — дурашливо пропел на ломаном русском Зайдлиц. — Или как там у этого Бородина было? — Римского-Корсакова, — машинально поправил Кимбли. Он бы и не обратил на русскую музыку внимания, если бы не отчаянная меломанка Мария Мандель, управляющая женской частью лагерей, с которой они вечерами слушали грампластинки, а то и ходили по баракам, прося заключённых музыкантов поиграть им. — Да один хрен, — огрызнулся гомункул, продолжая наблюдать за реакциями Кимбли. — Ничего не один, — между бровей Зольфа пролегла вертикальная борозда. — Одно дело рисковать жизнью под артобстрелом, а другое — прослыть… Он замялся и скривился от отвращения. Люди не могли жить без слухов, а новая порция таковых о Кимблере и Зайдлице переходила все возможные и невозможные границы. А гомункул только посмеивался и создавал всё новые поводы для пересудов. — Ладно тебе, — ухмыльнулся Энви, — я, между прочим, тебя раненого на руках из-под пуль выносил. Ты имеешь право на эту, как она там у вас называется… — он закатил глаза, — точно, вспомнил — благодарность! И потом, ты так печёшься об этом плане и об этих Вратах… Неужели Ласт тебе ничего не рассказала? Рука Зольфа, больно стиснувшая плечо Зайдлица, сжалась ещё сильнее. — Воркуте, голубки? — осклабившись, крикнул Ганс Метцгер, проходивший мимо и не преминувший высказать своё мнение. — Иди куда шёл, — огрызнулся Кимбли, не поворачиваясь, — шею не сверни да о камень не споткнись. Падаль, — сквозь зубы добавил он. — Да я-то пойду, — мстительно пообещал Метцгер. — Только вот ещё начальству сообщу, чем вы тут посередь рабочего дня занимаетесь. — Сообщите, пожалуйста, — нарочито жалобно заговорил Зайдлиц, в глазах которого плясали черти. — А то я переставил его пробирки, а он мне теперь, невзирая на военные заслуги, трибуналом грозится! Кимбли ослабил хватку, едва сдерживая смех, но тут же придал лицу невозмутимое выражение: — Разумеется, хауптштурмфюрер Зайдлиц, такая халатность недопустима. И чтобы объяснительная через двадцать минут лежала на моем столе! Он отпустил Энви и зашагал прочь. Ганс тяжело вздохнул, плюнул и ушёл по своим делам, не обратив никакого внимания на то, что Зайдлиц, поправив лацкан кителя, сначала обнажил белые зубы в хищной улыбке, а после, невесело хмыкнув, насвистывая, удалился. Энви прекрасно знал, что сестрица никак не могла набраться смелости рассказать аместрийцу, какую именно роль уготовил ему Отец. Однако чтобы с этим что-то сделать, стоило донести эту информацию до самого Кимбли. Голова у этого психа всегда работала отменно, уж все вместе они что-то да придумают. Самому Энви было плевать — ценная жертва и ценная жертва, хотя ему импонировал подрывник: с ним было весело уходить на фронт, он был неплохим собеседником, хотя и слишком человеком. Но гомункул не был ни слепым, ни глупым и отлично видел, что его сестрица и толстяк Глаттони слишком привязались к Багровому алхимику, и уж чего-чего, а страданий Ласт Энви не хотел. Ещё юного эсэсовца одолевала тоска по братьям Элрикам. Связь с ними прервалась ещё до войны, и сейчас Энви понимал, что они живы только благодаря тому, что Отец иногда делился частями плана. Делился, впрочем, так, что их троица — а точнее, он и Ласт: Глаттони был не слишком способен на связное мышление — думала, что план слишком рискован, самонадеян и обречён на провал. Однако, прикинув, он пришёл к выводу, что портал все же будет открыт, а, значит, ничто не должно будет помешать им вернуться. Энви пнул начищенным сапогом камешек. Ему не было равных в стравливании, провокациях и диверсиях. И сейчас ему казалось, что Отец врал и им, и Расу.***
Это был его первый бой — по документам Эриху Зайдлицу едва исполнилось восемнадцать. Будь Зайдлиц человеком, он бы навсегда запомнил май 1942 года как судьбоносный, но Энви человеком не был. Поэтому вся пролившаяся под Харьковом кровь вызывала у него лишь пьянящее чувство ещё одного сделанного в верном направлении шага. Их с Кимбли отправили под командование генерала Хуберта Ланца для выполнения операции «Фредерикус» в состав 1-й Горной дивизии. Отец перед назначением говорил что-то о кровавой метке, что Энви тут же передал Зольфу, на что тот только ухмыльнулся, проверяя комплектность своего экспериментального оружия. Солдаты встретили их без энтузиазма, выделенные им отряды косо смотрели на юнца и на сумасшедшего учёного. А если приглядеться, можно было заметить, как Кимбли, поджимая и облизывая пересохшие губы, слегка дрожащими от возбуждения пальцами сортирует свои шприцы. — Унтерштурмфюрер, разрешите доложить… — в глазах подбежавшего штандартенюнкера был страх. — На нас опять… пехотинцы… Энви прищурился и посмотрел на изменившееся лицо Кимбли, тут же отдавшего приказ о построении и удержании обороны. Сам подрывник, ещё раз проверив личное оружие, поручил Зайдлицу доложить остальным и пошёл вперёд к линии наступления. Поначалу гомункул думал возмутиться — он не нанимался Багровому в адъютанты, но потом решил, что за хамство старшему по званию в такой ситуации его быстро накормят свинцом до отвала и предпочёл выполнить приказ, мстительно отметив про себя, что вернёт должок несносному алхимику. К тому моменту, когда он, преодолевая сумятицу, мчался поближе к зоне активности, уже шёл ожесточенный бой. Он посмотрел на теснившую их советскую пехоту и обомлел. Дождь пулеметных очередей прошивал их тела насквозь, мундиры напитывались вязкой красно-коричневой жижей, но они несгибаемо шли вперёд. Их лица были особенно пусты, страшно пусты — как те, которые он уже видел в подземельях штаба в Централе. Когда кончались патроны, они орудовали прикладами и штыками. Когда не было этой возможности — рвали голыми руками. И невероятно острыми блестящими зубами. Зайдлиц открыл огонь по противнику, метя в головы, и не прогадал. Где-то слева пулемётчики тоже додумались до этой выгодной стратегии и теперь, пусть мало-помалу, вражеская армия замедлилась. Дело было плохо — их окружали, силы противника превосходили их численностью и без этих проклятых зомби. Надо было найти Кимбли — если Энви не убережёт ценную жертву, которой тут адреналин понадобился, страшно подумать, что устроит Отец. Зольф нашёлся быстро — по характерным хлопкам пусть не слишком мощных, но взрывов. — Унтерштурмфюрер, мать вашу! — вскричал незнакомый офицер, чей мундир был так заляпан кровью и грязью, что и знаков отличия не разглядеть. — Что вы в них такое пуляете, что они потом прут на нас и взрываются, а?! Приказываю немедленно прекратить! Возьмите винтовку и стреляйте, как все нормальные люди! — Есть, штандартенфюрер, — процедил Кимбли, прикидывая, что делать дальше и как направить на несносного офицера живую — или мёртвую, черт её разберет, бомбу. Советская бессмертная армия теснила их все сильней и сильней. — Вот вы где! — завопил Энви, щедро поливая автоматными очередями головы неприятеля. Зольф обернулся, проигрывая драгоценные мгновения. Взорвавшаяся голова его противника обеспечила ему спасение от мощнейшего удара штыком в грудь, вместо этого остриё прошло по касательной, распарывая ткань кителя на груди. Незнакомый офицер, в сторону которого упал импровизированный снаряд, со стоном осел на землю. Зольф хмуро смотрел в потолок полевого госпиталя, когда над ним нарисовалась ухмыляющаяся физиономия Зайдлица. — Отбили наступление, — выдохнул он, вытирая пот со лба и с мерзким скрежетом пододвигая колченогий стул, чтобы, по своему обыкновению, сесть на него верхом. — Скажи, Кимблер, ты всегда такая пафосная задница? Который раз наблюдаю тебя раненым — ты всегда разглагольствуешь о холодных объятиях смерти — твоей верной подруги? Интересно, если ты порежешь палец, будет такая же хрень, или ты умеешь бывать и поскромнее? Кимбли только сильнее нахмурился. — Что, нечем крыть? — хохотнул Энви. — Ты заболел никак? Зольфу совершенно не хотелось объяснять гомункулу, что попади препарат из его ампул в открытую рану, уже не вражеский солдат, а он сам бы превратился в живую бомбу. Но, справедливости ради, крыть и правда было нечем — он вёл себя как экзальтированный подросток, слишком уж опьянила его битва. — А с этим что? — с деланным равнодушием перевёл тему Кимбли, кивая на соседнюю кровать. На ней спал тот самый штандартенфюрер, ныне тяжело раненый, что отдал Багровому самоубийственный приказ. — Он чуть было не взорвался от возмущения твоими методами, — осклабился гомункул. — Пока его несли и он был в сознании, он очень громко требовал отдать тебя под трибунал.* * *
По мнению Энви, Рас всегда был слишком человечным. И вот опять — теперь ему было жалко своих для кровавых меток и он требовал от Отца, чтобы тот дал ему возможность сохранить больше советских жизней за счёт других. Энви недоумевал: по его мнению, Расу и так выдали козырь в виде Бессмертной армии, и он совершенно закономерно завидовал. А завидовать Энви умел самозабвенно и со вкусом. Конечно, у них были концентрационные лагеря, прекрасно подходящие для меток. У них было множество оружия, и зольфовские «живые бомбы», но ему казалось, что Отец слишком выделяет Раса из прочих детей своих. Также Зайдлиц прекрасно понимал, что подставил Ласт слишком уж откровенным намёком, но и дальше держать подрывника в неведении было как-то бесчестно. И рискованно. В конце концов, сестрица сама виновата — могла бы и не привязываться к человеку так сильно. И, пожалуй, Кимбли был прав: не стоило давать столько поводов для пересудов, но Энви не мог остановиться — игра по самой грани неимоверно заводила его, и отказать себе в удовольствии позлить всех окружающих он попросту не мог.* * *
Они лежали на казённом белом белье с отпечатанными чёрной краской инвентарными номерами и смотрели в потолок. На сон оставалось без малого пять часов. Зольф смотрел на испещрённый паутиной трещин потолок, а в голове его эхом отдавался вопрос Энви: «Неужели Ласт тебе ничего не рассказала?» Он думал начать этот разговор прямо сейчас, без дальнейших расшаркиваний и экивоков, однако, скосив глаза на безмятежно лежащую рядом жену, решил, что позже. И так он снова не выспится, а этот разговор может отнять слишком много времени. «Время пока терпит», — отчего-то думал Кимбли, а по краешку сознания проползал странный вопрос: почему пока? Тишина как-то внезапно стала неуютной и колкой, хотя обыкновенно им было комфортно вот так просто молчать, не облекая своё взаимодействие в путы порой слишком грубых и прямолинейных по природе своей слов. — Эшелон с химикатами разбомбили, — недовольно отметил Зольф. — А чёртов идиот Метцгер испортил мне сегодня два образца. …Кимбли отчасти получил, что хотел — он разрабатывал экспериментальное химическое оружие. Гениальному подрывнику пришла в голову идея о превращении людей в живые бомбы, и эту идею он мало того, что воплотил — постоянно совершенствовал. Теперь в арсенале армии Рейха были разные виды сывороток, способных превратить человека или какую-то его часть в ходячую взрывчатку. В зависимости от химического состава препарата эти люди реагировали на разные вещи: на выстрелы, повышение температуры, удары. Зольф постоянно экспериментировал с новыми видами сыворотки и со способами её введения. Были разработаны специальные дротики, которыми обстреливали армию неприятеля. Как оказалось, этот способ был самым действенным против уникального и воистину ужасного оружия Советского Союза — Бессмертной армии. Против них ещё хорошо работал огонь, но в огнемётах очень быстро кончалось топливо. Хотя «взрывная сыворотка», как её окрестили солдаты Рейха, тоже имела свои ограничения — целить мертвецам стоило в голову, все иные ранения были не способны остановить этих вояк… — Этот кретин решил, что с ним недостаточно почтительны. Очень жаль, что реакция не успела пройти полностью, и этому придурку не оторвало ничего особенно значимого. Ласт повернула голову в сторону мужа — он смотрел вверх, его профиль чёткой тенью выделялся на фоне тёмной стены, освещённый заглядывающим в окно прожектором, от беспощадного света которого не спасали тонкие выцветшие занавески. — У нас тоже не всё гладко, — выдохнула она, поворачиваясь к Зольфу и проводя пальцем по его плечу. — Ирма избила беременную. — Ценную? Об Ирме Грезе ходили потрясающие и ужасающие в своей неправдоподобности для нормального человека слухи. Но Кимбли не был нормальным, а Ласт — человеком, поэтому слухам они не доверяли не столько из-за их цветистости, сколько от того, что привыкли составлять обо всем и обо всех собственное мнение. Мнение их об Ирме Грезе, как ни странно, не слишком расходилось с молвой. — Они все ценные, — процедила Ласт. — Всё меньше ресурсов, а на неё уже было потрачено немало. Зольф хмыкнул — в его понимании с такими подчинёнными разговор должен быть недолог. Но отчего-то начальство часто не соглашалось с жёсткой политикой штурмбаннфюрера, и он был вынужден держать часть идей по поводу санкций при себе. — И что ей за это будет? — Ничего, — скривилась Ласт. — Ты бы поговорил со своей подружкой Мандель, может, она перестанет постоянно её прикрывать? — А ты вправь мозги своему несносному братцу, — напомнил Зольф. — Последние слухи переходят все возможные границы, а его, кажется, это только забавляет. Ласт скрестила руки на груди и усмехнулась. Энви был в своём репертуаре, но алхимик был прав: если дело и правда дойдёт до обвинений в гомосексуализме, то жить Кимбли осталось недолго, а смерть его обещала быть мучительной. Да и братцу тоже туго придётся — тут-то и вскроется его нечеловеческая природа. И о плане Отцу и им самим можно будет попросту забыть. — Договорились, — Ласт перевернулась на бок, укладывая голову на плечо Зольфа. — Давай ты будешь спать? Ей хватало и трёх, и четырёх часов сна в сутки. И значительно меньшего количества еды. Но Кимбли был человеком, поэтому на урезанном пайке он осунулся и стал куда как более раздражительным. Она помаленьку подкладывала ему свои куски, от которых он, как правило, почему-то отказывался, но вот обеспечить ему лишнюю пару часов сна в неделю у неё никак не получалось. Как-то Ласт предложила помочь ему с рутинной работой, вроде отчётов и бумаг, но, наткнувшись на почти грубый отказ, больше не вносила подобных предложений. — Не могу, — выдохнул он, глядя в потолок, по которому ползли причудливые тени. — Принести виски? — она погладила его по голове. — Или ты предпочтёшь немного близости? — Никакого виски, — строго проговорил он. — Значит, остаётся близость, — Ласт игриво провела коготком по груди Зольфа. Их тени двигались в такт негромко играющей музыке, пока не окончилась пластинка, но этот факт остался без их внимания: они были слишком поглощены друг другом. Несмотря на то, что эти двое были вместе уже двадцать лет, всякий раз, начиная любовную игру, оба выходили из неё победителями. — Полтора часа, — констатировала Ласт, посмотрев на будильник. — Да ну его к чёрту, этот сон, — отмахнулся Зольф, откидываясь на подушку и переводя дух. — Ты предлагаешь продолжить? — она оказалась сверху, заглядывая ему в глаза. — Отдышаться-то дай, — он убрал упавшую ей на лицо прядь за ухо. — Мне уже не двадцать. — Но я всё ещё получаю с тобой невероятное удовольствие, — промурлыкала гомункул. — Даже если у меня останется всего один палец… — самонадеянно протянул Кимбли, прищурив подёрнутые пеленой страсти глаза. Ласт передёрнула плечами и отвела взгляд. «Кто знает, какую плату возьмёт Истина», — подумала она, и, отгоняя прочь невесёлые мысли, впилась в его изогнутые в усмешке губы страстным поцелуем.