Foltern ist ein Kunst. Glaubst du mir nicht? Na dann wartet der heiße Bulle auf dich! Ich bin dein Blutrichter, ich bin dein Meister Hans Die Bogerschaukel steht bereit, gleich geht’s an deinen Schmerz. Nachtblut «Multikulturell».
Метцгер(1) допрашивал физика, работавшего в группе по разработке оружия возмездия. Несчастного еврея Авраама Цукера, блестящего ученого-экспериментатора, взяли по доносу: мало того, что он не отличался правильным происхождением, так еще и, похоже, ухитрялся вести антигитлеровскую пропаганду. Не в его пользу также играл и тот факт, что он успел навешать идеологической лапши на уши не кому иному, как одному из провокаторов гестапо, и плёнки с его разглагольствованиями немедленно легли на стол кому надо. Дело его, в общем, было решённым, но отчего-то гестаповское руководство, решив не разбрасываться сходу кадрами, направило его не сразу в газовую камеру, а для начала на допрос. Это был уже третий допрос, и чаша весов неумолимо склонялась не в пользу подследственного. На сей раз дознание поручили мяснику-Гансу с говорящей фамилией, да ещё и по стечению обстоятельств сеть диктофонов временно вышла из строя. Этот факт тоже поручили расследовать тайной полиции, однако пока виновников не нашли. Впрочем, сообщать об этом ни надзирателям, ни личному составу СС гестапо не торопилось. Цукер к третьему часу проникновенного разговора с Метцгером напоминал более кусок освежёванного мяса, да и говорить внятно уже не мог, но этот факт не слишком смущал дознавателя, который уже даже перестал задавать вопросы, а, скорее, получал садистское удовольствие от собственных действий. Теперь личный палач физика, несколько утомившись, попросту давил испачканными в крови руками на сломанную голень несчастного, гнул её во все стороны, вырывая из горла измученного человека новые и новые нечеловеческие вопли. Кимбли, как раз направлявшийся на обеденный перерыв, в очередной раз порадовавшись плохой звукоизоляции допросных, стоял в коридоре и делал вид, что читает передовицу, закреплённую на стене, откровенно наслаждаясь тем, что доносилось до его музыкального слуха. Аушвиц служил пристанищем самым разным людям, и оголтелые садисты среди них встречались примерно через одного, поэтому на маленькие слабости сотрудников многие зачастую закрывали глаза. Вскоре вопли стихли, и Зольф, с разочарованием вздохнув, решил направиться дальше. Однако одно из объявлений привлекло его внимание, и он достал из кармана блокнот и ручку, дабы переписать его. Когда же Зольф закончил конспектирование, до его чуткого слуха донеслись совершенно иные звуки. Метцгер разочарованно посмотрел на переставшего подавать признаки жизни Цукера — он хотел большего и не в полной мере удовлетворил почти физическую потребность в истязаниях. Его разочарование в этот миг было настолько горьким и всеобъемлющим, что он был готов застонать. Однако вспомнив об отсутствии диктофонов и скосившись на запертую дверь, Ганс принял решение. Ему давно хотелось этого, всё его существо изнывало от запретной страсти, и от того он с особым рвением распускал похабные слухи о Кимблере и Зайдлице. А сейчас была прекрасная возможность. Отстегнув наручники, Ганс с трудом перевернул на стуле обмякший труп и стянул с него арестантские штаны. Замерший в неестественной позе Цукер взирал безжизненными глазами, залитыми кровью, на грязный пол в бурых разводах и был абсолютно сговорчив. Сглотнув слюну, Метцгер выпростал из форменных брюк эрегированный член и принялся пристраиваться к ещё совершенно теплому телу. Ганс был настолько поглощен самим фактом доступа к столь недозволенному и от того ещё более желанному запретному плоду, что его не смутили ни моча, ни фекалии. Тем более, что расслабленный сфинктер способствовал достаточно легкому проникновению внутрь, хотя испачкать руки всё же пришлось. Метцгер не удержался от сладострастных стонов, осознавая, что, пожалуй, лучшего в его жизни с ним ещё не происходило. Метцгер настолько увлёкся процессом, что не обращал ни малейшего внимания на скрип стула, с трудом выдерживавшего не только податливого мертвеца, но и его яростные движения. Гансу было настолько хорошо, что не смутила его и скрипнувшая дверь. Зольф не мог поверить своим глазам. Открывшаяся ему картина была настолько омерзительна и тошнотворна, что он даже отшатнулся, зажав рот рукой, борясь с пытающимся вывернуться наизнанку желудком. — Штурмбаннфюрер?.. — Ганс попытался спешно встать, путаясь в спущенных брюках и прикрывая руками измазанный дерьмом член. Первым желанием Кимбли было захлопнуть чёртову дверь и добежать до уборной. Однако прикинув, что на слово при таком серьёзном обвинении могут и не поверить, он пересилил себя и, вытащив табельное, приказал: — Руки за голову! Штаны, которые Метцгер неловко попытался всё же натянуть одной рукой, тут же рухнули к сапогам, обнажив основную улику. — На выход, быстро! — он махнул пистолетом. Ганс задрожал. Если этот подонок выставит его в таком виде перед начальством и другими сотрудниками — ему конец! — Штурмбанн… — Заткнись, говна кусок, — скривился Кимбли. — И быстро на выход, или я пристрелю тебя, как бешеного пса. А ну пошёл! — рявкнул он, борясь с искушением хорошенько пнуть под голый зад семенящего и путающегося в брюках гестаповца.* * *
Он сидел в арестантской робе на ледяной металлической кушетке в залитой холодным светом химической лаборатории. В его голове эхом отдавался издевательский тон Кимблера, просившего, хотя и в весьма ультимативной форме, не отправлять гомосексуалиста-некрофила в газовую камеру, а отдать ему на опыты, а после, если тот останется ещё пригодным, приписать к зондер-команде. Три дня Ганс провёл в мучительном ожидании. И сейчас Метцгеру казалось, что лучше бы сразу на эшафот. — Встать, — небрежно бросил Зольф, облачённый в белый халат. В его руках, обтянутых латексными перчатками, блестел шприц. — Штаны спустить, — на лице химика блуждала улыбка маньяка. — Вам же не привыкать. Задом можете не поворачиваться, вы мне совсем не интересны. Кимбли с выражением крайней брезгливости на лице взял в холодную руку член Ганса, оттянул крайнюю плоть, скептически осматривая объект, прищурился на шприц, пробубнил что-то себе под нос про дозировку и быстрым движением вогнал в головку иглу. Метцгер тихо ойкнул. — Молчать, — прошипел Кимбли, медленно вводя жидкость в место инъекции. — Свободны. Приступите к обязанностям после обеда. Вас введут в курс дела, это уже не моя работа. На ватных ногах Ганс покинул неприветливое место. Что за дрянь ему ввёл химик, он мог только догадываться.* * *
На пятничном представлении Энви был в ударе. Где он раздобыл совершенно похабное боа и наряд, которому позавидовала бы любая танцовщица кабаре, никому и в голову не могло прийти, — даже в «канаде»(2) такие вещи встречались довольно редко, — а сам Зайдлиц только загадочно улыбался самой обольстительнейшей из своих улыбок. Присутствовавшая на вечере зондер-команда глотала слюни, эсэсовцы ушли недалеко от них: всё же все они являлись людьми, и никакие человеческие инстинкты были им не чужды. Кимбли бросал заинтересованные взгляды в сторону сидевшего в задних рядах Метцгера и чему-то загадочно улыбался. Ласт, тщетно пытавшаяся добиться от мужа информации, только качала головой. Конечно, на Метцгера косо смотрел весь персонал Аушвица — после его голозадого дефиле, на которое сбежались посмотреть почти все, его персона обросла слухами и домыслами. Заключенные из зондер-команды дружно вспомнили о ещё нескольких десятках трупов со спермой в задах, контролёры переслушивали записи допросов, проведённых «гомосексуалистом-некрофилом», пытаясь выискать там улики; те, кому приходилось делить с бывшим гестаповцем барак, издевались и плевали в лицо, щедро награждая того пинками и тумаками, от которых он с маниакальным беспокойством оберегал свой пенис. И не звали иначе, как Leichenficker(3). Те, кто поинтеллигентнее, обходились эвфемизмом Leichenbefruchter(4), впрочем, суть от этого не менялась. Казалось, что он никогда не был Гансом Метцгером, казалось, с пелёнок его звали именно так, и суть свою эту он впитал с молоком матери. Когда Зайдлиц сошел с подмостков, одарив всех изящным воздушным поцелуем, Метцгер не выдержал и вылетел из зала. С того самого момента, когда Кимблер ввёл в его святая святых свою дьявольскую сыворотку, он даже мочился с опаской, не говоря уж о том, чтобы дотронуться до себя, но больше терпеть он не мог. Зольф, увидев, как засверкали пятки незадачливого подопытного, направился следом. Метцгер скрылся за дверью уборной, в то время как Кимбли, встав у дверного косяка, вслушивался в происходящее. Вслед за ним подтянулись ещё несколько человек, на вопросы которых химик отвечал лишь злорадной усмешкой. Раздался взрыв. Зольф и Энви первыми ворвались в уборную. На полу, воя, как раненый зверь, в луже воды и собственной крови извивался Метцгер. Правая ладонь его почти отсутствовала, низ живота, лобок и верхняя часть бёдер превратились в кровавое месиво. — Отлично, оно срабатывает при фрикционном контакте, — удовлетворённо отметил Кимбли и направился к выходу, что-то напевая себе под нос. — Что, получил сатисфакцию? — ухмыльнулась Ласт, нагоняя его и беря под руку. — Отчего же — сатисфакцию? — невинно улыбнулся Зольф. — Мне как раз надо было испытать новый экспериментальный образец. А тут и подопытный подоспел. — Штурмбаннфюрер Кимблер, куда его дальше? — вслед им прокричал один из надзирателей. Зольф остановился и задумался. Метцгер испортил ему два перспективнейших образца и теперь, в условиях нехватки ресурса, по уму, должен был бы ответить по полной. — Он годен на работу? — Кимбли наклонил голову набок — он точно знал, что такому путь только в газовую камеру. — Никак нет… — насупился надзиратель — ему не хотелось возиться с «осеменителем». — Тогда ко мне в лабораторию. Только пусть кровь ему остановят. Обезболивающее не давать! — Разве что при признаках болевого шока, — вклинилась Ласт. Она уже порядком изучила людей, чтобы уверенно отвечать, что болевой шок у Метцгера уже наличествовал. Но не перечить же увлёкшемуся Зольфу при младшем по званию? Людские иерархические игры её тоже весьма забавляли, и Ласт подчас была не прочь либо принять правила, либо пойти им наперекор — разумеется, в те моменты, когда от этого не могли пострадать те, кого гомункул относила в категорию «своих».* * *
Метцгер, обколотый обезболивающими, плохо соображающий и пребывающий словно в тумане от боли и унижения, вновь сидел на холодной кушетке в лаборатории проклятого химика. Какая-то часть его понимала: это конец. Однако ни один живой организм в природе не мог так просто смириться с подобной мыслью, если превентивно не был доведён до крайней степени отчаяния. Ганс Метцгер, в отличие от многих узников Аушвица, до неё доведён не был. Поэтому малая часть его отчаянно сопротивлялась происходящему, цеплялась за тонкую зыбкую искру жизни, всё еще теплившуюся в искалеченном теле. Кровопотеря всё-таки оказалась значительной, доза морфия — немалой, и Метцгер видел маячившую перед ним светлую фигуру химика будто сквозь вязкую пелену. — Фрау Вайс, вы всё записали? — Кимбли беспардонно сунул нос в записи лаборантки. Постаревшая за двадцать лет Ева снова густо покраснела до корней рыжих волос: всё это время она так и проработала в IG Farben, но, к счастью, не все эти годы под началом Кимблера. Весомых поводов для того, чтобы переодеться в полосатую робу с нашивкой в виде чёрного треугольника, так обнаружено и не было, несмотря на все кривотолки. А этой весной её направили в Аушвиц, где она, к вящему своему неудовольствию, снова попала в рабочую группу к этому ужасному человеку. Конечно, ей не было жаль Метцгера: такое порочное по сути своей существо в принципе не должно было ходить по земле, но, по её мнению, то, что делал с ним Кимблер, было ничуть не меньшим преступлением. — Так точно, — сквозь зубы отозвалась Ева. — Да, вижу, всё верно, как это ни парадоксально, — заметил Зольф, не без удовольствия глядя, как скривилось её лицо. — Что ж… — он, прищурившись, посмотрел на содержимое пробирки. — Пожалуй, начнём. Можно было, конечно, поручить эту инъекцию медицинскому работнику; тем более то, что собирался сделать Кимбли, было довольно сложной манипуляцией. Но отказать себе в удовольствии отыграться на Метцгере за всё: и за испорченные образцы, и за слухи, которые могли бы поставить под сомнение не только его работу, но и само существование, Зольф попросту не мог. Поэтому, успокоив себя тем, что в случае неудачи его подопытный всего лишь окажется без одного глаза, Кимбли, подавив некоторое волнение, приблизился к подопытному. — Не шевелиться, — скомандовал Зольф. — Глаза открыты, смотреть вниз. Осторожным движением затянутой в латексную перчатку руки он установил векорасширитель, показавшийся Мецгеру холоднее льда. Гансу неудержимо хотелось оттолкнуть своего мучителя, но здоровая рука и ноги сделались ватными, тяжёлыми, они будто больше не принадлежали ему. Да и боль в истерзанном теле, было притупившаяся, возвращалась удушливой тяжелой волной. Мысль о том, чтобы встать, покинула его затуманенный разум — катетер, торчавший из перебинтованного места, где некогда находились его половые органы, был не слишком длинным, а мешок для отведения мочи — довольно наполненным и оттого увесистым. Он обречённо смотрел вниз, стараясь не думать о том, что собирается делать этот извращенец — теперь-то Мецгер был готов многое отдать в пользу своих теорий: пусть не гомосексуалист, но точно ненормальный! Зольф, что-то негромко напевая, обратил задумчивый взор на столик с инструментами и медикаментами. Закапал в раскрытый векорасширителем глаз антисептик — Кимбли не нужны были дополнительные эффекты от возможного заражения, — набрал в шприц вещество из пробирки и, сменив иглу на более тонкую, осторожно, унимая дрожь в руках — от волнения и, разумеется, предвкушения, — ввёл иглу в глаз Мецгера и медленно, наблюдая за местом инъекции, ввёл содержимое шприца. Несчастный сидел, не шевелясь, ни жив ни мёртв от чудовищного страха и чудовищной же боли, едва сдерживая стоны. Из глаз его текли слёзы, задерживаясь на небритом подбородке и падая мерзкими, уже остывшими каплями вниз. Ему казалось, что он уже попал в ад, к самому дьяволу, что, прищурившись, смотрел на деяния рук своих ледяными глазами и что-то напевал себе под нос. Должно быть, какие-то дьявольские гимны, или что там принято петь в аду? Кимбли, закончив с введением препарата, приложил к месту инъекции стерильный тампон, придирчиво следя, чтобы ни одна капля драгоценного вещества не вышла обратно, убедился в том, что сыворотка введена полностью и покидать своё место не собирается, удалил тампон, закапал в глаз ещё одну порцию антисептика и ядовито усмехнулся: — Пока сидите спокойно. Мецгер не ответил. Перед одним его глазом всё заволокло мутной красной пеленой, второй же, казалось, видел так чётко, как никогда прежде, от чего мутило, кружилась голова и то ли сердце, то ли желудок стремились выпрыгнуть из него, желательно через рот. Глаз нестерпимо жгло. Хотелось моргнуть, но холодный металл векорасширителя не позволял. Ева, дотошно записывавшая весь процесс, изрядно позеленела, но стоически держалась. — Наблюдайте и всё записывайте, — бросил Зольф, убирая на полки бесконечные склянки и пузырьки. Перед глазами у Евы вновь возникло всё то, что с улыбкой проделал Кимбли, и она, не выдержав, извергла содержимое желудка прямо на записи. — Чёрт вас раздери! — вскипел Зольф, отчаянно пытаясь спасти бумаги от остатков Евиного обеда. — Срочно убирайте это всё и переписывайте, пока чернила не поплыли! Ева коротко и сдавленно всхлипнула и принялась выполнять приказ. Метцгер сидел, качал ногами и тихо подвывал. — Заткнитесь, — прошипел Зольф — создалось ощущение, что обоим. — Заткнитесь немедленно! Кимбли придирчиво смотрел на часы, отсчитывая в уме ориентировочную скорость реакции. Теперь стоило позвать Ласт — он не мог отказать ей в удовольствии понаблюдать за тем, что он запланировал. В конце концов, именно она была одержима идеей проверки на прочность человеческого организма, и такую демонстрацию, возможно, новых горизонтов ей явно не стоило пропускать. Ева переписывала протокол, глотая слёзы и подавляя сухие рвотные позывы. Она не могла взять в толк, где и в чём она так нагрешила, чтобы снова попасть под начало Кимблера, да ещё и с его безумными экспериментами. В довершение ко всему здесь же сверкала глазами его красавица-жена, казалось, вовсе не поменявшаяся за всё это время, словно и она якшалась с какими-то тёмными силами. — Продолжаем эксперимент, — выдохнул Зольф. На его лице играл лихорадочный румянец, губы растянулись в ухмылке. — Записывайте, — махнул он рукой в сторону Евы. — По секундам! Метцгер баюкал перебинтованную культю. Время в его голове уже давно свернулось спиралью; ему казалось, что вся его жизнь не длилась столько, сколько он сидел в этой отвратительной светлой лаборатории с белыми кафельными стенами, с трубкой между ног и пыточным устройством в израненном глазу. А теперь этот чёрт в белом халате поднёс к его горящему огнем глазу ослепительно яркую лампу, и Ганс уже не видел дьявольской усмешки, всё его существо затопил обжигающий беспощадный свет. Жжение в глазу усилилось. Метцгеру казалось, что он парит под самым потолком этого проклятого места, он видел себя, сидящего на кушетке: жалкого, униженного, растоптанного, перемолотого жерновами системы, в которую верил и законы которой преступил. А потом всё заволокло красным. Ева, бросив перо, содрогалась на стуле, изрыгая на холодный белый пол горькую желчь. Ласт улыбаясь, рассматривала то, что осталось от половины лица Метцгера. Белый халат Зольфа, стены, часть стола и лицо Евы были покрыты кровью, ошмётками кожи и плоти. — Опять халат менять, — меланхолично пожал плечами Кимбли. Он придирчиво осматривал плоды своей работы. Половина лица Метцгера являла собой месиво из рваной плоти, в котором осколками торчало костяное крошево, оставшееся от глазницы. Подопытный издавал звуки, которые, казалось, человек издавать не способен, раскрывал в мучениях оставшийся глаз и беспорядочно дёргал конечностями. Мочеприёмник упал на пол, выдернувшись из перевязанной области, от чего на пол с пропитавшихся насквозь бинтов закапала кровь. — Хм-м-м… — протянул Зольф. — Мало. Он взял старый шприц, набрал в него в полтора раза больше раствора, нежели при первом опыте и, попросив Ласт удерживать Метцгера за руки, повторил процедуру со вторым глазом. Результат оправдал все ожидания Зольфа. — А у него, оказывается, мозги были, — проведя пальцем по особенно крупному розовому ошмётку, удивился Кимбли. — Почему вы ничего не записываете?! — напустился он на Еву, уже окончательно позеленевшую и сползшую под стол. — Какая немыслимая расточительность, — посетовал он, проникновенно глядя ей в глаза. — А ведь ужин нам обещали такой скудный… 1) Метцгер — от немецкого der Metzger — мясник. 2) Канада — на жаргоне Аушвица склад с вещами убитых; существовало две «канады»: первая находилась на территории материнского лагеря (Аушвиц 1), вторая — в западной части в Биркенау. 3) Leichenficker — трупоёб. 4) Leichenbefruchter — осеменитель трупов.